19 марта 2024  09:15 Добро пожаловать к нам на сайт!
Путешествия


Владимир Кабаков

Окинская долина


Вместо эпиграфа:

Когда мне было шестнадцать лет, мой друг Игорь Смолин на лето уехал рабочим в геологоразведочную экспедицию в Саяны. Лето закончилось и Игорь вернулся. Мы целый вечер ходили по улицам и он, Игорь, рассказывал о волшебной стране, где горы подпирают небо, скалистые ущелья круто обрываются вниз, где по дну бегут мутные, белопенистые речки, скачущие с камня на камень. Там нет дорог, только вьючные тропы, иногда бегущие по краю многометрового обрыва.
- И ещё там есть, - блестя глазами, продолжал Игорь, - жёлтые лайки. Они такие белые, что с возрастом становятся жёлтыми. Они очень крупные, смелые и ничего не боятся… В Мондах, - Игорь со вкусом проговаривал это нерусское слово, - мы состояли лагерем, а на день, на два выезжали в тайгу, на изыскания.
Я кивал, представлял горы, бурятское село Монды, жёлтых лаек, и сердце замирало от восторга…
Прошли годы. Когда ведущий журналист «Комсомолки» Василий Песков рассказал о том, что в Саянах нашли семью раскольников, проживших в глухом урочище, без людей в течение сорока лет, я не очень удивился. Ведь это было в Саянах!
Позже, один из моих случайных попутчиков в таёжных походах, бывший начальник метеостанции в Саянах, рассказал мне о том, что он видел там в горах космический корабль пришельцев, я тоже не очень удивился. Я вообще-то верю в чудеса, тем более, что это произошло в Саянах…
Годы шли и как-то осенью мы с моим родственником Толей, на его «Запорожце» в конце лета поехали за ягодой куда-то за Черемхово, и постепенно заезжая все дальше и дальше, подъехали с севера к отрогам Восточных Саян. Они стояли за рекой, вздымая заснеженные вершины, чем дальше, тем выше. Я помню чистый красивый посёлок на этом берегу реки, мелкую, но широкую, быструю речку, аккуратные дома из бруса. «Жить там было интересно и приятно», - думал я, вспоминая впечатление уюта и чистоты от этого посёлка. Помню на обратном пути, мы срезали большой кусок, переехав реку Белую через брод почти вплавь, толкая перед собой легкий, заливаемый быстрой водой «Запорожец». Недели две до того, было большое наводнение и река Белая поднялась больше чем на три метра. Я видел на пустынной отмели перевёрнутый трактор, который притащила туда взбесившаяся река. «Какова сила потока, - размышлял я, - что кусок металла, как громадную чурку приволокло сюда, и выбросило на берег…»
Позже я познакомился с молодым учёным-геологом, который рассказывал мне, что он и его геологическая партия нашла месторождение нефрита в Восточном Саяне и как они уже по глубокому снегу вытаскивали без дороги глыбу зелёного нефрита через перевалы и глубокие заносы…

Я прилетел в Иркутск из Питера в конце апреля. Летели мы часов двадцать, сидели по несколько часов в Барнауле и Новосибирске и опоздали почти на шесть часов, но меня встретил мой брат, которого я не видел десять лет. Брат за эти годы похудел и стал меньше, а я наоборот потолстел и отяжелел. Обнялись, похлопали друг друга по спине и поехали к брату домой.
По дороге обсудили планы. Я хотел по старой памяти проехаться на Байкал, на мыс Покойники. Брат уговаривал меня ехать «в Оку, к бурятам». Мне почему-то казалось, что Окинская долина это где-то в Бурятии на равнине за Хамар-Дабаном, но Гена объяснил мне, что это в горах Восточного Саяна….
Когда сидели и выпивали у брата на кухне, закусывая варёной лосятиной, Гена рассказал мне, что был в Оке год назад с приятелем. Они на берегу озера, прямо на заброшенной дороге подстрелили медведя. Гена показал фотографию, где рядом с сидящим медведем сфотографировались охотники. Медведь, конечно, был уже неживой, но человек рядом с крупным хищником выглядел очень необычно… И я согласился ехать в Оку, оставив пока в резерве поход на Байкал….
Обычно сборы – не самое интересное время. Но Гена любил всё делать основательно, так как знал по опыту, что любая забытая мелочь, может в процессе путешествия обернуться крупными неожиданностями. И на этот раз он достал обычный список вещей и продуктов для путешествия и сделав поправки на количество дней предполагаемой поездки, стал собирать, искать, закупать… О процессе сборов, я расскажу в другой раз…
В день отъезда поднялись в семь утра. Наскоро позавтракали и стали готовиться: раскладывать продукты, переливать алкоголь в небьющиеся сосуды, паковать всё в сумки, ящики, мешки и мешочки. В конце концов, всё было уложено, но знал и помнил, где что лежит только Гена. У водных туристов есть такое неофициальное звание – капитан. Это человек, который осуществляет общее руководство. Так вот Гена был привычным капитаном в наших походах, и он к этому привык. Это давало ему право командовать, но налагало и ответственность, с которой он справлялся успешно…
В восемь утра подъехал Генин давний приятель Миша, на мощном, всепроходимом «Круизере».
Мы быстро загрузились и поехали. Было девять утра и на улицах пустынно. На выезде из города Миша включил магнитофон, и известный бард Кучин запел о Таганке, о маме, о лагерных сторожевых собаках!.. Гена, умаявшись со сборами, разместился на заднем сидении и, накрывшись, уснул, а мы с Мишей говорили…
Незаметно проехали пригороды, спускаясь с горы увидели стальную холодную поверхность широкого Иркута и подумали, что уже сегодня к вечеру мы будем там, где эта большая река берёт начало в высокогорной долине в сердце Восточного Саяна. Проехали Шелехов и въехали в холмистую тайгу. Шоссе, петляя, постепенно поднималось всё выше и выше среди глухой тайги, состоящей из сосняка, толстоствольного высокого лиственничника и стройных, белоствольных березняков. То слева, то справа открывались виды на долины и долинки, и дорога стелилась под колёса, оставляя позади редкие придорожные деревеньки.
- Я купил этот «Круизер», - рассказывал Миша, - пять лет назад, за пять тысяч долларов. Хорошая машина для леса, но для города великовата. Хочу продать и купить «Кароллу». За неё сегодня, - он похлопал ладонью по приборному щитку, - дают уже восемь тысяч.
Я не был «мотористом» и потому нейтрально поддакивал.
Когда я жил в Иркутске, то в лес ездил на попутках, а чаще передвигался пешком. Не счесть километров, которые я в снег и в дождь, в жару и холод отшагал по заснеженным, залитым водой и грязью или сухих, как камень, просёлочным дорогам, заходя или выходя из тайги. Настоящая тайга начиналась тогда километрах в двадцати от города, а сегодня, наверное, километрах в тридцати-сорока. Город плотным кольцом окружили дачные посёлки и там, где совсем недавно можно было встретить медведя или изюбра, сегодня стоят дачные домики и почти на каждом участке стоит или мотоцикл, или легковой автомобиль…
За разговором незаметно подъехали к Байкалу и перед нами открылась широкая панорама озера-моря, по краям укрытая весенним влажным туманом. Под нами расположился посёлок Култук, с игрушечными домами, машинами-козявочками на дорогах, и огромной чашей тёмно-синего Байкала. Вправо уходила окаймленная таёжными урочищами широкая долина.
- Нам туда, - махнул рукой Миша в сторону долины.
На одном из поворотов спуска мы увидели импровизированный рынок. Остановились на стоянке, прошли по рядом, где продавали омуля: свежего, солёного, копчёного, сушёного. Тут же на ящиках расположились торговцы черемшёй, которая только-только начала пробиваться сквозь лесную ветошь на южных, прогреваемых солнцам склонах таёжных распадков. Купили крупного, жирного золотистого копчёного омуля, пучок молоденькой ярко-зеленой черемши и, спустившись на берег Байкала, сели на мелкой гальке пляжа – расстелили газетку и, выложив деликатесы, пое6ли, сочно похрустывая нежной зеленью черемши. Омуль оказался замечательно вкусным, а стаканчик водки в сопровождении такой закуски показался бальзамом. Мы разомлели под восходящим из-за гор тёплым солнышком, вдыхая аромат ледяной чистейшей воды, наблюдая, как по равнине озера плывут медленно белые ледяные острова. «Совсем неплохо начинается путешествие» - подумал я, усаживаясь в машину, а Миша на полную катушку снова врубил Кучина, который под гитарные переборы и всхлипы скрипок мужественно жаловался на лагерный конвой, который не пускал его к старушке-маме.
Воодушевлённый видом Байкала, Миша поддал газу, и мы полетели по Тункинской долине со скоростью сто двадцать-сто тридцать километров. На одном из поворотов «Круизер» на не совсем ровной дороге, заскакал с ухаба на ухаб и Миша, нажимая на тормоза закричал: «Тише, тише». Гена с заднего сидения что-то проворчал, заворочался, и сел протирая глаза и осматриваясь. Туман стал подниматься, и мы увидели громады Тункинских гольцов справа, узкие со скалистыми склонами и щетинящейся тайгой на подъемах к вершинам. Гена стал рассказывать, как по этой долине из Монголии столетиями гоняли скот в Иркутск, на мясокомбинат. «Тысячные стада шли и шли здесь, преодолев перевал, разделяющий Монголию и Россию. Потом эти тысячные стада стали возить на скотовозах-грузовиках по этому тракту», представил себе лето, сухую жару, тучи пыли, монголов-табунщиков на лошадях, мерно шагающих громадных остророгих быков…
Слева полого поднималась непроходимая тайга, а справа, где-то далеко, протекал Иркут и до гольцов было добрых тридцать километров.

У меня в памяти всплыли картинки одного из моих походов где-то в этих местах.
По осени в начале ноября мы уже неделю прожили в зимовье, добывая кедровые орехи. Кедрач стоял молодой, и на вершинах коричнево-золотым отливали сухие, спелые крупные кедровые шишки. Несколько раз за неделю ночами падал тихий снег, и утром от светлой белизны резало глаза. Как-то вечером, уже в темноте, снизу, из долины заревел гонный бык-изюбр. Я, сложив ладони рупором, ответил ему, и бык, услыхав ответ, долго, стоя на одном месте, отвечал мне. Снег, падая, шуршал, касаясь кедровой хвои, было необычно тихо и вдруг, нарушая тишину, возникал звук сердитого гулкого рёва…
Позади нас светилось окошко зимовья, было темно и мой приятель напряженно вздрагивал, когда я во всю силу лёгких и горла затягивал «и-и-и», переходя на низкое «о-о-о» и в конце после мгновенной паузы рявкал «ыах!» Когда изюбр отвечал, приятель почему-то шёпотом произносил:
- Отзывается! - похоже, что он немного опасался прихода этого смелого быка, но расстояние между нами было около километра, гон заканчивался и нормальный бык-изюбр имел уже гарем – несколько маток, и потому не спешил лезть в драку.… И потом я ему не соперник…

Я засмеялся и перехватил недоумённый взгляд Миши. Оправдываясь, я стал рассказывать о том походе.
- Орех-то набили? - спросил Миша.
- Да, по мешку пятивёдерному, - немножко гордясь собой, ответил я и вспомнил, как тяжело было выносить этот мешок к дороге, через чащу и мшистые склоны. Зато потом всю зиму семья щёлкала. Вкусные, спелые были орехи. Да мы их ещё и поджарили.

Восхождение на Мунку-Сардык - Байкальская Виза

Я глянул вперёд на дорогу и увидел на обочине табличку: «Монды». Въехали в посёлок. Навстречу нам проехал мотоцикл с тремя молодыми бурятами, казалось, сидящими один на другом.
- У них тут своя власть. Все друг друга знают, - прокомментировал Миша.
На минуту остановились у магазина и купили хлеба, ещё тёплого, с хрустящей корочкой горбушки. Захотелось есть, и, садясь в машину, решили где-то по дороге выбрать место и пообедать.
Постепенно долина стала сужаться. Горы всё ближе подступали с обеих сторон и слева и справа, сверкая белизной нетронутого ещё на вершинах снега. Мне показалось, что я уже видел эти горы, когда летел в Иркутск, и тогда, с самолёта, они не казались такими высокими и неприступными.
Незадолго до въезда в ущелье, откуда вытекал Иркут, мы свернули направо, и, съехав на большую поляну на берегу, остановились. На той стороне был крутой скалистый склон с порослью кустарника, на скальных «полках». На стометровой высоте в склоне был виден вход в пещеру. Я подумал, что может быть, здесь жили пралюди. Место удобное, вода рядом, начало широкой долины, в которой во все времена было полно зверя и птицы. В реки много рыбы. Я даже поискал переход через реку, но понял, что без специального снаряжения переходить опасно. Белопенные буруны показывали место, где на дне лежали валуны, а между было довольно глубоко.
Мы развели костёр, вскипятили чай, разложили продукты на газетку. Аппетитное солёное с чесноком сало, зелёный лук, варёные яйца – разноцветные, оставшиеся ещё после пасхи, хрустально чистая водочка в пластиковой бутылке. Налили по первой, чокнулись, покрякали и выпили за удачный заезд. И Гена, и Миша, смочив указательный палец в водке, побрызгали на землю.
- Бурхану, - серьёзно прокомментировал Миша и, запрокинув голову, одним глотком выпил.
Мы не отставали. Закусывая и похрустывая луком и поджаристым хлебом, налили ещё по одной и тут же выпили. Через несколько минут внутри потеплело, тело расслабилось от дорожного напряжения, заговорили весело, вспоминая прошлые походы.
Гена вспомнил, как он прочитал об Окинской долине где-то в книжке, а потом встретил человека, который, ездил сюда, в вершину Иркута рыбачить.
- Постепенно, потихоньку, я добрался до перевала, - Гена показал в сторону ущелья, - потом спустился по другую сторону, в начале в Орлик, потом и в Саяны. Друзья из здешних мест появились. Потом они стали заезжать ко мне в город. Так наладились хорошие отношения.
Отхлёбывая горячий чай, заваренный смородиновыми почками, он энергично жевал, иногда отворачивая голову от кострового дымка.
- Увидел яков и хайнаков (помесь яков и обычных коров), увидел медведей, пасущихся на склонах горных хребтов, побывал на лечебных горячих источниках в вершинах долин, - Гена на время замолчал, вспоминая. – Народ тут хороший, деньгами не избалованный. Живут, как всегда жили, - он вдруг засмеялся, вспомнив, - Только на летних стойбах телевизоры смотрят по спутниковому TV. Антеннами спутниковыми отоварились.
Я слушал вполуха, вглядываясь в стоящий стеной противоположный склон. Ведь давно здесь эта пещера, и эти скалы. Может быть, что-то менялось за эти тысячелетия, но мало. Вспомнился Уэльс, горы недалеко от моря, старая римская дорога, по которой почти две тысячи лет назад римские легионы ходили через перевал в соседнюю долину. Там тоже среди скал идёт уложенная плоскими камнями дорожка, вдоль которой журча течёт тонкий ручеёк. А ведь прошло двадцать столетий. Камни лежат как новенькие, а сколько ног там протопало, проковыляло, прошлёпало… Так и здесь. Я смотрю на вход в пещеру, а может быть вот так же снизу вверх смотрели на это тёмное отверстие её обитатели, возвращаясь с охоты. Может быть, прошли десятки тысяч лет, и тогда здесь шумел дремучий лес с деревьями неизвестной породы и по склону среди деревьев вилась каменистая тропа. Может быть, в этой пещере прожили сотни поколений людей. Потом пришло очередное оледенение. Громадный ледник спустился с Северного полюса и накрыл эти горы ледовым щитом. Люди ушли на юг, а пещера осталась подо льдом…
- Как ты думаешь, Гена, здесь был ледник десять тысяч лет назад? – спросил я оторопевшего брата.
- Не знаю… Может быть.
Он удивлённо глянул на меня.

Фотоальбом-КЛУБ ЛЕКСУС РОССИЯ

Время перевалило за полдень, солнце спустилось на вершины гор, и вдоль ущелья потянуло холодным ветром. Быстро собравшись, мы сели в машину. На место водителя сел Гена. Он отличный водитель, водит быстро, но когда надо очень осторожно. Дорога поднималась правым бортом по узкой полке, прорубленной в массиве зелёного гранита. Река постепенно углубилась в хребет и на поворотах мы видели её далеко внизу, пенящуюся, скачущую по камням.
Мы поднялись уже высоко, и Гена, показав на противоположный склон, пояснил:
- Тут переход горных туров из долины в долину. Охотники постоянно их здесь караулят.
Склоны были почти отвесными, но я знал, что туры, как акробаты, могут взбираться на скалы и спускаться с них.
- Да, да, - словно услышал мои мысли Гена, - у них так копыта устроены. По краям словно зацепка, которая не даёт копыту скользить по камню.
Постепенно выехали на плато. Иркут ушёл куда-то вправо, а мы поехали налево. Я вглядывался в начало широкой пологой долины, посреди которой лежало озеро, ещё не освободившееся ото льда. Дорога шла по правому склону, и привела нас к Бурхану – языческому святому месту. Рядом с дорогой стояла меленькая избушка со столиком и скамьями внутри. На соседних кустах были развешаны разноцветные полоски материи, развевающиеся на ветру, как живые. Чуть поодаль – прозрачный холодный ручей толстой струёй бежал из трубы, приподнятой над землёй. Мы помыли руки и лица, выпили по стаканчику водочки, не забыв плеснуть Бурхану, и поехали дальше, вниз.
- Это уже Ока, или Оха по-бурятски, - показал Гена налево, где из озера вытекала маленькая речка. – Тут высота около двух километров и почти всегда холодно, поэтому леса нет, только мох, да чахлые кустики. Озеро было окружено мхами, на которых видны были глубокие колеи грузовиков-вездеходов. Гена прокомментировал: - Тут линию электропередач строили, на золотой рудник, что километрах в тридцати отсюда, только направо. Там полторы тысячи человек работает, и золото добывают тоннами. Третий по величине в России этот рудник… Только жаль природу, - грустно добавил Гена, - Там, где появляется человек, всё портится.
Он вздохнул, прибавил газу и машина, проседая на рессорах, пружинисто помчалась вниз.

Уля Головина

…Была весна, и снег таял вокруг, заполняя бегущей водой все канавки, ямы и ямочки. Однако на другой стороне долины до горизонта громоздились горы, с поблескивающим холодным блеском снегом, не тронутым весенним солнцем. Где-то там, на юге, вздымалась самая высокая вершина Восточного Саяна – Мунку-Сардык – три с половиной километра. Гена вспомнил, как они с небольшой группой друзей поднимались на Мунку-Сардык по леднику. «Оттуда сверху, кажется, монгольское озеро Хубсугул видно. Пространства внизу необъятные. Две недели назад туристический слёт был. Собрались около тысячи горных туристов. Говорят, очередь на восхождение занимали. – Гена довольно засмеялся. – Подъём легкий, желающих много».
Дорога шла по правой стороне долины, а слева, за рекой, которая, получая притоки, становилась всё больше, раскинулись луга, на которых то тут, то там видны были стада коров, мохнатых, заросших длинным жёстким волосом яков, и хайнаков – помеси яка и коровы. Тёмно-синее небо просторно раскинулось над горами, и где-то под снежными пиками повисли лёгкие белые облачка. Склоны падей и распадков темнели серым лиственичником и Она, кое-где делая плавные повороты, поблескивала под солнцем. Дорога иногда прижималась вплотную к скалам и приходилось сбавлять скорость, объезжая обломки камней, сыплющихся со склона время от времени. Слева пришла широкая долина. Крупный приток бежал по поверхности берегового льда и «спрыгнув» с метрового ледяного уступа, присоединялся к водам Они. Гена, взбодрившись, рассказывал.
- Я там за рекой был осенью. Тут брод через реку. Там маленькое поселение – несколько домов. Хозяйка-старушка приветливая, сливками угостила, мясо предлагала продать. Тут откуда-то пёс прибежал, посмотрел на нас, потоптался, а потом прыгнул мне на грудь и клыками лязгнул у лица. Я был готов, и отшвырнул его, а хозяйка говорит, что он чужих не любит, не привык. – Гена рассмеялся. – Мясо было вкусное, органика. Тут всё чистое, естественное.
Долина постепенно свернула вправо, и мы вскоре въехали в Орлик – районный центр – «столицу» Окинской долины. Широкие улицы, хороший клуб, даже небольшой парк в центре посёлка.
Заехали к Гениному приятелю, который работал в исполкоме, был необычайно высок для бурята и, узнав, что я издалека, дал мне распечатанную на компьютере статью об истории Окинской долины и истории племени сойотов, которое не сегодня насчитывает около 4000 человек и в отличие от бурят имеет тюркские корни. В долине реки Оки сойоты живут давно, и, может быть, благодаря изолированности от внешнего мира, сохранили этнические и генетические корни народности. Сойоты долгое время были шаманистами, но последнее время склоняются к ламаизму – тибетской форме буддизма. Язык сойотов имеет много общего с бурятским и монгольским, и есть предположение, что сойоты были связаны с монголами во времена Чингисхана. Но кто тогда не был связан? Монголы покоряли согласных и уничтожали непокорных. Неподалеку от посёлка Саяны, местный учитель коротко рассказал мне, что необычно ровная, плоская, как стол часть приокской долины ниже посёлка по течению реки, некогда служила местом проведения курултаев монгольских племён во времена Чингиза. Но так ли это – никто не знает. Вскоре мы простились с Николаем – так звали знакомого и поехали дальше. В нескольких километрах от Орлика, по деревянному мосту переехали Оку. Остановились посередине и сфотографировались на фоне речной долины, ограниченной по бокам приречными хребтами, а впереди – высокими снежными вершинами Центрального Саяна. Долина становилась всё шире, и вскоре мы увидели взлётно-посадочные полосы бывшего аэродрома. До недавнего времени сюда можно было долететь из Иркутска и Улан-Удэ на Ан-2. Сейчас аэропорт здесь закрыт.
В посёлок Саяны, в котором живут около четырехсот человек, мы въехали почти на закате. Из труб вился ароматный дым, и пахло почему-то свежим хлебом. Подъехали к усадьбе Гениного приятеля Олега, который был председателей поссовета, а в недалёком прошлом и председателем местного колхоза. Усадьба состояла из двух домов, сарая, для скота, гаража и большой бани. В хозяйстве был трактор «Газ-69», «Уазик» и легковая машина «Каролла». В скотнике жили несколько дойных коров, телята, овцы и куры. На цепи седела собака – белая лайка, которая заметив нас, несколько раз добродушно взлаяла, и снова легла. Гости здесь были обычным делом. Хозяина не было, а нас встретила его жена – молодая, смущенно улыбающаяся женщина. Она напоила нас чаем и предложила нам пока посмотреть окрестности, позвала младшего сына – тринадцати-четырнадцатилетнего мальчика, который согласился показать нам, выстроенный под руководством отца детский интернат. Поехали на двух машинах – мы на своём «Круизере», сын и ещё несколько любопытных соседей – на «Уазике» - легковом, с металлическим корпусом. Мальчик вёл «Уазик» уверенно и очень быстро. На берегу Оки стояли несколько красивых домиков, срубленных из бруса и обитых рейкой. Просторный двор был огорожен, и мне представилось, что здесь детям будет хорошо, просторно, летом можно купаться, зимой – кататься на лыжах.
Потом нас сопроводили на Олегову дачу, «фазенду», как иронично называли её подростки. Здесь в жары иногда жили, и главное стригли овец, поэтому вокруг домика был высокий забор. Проехав чуть дальше, мы спустились к реке, пахнущей совсем так, как пахла холодная и чистая Ангара, подле деревни Каменка под Иркутском, где я провёл лето, когда мне было шесть лет. Один из сопровождающих нас сойотов рассказал, что эта река в самые свирепые морозы не замерзает, хотя вода такой же температуры, что в других реках района, на которых за зиму набирается льда в метр толщиной. На обратном пути, в скалах нам показали пещеру, в которой лет двадцать-тридцать назад жил тибетский монах – лама. До сих пор внутри пещеры стоит ящик с буддистскими книгами и манускриптами. Безусловно, это примечательный факт, показывающий помимо возрастающего влияния буддизма, ещё и уровень воспитанности местных жителей, когда чужое, тем более святые книги, неприкосновенны.
По дороге в посёлок, нам встретилась лошадь с жеребёнком, которому было от роду несколько часов. Лошадь, опасливо кося крупным глазом на автомобиль, подталкивала неустойчиво передвигающегося на дрожащих ножках жеребёнка на обочину. Когда дорога освободилась, и мы поехали дальше, я спросил Гену, как тут насчёт волков.
- Да никак, - ответил Гена. Волки тут есть. В долине живёт несколько выводков, но сойоты их не трогают, боятся. Бытует поверье, что если обидеть волчью стаю, то волки будут мстить, тому, кто на это решился. Недавно мы под вечер, поехали на рыбалку, а когда возвращались уже вечером в темноте, нашли на нашем пути брошенный кем-то большой кусок мяса. Мы вышли из машины, осмотрели мясо, и Олег бросил его на обочину, оставил волкам. Олег говорил, что волки периодически нападают на скот, но ущерб незначителен, поэтому никто на них не охотится.
Мы, возвращаясь, подъехали к дому, и нас встретил хозяин – Олег. Это был среднего роста и среднего возраста сойот, весёлый и добродушно-общительный. Он поинтересовался, как мы доехали, извинился, что не дождался нас и ушёл по делам. И потом пригласил в дом, где мы будем ночевать. Обстановка в доме была городская. Ковёр покрывал пол, а у стены стояла софа. На столе стала музыкальная установка, которая была соединена с динамиками на улице, где под окнами стоял теннисный стол, и играли дети Олега и их соседей. Олег сообщил, между прочим, что он приказал истопить баню, и она уже готова. Мы, не мешкая, пошли париться. Баня просторная, удобная, жаркая. Парились долго, хлестались вениками, поддав пару, потом выходили в моечную, обливались ледяной водой, и снова заходили в парную.
Когда мы вышли из бани, во дворе была уже ночь, и половинная луна освещала огромные горы, долины, тёмный скалистый гребень, полого спускающийся где-то недалеко слева за изгородями.
Потом долго пили чай в чистой светлой кухне первого дома. Олег рассказывал, что строит детский дом, уже заканчивает и ещё водную лечебницу в вершине крупного притока Оки в горах, почти на границе с Тувой.
- Тувинцы балуют, - пожаловался он. - Приезжают командой и угоняют наш скот в Туву, стреляют в пастухов. Но недавно в зимовье нашли тела трёх тувинцев, убитых из винтовки. Ищут, кто это сделал, - он замолчал, горестно вздохнул. – Власть нужна, твёрдая власть. Тогда всё восстановится».
Я напрямик спросил его:
- А как здесь к русским относятся?
Олег засмеялся:
- Ну, вот вы здесь и сами видите.
Мы тоже засмеялись. Действительно… Сейчас и русские русских так не встречают. «Я россиянин, хотя и сойот. Если надо воевать буду за Россию. Это моя родина». Было приятно слышать такие слова. К сожалению, не всегда и не везде есть такое отношение. Я, приехав в Иркутск, узнал, что в Онгурёнах недавно был бурятами убит русский биолог, который в одиночку путешествовал по берегу Байкала. Гена, предупреждая меня, рассказывал, что буряты на лошадях с винтовками, часто пьяные, встречают туристов, грабят их, избивают и выгоняют с их земель. Мне это было особенно неприятно, потому что я привык путешествовать в одиночку, и был там же в Онгурёнах лет пятнадцать назад, ночевал в зимовьях на берегу Байкала. Одну ночь провёл с бурятами-пастухами на летних пастбищах. Они угощали меня жареной рыбой, нерпичьим жиром, показали дорогу на мыс Покойников. Уже тогда они жаловались мне на местных партийных и районных чиновников, которые лишают из охотничьих угодий, пастбищ, запрещают ловить рыбу. Меня это возмущало тогда и возмущает сейчас. Местные жители всегда должны поддерживаться властями и должны обладать льготами, которые бы позволяли малым народам и народностям сохранять традиционный образ жизни, культуру, обычаи, которые вне традиций умирают, подменяются псевдогородской псевдокультурой. Поэтому, думаю я, процветает пьянство среди тунгусов, бурят, якутов. Поэтому накаляются национальные отношения, чем и пользуются националистические чиновно-клановые элиты, подстрекая к сепаратизму, который большинству не нужен и опасен. К сожалению, национальная политика проводится неумело, часто с позиции силы, а не с позиции уважение к национальным особенностям того или другого народа или народности.
Расходясь на ночлег, договорились, что с утра поедем на машинах вверх по течению притока и там, на летнем стойбе оставим машину. Дальше поедем на лошадях, в сопровождении проводника. Олег пожелал нам спокойной ночи, и, проходя в другой дом через двор, я увидел над головой тёмное небо, россыпь серебристой звёздной пыли и яркие звёзды Большой Медведицы. Было холодно, я с удовольствием расположился на мягкой софе в спальнике, устроился удобнее и тот час заснул, видя перед закрытыми глазами бегущую навстречу дорогу.
Утром мы проснулись в семь часов. Покряхтывая, выпростались из спальников, оделись, умылись ледяной водой и пошли пить чай на кухню главного дома. Хозяев уже не было. Олег уехал по делам, а миловидная хозяйка кормила скот и птицу на скотном дворе. Мы нехотя пожевали бутерброды с маслом и не спеша, стали готовиться к выезду. Вскоре приехал Олег, позавтракал, позвонил кому-то по спутниковому телефону из своего рабочего кабинета, отдал последние распоряжения по хозяйству домашним.

Мы на «Круизере» выехали первыми и помчались по плоской долине, навстречу весеннему солнцу. Наш поход начался…
Остановившись у Бурхана, оставили на столике в павильончике несколько монеток на счастье, и в подарок Бурхану – богу природы, удачи, путешествий. Здесь нас догнал Олег и мы поехали вслед за его «Уазиком». Через какое-то время дорога пошла вдоль притока, и мы увидели, что по воде плывут большие льдины, а у дальнего северного берега, сплошные ледовые забереги. В одном месте за рекой я увидел двух всадников с винтовками и мелькающих неподалёку собак. «Тоже на охоту собрались» - подумал я и уселся поудобнее. Миша поставил Визбора, который очень кстати, задушевно запел: «То взлёт, то посадка, то зной, то дожди, сырая палатка…». Стало немного грустно, вспомнились байкальские вечера у костра, звон гитары, горьковатый дымок костра.
«Уазик» впереди, переваливаясь с боку на бок по крупным булыжникам, въехал в бегучую воду, которая затопила колесо, пофыркивая мотором, гоня перед собой воду, проехал опасное место и остановился, дожидаясь нас. Мы на «Круизере» включили всё, что нужно и без труда преодолели водную преграду. Проехали километров сорок, когда «Уазик» свернул налево и остановился на берегу реки. Олег вышел из машины и стал кричать: «Лёня, Лёня!». Из стойба за рекой, вышел какой-то человек, помазал нам рукой и пошёл к машине. Олег пояснил нам:
- Это Лёня – ваш проводник. Я с ним уже договорился, и он ждал и готов. Сейчас попробует переправить лошадей на нашу сторону» и показал рукой вверх по течению, где ледяной мост почти полностью покрывал речное течение.
Мы сели за землю в ожидании. Светило яркое, чистое солнце, с серебряным оттенком, и холмистая степь на горизонте переходила в горные вершины. Было прохладно, но расходилось и погода предвещала ясный тёплый весенний день. «Божья благодать» - думал я, покусывая травинку и из-под руки наблюдая за проводником с четырьмя лошадьми, который в это время спустился на лёд, привязал лошадей поводьями одну к другой и, сев верхом на первую стал, понукая, переправляться.
Лошадь идти не хотела, воротила голову вверх и в стороны, то влево, то вправо, топталась на месте. Шум воды заглушал голос Лёни. Он, наверное, в этот момент говорил своей лошади нелицеприятные вещи. Наконец лошадь ступила вперёд шаг, другой, лед под копытами разошёлся, и лошадь провалилась несколько раз, дёрнулась, облив водой всадника и повернувшись, с большим трудом, плывя, нашла место и вскинувшись всем телом взобралась назад, на лёд. Олег огорчённо вздохнул, мы все поёжились, представляя холод ледяной воды. Лёня крикнул Олегу что-то и, развернувшись, поехал в обход.
- Он сейчас в другом месте, попробует переплавиться.
Мы сели в машины и, проехав с полкилометра, свернули к другому стойбу – нескольким деревянным домикам за изгородью.
Выйдя из машины, мы познакомились с семьёй сойотов – несколькими молодыми парнями и пожилой, грузной женщиной по имени Венера. Ребята – её сыновья, поздоровались и молча наблюдали за нашими сборами. Мы выгрузили все припасы из машины и стали их раскладывать по указаниям Гены. Узнав, что у нас нет вьючных мешков, женщина попросила ребят принести их мешки.
Вскоре подъехал Лёня с лошадьми, и мы познакомились с ним. Прибежала лайка по имени Белка – собачка живая, весёлая, но почему-то с хвостом-обрубком. Лёня пояснил, что здесь есть «гнездо» таких собак, которые уже рождаются без хвоста. Я вскользь подумал о причудах природы, которая часто не укладывается ни в одну теорию. Привязанные хозяйские собаки лаяли на посторонних людей, но вскоре успокоились. Скорее всего, им тоже хотелось поучаствовать в походе. Переливая водку из стеклянных бутылок в полиэтиленовые, мы одну бутылку оставили хозяевам, где будет стоять наша машина, и Гена подарил Венере банку городского майонеза, а она в свою очередь принесла стеклянную банку сметаны, которая была такой густой, что не меняла формы, когда банку переворачивали вверх дном. В течение часа мы уже переодевшись в походные одежды и резиновые сапоги, укладывали, упаковывали навьючивали. Договорились, что я и Олег поедем вверх по реке ещё на несколько километров на машине. А Лёня, Гена и Миша пойдут уже на лошадях. В машине Олег рассказал, что у него здесь кроме нашей заброски есть ещё дело, что прошлой осенью перегоняя трактор, кто-то из его родственников засадил трактор в болото так, что вытащить не удалось, и трактор так и зимовал в болоте.
- Будем делать «стрелу», подгоним другой тракторишко, попробуем вытянуть.
Я засомневался:
- Он же тяжёлый.
- Ничего, дело привычное, не сегодня, так завтра вытащим. Тут будут несколько человек работать, - ответил Олег и, сбавив газ, объехал глубокую колдобину, залитую водой. – Я эту дорогу осенью на тракторе чистил, - продолжал он.
И в это время в уютном лесочке я увидел зимовьё. Подъехав ближе, Олег остановился, мы вышли и он, найдя в багажнике котелок, стал разводить костёр. Солнце уже поднялось высоко, но земля была мёрзлой, и кое-где под ёлками были видны полосы талого снега. Костёр затрещал листвиничными дровами, бесцветное пламя лизнуло края закопчённого котелка, а мы стали разговаривать, как старые знакомые. Олег посмеивался, шутил, но было видно, что он человек серьёзный, деловой, привыкший к тому, что его слушают внимательно.
- Я был председателем колхоза последние перестроечные годы, а потом стал председателем поссовета. Колхоз отменили, а имущество роздали по паям колхозникам. Сейчас каждая семья имеет от трёх-четырёх до двадцати коров и яков, овцы, лошади.
Олег смотрел на горы, окружающие нас, был серьезен. Водичка от растаявшего снега сочилась вдоль небольшого склона, поблескивая кое-где под солнцем. Прохладный ветерок то дул, то опадал и в тишине, где-то в лесу стучал по сухому стволу дятел. Вода в котелке закипела, и в этот момент на дороге замелькали темные тени, и появился небольшой караван всадников. Лёня проводник вместе с Геной ехали рядом, а чуть позади, покачивался в седле Миша, ведя мою лошадь в поводу. Спрыгнув на землю, всадники привязали лошадей к деревьям, сняли перемётные, вьючные мешки. Гена, зная, где что, достал чай, пряники, сало, хлеб, лук и водочку.
Расстелили газетку на стол у зимовья, сели тесно, нарезали сало, лук, чуя в прохладном воздухе вкусный чесночный аромат от сала и запах свежего хлеба. Разлили прозрачную водочку, чокнулись за успешный поход, покропили водочки на землю для Бурхана, выпили, кто морщась страдальчески, а кто с удовольствием, захрустели луком, зажевали, то и дело протягивая руки за новыми кусочками сала, лука. Солнышко поднялось повыше, отчётливо прорисовалась ломаная линия горных вершин на горизонте, с полосами не растаявшего ещё снега.
«И все-таки жить хорошо» - думал я, разливая горячий ароматный чай по кружкам и пробуя сладкий пряник.
- Я бы тоже с вами поехал, - словно продолжая мои мысли, произнёс Олег, втягивая воздух всей грудью, - но надо трактором заниматься, люди приедут. Ноя постараюсь вас встретить через пять дней. Может быть, денёк на озёрах в вершине порыбачим.
- Да, ушицу из хариуса заварить было бы совсем неплохо, - поддакнул Гена.
Олег ещё раз вздохнул, поднялся, пожал всем руки, махнул рукой из кабины на прощание и уехал. Поход начался.
Мы допили чай, собрали продукты, навьючили лошадей и стали садиться. Лёня предупреждая, говорил: «Не заходите под задние ноги лошади – может и лягнуть». Оп проверил, как подтянуты подпруги и, когда Мила и Гена сели, помог мне влезть в седло. Моя лошадка была небольшого роста, тёмно-коричневой масти, с чёрной гривой и хвостом, с белой звёздочкой на лбу, спокойная и послушная. Лёня был среднего роста, с раскосыми глазами молодой сойот, подсадил меня и, оказавшись в седле, я вспомнил свои давние конные поездки. Тогда я единожды, съехал вместе с седлом, когда подпруги ослабли, под брюхом лошади, спускаясь сквозь густой кустарник с лесистого холма. Хорошо, что лошадь остановилась, и я смог выпростать застрявшую в стремени ногу, лежа на земле. Тогда же, подъехав к водопою, я близко остановил свою лошадь рядом с другой, которая лягнув кованым копытом, ударила меня по ноге. Я не привык и немного побаивался лошадей, а они это чувствовали.
Однако всё это было в далёком прошлом. Приходилось всё делать, как первый раз. Тронулись медленно. Впереди Лёня на низкой, пузатенькой, но шустрой лошадке, за ним Гена на крупном бойком мерине. Потом Миша на чёрной среднего роста лошадке, ступающей медленно и потому норовившей отстать. Я ехал последним. С лошади всё было хорошо видно, но ноши в стременах держались неловко, и когда лошадки переходили на рысь, внутри у меня что-то тряслось и ёкало. И всё-таки ехать было приятно. Сидишь высоко, видишь далеко, дорога лесная красивая, по сторонам долины горные склоны, просматривающиеся от подножия до вершин; лес едва поднимался до половины склона, а выше кое-где торчали серые скалы.
Синее небо, безмятежное солнце, шум речки, бегущей где-то за сосняком слева. Левой рукой я держал поводья, правой держался за металлическую дугу седла. Мы ехали попарно. Впереди Лёня и Гена, а позади мы с Мишей. Миша рассказывал, что в детстве он жил в деревне, и там с пяти лет сел на лошадь. Он действительно чувствовал себя уверенно, и иногда понукал, переходя на рысь, что я делал неохотно, боясь выпасть из седла.
День разгулялся. На вершинах гор ещё был снег, а на северной стороне похоже он ещё не начал таять и синея белизной складок горных склонов, оттеняемый чернотой кустарника по распадкам. На южных склонах, по гребням, кое-где видны были снежные козырьки в несколько метров толщиной, угрожающе нависающие над обрывами. Но внизу был тепло, ясно и солнечно. Кое-где сквозь серую ветошь прошлогодней травы пробивались зелёные стрелки молодых побегов, над которыми порхали коричнево-красные бабочки. Дорога вилась вдоль правого склона, то поднималась, чуть пересекая теплые сосняки, то спускалась поближе к река, кое-где ещё наглухо укрытой тяжёлым щитом льда. Я расслабился, осматривал склоны, вдыхал влажный весенний воздух и с отвращением вспоминал грязный Питер, переполненное метро, пронзительный ветер на прямоугольниках кварталов. Я наконец-то выбрался на волю, и удовлетворенное сердце билось ровно, переживая радость воли.
Лёня ехал впереди не торопясь, вглядываясь в открытый от снега южный склон. Он коротко прокомментировал, когда в очередной раз мы догнали рысью быстрых лошадок Гены и Лёни:
- Смотрите направо. Там могут быть изюбры или медведи.
Долина постепенно сужалась. Вершины хребтов по обе стороны становились всё выше и круче. На северных склонах снегу становилось всё больше. Переехали остатки снежной лавины, слетевшей вниз и оставившей глубокую снежную полосу до самой реки, и перегородившей дорогу. Лёня привычно направил коня по прямой, и лошадка, нервно прядая ушами и кося тёмным глазом, скаля зубы, проваливаясь кое-где задними ногами, дошла до середины снежного «потока» и провалилась всеми четырьмя, по брюхо. Лёня успел соскочить, потянул за повод и, напрягая все силы, лошадь кое-как, дёргаясь и снова проваливаясь, наконец, выбралась на дорогу. Я, глядя на это, испугался и думал: «А как же я? Моя лошадка тонконогая, копыта маленькие, она ведь тоже провалится?!» Миша, не рискуя свернул налево, и через принесенные лавиной валуны стал объезжать снег. Гена на своём большом мерине, переехал лавину, почти не проваливаясь, и я направил коняшку по его следам. Несколько раз мы провалились и моя лошадка, пыталась скакать, вытягивал задние ноги, испуганно всхрапывая, а я боязливо и смущённо посмеивался. Но всё обошлось. Лёнина лайка Белка, заметив, что мы приостановились, вернулась, повиляла Лёне обрубком хвоста и, видя, что всё в порядке, снова не деловитой рыси убежала вперёд.
Вскоре дорога спустилась к большой поляне с зимовейкой посередине. Мы решили передохнуть. С непривычки болели задница и ноги. Когда с Лёниной помощью, я спустился на землю - острая боль пронзила колени. Я сдерживал стоны и истерично посмеиваясь, стал массировать их, а Лёня спокойно сказал:
- Ничего. Это обычно для первых дней.
Он развьючил свою лошадь, помог нам, одел на ноги лошадей ременные путы, и они неловко двигаясь стали кормиться похрустывая прошлогодней травой.
Лёня попросил у меня бинокль и сев поудобнее стал осматривать большой склон с лиственичным лесом, поднимавшийся от подошвы до первых скальных выходов.
- Вижу, - вдруг произнёс он довольным голосом.
Гена тут же подскочил, глянул и потом передал бинокль мне.
- Видишь, чуть правее двух больших лиственниц, на этом же уровне изюбр пасётся.
Я разглядел крупного оленя с сивой гривой и коричневым низом, стоящего метрах в шести от нас на склоне.
- У него и рожки есть - подтвердил остроглазый Лёня.
Азартный Гена тут же засобирался. Зарядил карабин, осмотрел свой нож. Лёня пошёл с Геной, а мы с Мишей стали разводить костёр и готовить чай.
Склон был крутой и далёкий, и мне с моими болящими ногами не захотелось бегать за оленем, для которого горы – дом родной. Я сходил на речку, набрал воды в котелок, и только поставил его на огонь, как на поляну выехали четыре всадника с оружием и собаками. Подъехав к нам, они неприветливо поздоровались и спросили Лёню. Миша, показывая на гору пояснил:
- Они вдвоём пошли за изюбром. Вон он. Я его без бинокля вижу.
Я глянул в бинокль и понял, что олень постепенно двигается к лесу. Ни Лёни, ни Гены я не увидел. Двое приехавших сойотов, вдруг вспрыгнули на лошадей и рысью ускакали назад. Один из оставшихся прокомментировал:
- Попытаются перехватить.
Я заваривал чай, когда со стороны уехавших раздались четыре выстрела, один за другим. Собаки, крутившиеся у костра, кинулись на выстрелы, но вскоре эти двое появились из леса, подъехав спрыгнули с лошадей и заговорили между собой на бурятском. Я пригласил всех попить чаю и достал из вьюков пакет со свежими, ароматными пряниками. Сойоты сели рядом, у костра, молча пили чай, ели пряники. Они были не очень дружественны, но и не враждебны. Может быть, они улыбаться не научены. Может быть такова традиция. Незаметно подошли Лёня с Геной. Лёня начал говорить с приехавшими по-бурятски, а Гена вдыхая, и прихлёбывая чай, рассказал, что изюбр наверное, увидел их, и стал уходить.
- Стрелять было нельзя. Далеко. Но я рассмотрел, что это рогач.
В это время прибежала последняя собака приехавших, почему-то вся мокрая. Хозяин, один из сойотов внимательно её осмотрел, особенно морду, и я понял, что он ищет следы крови. Но крови не было.
Через некоторое время гости сели на лошадей и уехали вперёд, а мы остались, и решили переночевать в зимовье. Время было уже около пяти вечера. Поднялся ветер, тучи укрыли небо, и похолодало. Лёня в ответ на наши вопросы объяснил, что ребята стреляли в изюбра, но промахнулись, и поехали дальше.
- В этом зимовье в восьмером очень тесно, - сказал он, и почему-то посмотрел в сторону, куда уехали сойоты.
Мы сидели у костра и пили чай, переговариваясь. Лёня вспомнил, как несколько лет назад, охотнику в этих местах добыли большого чёрного медведя. Отворачивая лицо от кострового дыма и протягивая раскрытые ладони к костру, Лёня продолжил.
- Я недавно прочитал книжку о самом большом дереве на земле, о самом большом животном, рыбе, рептилии.
Я вспомнил, что Лёня окончил ветеринарный институт и потому всё экстренное в природе его интересует. Лёня отхлебнул чай, обвёл взглядом лес на склонах и в речной долине, и продолжил.
- Высота его около ста метров и оно имеет имя: генерал Шерман. Был такой генерал во времена Гражданской войны, - Лёня скользнул взглядом по нашим лицам. – Этому дереву почти две с половиной тысячи лет. Но оно не самое высокое дерево, - он ещё раз обвел нас взглядом. – Самое высокое росло в Австралии и было оно до ста пятидесяти метров высотой.
Я, как бывший футболист, представил себе длину полутора-двух футбольных полей и зацокал языком, а Лёня продолжал.
- Самый большой слон живёт на юге Африки. Он весит почти пять тонн и высотой больше четырёх метров, - Лёня показал, подняв руку вверх. Мы все постарались это представить. Лёня победоносно оглядел нас. – Самый большой крокодил живёт в солёной воде, в Австралии. Он длиной почти десять метров. Думаю, - продолжал Лёня, - этому крокодилу ничего не стоит проглотить нашего медведя. Мы немножко засомневались, но Лёня продолжил, - а где-то там, в Тихом океане живёт Дракон острова Коммодо, - старательно выговорил он, - который длиной более трёх метров, высотой около метра, и… - Лёня сделал паузу, - ест людей. Если поймает, - мы были поражены. – Но самым большим хищником на земле является белый медведь, - уже обычным голосом продолжал Лёня, - он на дыбах высотой почти четыре метра, и весит около тонны. А уссурийский тигр самый крупный среди кошачьих. Он, однако, в два раза меньше белого медведя.
Костёр трещал и стрелял искрами. Вокруг темнело и с севера на долину заходила тёмная туча. И всё казалось таким обыденным, таким нормально привычным. А Лёня, с его тягой к удивительному, казался нам человеком, который ещё не нашёл своего места в жизни. «Для него, - рассуждал я, - эти чудесные горы, эти древние широкие долины, эти серые неприступные скалы – привычны, как для нас привычен город, с его асфальтом и машинами».
Стали располагаться на ночлег. Лёня растопил печь в зимовье и Гена стал варить макароны с тушёнкой.
- Тут, под горой, - сказал Лёня, - источник тёплый. Вот как пойдешь по этой тропке, - он показал рукой, - там, в лесочке сруб деревянный.
Я обрадовался, вспоминая свою БАМовскую жизнь на горячих источниках. Миша решил идти со мной. Мы взяли полотенца, и через пять минут были уже у источника. Тёплый ручеёк бежал по руслу из-под квадратного сруба с односкатной крышей. Раздевшись, мы вошли в сруб и залезли в деревянную ванну, со скользкими, мшистыми краями.
Вода была градусов двадцать восемь-тридцать, но так как на улице было около нуля, внутри и даже в тёплой воде было не жарко. Я снова вспомнил Северо-Муйские источники, где вода была горячей, и куда я приходил каждый день, даже в тридцатиградусные морозы. Телу было приятно, а на мокрых волосах образовывался ледяной гребень.
Но тут было прохладно, и мы растеревшись полотенцем, быстро оделись и, подрагивая, пошли вниз. Вдоль ручья уже зеленела трава, и даже росли бледно-зелёные цветочные растения.
- Вода, наверное, очень полезная. Даже растения быстрее растут, - подтвердил Миша.
Когда мы пришли в зимовьё, то ужин уже был готов. Выпили водочки за удачное начало, с аппетитом съели сдобренные тушёнкой макароны, попили чаю, и, мучаясь от жары, заснули, думая каждый о своём. Уже сквозь сон, я слышал, что кто-то подъехал к зимовью. Это оказались наши знакомые, поговорив с которыми Лёня принёс кусок свежего мяса. Он объяснил Гене, что его друзья убили изюбра, тут, рядом и привезли нам мяса.
Я проснулся часов в шесть утра, когда чуть начало светать, в маленькое окошко проник серый свет начинающегося дня, полежал в спальнике, задрёмывая. Лёня поворочался, потом решительно встал, растопил печку и поставил разогревать вчерашние макароны и чай. Гена с Мишей лежали до последнего, но когда зимовье нагрелось, вылезли из спальников, умылись, и мы все позавтракали. Лёня рассказал, что вчера ребята уже в сумерках увидели трёх изюбров на склоне, стреляли и одного убили. Благодаря нас за чай, они и привезли нам большой кусок свеженины. «Значит, не всё ещё законы тайги забыты. Гостеприимством отвечают на гостеприимство» - думал я, глядя за бесстрастное лицо Лёни.
На улице было ветрено, но солнечно, и по небу бежали лёгкие белые облака. Лёня сходил в лес, нашёл стреноженных лошадей, привёл их к зимовью, показал нам, как надо седлать и мы неловко, медленно, неумело оседлали каждый свою лошадку. Задница, сбитая вчера до крови, болела, и я едва взобрался в седло, поддерживаемый Лёней. Тронулись дальше.
Ветер, наконец, разогнал облака, снова потеплело, и синее небо высоко-высоко, казалось невесомым шатром, укрывшим горы и реки. Следы горных лавин переезжали несколько раз, и я замечал, что лошади выбирают дорогу сами, хотя часто шли след в след, даже там, где первая лошадь проваливалась.
Среди любителей природы бытует мнение, что животные чувствуют опасность намного острее, чем человек, но я несколько раз наблюдал обратное. Помню, на БАМе, я как-то в начале зимы шёл по следу лося. Пройдя по гриве, он стал спускаться по наледи, присыпанной снежком, поскользнулся и кувыркаясь, полетел вниз. Я долго смеялся, представляя обескураженного, с кружащейся головой лося, после падения. Он, падая, мог повредить себе рёбра, рога, ноги… Я несколько раз встречал в природе животных-инвалидов. Но об этом в другой раз.
Долина постепенно сужалась, и дорога шла по косогору, который выше превращался в крутой, каменистый склон. Подъехав к реке, мы увидели, что вода высокая, и переправа может быть опасной. Ледяная вода с шумом проносилась в русле, и способна была сбить с ног не только человека, но лошадей. Свернули вправо, на тропу, а точнее, на узкую тропку, пробитую копытами лошадей и оленей до камня. Выстроившись цепочкой, стали подниматься по краю крутого склона, и увидели сверху и долину до противоположного склона, и речку, наполовину укрытую толстым белым льдом, петляющую по долине. Вниз смотреть было страшно, а тут ещё один из моих вьюков зацепился за ветку сосны, лошадь дёрнула, и от толчка, я чуть не вылетел из седла. Лошадь опасливо косила глазом в обрыв, но шла точно по тропе, по всем её изгибам. Я, едва сидевший на коне, на ровной дороге, стал бояться, но терпел и, улыбаясь, делал вид, что мне весело, примериваясь про себя, что если лошадь оступится и покатится вниз, я вряд ли останусь в живых.
Лёня был невозмутим. Его тёмные глаза, с раскосым разрезом были равнодушно спокойны. Вдруг его лошадь забеспокоилась, стала взбрыкивать задними ногами. Лёня натянул поводья, конь, вздёрнув и выворачивая голову, закрутился на месте, на краю обрыва, соскальзывая подковами с торчащих из земли острых камней. Наши лошади тоже заволновались. Но Леня, наконец, направил коня по тропе, всё сразу успокоилось, и мы уже без приключений, выехали снова спустившись, на дорогу. Ехали цепочкой, и Миша, ехавший передо мной, вдруг крикнул:
- Вижу! Вижу медведя!
- Где? Где? – в один голос вскрикнули Лёня и Гена.
Остановились, привязали лошадей к кустам вдоль дороги, и Лёня стал в бинокль рассматривать склон, выше половины покрытый полосами тающего снега. Он сел на высокую обочину, приладил бинокль поудобнее, и вдруг вполголоса произнёс:
- Вижу!
- Где? - тут же спросил Гена, и, взял бинокль.
А Лёна так же спокойно сказал:
- Его и так хорошо видно. Вон он, под каменной скалой, там, где две высокие сосны.
Я взял второй бинокль и сразу увидел коричневого, головастого и толсто-мохнатого медведя, копающегося в земле под соснами. Он двигался, но не уходил, крутился почти на одном месте, то чуть отходя в сторону, что-то раскапывая в ветоши из хвои, веток, и камешков. Видно было, что он занят поисками еды, и очень увлечён этим. Гена, оторвавшись от бинокля, скомандовал:
- Мы с Лёней идём, кто ещё? Я едва слез с лошади, нога сильно болела, а идти надо было быстро и в гору, и я отказался, Миша тоже.
- Мы за вами в бинокли посмотрим, - посмеивался он. Лёня и Гена проверили ружья, взяли с собой побольше пуль, и почти бегом, исчезли в лесу, который поднимался от долины на треть высоты склона. Мы с Мишей по очереди смотрели на медведя в бинокль, то теряя его из виду, то находя, когда он начинал двигаться. Миша это скоро надоело, и он за деревьями, в ямке развёл костер и поставил кипятить чай. Дело было к полудню. Прошло минут двадцать. Медведь стал чуть подниматься по диагонали вверх по горе и тут треснул первый выстрел, потом второй, третий. Они стреляли в два ствола. Я отпустил привязанную Белку, и она на галопе и она на галопе поскакала в сторону выстрелов. Мы с Мишей обсудили возможную удачу, потому что мы насчитали семь или восемь выстрелов.
Время шло, а на склоне, как я не старался, не было видно ни людей, ни медведя. Наконец из чащи, треща кустами, вышли Гена и Лёня и подошли к нам.
- Ну что? Ну что? – с нетерпением спрашивали мы, но Гена, смущенно улыбаясь, оглядываясь на склон и размахивая руками рассказал:
- Мы от него были в ста метрах. Можно было стрелять, но я стал его фотографировать, а он то ли услышал, то ли учуял, вдруг резво пошёл вверх, к скалам. Мы побежали наперерез, на какое-то время потеряли его из виду, а когда снова увидели, то он уже был близко у скал, и уходил. Начали стрелять, но он быстро ушёл за скалы, поднимаясь в гору. Мы подошли к следам на снегу. Видели несколько капель алой крови. Я, наверное, попал ему в мякоть, по заду, но он подхватился и убежал. Значит, легко ранили, - резюмировал Гена, и смущенно почесал бороду.
Мы стали закусывать и пить чай. Белка тоже вернулась, спокойно легла около лошадей и задремала. Ей волнение охотников было непонятно.
Между тем день разгулялся, потеплело, в воздухе повеяло ароматом отогревшейся растительности. Лошади тянули головы к сухой траве, прихватив её языком и челюстями, срывали, и, хрупая, долго жевали. Мы, спрятавшись в ложбине от небольшого ветерка, не торопясь, поели, потом полежали, закрыв глаза, пока Лёна не предложил:
- Ехать надо. Может ещё кого увидим. Придётся снова останавливаться.
Сели на лошадей и тронулись. Яркое солнце с синего холодного неба светило почти отвесно, и тёмные тени лошадей, двигаясь по дороге, сопровождали каждого из нас. По пути переехали ещё несколько языков снежных лавин. Снова лошади проваливались по брюхо, снова я, дергая повод, помогал выпрыгивать лошадке из снежного плена, пугаясь и веселясь одновременно. Часа через два у меня нестерпимо заболела нога, и я, сжав челюсти, с нетерпением ждал, когда, когда же приеду в зимовьё. Долина сузилась, заросла травами и кустарником; кое-где блестели открытой водой озерки, по которым плавали крупные утки. Мы во все глаза смотрели по сторонам, но больше ничего не увидели. Проехали мимо озера, и Гена рассказал, что в прошлый раз, когда они здесь рыбачили, по старой дороге, идущей в верховья долины, вдруг прямо на них вышли два медведя: медведица и лончак, то есть прошлогодний медвежонок.
- Оружие было рядом, - Гена жестом показал, как всё схватились за ружья. Наш проводник стрелял и не промахнулся – медвежонок остался, а медведица убежала. Гена разочарованно вздохнул, пожалев, что не он сам добыл этого медведя и продолжил, - Разделали медведя, стали тут же на костре делать шашлык. Мясо у медведя жёсткое, но вкусное, питательное и даже лечебное.
Гена невольно сглотнул слюну, долго молчал, покачиваясь, ехал на своём крупном мерине, поскрипывая кожей седла. Погода портилась. Тучи, принесенные ветром, откуда-то из-за снежных вершин, потемнели, обожили плотно горизонт впереди. Гена, вглядываясь в северный склон, полностью покрытый снегом продолжал:
- Ведь медведи питаются здесь в основном растительной пищей и корешками лечебными, за кедровым орехом, и пьют родниковую воду. Сало на вкус кедровым маслом отдаёт». Он снова сглотнул и вдруг, присмотревшись, указывая мне на небольшой распадок, вверху склона сказал:
- Смотри! Медведица с двумя медвежатами шла. Снег глубокий, шла проваливаясь». Я остановил свою лошадку, натянув поводья, и действительно рассмотрел три цепочки следов идущих по диагонали к гребню хребта.
Долина и дорога повернули направо, а впереди поднимался заснеженный склон с козырьками снежных наносов по гребню.
- Вот и приехали, - проговорил Гена, пришпоривая своего коня, и рысью погнал вперёд. Вскоре открылась поляна на пологом склоне, среди крупного, редкого кедрача. Посреди нее стояла большая зимовейка, с торчащей над крышей металлической трубой.
- Раньше, когда ещё колхоз был, здесь стада пасли летом, - отметил Лёня и легко спрыгнул с лошади.
Я со стонами сполз с седла и если бы Лёня меня не поддержал, то упал бы на землю. Боль в левом колене была нестерпимой, пронзительно-режущей. Разминая ноги, массируя колени руками, я, шатаясь, прошёл несколько шагов и, когда боль немного прошла, выпрямился и огляделся. Место было дикое, глухое. Внизу по заросшей кустарником долине, бежала речка, поблескивая холодной водой, круто заворачивая вправо на высоту в полгоризонта громоздились полукружьем снежные склоны, а за спиной стоял густой лес, и над ним громоздились многометровой высоты скалы, над которыми низко плыли серые клочья облаков и тумана. Пока развьючивали лошадей, носили всё под навес и в домик, пошёл крупный частый дождь. Расседлали лошадей, стреножили их, пустили пастись. Ветер разогнал тучи, и даже появилось солнце. Впереди было ещё почти полдня, и мы решили пойти осматривать окрестности. Разделились на пары. Лёня с Геной, как главные охотники, пошли вправо по дороге, петляющей между рекой и обрывистым склоном. Лёня говорил, что там, по вершинам много горных козлов. Я и Миша пошли на юг. Перешли через неширокую, но глубокую речку, по тропинкам, пробитым скотом между кустами, чуть поднялись вверх и подошли ко второму зимовью. Оно было уже полуразрушено, печки не было, на месте трубы зияло отверстие в крыше. «Некому следить за порядком, - отметил я. – Сейчас это ничьё. Раньше было колхозное, а сейчас ничье, вот потому-то и печку утащили, увезли, наверное, в собственное жильё, спрятанное где-нибудь в распадке, в лесу. Эх, - вздохнул я. – Люди, везде люди».
Я смотрел на зимовьё и вдруг стал думать о том, как жили древние люди…
Жилище древних людей найденное на Украине, сделанное из дерева, полукруглый шатёр, держалось на столбах, может быть, поверх деревянных перемычек постилали шкуру, на шкуру по краям накладывали крупные кости, а сверху накладывали мелкие. Потом всё это покрывалось землёй или мхом (скорее всего тем и другим). После дождей в начале зимы всё это замерзало и покрывалось снегом, как бобровые хатки. Внутри, посередине был очаг, сделанный в середине кольца из камней. Вверху была отдушина, которую открывали, когда очаг горел, и закрывали, чтобы сохранить тепло. Двери тоже были из шкур. Внутри были лежанки из шкур, стол из обломков деревьев и сиденья из дерева тоже. Во дворе был туалет, в выкопанной яме, с деревянными ограждениями, чтобы «юнцы» не подсматривали за женщинами, и не лил дождь на голову и не падал снег. Зимой в очаге поддерживал огонь круглые сутки, на ночь оставляя угли, а утром раздувая огонь. Женщины «сидели» дома и берегли детей. Мужчины ходили на охоту, на войну. Летом разжигали костёр трением дерева о дерево, либо ударами камень о камень. Растопкой служила сухая трава или береста.
Там, где были пещеры около воды – жили в пещерах.
В лесостепи стали находить нужные растения и собирать их. Вначале эти растения жевали и глотали, потом стали растирать и из муки стряпать лепёшки в очаге, на разогретых плоских камнях. Растирали растения тоже на камне снизу и камнем сверху. Муку начали хранить в кожаных мешках. Стали использовать соль и торговать солью, так же как оружием, продуктами. Мясо тоже солили, чтобы сохранить. Коптили и вялили на костре, что тоже помогало сохранить. Появились глиняные горшки, в которых стали готовить еду и хранить воду.
Мы прошли по тропе чуть вперёд, и начался глубокий, влажный снег. Долина ручья заросла непроходимым кустарником, торчащим из зелёного мягкого мха, там, где на южном склоне солнце успело растопить снег. Вскоре нам встретились следы лося, спускающиеся вдоль ручья, вниз, к долинной болотине, выбирая бесснежные места, поднялись на гору, на половину, и стали хорошо видны серые щиты скал, на противоположной стороне. Внизу, вдоль долины тёмно-серой щетиной торчали заросли кустов и лиственниц, кое-где перебиваемых зеленью отдельно стоящих кедров. Слева из ущелья, откуда вытекала речка, дул влажный холодный ветер.
Солнце вновь скрылось, из волн серого тумана, спустившегося с вершин, полился дождь. Стало мокро, сыро, неудобно. Мы с Мишей повернули назад и, преодолевая снежные заносы, напрямик спустились к реке.
Наконец, возвратились к зимовью, где уже топилась печка, и Лёня готовил ужин. Подстелив под себя резко пахнувшую конским потом попону, я лёг на нары, слушая сквозь расслабленную дрёму, как Лёна рассказывал Мише:
- Мы прошли вдоль реки, по дороге километра два, и стали высматривать козлов. Я знаю, что они там, и потому подождав, выстрелив в сторону скал. Звук сильный, эхо громкое. Тут же на скале мы увидели горного козла-рогача, который встал из лёжки и осматривал окрестности. Надо будет завтра утром сходить туда, попробовать добыть.
То ли от высоты, то ли от погоды у меня вдруг заболела голова. Дождь между тем, уютно шуршал по крыше, печка чуть потрескивала горящими лиственичными дровами, и я незаметно задремал, а когда открыл глаза, на столе в углу уже горела свечка и за окнами притаилась настороженная темнота.
Перед едой выпили водочки, разговорились, и Лёня стал рассказывать.
- У нас тут в вершинах долин тувинцы стали баловать, наезжают с оружием, бьют пастухов, наших лошадей и яков перегоняют в Туву и там продают. – Он помолчал, прожёвывая кашу с тушёнкой и продолжил. – Наши сойоты осердились недавно в зимовье, - он махнул рукой в направлении вершины долины, - нашли трёх убитых тувинцев. До сих пор не знают, кто это сделал. Следователь прилетал на вертолёте. Место всё осмотрел, всё записал, трупы забрали и улетели…
Лёня сосредоточенно покивал, а я подумал, что здесь наступили времена безвременья, когда отчаянные люди становятся бандитами, не только воруют скот, но и людей убивают. А ведь ещё лет двадцать назад, здесь была тишь и благодать, был порядок и был закон. Тут, конечно, и дурацкие законы сыграли свою роль. Людям долгое время запрещали охотиться, а работать заставляли. А человеку хочется быть свободным, хотя бы несколько дней в году. И потом это ведь не город. Зачем запрещать охоту, нарезное оружие? Ведь это традиционный образ жизни здесь в течение тысячелетий… Наевшись и попив чаю, мы все легли на нары, залезли в спальные мешки и заснули. Моя натруженная нога побаливала и сбитые с непривычки ягодицы, чуть кровоточили. Я выпил обезболивающие таблетки, поворочался, устраиваясь поудобнее и уснул чутким сном охотника, когда человек спит, а уши слышат всё, что происходит в избушке и за её стенами. Несколько раз я просыпался, слушая звон ботала – колокольчика, на шее Лёниной лошадки, которая всю первую половину ночи паслась неподалёку от домика.
Ночью шёл дождь. Выйдя утром из зимовья, я увидел белые склоны, словно обсыпанные сахарной пудрой и понял, что наверху шёл снег. Идти на охоту за горными козлами было бессмысленно и даже опасно – склоны были в снегу, и камни скользкие. Легко было разбиться. Мы, не спеша, позавтракали, и отправились в обратный путь. Ветер гнал тучи по небу, с юга на север, но дождь кончился. Мы с Мишей уехали вперёд, а Лёня и Гена всё-таки решили съездить в сторону скал, посмотреть горных козлов. Оставшись одни, мы ехали осторожно и перебирались через глубокие снежные языки лавин, доходивших до речной наледи. Я нервничал. Моя лошадка несколько раз провалилась по брюхо и, напрягая все силы, бросками выбиралась из снега. Я едва усидел в седле, и когда конь ступил на твёрдую почву, с облегчением вздохнул. Однако впереди была тропа, идущая по обрыву, и я весь напрягся. Подъехав к началу тропы, мы медленно стали подниматься вверх, и я ехал первым. Вьюки иногда задевали за стволы и ветки сосен, часто приходилось наклоняться к луке седла, чтобы уклониться от них. И всё-таки я не уберёгся. На самом высоком месте, на крутом, каменистом склоне, ветка чуть задела меня по голове и сбила зелёную панаму. Панама чуть покатилась и остановилась на краю обрыва. Слезть с лошади я не мог, потому что назад сесть в седло не смог бы: лошади и без того нервничали. Миша, нагнувшись, поднял с земли лиственничную ветку и я, удерживая равновесие в седле, пытался поднять шляпу. Положение было критическим. Внизу, метрах в семидесяти, шумела в белых ледяных брызгах река. Я мог упасть с седла, зацепиться за стремя ногой, и тогда лошадь бы понесла, что было в том месте смертельно опасно. И потом ведь я не наездник. Но всё-таки с третьей попытки, я зацепился, наконец, поднял её и Миша, подъехав ближе, снял её с конца ветки, и передал мне, когда мы спустились к подножию склона.
Вскоре мы подъехали к зимовью, посреди большой плоской поляны, заросшей редким молодым сосняком, и ископанной кабанами. Свалившись с лошади, я стонал, то смеялся, то причитал от боли, но, размявшись, расседлал свою лошадь и, стреножив её, пустил пастись. Этому ещё вчера научил нас Лёня. Вскоре приехали и Гена с проводником. Рассказали, что видели сход снежной лавины, которая остановилась неподалёку от дороги, а я вспомнил, что мы тоже слышали позади какой-то грохот, похожий на шум проходящего поезда. Оказалось, это и была снежная лавина, которые в этих местах обычны, даже весной. Попили чаю, мы с Мишей даже выпили водочки после переживаний, и, как позже оказалось, зря. Договорились, что мы с Мишей пойдём на горячие источники, километрах в шести от зимовья, по пади, уходящий от зимовья вправо, а Гена с Лёней поедут на конях вдоль склона, смотреть оленей или медведей.
Здесь встречались две больших долины и образовывали широкое плоское русло, заросшее густым лесом. Пройдя по тропке, мы через полкилометра вышли на недавно прочищенную дорогу, с невысохшими лужами и полосами грязи, оставшейся после таяния снега. Пройдя чуть вверх, встретили на дороге свежие следы молодой медведицы с годовалым медвежонком. В своих путешествиях по лесам, я часто встречал медведей, иногда приходилось отстреливаться, а уж следов насмотрелся и весной, и летом, и осенью. У медведицы были небольшие следы, и я подумал, что у неё это первый детеныш. Я, посмеиваясь, сказал Мише, что если мы выйдем на медведицу с медвежонком, стрельбы не избежать. Миша хмыкнул, но стал держаться поближе ко мне. Вдвоём веселее, и не так опасно. Следы шли навстречу нам, и я косился назад и вбок, в еловую чащу в глубоком овраге, в котором бежала речка.
Наконец, мы вышли к большой поляне, на пологом склоне, где стояло несколько однотипных домиков для жилья, большой дом, под столовую, с высокой открытой террасой, для отдыха. Справа бежал по каменистому руслу, заросшему уже травкой, тёплый ручей. Чуть выше по руслу стояла избушка, с деревянной ванной – купальней. Я быстро разделся, подрагивая, влез в воду, температура которой была градусов двадцать восемь. «Не жарко» - отметил я, подрагивая всем телом и начал плескаться, чтобы согреться. Через несколько минут, я вылез, растёрся полотенцем, влез в одежду. Миша, глядя на меня, тоже замёрз, и мы быстро пустились в обратный путь.
Идти было тяжело. То ли от выпитой водки, то ли от купанья, а скорее от этих причин вместе, силы оставили меня. Я едва шёл, тащился, всё больше отставал от Миши. Я махнул ему рукой: «Не жди!» - и он исчез за очередным поворотом дороги.
А я не спеша, свернул с дороги, лесом прошёл до поляны, и стал рассматривать кабаньи покопки. Некоторые из них были совсем свежие. Мне стало казаться, что они, кабаны, где-то совсем недалеко, прячутся и, может быть, слышат метя. Я вспомнил, как давным давно, на речке Кае, километрах в десяти от города, вот так же увидел покопки, пошёл к ним, и вдруг, увидел в начале, чёрную кабаниху, а рядом рыжих с полосками на боках поросят. Свинья истошно хрюкнула и исчезла в кустах, вслед за ней скрылись быстрые кабанята.
Когда я пришел в зимовьё, в нем топилась печка, потрескивая лиственичными дровами, пахло вкусной рисовой кашей с тушёнкой, а на печку парил заваренный чай. Я очень устал, поем без аппетита, быстро разложил подстилку, спальник, влез наполовину внутрь, - в зимовье было жарко, и уснул. Проснулся на рассвете. Полежал, слушая сопение спящих товарищей, поглядывая в сереющее рассветным светом маленькое окно. Проснулся Лёня, обул сапоги, стуча топором, нащипал лучины, развёл огонь в печке, постави на печь разогреваться вчерашнюю кашу и чай.
Из зимовья мы вышли вместе. Лёня захватил уздечку и длинную верёвку. Он пошёл искать лошадей, которые по поляне ушли далеко вглубь, к реке. Было холодно и сумрачно. Когда я зашел в зимовьё, Гена и Миша ещё лежали в спальниках. Я наколол дров, подложил в печку, и только тогда друзья поднялись, оделись, стали готовить к завтраку: нарезали хлеб, сало, поставили на стол у окна чашки и кружки. Скоро вернулся Лёня, привёл лошадок, которые выглядели бодро, и были готовы продолжать поход. Пока завтракали, пили чай, из-за леса показалось яркое холодное солнце. Собрали вьюки, заметно похудевшие, оседлали лошадей и тронулись, радуясь наконец-то наступившей хорошей погоде. Но мы уже выезжали на базу, и, как всегда, хорошая погода начиналась в последние дни путешествия. Лошадки бежали бойко, иногда переходя на рысь – они поняли и знали, что мы возвращаемся домой. Белка привычной рысью бежала по дороге, изредка сворачивая то налево, то направо, чуя следы оленей и косуль. Лёня рассказывал, что кого он ночью вышел из зимовья, то где-то у реки на краю поляны слышал её лай. Я уточнил:
- Она, наверное, за кабанами бегала, потому что те кормились совсем недалеко от зимовья.
Мне было очень тяжело ехать верхом. Нога левая разболелась не на шутку, на ягодицах вскрылись мозоли, набитые седлом и стали гноиться, прилипая к штанам. В довершение всего, на рыси меня так разбалтывала, что почти нестерпимо болела правая почка, больно отзываясь на каждый скачок.
В одном месте надо было вброд переходить реку. Когда мы ехали в вершину долины, река ещё была покрыта толстым льдом, с трещиной-щелью посередине, и мы её по очереди легко преодолели – перескочили. Через четыре дня лёд, обвалившись, уплыл вниз по течению, но остались высокие толстые ледяные берега, обрывающиеся в воду. Первым вошел в реку Лёнин конь. Он был самый низкий ростом, поэтому упрямился, задирал голову вверх и сторону, скалил зубы, но, наконец, решился, почти спрыгнул в реку, подняв брызги, перебрёл поперёк, и долго не мог вскочить на другой ледяной берег. Он перебирал передними ногами по льду, потом напрягся, взметнулся, и выскочил… Я переправился последим, но моя лошадка менее пугливая, послушная, вошла в воду, я отклонился, почти лёг на круп, и мы спустились в воду; река ледяным потоком, с шумом бежала, зажатая ледяными берегами, доходя лошадям до брюха. Я поднял ноги в стременах повыше, и когда подошли к ледяному берегу, тронул повод – и моя коняшка, ловко и сильно оттолкнувшись задними ногами, вспрыгнула на противоположный берег. Но я подумал, что если бы я был один, или шёл первым, то нервничал бы и боялся. Всё-таки хорошо идти караваном.
После переправы остановились передохнуть, потому что мне было невмоготу, Гена и Миша ушли вперёд пешком, а мы с Лёней отстали, передохнули. Я выпил очередную таблетку обезболивающего. Проводник привязал двух лошадей к своей, и мы не спеша поехали: впереди Лёня с двумя лошадьми «на хвосте», за ним я, на совей Звёздочке. Так я называл мою коняшку, за белую метку на морде, хотя это и был мерин. Дорога пересекла долину по диагонали, и перед подъёмом на невысокий бугор, я случайно глянул вправо, вдоль по склону и случайно увидел уже въезжая в лес, там, у речки, неподвижно стоящего крупного лося. Я догнал Лёню и сказал об этом. Он засуетился, когда поднялись на бугор, через кусты выехал на край обрыва, и долго осматривал речку, петляющую внизу, в заросших кустарником высоких берегах. Но лося уже не было. То ли мне показалось, то ли он услышал, нас и убежал.
Белка, мелькая, бежала впереди нас по дороге, и на какое-то время скрылась, и мы вдруг услышали её басовитый размеренный лай. Лаяла она зло и страшно, и мы, не сговариваясь, подумали, что на медведя. Пришпорили коней, но выехав из-за поворота, увидели Белку, со взъерошенным загривком, высокий пень на обочине, и куртку Миши, одетую на этот пень. Мы уже подъезжали к очередному зимовью, и Лёня предложил не задерживаться здесь, а ехать в зимовье и там ждать.
- Они, наверное, кого-то увидели на склоне, - сказал он мне, объясняя появление куртки на пеньке. Мы посмеялись, пожурили Белку, что она «куста» испугалась, а я рассказал Лёне, пока мы доехали до зимовья, о том, как давным давно при заезде нашем в тайгу с Геной, знакомый нам бурят Шурупов дал нам свою собаку Шарика, который как он говорил, облаивал медведя. И вот, как-то я возвращался на бивак в сумерках, по дороге, усталый и голодный, и вдруг Шарик метрах в пятидесяти впереди, забухал, залаял зло, глядя на обочину, на большую, темнеющую в сумерках корягу. У меня волосы зашевелились – так это было неожиданно и страшно. Однако я скрепился и, зарядив ружье пулями, по противоположному краю дороги стал обходить место, на которое лаял Шарик. Делал я это медленно, с остановками, ожидая каждую секунду нападения. А когда подошёл совсем близко, увидел, что собака поднявши шерсть на загривке, лает на короткое чёрное бревно. У меня отлегло от сердца, и я назвал Шарика паникёром и долго улыбался, повторяя про себя: «Да! Медвежья собака».
Не успели мы развести костёр, как пришли, смущённо улыбаясь, Гена и Миша.
- Как сквозь землю провалились, - разводил руками Гена. – Мы увидели трех изюбрей на горе, на кромке леса, совсем недалеко. Пока подходили, осторожничали, они, наверное, ушли. Но почему? – Гена вздохнул сокрушённо. – Мы шли тихо, под ветер, - добавил он и подсел к костру.
Мы попили чаю, и поехали дальше. Решили обедать на бывшем колхозном выгоне, где летом пасли стада коров и тут же жили доярки. А за молоком приезжал грузовик каждый вечер. Погода разгулялась. Солнце светило ярко, ветер прекратился и дышать и смотреть вокруг было легко и приятно. Дорога шла через чистые сосняки, то поднимаясь на горочку, то спускаясь в распадочек, уютный и просматриваемый вверх и вниз. Вскоре открылось большое чистое пространство, до самой реки и там, далеко на краю, стояли деревянные избы и торчали столбы ограды. Мы въехали в полуоткрытые ворота и спешились. Место было красивое. Река по дуге под обрывистым берегом огибала стойбо, играя пенистой водой на перекатах. На другой стороне реки был низкий берег, заросший молодым сосняком, переходившим в лиственичник, поднимающийся вдоль склонов почти до подножия многометровых, серых скал, вздымающихся в небо изрезанными временем щитами. На нашей же стороне почти на километр расстилалось ровное пространство, образованное на речной перекрёстке. Вид был отличный во все стороны, и я долго любовался свободными просторами долины и громадами окружающих ее хребтов.
Гена, расстелив попону, лёг на солнце и задремал. Остальные тоже устроились, кто где. Мне спать не хотелось, и я наколов дровишек, развёл костёр на старом кострище, поставил большой котелок с водой для чая и, сев на чурку, рядом с огнём, стал рассматривать в бинокль вершины скал. В какой-то момент, мне показалось, что я увидел белую точку на одном из гребней. «Горный козёл», - подумал я, и тут же точка исчезла за склоном. Подошел Лёня, сел рядом и стал рассказывать, что охотился здесь в прошлую зиму.
- Тут, - он показал рукой за реку, - много кабарги было. Я штук десять тогда добыл. Собака была хорошая. Если станет на след, то уже обязательно поставит и облает кабарожку. – Он помолчал, долго и пристально глядя раскосыми глазами на склон. – Кабарожья струя сейчас дороже соболиной шкурки стоит, - продолжал он, - охотиться выгодно. И потом, попутно можно рысей добывать. Я по снегу протяну кабарожку сверху вниз метров сто, а где-нибудь, в удобном месте поставлю капкан. Она, рысь, как выйдет на след, бегом бежит, к капкану, нюхает. Ей запах кабарги, как валерьянка для кошек, она по следу и катается и прыгает. А тут – хоп, - Лёня хлопнул ладонями, - капкан сработал. Рысь – зверь аккуратный, в капкане, как волк не бьется. Сядет и сидит. – Он снова помолчал, вспоминая. Его монголоидное лицо было бесстрастно. – Я тут добыл одну рысь, мех у которой был почти белым. Красивая была. Серые пятнышки на белом, и крупная была.
Котелок закипел, мы заварили чай, разбудили заснувшего Гену и пообедали, сидя вокруг импровизированного стола – полотенца, расстеленного прямо на земле. Ели сыр, оставленный для последнего дня похода, и цокали языками. Наш поход заканчивался. Моё состояние было ниже среднего, но стоило терпеть, чтобы потом в течение нескольких лет вспоминать эту поездку, широкие долины, окруженные скалистыми гребнями хребтов, яркое солнце, синее небо, чистый, вольный ветер с заснеженных вершин…
Лёня рассказывал об охоте зимой, о том, как о н водит заграничных туристов до пика топографов, везя их рюкзаки на лошадях, в то время как туристы идут впереди налегке. К вечеру они отстают и устают, а он уже ужин готовит:
- Я зарабатываю деньги, туристы любуются горами. Всем хорошо, и это хорошо. - Он лукаво улыбался, щурил глаза и был доволен. - Деньги я зарабатываю те же, что и охотой, но летом намного легче. Хотя… - он поправил угасающий костёр, - на охоте я всё-таки свободен и никто мою свободу не ограничивает.
Перед отъездом стали фотографироваться: Гена, изображая опытного наездника, разошелся, пошёл карьером, но нога вылетела из стремени, и лошадь понесла. Гена остановился на самом краю речного обрыва. Миша так же достойно гарцевал перед кинокамерой. Я же просто проехал, перед Лёней, стараясь прямо держать усталую спину. Лёня пытался даже пустить своего коня иноходью, но на сей раз не удалось, однако все были довольны, даже я.
Наконец тронулись. Впереди предстояло преодолеть километров тридцать до базы, где мы оставили наш «Круизер».
Отдохнувшие лошади бодро перебирали ногами, бежали наперегонки, что пугало меня. Каждый раз, как моя Звёздочка переходила на рысь, я старался уменьшить боль в сбитых до крови ягодицах, приподнимаясь в стременах, и тогда начинала болеть левая нога в голеностопе, колено, и покалывало почку. Тем не менее, я старался не показывать виду, улыбался, и только тяжело дышал сквозь сжатые зубы, когда моя лошадь догоняла отряд. Зато как хорошо было ехать шагом, чуть покачиваясь в седле. Долина постепенно становилась всё шире и шире, чаще стали встречаться на луговинах заброшенные зимовья. Наконец, появились и первые пасущиеся коровы и хайнаки – смесь яка и коровы. Прошло всего четыре дня весны, но лёд на реке и на берегах почти растаял или был унесён водою вниз. Растаяли и озёра в пойме реки, на которых то тут, то там виднелись стайки диких уток. Проехали мимо небольшого стойба, рядом с которым паслись коровы, овцы и несколько лошадей. Подъехали к озеру, в котором при заезде видели вмерзший в болото трактор. Трактора не было, а рядом всё было разрыто гусеницами маленького трактора, и дымился ещё не угасший большой костёр.
- Значит, вытащили, - прокомментировал Лёня и смело направил лошадь на узкую болотистую перемычку между двумя растаявшими озерцами.
Лошадь занервничала, перебирая ногами, скакнула вперёд, лёд под ней обломился, и она вместе с Лёней упала в озеро, и громко фыркая, поплыла. Бедный Лёня в очередной раз купался в холодной воде, ещё смешанной с обломками льда. Доплыв до противоположного берега, лошадь попыталась выскочить, но лёд крошился, копыта передних ног скользили, и, наконец, она сама повернула назад и благополучно выбралась там, где начинался переход. Лёня вымок до пояса, сдержанно, но сердито ругался. Спрыгнув с коня, он переобулся, вылил воду из сапог, выжал портянки и носки. Солнце заходило за крутой хребет, за спиной жарко, золотом освещая противоположный борт долины. Тень надвигалась на пойму и вместе с ней пришла прохлада. Мы не дожидаясь Гены и Лёни, развернулись, чуть отступили, а потом аккуратно по тракторной колее выехали на дорогу. Однако вскоре отставшие догнали нас, и уехали вперёд. Я, как мог, старался не отставать, но старался сдерживать лошадку, чтобы избежать тряской рыси. В ворота «базы» я въехал последним.
Слезая с лошади, я воспользовался помощью Миши, видя сочувственные взгляды двух старших внуков Венеры, которая тоже цокала языком. Развьючили лошадей, переложили вещи в машину. Лёня собрал лошадей и угнал в своё стойбо, через брод, сказав, что поедет с нами в посёлок. Мы поговорили с Венерой, выпили по кружке парного молока, из которого взрослые уже внуки, крутя по очереди ручной сепаратор, делали сливки. Наконец, всё было готово, и мы, попрощавшись с добродушными и приветливыми хозяевами, выехали за ворота. Миша включил магнитофон, Визбора, который мягким голосом пел: «То взлёт, то посадка…»
Дорога огибала речной затон и там, где четыре дня назад был ледовый панцирь, блестело в начинающихся сумерках, чёрное зеркало воды, по которой плыла выдра, выставив голову и оставляя за собой косицы волн. Выехав на бугор, мы подождали, и вскоре рысцой прибежал Лёня, сменивший охотничью одежду на цивильные брюки и башмаки. Машина тронулась, мягко покачиваясь на рессорах, и было так приятно сознавать, что поход позади, а впереди посёлок, электрический свет, баня…
Километрах в десяти от посёлка мы обогнали трактор, клацающий гусеницами, а потом остановились около трёхосного грузовика, на котором водители меняли колесо. Тут же был и Олег, он поздоровался, сказал, что скоро нас догонит, и мы поехали. Въезжали в посёлок в сумерках. Высадили Лёню около дома его родителей и договорились, что придём за ним через полчаса, чтобы вместе помыться в бане. Проезжая мимо школы, увидели много девочек-подростков и несколько мальчиков, которые, несмотря на наступающую темноту, играли в волейбол на школьной площадке. Они это делали весело, увлечённо, и я невольно подумал, что эти подростки счастливы, оптимистическим счастьем юности, когда кругом всё так привычно, знакомо, безопасно, что здесь среди молодых людей зарождаются симпатии, расцветает любовь. Мне вспомнился большой город, толчея, пьяные лица, хулиганствующие подростки, девчонки, сидящие по домам и боящиеся в темноте выходить на опасные улицы.
Мы подъехали к дому Олега – нашего хозяина. И тут подростки, включив большую электрическую лампу и дорогой магнитофон, под музыку, играли в настольный теннис, под окнами дома, во дворе. Через полчаса баня топилась. Лёня привёз фотографии об охоте и летних походах, и мы пили чай за столом и смотрели эти фото, на которых были сняты рыси, кабарожки на отстаях, Лёнины лошади, идущие караваном, с пухлыми вьюками на спинах.
Часа через два баня была готова. Просторная, чистая, с ярким электрическим светом и запахом берёзовых веников. Все парились, пряча уши от обжигающих струй воздуха, после поддачи пару. Любителей-профессионалов не нашлось и в конце я оставшись один, хлестал спину веником, крякая, потом пил холодный ягодный сироп и снова парился. «Жизнь всё-таки прекрасна, - думал я, отдыхая в предбаннике и истекая солёным потом. – Ещё сегодня на рассвете, мы были в глухой тайге, в заснеженных горах, а сейчас мне так жарко, что я хватаю воздух, как рыба на берегу. «Жизнь хороша контрастами, - вспомнил я афоризм и улыбнулся: - это так» - подытожил я.
Когда я разомлевший и светящийся от чистоты, пришёл в дом, Олег с моими друзьями, уже сидел за столом. Выпили по рюмочке водки, закусили солёными огурчиками и маринованными грибками домашнего посола. Выпили по второй, и завязался разговор. Олег рассказывал, что в тридцати километрах ниже по реке, обнаружено геологами большое месторождение золота. Он показал кусочек породы, со следами золотого налёта и сказал, что в этом куске несколько граммов золота, которое ещё надо будет отделить от породы. Потом показал нефритовые шары, разного цвета, и разных размеров и одни светло-зелёный подарил мне. Я рассказал, что когда-то был знаком с молодым геологом, который в начале зимы по глубокому снегу волоком, выносил с гор глыбу нефрита, чтобы показать маловерам в Иркутске. Олег в свою очередь, поделился опасениями, что добыча промышленного золота может разрушить равновесие уникальной экосистемы Окинской долины. Я поддакивал, потому что уж очень мне понравились здешние места, просторные, чистые, дикие и вместе с тем гостеприимные.
Олег говорил об источниках, в которых я купался, говорил, что хочет сделать там курорт, построить домов и домиков и завозить туда больных и отдыхающих по дороге, на который мы качались в сёдлах, поднимаясь на вершину и спускаясь четыре дня.
- Этим летом, - говорил Олег, добродушно улыбаясь, - я сам буду чистить дорогу туда, чтобы можно было на автобусах проехать. – И помолчав, добавил, - после развала колхозов мы первое время думали, что началась плохая жизнь, но потихоньку втянулись, приспособились, скот разводим, опять же, охота. А тут можно и курортный центр сделать. Маленький мясозавод. Работы много, только не зевай.
После ужина я вышел на улицу. В тёмном небе светились мириады звёзд, и Млечный Путь светлой полосой пересекал небо. Дышалось легко и свободно. «Тут можно жить, - думал я. – Только как сохранить первозданную красоту этого края и свободу этих людей?» Мир неумолимо надвигается шумной, дымной, суетливой цивилизацией. Как сохранить это счастливое детство для будущих поколений? Как избежать отравления жадностью, тщеславием, эгоизмом в этом райском уголке?..
После дня, полного необычных впечатлений, после бани, захотелось спать. Мы устроились в гостевом доме Олега, и тотчас заснули, думая уже о завтрашней дороге в город.
Утром проснулись рано, помылись ледяной водой из умывальника, попили чаю в кухне, без хозяев. Олег, как видно, лёг уже после полуночи, а рано утром был на ногах и уехал по делам. Мы простились с хозяйкой и выехали, встречая на улицах посёлка школьников с портфелями, спешащих на занятия. Поднималось солнце, и из многих печных труб вился ароматный дымок лиственичных дров. Дома стояли свободно, просторно, улицы широкие, ровные, но не асфальтированные. На севере громоздились заснеженные вершины Центрального Саяна. Река Она широкая, но мелкая, быстро бежала по долине, кое-где пенясь перескакивая через подводные камни-преграды.
Выехав за посёлок, мы остановились у Бурхана, положили в блюдо, стоящее в легкостенной избушке, несколько монеток, чтобы Бурхан помог преодолеть дорогу без приключений. Въехав на мост, увидели, что за наше отсутствие река освободилась ото льда, хотя утрами по-прежнему были минусовые температуры. По краям долины щетинился коричнево-серый лиственичный лес, и полая река шумела на перекатах.
Я сидел на переднем сидении, вглядывался в чистые горизонты, наполовину заполненные горами, и вспоминал, как Лёня рассказывал, что на склонах иногда собираются зимами от тридцати-сорока быков изюбрей и выбирают они всегда дальние, почти неприступные склоны. На скалах живут горные козлы, а в лесах у подножия косули и кабарожки. И ещё Лёня рассказывал, что однажды старый охотник, ещё в давние времена, добыл на склонах пять медведей. Может поэтому сегодня не так много медведя, как раньше.
Мы въехали в Орлик – большой посёлок – «столицу» Окинского района. В нём около полутора тысяч жителей, административные и культурно-образовательные службы. Подъехали к зданию районной администрации. Гена сходил за знакомым, который обещал материалы по истории и культуре Окинской долины. Пока мы его ждали, мимо нашей машины прошли громко разговаривая и весело улыбаясь трое пьяненьких бурята. «Откуда они: так рано утром и уже подшофе? - подумал я. – Значит, и здесь пьянство есть, хотя, наверное, меньше, чем в русских деревнях». Знакомый Гены вынес нас компьютерную копию программы развития Окинской долины.
Мы выехали за Орлик, и на повороте дороги влево, увидели внизу стаю журавлей, шесть штук, которые спокойно гуляли по берегу реки и что-то клевали. Они имели тёмное, почти чёрное оперение и от головы вниз, вдоль шеи, спускалась «косичка». Мы, остановившись, долго рассматривали их в бинокли. Чуть погодя, из придорожной лужи, вспугнули крупную утку, с жёлто-коричневым оперением, которая, перелетев с одной стороны дороги на другую, села и продолжала кормиться.
Машина поднялась на перевал. Мы проехали вдоль глубокого обрыва, уже вдоль Иркута и стали спускаться в Тункинскую долину. Дорога была щебёнчатая, и кое-где с придорожного обрыва сыпались на дорогу камни. Не доезжая до Монд, съехали с дороги к реке и пообедали, попили чаю. Перед Мондами, справа, на горе увидели купола астрономической обсерватории. За этой горой уже была граница с Монголией. Гена рассказал, что с вершины Мунку-Сардык виден монгольский Байкал – Хубсугул. А мне вспомнился рассказ моего знакомого, гидрогеолога, который тонул на Хубсугуле в шторм, но спасся. Их лодку перевернуло волной и они влезли на дно лодки, оказавшись наверху, и несколько часов их несло по волнам озера, пока не выкинуло на берег. Характер Хубсугула такой же крутой, как у Байкала.
После Монд начался асфальт, и мы понеслись посреди широченной долины, вглядываясь в живописные вершины Тункинских гольцов, в предгорьях которых были долины с множеством источников, на которых издавна лечили ревматизм и буряты и русские. Я был там лет двадцать назад, и запомнил белый свет, под ярким солнцем, кабана, подпустившего нас на тридцать шагов, стремительного оленя, мелькнувшего на склоне распадка, красивую кумирню, где бурханили подвыпившие буряты. Места замечательные: много зверя, птицы, ягод и грибов; много кедрачей, с зимовьями, построенными леспромхозом для промышленников. Однажды я спускался в здешних местах на резиновой лодке, и это путешествие запомнилось на всю жизнь.
Через несколько часов, проехав Култук, мы выехали на берег Байкала, где, спустившись к воде, вымыли лица и попили чистой вкусной воды. Байкал – это ещё и сокровищница чистой воды. Пройдет несколько десятилетий и чистая вода станет драгоценностью.
От Байкала мы поднялись по крутому петляющему подъему на водораздел, махнули рукой Байкалу, исчезавшему за горами, и покатили вниз, к Иркутску. За неделю берёзки покрылись зелёной кружевной листвой, и на обочине, на выжженных низовыми пожарами земле, зеленела свежая трава, и чем ближе к городу, тем теплее, тем больше зелёного проявлялось в цветовой гамме природы. Наш «Круизер» словно корабль, плавно и стремительно, вплыл в пригороды Иркутска, где было суетливое многолюдье, такое непривычное для нас после тишины и спокойствия Окинской долины. Стало смеркаться, когда мы подъехали к дому. Около пивного киоска, на повороте, рядом с домом, стояло несколько пьяненьких мужиков, изредка лениво матерившихся и агрессивно поглядывавших на проходящих. Когда мы вошли в полутёмный подъезд, то увидели вскочившую и порскнувшую мимо нас девушку-подростка. Гена нагнулся, брезгливо морщась, поднял с лестницы одноразовый шприц, и сердито сказал:
- Ширяются здесь. С улицы не видно и они спокойно это делают. А внизу, между прочим, - он показал рукой на подвальную дверь, - дружинники – пункт помощи милиции. Я им говорил много раз, - он сердито дёрнулся.
У меня тоже испортилось настроение. Я вспомнил Саяны, подростков, играющих до ночи в волейбол, подружек, бегом спешащих на спортплощадку. «На войне, как на войне» - вдруг подумал я. На такой печальной ноте закончилось наше замечательное путешествие, в котором мы побывали в счастливом мире людей, живущих на лоне первозданной природы, но возвратились в потерянный рай современной цивилизации, где жизнь полна разочарований и горечи.
Остаётся рассказать немного об истории Оки, о сойотах, о планах и перспективах. Я сделал короткий конспект этно-культурной программы, подготовленной Л. Р. Павлинской.

ИСТОРИЯ СОЙОТОВ

Предки двух-тысячелетней давности протоэвенкийские этносы. Протосамадийское население появилось в Восточном Саяне в начале бронзы и явилось основой формирования современного этноса.
Важнейшее событие – приручение северного оленя, которое прошло здесь в тех же временных рамках. В эпоху хуннской экспансии в Восточный Саян пришли кеты.
Скотоводство впервые появилось в начале I тысячелетия с ранними кочевниками саками, родственным сакам Казахстана. Могильники курганного типа расположены в долинах рек Ока, Сенцы, Жомболок. Тюрки очень повлияли на местные этносы, но они позже продвинулись в Туву, Алтай, степи Енисея, бассейн Лены. В XVII веке, по русским источникам, среднее течение Оки и её притоков заселяли югдинцы, позднее вошедшие в состав тофаларов и частично тувинцев – тоджинцев. Основным занятием югдинцев было оленеводство. Верховья Оки с притоками и верховья Урика и Белой были заняты двумя этносами – ирхитами и хаасутами. Родственные им сойоты обитали на восточном берегу Хубсугула от реки Эрингей до Тункинских белков, занимались скотоводством, но иркутные сойоты были оленеводами. Естественно, все они занимались охотой и рыбалкой. Оленеводчески-охотничий тип культуры доминировал. Моноголоязычные буряты появились в Восточном Саяне в XVII веке. К XIX родился новый этнический вид – тюркоязнычный – под этнонимом сойоты, сохранившим в себе два этнонима – хаас и иркит в качестве родовых названий. Буряты пришли из района Прибайкалья, теснимые русскими. В 1727 году возникла русско-китайская граница, частично проходившая через Окинскую долину. В XVIII веке появились выходцы из Монголии, уходившие под защиту России.
Оленеводством занимались на высокой юго-восточной части, охотой – в центральной и западной частях Окинской долины. Сойоты жили в верховьях, буряты – в центре и на западе долины. Они не мешали друг другу и не враждовали. Однако властные полномочия принадлежали бурятам, как и культурные начинания (ламаизм, пришедший из Монголии, дацаны).
Шаманизм сойотов не мог противостоять буддизму. Особенно пользовались сойоты тибетской медициной. Буряты в свою очередь осваивали отгонное скотоводство, используя опыт сойотов. Видовой состав крупного рогатого скота тоже изменился. Местные сарлыки стали скрещиваться с коровами, и появился хайнак, крупный вид с жирным молоком. От верблюдов буряты отказались. Сократилось количество лошадей и овец.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Плотность населения Оки 0,13 человек на квадратный километр. Всего на Оке живут чуть больше 4000 человек.
По переписи 1897 года в Оке проживало 1618 человек. За 100 лет численность населения увеличилась почти в 2,5 раза. Такой прирост населения показывает этническое, социальное и культурное продвижение сойотов. Кроме местного населения, ещё около 3000 человек работают на Самартинском золотом руднике и геологических партиях, которые ввиду специфики, являются инородным телом в общем этносе долины. 98 % - коренного населения – буряты и сойоты, русских – 1,2 %. Если в 1959 году их было здесь 663 человека, то сегодня – 59. Бурят – 80 %, сойотов – 20%. В сороковых годах этноним сойотов был вычеркнут и все назывались бурятами. В 1963 году оленеводство было ликвидировано, как малопродуктивное. В 1992 г. возникает Ассоциация сойотов, которая насчитывает 800 человек. В последнее время появился новый этноним – окинцы, т. е. бурято-сойоты.
Бурятский этнос возник в результате взаимодействия четырёх этносов – эхириты, булагаты, хонгодоры, хоринцы. Бурятский этнос молодой, и потому, вырастая, образует субэтносы: селенгинцы, баргузинцы, джидинцы и т. д., включая окинцев.
Окинский район образован 26 мая 1940 года и включает четыре сомона: Орликский, Барингольский, Сойотский и Самартинский. Орлик – районный центр аймака.
** От себя хочу добавить, что попытка «заморозить» этнос, пытаться его консервировать, опасна. Тенденции обособления, изоляции малых народов и народностей чреваты разгоранием национализма и конфликтов на этой почве.

*** Традиционная сегодняшняя семья – однорядовая, то есть одно поколение родителей и дети. 13 семей были двухрядовыми.

**** Особенно опасно отсутствие религиозного чувства. В Оке интеллигенция – это дети и внуки пастухов, чабанов, скотников и потому нет губительного противостояния простых людей и интеллигенции, которая в городах стала привилегированным классом и лакействующим сословием, если речь идёт о богатых новых русских. Одна из характерных черт образованцев – это презрение и ненависть к простому народу и преклонение и заискивание перед богачами.

Rado Laukar OÜ Solutions