Публицистика
ЮБИЛЕЙ РУССКОГО ОФИЦЕРА
Аркадий Нечаев
Герои или жертвы
Аркадий.Павлович Нечаев - выпускник Ленинградского Суворовского Военного Училища, выпускник Ленинградского высшего общевойскового командного училища. слушатель ВМедА на корабельной стажировке, начальник НИЛ иностранной информации. Полковнику медицинской службы Аркадию Павловичу НЕЧАЕВУ, бывшему начальнику научно-исследовательской лаборатории иностранной информации, исполнилось 70лет. 60 из них отданы Вооруженным Силам и 45 - Военно-медицинской академии. Аркадий Павлович принадлежит к поколению, опаленному войной. Он родился в Москве, в доме на территории Новодевичьего монастыря, откуда родители «на свою беду» вскоре перебрались в Ленинград. Отец погиб на фронте. В судьбе Аркадия были выживание в блокадном городе, послевоенный детский дом, с 10 лет – Суворовское училище, затем, Высшее общевойсковое командное училище и Институт иностранных языков. В поисках себя он из радиоразведки ушел в слушатели Военно-медицинской академии. Все учебные заведения окончил с отличием. Общевойсковой командир, преподаватель иностранного языка, военный врач, он сразу же оставляется в информационном органе академии, где ценность его была очевидна. Многоплановая органичная профессиональная ориентация молодого офицера идеально отвечала модели информолога военно-медицинского профиля. Известен его профессиональный девиз того времени: «Знание должно быть добросовестно добыто, тщательно обработано (верифицировано, классифицировано, формализовано, терминизировано) и изящно упаковано». Область его научных интересов касалась радиогеронтологии, медицинской демографии и уже тогда – психолингвистики. Он – автор более 250 научных работ, участник многих международных конференций по военной медицине. После увольнения в запас в звании полковника медицинской службы, начальника НИЛ иностранной информации, где он провел четверть века, А.П. Нечаев два года проработал старшим научным сотрудником в НИЛ боевой психической травмы кафедры нейрохирургии, вплоть до переформирования лаборатории. Затем, ненадолго вернувшись в свое "Старое гнездо», он нашел себе применение на кафедре психиатрии (юбиляр просит успокоиться: пока еще ее сотрудником), возглавив там наметившиеся направления психоинфолингвистики и психориторики. Аркадий Павлович исключительно трудолюбив, несомненно, способен, самодостаточен, порядочен. Это могут засвидетельствовать его однокурсники, коллеги и, к счастью, еще оставшиеся бывшие учителя и начальники. Считаю своим долгом и удачей предложить запись беседы с юбиляром, на которую он любезно согласился. На этом солидном рубеже жизни вспоминается ли ее начало? Начало (осознанное) было безрадостным: блокада, голод, сиротство, детский дом. Почему-то хорошо вспоминается конец 40-х. В доме появился отчим, офицер Павловского полка (из позапрошлого века!), который как-то поладил с советской властью, даже без «фиги в кармане». Пошли байки из жизни гвардейцев, грубоватые шутки. Мать – вдова, выпускница привилегированной Екатерининской гимназии, держала меня в нужде и строгости. Тут же появились карманные деньги на конфеты и кино. Правда, изнуряла процедура шествия вечерами с работы домой. Я должен был каждый день встречать новоявленную супружескую пару на площади Островского и следовать с ними до нашей скромной квартирки на Исаакиевской площади. Приходилось плестись впереди них, все время кося глазом, на дистанции пяти шагов, чтобы не слышать разговоры взрослых (так требовал дореволюционный этикет). Глаза иногда слепило солнце, заходящее за Адмиралтейство, из открытых гастрономов доносились раздражающие запахи копченостей. Закончилась война, жизнь входила в свое русло. Впрочем, все это быстро прекратилось. Отчим вскоре отправил меня в Суворовское училище, которое называлось Московским, а располагалось в Горьком (ныне Нижний Новгород), за тысячу километров. Так я стал «кадетом» и домой приезжал только на каникулы. А по Невскому люблю прогуливаться (уже свободно) до сих пор. Какую роль сыграло в вашей жизни «кадетство»? Все еще помнят ваши статьи о "бурсацком» прошлом, даже о каком-то особом блеске кадетских глаз. Кадетский след в жизни каждого, проведшего 7-10 лет в Суворовском (Нахимовском) училище, неистребим. Представьте себе, что на голову мальчишки ежедневно сыплются более тысячи команд и понуканий. Там ты непременно становишься заложником закрытого детского военного коллектива, где лишен родительской ласки и интимного уединения (знаменитого американского privacy). Постоянные, хотя и разумные, ограничения. Жизнь в строю. Это психологическая печать на всю жизнь, Система закрытого военного образования и воспитания не нова, ей около трех веков. Она дала многих выдающихся личностей в царской, советской и уже современной России. Здесь много pro et contra. Хорошее систематическое образование и воспитание, физическая закалка, понятие о воинской чести, военный романтизм, отчужденность от «подлого» быта. Однако военная среда не готова в дальнейшем оценить эти качества, поэтому у многих выпускников этих училищ не получается жизнь, карьера. Феномен "белой вороны». Все это сокровенное мое, а потому рекомендую любить кадетов. В них много скрытых душевных и интеллектуальных потенций. До них только надо уметь добраться.
Вы стали врачом по призванию?
Совсем нет. Хотел стать инженером. Тогда это было престижно.
Зачем вы обзавелись дополнительным (альтернативным) образованием?
Отнюдь не из амбиций. Военный человек подневолен. Сталинский маршал Г.К. Жуков, будучи министром обороны, распорядился, чтобы выпускники-суворовцы, все без исключения, становились общевойсковыми командирами, что представляется вполне логичным. В мое время в ведущих ВОКУ (Московском и Ленинградском) сосредоточилось большинство способных медалистов из 15 Суворовских училищ. В период хрущевского «разгона» армии (Г.К. Жуков уже со всех постов был смещен) мы стали стремиться получить более надежное (техническое или другое) образование, пренебрегая чисто военным, командным. После окончания ВОКУ я по роду службы поступил в Институт иностранных языков, а потом «подвернулась» Военно-медицинская академия. Учеба – сильная сторона «закоренелых» отличников. В итоге получился вот такой набор, некое профессиональное «многоженство», которое оказалось востребованным.
Кто из ваших учителей в академии произвел наибольшее впечатление?
Мои привязанности стойкие. Это профессора: В.М. Виноградов (фармакология), В.В.Волков (офтальмология), А.К.Агеев (патанатомия), В.П.Баскаков (акушерство и гинекология), А.И. Нечай (факультетская хирургия). Они, в основном, еще до «взлета» на высокие должности начальников кафедр вели у меня учебные группы, и я мог почувствовать их достоинства в полной мере. Не менее для меня значима параллельная линия профессоров-филологов, от общения с которыми я получил много удовольствия, учась в университете. Их имена широко известны в стране: И.В. Арнольд (лексикология), М.А. Боровик (страноведение), Н.А. Кобрина (теоретическая грамматика), Р.Г. Пиотровский (квантитативная лингвистика), М.М. Сегаль (теоретическая фонетика). Они также оставили свои подписи под отличными оценками в моей зачетной книжке. Может быть, поэтому я их всех и полюбил.
- Почему вы выбрали как профессию научную военно-медицинскую информацию?
- К сожалению, и здесь не было моего выбора. Как ни странно, мне очень нравилась патанатомия или даже офтальмология. Никогда не жаловал терапию. Конечно, хирургия больше подходит для мужчины, тем более, военного. Но уж не получилось.
Между тем, научную информацию медицинской общественности и руководству еще предстоит оценить. Там масса серьезных проблем: классификация знаний, терминология, психология восприятия, информология, дидактика и т.д. Непонятно, почему она вместе с наукой оказались в таком загоне. Ведь в застойную пору к ней относились намного
серьезнее.
Как вы себя ощущаете на кафедре психиатрии?
Конечно, можно было бы считать этот мой неожиданный шагбегством в психиатрию как религию медицины. Она обширна, сложна и непознана. В ней могут найти себя многие нетрадиционные специалисты, тем более лингвисты. Речь больного и речь врача таят в себе бездну диагностических и терапевтических возможностей. Психолингвистика, суггестивная лингвистика, лингвориторика уже давно используются психиатрами. На кафедре сложился теплый работоспособный коллектив (вспомните, что заниматься лестью мне уже поздно), в котором близость душевной патологии способствует соблюдению чуткости и доброжелательности в отношениях между коллегами. По крайней мере, я чувствую себя там комфортно и надеюсь успеть что-либо полезное для нее еще сделать.
Пытались ли вы из военной системы куда-нибудь выскочить, например, в чиновничью власть?
Я достаточно консервативен и военной системой пророс с детства. Правда, уйдя в запас в бойкое время (1994 г.), когда власть делили, сделал вялую попытку заняться политикой. Союз суворовцев и нахимовцев Санкт-Петербурга в составе блока «Великая Россия» выдвинул меня кандидатом в Городское законодательное собрание. Моя программа, как помню, гласила: "Равные стартовые возможности для всех членов общества на заре жизни и гуманная социальная защищенность на ее закате под сенью национальных и религиозных традиций». На предварительных дебатах имел успех, соперники через подставных лиц даже пытались меня подкупать, а выборы, естественно, провалил. Это меня особо не огорчило. По крайней мере, честь кадетского братства в ходе избирательной кампании посрамлена не была.
Что еще вы бы хотели сделать в жизни?
Чего-то сильно желать уже поздно. Кто-то из античных риториков с горечью сказал, что старость эгоистична, бесстыдна, болтлива, труслива. Поэтому хотелось бы достойно потянуть хотелось бы достойно дотянуть свой «миф», соблюсти необходимые обязательства, «убрать за собой весь мусор», чтобы оставить хорошую память, и - тихо «закрыть дверь». Вовремя.
Мне лишь остается поблагодарить юбиляра за доставленное этим диалогом удовольствие, отметить благосклонность судьбы, пославшей в свое время его нам в качестве руководителя, пожелать ему здоровья, прежней резвости ума и восприятия, а также всяческих удач.
Беседовала научный сотрудник НИЛ зарубежной военной информации Н.И.ПАУТОВА
ГЕРОИ ИЛИ ЖЕРТВЫ?
«27 января 1942 года. На улице страшный холод. Ни воздушных тревог, ни артобстрела. Дома сидим в пальто и шапках. Света нет. Есть нечего. Попили ЛИШЬ клейстера из маисовой муки. Соседа, Владимира Ивановича, который давно лежал в своей комнате, увезли и похоронили без гроба, завернутым в тряпку. Мама и я очень ослабли. Аркадий вообще не поднимает головы. Мы решили, что если умрет, то поставим между оконных рам и до весны будем получать хлеб по его карточкам...»
Это извлечение из блокадного дневника моего старшего пятнадцатилетнего брата, тогда студента индустриального техникума. Мать – уже овдовевшая (отца убили месяц назад под Невской Дубровкой), беспомощная, хрупкая женщина, в прошлом воспитанница привилегированной Екатерининской гимназии, а Аркадий – это я, чудом выживший трехлетний ребенок. Ужасные скупые строки, старательно выведенные замерзшей рукой подростка, тогда для него звучали обыденно. Впоследствии я часто добродушно зубоскалил по их поводу, но где-то в глубине души ощущал ту грань безысходности и человеческого отчаяния, которой достигли мои близкие в то кошмарное и героическое время блокады нашего города. Мое детское восприятие тех событий рисует лишь картины выстуженных пустых черных дворов-колодцев зимой и бледных развалин, высвеченных унылым солнцем белых ночей, весной и летом. Это взгляд изнутри, снизу, один из лоскутков истории выживания отдельной семьи, из которых истины не скроишь, но и никуда от них не денешься. Где-то было, может быть, даже хуже, а где-то намного лучше. Диапазон огромный: от случаев каннибализма до непристойных пиршеств где-нибудь в Смольном. Сейчас, когда мы отделались от пропагандистского грохота прошлого, об этом стало можно говорить.
60-летняя годовщина снятия блокады в очередной раз возбудила, внимание руководства города и страны. За ним можно заподозрить попытку восполнения дефицита героических праздников на фоне нашего безрадостного существования, возрождения остатков попранного патриотизма, привлечения на свою сторону активного пожилого электората во имя сомнительных политических идей.
Какой демографической ценой выстоял тогда город? Немцы стыдливо молчат. Американский исследователь К. Криптон указывает на два миллиона погибших и умерших только за первую зиму блокады. От отечественных манипуляций с их численностью люди давно устали и попросту им не верят. Послушные всем режимам историки, политологи и средства массовой информации угодливо выполняют политический и социальный заказ. Мы по-прежнему лицемерно стыдимся своих утрат и своих страданий. Выживших свидетелей этого печального времени (бывших активных защитников города, и беспомощных младенцев) якобы чуть более 250 тысяч. Цифра представляется значительно раздутой за счет ловких хлопотунов-самозванцев, привлеченных льготами. Она противоречит естественной (даже не отягощенной) убыли населения за 60 прошедших лет. За городом на Неве утвердилось название блокадного, а за его тогдашними жителями – блокадники. Последних раньше скрывали, о перенесенных ими неимоверных лишениях – умалчивали. Жители города-героя были под подозрением как свидетели слабости власти, допустившей такое...
900-дневная изоляция многомиллионного города – уникальный эксперимент на человеческое выживание, поставленный историей и, пожалуй, самая скорбная веха ушедшего столетия.
Феномен блокадного существования обусловлен действием нескольких факторов. Прежде всего, голод, к которому еще можно привыкнуть, и холод, к которому привыкнуть почти невозможно. Систематические бомбежки и артобстрелы отходили на задний план. Добавить к этому еще кромешную тьму и информационную изоляцию, изредка прерываемую известиями о гибели родных и близких на фронте. Своя гибель не в счет! Нетрудно представить, как цепенеет душа теплокровного высокоорганизованного существа. Комбинация факторов, имеющая характер взаимного отягощения ее составляющих, как будто специально подобрана для физического и духовного испытания человеческой популяции.
К великому сожалению, судьбой настоящих блокадников мало кто интересуется. Не существует и не предвидится каких-либо государственных программ изучения блокады. Правда, отдельные энтузиасты пытались проводить генетические наблюдения над детьми и внуками блокадников, но ввиду безденежья отступились. Установлено, что последствиями перенесенной алиментарной дистрофии являются нейротрофические расстройства, несостоятельность скелета, соматическая астетенизация. В целом же биоресурсы основных систем организма доживающих свой век блокадников практически исчерпаны.
Однако главным следствием блокады является ее психологический груз. На фоне поголовной психической астенизации и лабильности нервной системы у многих по механизму посттравматических стрессовых расстройств сформировался так называемый блокадный синдром. Вообще-то перенесшие большую психическую травму не склонны кликушествовать, нужно умело раскрыть их душу. Люди, которые когда-то, окоченев от холода и шатаясь от голода, не обращая внимания на взрывы бомб и снарядов, равнодушно перешагивая через трупы, как привидения бродили в поисках тепла и пищи, когда в городе были съедены все домашние животные и случаи каннибализма, не были явлением исключительным, должны иметь необычно яркие воспоминания.
По рассказам свидетелей, обычные человеческие ощущения были причудливо извращены. Кипяток пили, не обжигаясь, жадно поглощая недостающее тепло. Алкоголь не вызывал опьянения, моментально сжигаясь организмом и восполняя дефицит энергии. Психоневрологи (блокадники), анализируя себя ретроспективно, отмечают онирическое состояние, появление грезоподобных картин, галлюцинаций, раздвоение личности на фоне измененного сознания, видение второго, неведомого дотоле смысла восприятия окружающего. «Психологический хвост» иногда тянется сквозь годы, захватывая последующие поколения. Еще сушат впрок хлеб в своих коммунальных квартирах старые блокадницы, обещанные хо-лодные зимы страшат старожилов особенно сейчас, в период социальной нестабильности.
Побывайте на встречах жертв блокады, обратите внимание на их лица, особенно на пронзительный взгляд блокадных женщин (их осталось больше). Несколько похожий блеск в глазах можно увидеть у окопных военных, знакомых с рукопашной схваткой, бывших заключенных, воспитанников детских домов военного времени. Суровые испытания сортировали их на сильных и слабых. Они на себе почувствовали, что чловеческая надстройка -это всего лишь тонкий слой, который легко ломается под влиянием экстремальных ситуаций. А дальше – эгоизм, предательство, мародерство и прочие животные пороки, вплоть до убийства за кусок хлеба. Не случайно уже после войны наблюдался пик позд них суицидов раскаяния. Долгие годы некоторые блокадники стыдились смотреть друг другу в глаза и вынужденно меняли место жительства, избегая свидетелей их прошлого предосудительного поведения.
Трудно представить, что было бы с городом в подобной ситуации сейчас, когда мы лишены какого-либо идеологического стержня и когда степень духовного недуга и нравственной порчи возросла многократно.
Нам, вероятно, пора постараться избавиться от ложного стыда за военные просчеты начального этапа войны, неоправданные страдания, обнажение людских слабостей в нечеловеческих условиях выживания. Ведь, в конце концов, и город, и страна в целом выстояли, хотя и ценой неимоверных потерь. Разве может этим, например, похвастать Франция с ее театральным патриотизмом, сдавшаяся Гитлеру за каких-нибудь несколько недель, или «мудрая», осторожная Англия, или чванливая, но еще неискушенная в страданиях Америка? Ныне принято предъявлять национальные и региональные претензии к «обидчикам». Не таковы мужественные и гордые, выстоявшие в жуткой блокаде жители нашего великого города! Им не пристало клянчить всякого рола компенсации и подачки, что претит их менталитету и было бы предательством погибших. Вечная память им и низкий поклон выжившим, в героизме которых никто не имеет права сомневаться!
Феномен стоицизма жителей блокадного Ленинграда 1941-1944 годов – историческая и национальная ценность, свидетельство крепости народного духа, честь и гордость всей России. Ее надо пронести через эпоху идеологических и национальных катаклизмов, очистить от конъюнктурных политических наслоений для представления потомкам в поучительных нравственных целях.