ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 19 декабрь 2009
Проза
Вадим Михайлов
Скалолаз
Окончание, Начало в № 15
45
Ты уходишь в сентябрь?
Уходи. Мне остаётся август.
В августе я остаюсь…
Ночью девятого августа Аполлон отвёз Скалолаза на вокзал. Опять пришлось прижаться к обочине и пропустить кортеж машин Ягора Тохадзе. К тому же секретарь райкома вышел по надобности, и минут пятнадцать они стояли, ожидая, пока, преодолевая простатит, руководитель района, совершит свой ритуал.
Аполлон вряд ли успокоил Скалолаза, сказав ему, что князь Нико звонил на станцию, и там обещали не выпускать поезд, пока не подъедет уважаемый Скалолаз, гость князя.
В вагоне было полутемно. Пассажиры спали.
Скалолаз присел на свободную полку. Ноги ещё слабо держали его. Напротив сидел пограничник.
…Далеко едешь, солдат?.. Ночь длинная … Поговорим… У тебя курить не найдётся?.. Только домашний табак… Местный?.. Да, из Лагодехи… Самсун?.. Да… Ну что ж, у меня газетка есть… Давай лучше папиросочку… Угощайся… Казбек?!.. Да, отец мой курил…Начальник?.. Да, какой там! Погиб в Крыму… В 44-ом?.. В 42-ом.. А мой в 44-ом.. Едешь –то куда?.. Девушку встречать в Сухуми... невесту. А ты?.. А я в Донбасс… Дембель?.. Не-а, сам по себе… Не боишься?.. Однова живём. Разобраться надо… Письмо получил…
… Привет с Луганска!
Здравствуй, дорогой и любимый друг, Слава!
С приветом тебе твоя подруга Любка!
Во первых строках своего письма я тебе хочу сообщить о том, что я твоё письмо получила, за которое тебя благодарю. Но вместо радости оно мне принесло тоску. Славик, спасибо, что ты мне написал такое, что теперь реву каждый день. Одним словом, дал мне подумать. Славик, ты пишешь, что, мол, мне надоело ждать. Это неправда. Если бы я не хотела тебя ждать, так я бы тебе не написала ничего, а то писала столько. Да ещё. Если бы не любила тебя и не верила тебе, а то я любила и люблю тебя, как настоящего друга, и верю тебе, как себе верила. Славик, а всё это из-за матери. Мне здесь, как тому куцому - синяки не сходят, ни сесть - ни лечь. Ведь ты же знаешь, какая у меня мать… Она говорит, что я уже старая дева… А отец: да на её лета уже никто не смотрит, теперь, говорит, выходит 1936 –1937 год, а её уже под корыто. А я говорю, ну и пусть выходят, чего я вам, мешаю, что ли? А батько говорит: да если бы ты у меня одна, а то помимо тебя ещё три. Приводили одного колхозника. Но я сказала ему: иди, и не пойду за тебя. Так и выгнала с комнаты. Но как он ушёл, отец дал мне чертей, что лежала два дня. Везде синяки были: и на заднице, и на спине, а какое лицо было - просто чёрное… На работу не ходила… Меня мать грызла, ещё когда гуляла с тобой. Говорила, ему ещё в армию идти, а ты ищи такого, что пришёл с армии. Но я ей говорила – не лезь, не твоё дело. Ты говоришь, Славик, что это всё кончится, а оно больше скандал. Кто ни предлагал дружбу, я всем говорила, что имею переписку. Знал бы ты, каково мне. Ты был у меня единственный друг. И тот против меня. Я больше так жить не могу. У меня были мечты только о тебе…
… Ты пишешь - поправился, а если бы ты увидел меня - была полная, а теперь худая, аж чёрная… Я тебе писала, что пришло из армии много парней и не взяли тех девчат, которые ожидали. А мать говорит, сидят лягушки, вот и тебе будет такое… На твоём месте будут десять таких любок, только помоложе…
Ты пишешь: кто он? А я тебе пишу – НИКТО!
Сижу, пишу письмо с рёвом. Отец только что побил.
Жду совет.
Любка (подруга)
Да, старичок, нелегко тебе придётся… За самоволку срок дадут… А-а… Всё одно… От судьбы не уйдёшь…
В глубине купе, у самого окна сидел грузный молодой мужчина в сванской шапочке. Он не спал, но притворялся спящим. На каждой остановке, когда входили новые пассажиры, отворачивался к окну. Скалолазу не нравились притворяющиеся люди. А те, кто отворачивает лицо, тем более...
Потому Скалолаз был настороже и следил за ним краем глаза. Он даже пробовал заговорить по-свански, но тот сделал вид, что глухой.
Не сван, - подумал Скалолаз. – Притворяется…
Было душно. Тёмные туши на верхних полках ритмично вздымались и опадали. Сложный квартет храпов звучал, как пародия на грузинское вокальное многоголосье.
В Сухуми Скалолаз сел в автобус, который довёз его до почтамта. Но там никого не было.
Слишком рано, - подумал он.
Безлюдные улицы привели его на пляж.
Он искупался, обсох и вернулся к назначенному месту встречи. Там уже толпился народ.
Скалолаз ждал, когда появится Русико. У него не было сомнения, что она приедет, придёт, прибежит. Иначе быть не могло – обычно внутренний долг людей, связанных любовью, понуждает их отвечать на поступки партнёра похожими или даже более сильными ходами.
Вначале он стоял в толпе. По лицам и одежде определял, кто и зачем пришёл на почту.
…Ты откуда парень?.. Из Алибека... Из Боксана никого не видел?.. …Нет. Там спасаловка. Молния убила двух разрядников. Или значков. Не знаю точно, но кто-то погиб…
Он сначала стоял в толпе, ошарашенный. Потом присел на камень.
Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Скалолаз устроился на другом камне, в тени. До вечера ему пришлось трижды менять место.
…Нет, вероятность небольшая, - успокаивал он себя. - Не могла молния убить её! Не для того приехала она из Парижа в Россию, чтобы ни с того ни с сего умереть в горах от удара молнии. Ну, понимаю, от голода, от чахотки, от сибирской язвы. От любви… Но молния… Правда, Филипп Хуан Гонсалес Исабель и Мария Се Пидаль тоже приехал издалека не для того… Молния поражает клятвопреступников! А она ведь… Она была чистая и добрая… Почему была?! – закричал он беззвучно, но так отчаянно, что люди, толпившиеся у почты, обернулись, словно услышали этот внутренний вопль, и смотрели на него - молчащего.
- Естественно, она со своими комплексами, но безгрешная. Да, её отец и мать убивали немцев. Да, они повесили предателя, которого она любила... Который похож был на Бориса… Вероятность гибели в горах естественна… Но вероятность небольшая... Малюсенькая… И всё же вероятность… Почему вместо Русико должна погибнуть или умереть Наташа, Ксения, Ия?! Почему должен погибнуть Витольд? Или тот дежурный инструктор? Или какой-нибудь незнакомый ему, а потому - абстрактный парень без имени, без фамилии? Или какая-то незнакомая ему девушка?! Тоже без лица… Без имени… Для меня без лица и имени... Но ведь у каждого есть имя. У каждого есть отец и мать. Любимый… Любящий… Он не верил, что это могла быть она, но страх, как слепой крот, внутри него уже тихо делал свою работу, прорывал ходы и прогрызал корни, готовил его к пониманию и принятию неизбежности жертвы… Мы все повязаны, связаны. Грех отводить опасность и смерть от близкого на другого, не столь дорогого тебе человека…
И всё же… Там ведь много альпинистских лагерей.
Альпинистов он определял сразу, по лицам. Солнечные ожоги у них были совсем другие, чем у курортников и туристов. Губы, щёки, носы гноились.
- Кого-то убило молнией… Говорят, парня и девушку… Жениха и невесту…
Подошёл человек. На лице сплошная запёкшаяся кровь.
Молодой холёный грузин задумчиво смотрел на него. Ткнул пальцем в коросту на лице. Никакой брезгливости, только удивление.
- Это что у тебя?
- Да, вот... Хотел на Ушбу подняться.
- Вах! На Ушбу?! Поднялся?
- Нет, упал. Видишь?
- Один ходил на Ушбу?
- Нет, мы с другом были.
Наверное, так выглядит проказа, подумал Скалолаз.
- А где он? Твой друг…
- Его не нашли.
- Погиб?
- Наверное, погиб.
- И ты оставил его там одного?
- Он ведь неживой.
- И ты не похоронил его?
- Где я его найду? Там снега миллионы тонн!
- Вах! Что вы за народ!
Грузин отвернулся и презрительно плюнул.
Скалолаз знал эту историю. Два парня из Москвы решили поехать в горы и сразу на Ушбу. В кедах. С бельевой верёвкой. Без тренировок. Без разрешения…
…Здесь, у почты было много альпинистов. Кто ждал писем, кто друзей, но больше было тех, кому родные должны были прислать деньги, чтобы они отдохнули на море и привели себя в приличный вид.
А разговоры об одном: на Центральном Кавказе во время восхождения на вершину погибли от удара молнии парень и девушка… Жених и невеста… Что их уже похоронили там же, на альпинистском кладбище... Но ещё кто-то погиб на пике Щуровского, и спасработы продолжаются…
Скалолаз пошел в кофейню. Заказал чашечку кофе.
- Нет, это не Русико! – успокаивал он себя.
Какой-то, затаившийся в кустах, человек манил его пальцем.
- Русский! Закажи мне кофе. Как брата прошу… Умираю без кофе… Ну, спасибо, брат.
Он узнал того соседа по купе, тучного молодого мужчину в сванской шапочке, что отворачивался к окну.
- А чего сам не закажешь? Денег нет, что ли?
- Денег тоже нет... – Незнакомец испытующе смотрел на Скалолаза, пил кофе маленькими глотками. - Меня ищут.
- Кто?
- Контрразведка.
- Ты что, шпион?
- Нет.
- А что ты сделал?
- Я муж дочери…
- Зять.
- Да.
- Кого?
- Самого.
- Сталина?
- Нет…, - он назвал фамилию предыдущего хозяина республики.
- Ну и что? Он же застрелился…
- Ты не выдашь меня?
- Какой смысл мне тебя выдавать?
- А что же ты на меня так смотришь? Изучаешь… Изучаешь, да? Ты не писатель случайно? Все писатели сначала изучают…
- Что ты! Я хороший! Я не писатель! У меня просто такой взгляд от рождения. Я Скалолаз… А я думал – писатель… Смешно… Но почему тебя ищут?.. Я усомнился… В чём?.. Тебе надо сбрить усы… Побрить голову. Вместо сванки какую-нибудь белую панамку или шляпу соломенную… И никто не узнает…
Они нашли в Каштаке старого армянина - цирюльника, и тот во дворе своего дома среди мандариновых кустов под старой мимозой стал стричь и брить Томаза. Так звали этого несчастного.
Скалолаз бродил по пляжу, чтобы найти ему подобающий головной убор.
Томаз взглянул в большое зеркало, поднесённое ему маэстро и закрыл лицо руками.
- Уй ме! Чеми улвашеби! Ра швеби?! ( груз. О, горе мне! Что сделали с моими усами?! )
В это время пришёл Скалолаз и стал утешать его.
- Теперь ты похож на европейца. Скорее всего, на баварца или итальянца. Теперь тебя никто не узнает. Вот, надень эту бейсболку, я заплатил за неё пятьдесят рублей.
- Как это не узнает?! А Манана? Она тоже не узнает меня?
- Кто?
- Моя Манана…
- Погоди… Так что же с тобой произошло?
Это Скалолаз спросил уже по дороге к почте, где должна была состояться встреча, назначенная Русико.
- …Произошло? Да, случилось со мной такое. Вызвали в партком. Говорят, мы тебя по анкетам выбрали, будешь зятем… Кого?… Самого... Прости, брат…
Он неожиданно исчез, растворился в вечнозелёных субтропических кустах.
По улице шел кругленький человек в сером костюме и серой фетровой шляпе. Тот самый… Добрый Живодёр… Его видел Скалолаз тогда, на выставке Гудиашвили… Добрый Живодёр… Он был чисто выбрит, благодушен и, казалось, не чувствовал влажной августовской жары… Он мельком взглянул на Скалолаза, совсем коротко задержал на нём свой взгляд и как будто чуть усмехнулся…
У почтамта Скалолаз снова и снова спрашивал:
- Кто из Баксана? Кто из Баксана?
Из Баксана никого не было.
Он прождал Русико до сумерек и затем пошел на набережную, где обычно спали бродяги.
В ларьке у гостиницы он купил кипу старых газет, которые заменили ему матрац. Под голову он положил кусок каната, который нашёл тут же.
Он всё ещё надеялся, что Русико появится, и у них начнётся, наконец, новая жизнь, нормальная жизнь, как у всех, нет, как у многих одержимых первой любовью людей.
После жаркого дня на набережной было прохладно, а мирный шум моря убаюкивал его.
Ночью стало сыро и зябко. Скалолаз сделал себе одеяло из двух «Известий» и одной «Правды».
Он проснулся.
Кто-то пытался стащить с него газеты.
Это был Томаз.
…Куда ты исчез?.. Я прятался… От кого?.. От агента…
О, слушай, не выдумывай! Какие агенты?! …
Тот, в серой шляпе…
Жене сказали, что я погиб в автокатастрофе. Меня даже похоронили… Сделали из воска куклу и опустили в землю. И я поверил, что меня больше нет, что я умер… Погиб…
Утром пляж наполнился отдыхающим народом.
Томаз мечтательно смотрел на загорающих женщин и поигрывал резинкой трусов. В этом была мальчишеская радость. Готовность к озорству.
- Девочка, почему у тебя ножки такой весёлый, а лицо скучный?
Она ответила ему взглядом: «Ноги у меня и вправду красивые».
Томаз счастливо улыбался и играл по - детски резинкой своих трусов. Оттянет и отпустит, оттянет и отпустит. И звук такой «трум-трум».
- Скажи, - обернулся он к Скалолазу, - скажи, брат, что есть большая ценность в жизни человеческой, верность или подчинение красоте?
Скалолаз задумался.
- Мне кажется, брат, что для мужчины это параллельные прямые, которые никогда не должны пересекаться…
Они пошли посмотреть чудо, которое привлекло в тот год внимание местных и даже зарубежных журналистов. У беззубой восьмидесятилетней армянки вырос зуб.
Все приходили и даже трогали этот зуб за дополнительную плату, чтобы убедиться, что он настоящий. В народе говорили, кто дотронется до зуба, тот доживёт до исполнения своих желаний.
Скалолаз тоже потрогал - настоящий. Да, это был природный, белый острый клык.
Скалолаз, как и полагается здесь, поцокал в знак восхищения языком и спросил старуху, как она теперь чувствует себя, благодарит ли Бога за такой необычный подарок.
- Нет, не благодарю. Я Ему сто раз на день повторяю: «Господи, зачем ты мне дал этот зуб? Если Ты всё можешь, дай мне ещё один, чтобы можно было кусать. Один зуб ни к чему. Один зуб только мешает, только напоминает, что когда-то их было много. Зачем мне один зуб? А вдруг ещё и болеть начнет?!
- Что за жизнь! - возмутился Томаз. – У кого один зуб, у кого два, у кого ни одного, а у меня два комплекта - шестьдесят четыре зуба. И ни один не болит!
Он открыл рот, и Скалолаз увидел пасть, в которой действительно было два ряда зубов, почти, как у акулы.
- Тебя потому взяли в зятья к хозяину?
- Не знаю, может быть, потому. Я особенный…
Он снова стал играть резинкой трусов «брум-брум», «брум-брум»… Смотрел очень ласково на женщин, которые загорали на пляже.
- Русский брат, ты такой умный. Помоги мне разобраться: что есть большая ценность в жизни?..
- Ты уже спрашивал меня, брат, - поспешил ответить ему Скалолаз.
- Жизнь прекрасна! – воскликнул зять члена Политбюро.
…Первый день прошёл, похожий на второй. И четвёртый день прошёл, похожий на третий. И больше не было такого столпотворения на почтамте. И Скалолаз понял, что Русико не приедет. А тут ещё подвернулись значкисты из того альпинистского лагеря.
- Ты ждёшь Русико? Напрасно, она, ветреная девчонка, она не стоит того, чтобы ты так хлопотал.
Он повел их в кабачок. Напоил и накормил. Он требовал, чтобы они ещё и ещё рассказывали ему, как зажигательно она плясала, как поехала с литовцами в Одессу… Скалолаз слушал и осуждал себя, понимал, что сам напросился, оплатил хулу, сам вынудил их ругать свою любимую и получал соответственно то, что заслужил…
…Ты жива! И это самое главное… Будь счастлива. Будь счастлива. Будь счастлива. Я не упрекаю тебя. – Бормотал Скалолаз в электричке, увозившей его из Сухуми. - Я виноват. Нельзя беречь любовь от любви. Наверное, мы никогда не встретимся. Но тот первый поцелуй… Мой сын когда-нибудь поцелует твою дочь. Или твой сын поцелует мою дочь. Или мой внук твою внучку. Или правнук. Но нам никуда не деться. Пусть в жизни, в каждой живой веточке, исходящей из нас, будет этот поцелуй. Если бы мы тогда зачали ребёнка, он принёс бы счастье людям. Возможно, он был бы нетленным человеком. Как мы были глупы, когда пропустили этот миг! Он не повторится. Только однажды даётся возможность родить по любви. Продолжить свой род по любви. Но пусть дети наши испытают это, пусть внуки наши испытают это, пусть правнуки наши испытают это. Не похоть - озарение, удар молнии, после которого невозможно желать зла, а только молитва: будь счастлива!.. И только молитва : будь счастлива!.. И только молитва: будь счастлива!
46
Его приезд остался незамеченным. На станции Скалолаза не встречали, и никто не подумал остановить машину, когда он шагал по дороге к колхозу имени князя Нико. Это не было проявлением личного пренебрежения, просто местные жители привыкли видеть его рядом со своим родовитым феодалом, а без него этот небритый молодой человек в мятой одежде казался им обычным русским бродягой, коим здесь несть числа.
Двести лет бегут русские люди на Кавказ. От холода. От голода. От крепостного права. От бесправия… От беспросветной жизни…
- Куда идёшь, красавчик? - услышал он хрипловатый, но довольно приятный женский голос.
Скалолаз увидел Анфису-Ловушку, ту самую, что приехала откуда-то с Волги, а теперь бросалась под колёса состоятельных сельчан, чтобы затем вытрясти из них побольше денег на выздоровление и хмельную жизнь.
Она стояла на обочине в тени магнолии, смеялась и манила его неприличным жестом.
Он улыбнулся ей, пожал плечами и, посмеиваясь, продолжил свой путь.
К полудню Скалолаз добрался до имения князя, то бишь колхоза. Помылся, побрился, переоделся. Прилёг в гамаке и заснул под пение райских птиц. Внутреннее напряжение сменилось умиротворением, и он даже почувствовал облегчение от сознания, что все эти нелепые отношения с грузинкой французского разлива кончились, а впереди ещё целая жизнь.
Он вообще воспринимал эту жизнь так, как будто всё, что с ним ни случается, случается на пользу, для лучшего понимания жизни, и не зря. Может быть даже для совершенствования. Потому Скалолаз никогда не жаловался на судьбу и благодарил её даже за самые тяжёлые испытания…
В мире так много прекрасных женщин, а я такой молодой - подумал он и заснул с улыбкой.
Разбудил его голос князя.
- Ну что, казак, я был прав?.. Пра-ав… Ладно,
больше ни слова об этом… Мало кому удаётся поймать птицу своей любви… Помнишь, я рассказывал тебе о той армянке под Арзерумом… Она шла посреди гор обезумевшая, потерявшая в одну ночь всех близких и односельчан… Я отвёз её в Эчмиадзин и передал какому-то благотворительному фонду… Я искал её два года. И не нашёл. И женился на другой. Тоже по любви. Но не по той любви… Я потерял жену и сына. Может быть, потому, что изменил…
- Кому?
- Судьбе.
- Дядя Нико, я не хочу больше страдать. Я хочу не
страдать… Но всё равно страдаю… Я хочу любить всех, но любовь превращается в жалость. И снова страдаю… Может быть, я не должен был родиться. Может быть, я занял чужое место в материнской утробе? Я не хочу ничего сверхъестественного, я хочу просто быть нормальным средним человеком. Работать, растить детей. Никого не обижать… Вот и всё… И ничего у меня не получается…
- И не получится. Есть люди, у которых немножко
не хватает, а у тебя всё чрезмерно. Это тоже несчастье, если нет достойной цели.
- Что же мне теперь делать?
- Не знаю.
- Ждать голоса с неба?
- Жди.
- Я жду. А его нет. Прислушиваюсь. Знаю, что Бог есть… Видимо, я ему нужен. Если до сих пор жив. Но для чего? Не знаю… Русико подарила мне старинный учебник по Закону Божьему. Я его читаю иногда, но ничего понять не могу. Выучил Отче наш и Символ веры. Когда читаю, на душе спокойно…
- Ты всё правильно делаешь… Не знаю, чем я могу тебе помочь.
- Нет, вы знаете. Я потому и приехал к вам, что вы знаете. Вы нужны людям именно потому,
что знаете…
- Кому? Кому я нужен?
- Вашим крестьянам, вашим ученикам… Мне…
- Всё напрасно, сынок! Всё бессмысленно…
- Как?! Вы заменили мне отца… Вокруг вас всегда
собираются хорошие люди. Посмотрите, как живут ваши бывшие крепостные… Какие дома, какие дороги… Вы замечательный хозяин!
- Что ты говоришь! – возмутился князь. – Это я-то
хозяин?! Я не хозяин! Я приказчик! Я комар между молотом и наковальней. Всё напрасно, сынок. Я всю жизнь мечтал сделать их счастливыми. У них теперь красивые дома, хорошие дороги. Они больше не болеют малярией… Их дети учатся в Москве и Ленинграде. Но всё напрасно – человек не стал лучше… Человек никогда не станет лучше… Значит, всё напрасно, сынок… Вчера в мою машину стреляли, сынок… Кто кроме меня защитит моих крестьян?..
- Что же Вы морочили мне голову… Предупреждали: «только не занимайся политикой!»
- Я не хотел, чтобы тебя убили, сынок. Не хотел,
чтобы вырвали тебя, как непомерно выросший зуб… Ты ведь никогда не научишься работать в своре. Вот, возьми, может пригодиться…
Князь Нико протянул Скалолазу свёрток.
- Что это?
- ТТ… Стрелять умеешь?
- Умею.
- Если кто сунется, стреляй… Живым не сдавайся… Ты не выдержишь, если они будут пытать тебя…
Утром Скалолаз получил телеграмму-молнию: «Идём на Ушбу».
Он показал депешу князю Нико, и тот не стал отговаривать. Обнял, благословил, дал в дорогу большую пачку самого лучшего чаю и стопку кредиток толщиною в два пальца. А так как за окном шёл дождь, князь снял со стены свой старый парижский зонт-шпагу и вручил его Скалолазу.
- Он тебе пригодится, сынок.
Аполлон отвёз Скалолаза на станцию, и через час Скалолаз уже смотрел в
окно поезда на убегавшие в прошлое зелёные холмы Колхиды.
Мать только всплеснула руками.
- Куда ты собираешься?..
- На Ушбу…
Он видел, как на её лице проступили красные
пятна, потом она побледнела, потом снова покраснела так, что он стал опасаться, как бы её не хватил удар.
- Да не волнуйся ты! Ушба. Это совсем не то, что ты думаешь. Так
называется санаторий в Сванетии, - соврал он. – Дали бесплатную путёвку… На две недели… Почему бы не отдохнуть?! Ты хочешь, чтобы я отказался?..
- Да, уж если бесплатная, поезжай. А зачем свитер и носки?
Всё это она сама связала ему и очень гордилась этим.
- Вечерами там холодно, мама, я же тебе
рассказывал… И даже летом снег… Береги себя…
- И ты тоже, береги себя, сынок. Если с тобой что-нибудь случится, я
не переживу…
- Мама, не волнуйся, всё будет хорошо. Ты прости меня, я плохой сын.
Я жестокий… Я эгоист… На меня иногда что-то находит…
- Бес?..
- Может быть бес… Я всё понимаю, но не могу ничего поделать с собой… Ты правильно делала, что била меня в детстве… Прости меня…
- Да, что ты, сынок? Я… горжусь тобой… Рано прощаться-то…
- Прощаться никогда не рано, мама… Лишь бы не поздно…
………………………………………………………………………
47
Ушба…
Скалолаз увидел её впервые на картине князя Нико. Два скальных рога. Заснеженные гребни и висячие ледники… Притон злых духов и ведьм. И среди скальных изломов маленькая красная палатка. Эта палатка всегда казалась Скалолазу лишней. Она разрушала гармонию камня и льда своим функциональным, человеческим, назначением. Но князь не хотел её убирать, хотя совсем несложно было замазать её белилами. Князь когда-то был влюблён в Александру Джапаридзе, первую женщину, которая взошла на Ушбу. Впрочем, его увлечение знаменитой альпинистской скоро прошло, потому что ни с той, ни с другой стороны не было чувственного влечения, но дружба сохранилась, и не хотелось лишаться её, как не хотелось закрашивать на картине палатку.
Казбек был первой любовью Скалолаза, а Ушба мечтой, целью, идеалом - вечной возлюбленной, которой не достичь, которой не овладеть, а овладеешь, она всё равно останется девой - возлюбленной, а близость с ней - как будто во сне.
- Мы все в отличной форме, - сказал Шота. –
Возьмем рюкзаки полегче и сбегаем за три-четыре дня...
Все согласились.
- Консервы брать не будем… Ну, может быть, одну банку сгущёнки…
Пачку сахара… Бутылку коньяка… Чтобы отметить потом, прямо на тропе.
- Я думаю, хорошо бы варёного поросёнка, - на всякий случай, -
сказал самый младший и самый спокойный Пасо.
Он был родом из провинции Рача, где все мужчины гурманы и хорошие повара.
- Ладно, - сказал Шота, - поехали за поросёнком.
Ехать пришлось долго, сначала в Местию, потом в Жабеши, где была
большая свиноферма. Руководил ею украинец Иван.
Пасо выбрал поросёнка, чистенького, розовенького, упругого.
Скалолаз, которому доверена была касса, расплатился с хозяином.
Все четверо - Шота, Отар, Пасо и Скалолаз шли по дороге, рассматривали окрестные горы и обсуждали возможные маршруты.
Сначала поросёнка нёс Скалолаз, но он держал его, как ребёнка, прижимая к груди, и уговаривал не волноваться – дескать, всё скоро закончится. Он слышал, как бьётся сердце этого маленького существа. Его спинка была похожа на лысину старика – розовая с редкими седыми волосками. Скалолаз рад бы был выпустить поросёнка на волю, но считал, что не имеет права сделать это без согласия остальных. Уговаривать друзей он тоже не решался, опасаясь, что слова в защиту поросёнка вызовут только смех.
Он стал молиться за этого маленького розового ребёнка, стал мысленно уговаривать своих спутников отказаться от желания его съесть.
Когда они переходили небольшую, но норовистую, гремящую камнями речку, поросёнок вдруг стал вертеться и трепыхаться в его руках.
- Дай сюда, - сказал Шота. – Кто так носит! Это ведь не ребёнок. Надо
вот так…
Пасо взял поросёнка за задние ноги, так что пятачок его касался то придорожной травы, то камней дороги. Здесь всегда так носят поросят, чтобы их визг возвещал всей округе о предстоящем пире.
На повороте дороги, уже совсем недалеко от того места, где стоял их автомобиль, они остановились, чтобы ещё раз увидеть и запомнить эти вершины и маршруты, которые прославят их в будущем среди альпинистов.
И в то время, как Пасо освободил правую руку, чтобы показать, где можно будет устроить привал, а ноги поросёнка оказались в левой, не такой сильной руке, поросёнок сделал энергичное движение всем своим упругим маленьким тельцем и оказался на свободе.
- Забегай справа!
- Перекрой мост.
- Хватай его! Хватай!
Поросёнок видел, как четверо больших и сильных мясоедов, любителей поросятины, отрезают ему путь к родному дому.
Перед ним была страшная река, поток, по которому неслось вывернутое с корнем дерево. Но это был героический поросёнок. Он кинулся в поток. Бурлящая вода поглотила его – маленького, розовенького, белобрысенького украинского поросёнка, родители которого были привезены сюда, за тысячи километров, чтобы улучшить породу местных, страшных и лохматых, полудиких, похожих на дикобразов, тощих, но очень вкусных свиней.
- Пропали наши денежки… Да, хороший был… Смотри, выплывает… Бежит к своему дому… От судьбы не убежишь!..
Они пошли к Ивану и рассказали ему всё, что случилось…
- Ладно, - сказал Иван, - берите любого. Этого оставьте, он заслужил право жить.
- Нет, -возразил Шота. - Мы хотим именно этого. Он хотел обмануть судьбу…
- Да неужто вы – судьба?!
- Для него – да! – сказал Шота.
- Я не согласен с вами, - сказал Иван. - Но ваше право. Ищите…
- Мы найдём его…
- Как?
- А вот так… Он ведь только что искупался… Он будет мокрым и чистым среди грязных и сухих.
Они искали его среди трёх сотен его братьев и сестёр. И не было среди них более или менее чистого, чем остальные. Почти, как у людей…
Ранним утром следующего дня они вышли на восхождение.
Тётушка Макрине перекрестила их. Она улыбалась им вслед. Стояла на веранде в предрассветном сумраке рядом со своей подружкой - медной подзорной трубой, направленной на Ушбу.
…Без проблем прошли первый взлёт.
Особенных происшествий не было, если не считать, что один летучий камень распорол рюкзак Скалолаза. К счастью, ничего не вывалилось. Другие камни пролетели мимо.
Они поставили палатку под Красным углом, растопили снег, напились чаю и легли пораньше спать, чтобы завтра же быть на вершине..
Они лежали в спальных мешках слушали, как потрескивает ледяная крупа о крышу палатки.
А ведь всё начиналось так хорошо. Ничто не предвещало непогоду.
Ещё несколько часов назад небо было синее, и солнце светило жарко. Может быть, слишком яростно. От этого ультрафиолета листья казались почти чёрными.
Последняя сванская башня шагнула им наперерез, и косая тень разрезала воздух. Они прошли эту тень, сопровождаемые неистовым собачьим лаем. И снова был лес, и влажные тёмные листья шлёпали по лицу, мешая видеть Ушбу.
Потом был был Гульский ледник и вспомнились грузинские стихи:
...Сердце твое ледником Гули затеряно где-то в Сванетии...
Позади остались и дорога, и лес, и запахи жилья. На зеленых склонах показались пятна снега. И последние жители долины - стадо красных коров -проводили их долгим взглядом. Солнце было в зените. Впереди сверкал сплошной снег - ледник Гули, что в переводе на русский означает «сердце».
Сказывалась высота. Он никак не мог вспомнить, кому принадлежат эти стихи.…
Отар и Пасо разгрузили ишаков, и мальчишка-погонщик, смущенно улыбаясь, долго махал им вслед рукой.
Каждый раз, когда они оглядывались, он становился все меньше и меньше и, наконец, совсем исчез…
…Скалолаз притворялся спящим. Он не любил вечерних, ленивых, мужских разговоров. Он не умел играть в преферанс.
…Наверное, Русико уже вернулась из Одессы... – думал он.- … Ей к лицу загар. Он, как румянец на щеках, а если вглядеться, можно увидеть веснушки…
…Наверное, он ещё увидит её после Ушбы и подарит ей камушек с вершины.
… Наверное, всё будет хорошо.
… Наверное, он будет её тренером. Будет видеть её каждый день и говорить с ней.
Лишь бы всё было, как год назад.
… Он понимал, что так, как было, быть не может. Но надеялся…
…Конечно, случайность всегда готова внести свои коррективы. Камень, лавина, плохо забитый крюк могли сразу всё изменить и закончить…
…Было непривычно тепло… Скалолаз прихватил правой ступнёй левый носок, и он сполз с ноги, как перчатка. Потом также, не прибегая к помощи рук, стащил другой жураб. Стало прохладнее.
...Сердце твое ледником Гули затеряно где-то в Сванетии...
- Ты чего?
- Да ничего.
Шота вылез помочиться.
- Снег идёт... - сказал он, возвращаясь. В голосе
была тревога. - Что будем делать?
- Ты начальник, ты и решай, - сказал Пасо.
- Нет уж, давай вместе решать, - возразил Шота.
- Циклон обычно проходит за три дня, - сказал
Отар.
- А если не пройдёт?
- Тогда ещё три дня…
- Всё равно, спускаться по кулуару опаснее, чем ждать, - осторожно вступил в дискуссию Скалолаз. – Если спустимся, Ушбы нам не видать в этом году. Не пустят второй раз. А что будет через год… Никто не знает…
Где-то прогрохотал обвал.
…Непогода длилась больше двух недель.
………………………………………………………………………..
Сон прервался звуком похожим на зуммер или жужжание шмеля.
Скалолаз вылез из палатки и увидел светящийся шар. Метрах в двадцати… Шар был не больше футбольного мяча и не меньше теннисного. Определить истинный его размер было трудно, и даже цвет этого гудящего явления они воспринимали по - разному. Скалолазу он казался золотистым, неуловимо меняющимся. Шота утверждал, что шар был голубой. Пасо говорил, что он зеленоватый. А Отар вообще никакого шара не видел, потому что спал и видел, во сне, что он на свадьбе своей сестры Мананы, и его угощают варёной говядиной. Он ел и не мог насытиться, и не захотел проснуться, когда за палаткой раздался грохот. Просто за окном дома громыхнула гроза, а пир продолжался.
Перед этим громыханьем раскололось черное небо, а в трещине возник ослепительный белый огонь.
Шар исчез, но вскоре на его месте появилось сначала светящееся облачко, а из облачка снова возник шар, который казался Скалолазу золотистым, Шота - голубым, а Пасо - зеленоватым… И так повторялось ещё два раза…
Шар то приближался к ним, то удалялся, а может быть менял свои размеры, а им казалось только, что он приближается или удаляется.
Когда шар подходил слишком близко, они дули на него, бросали камни и пытались отогнать грозными криками, или смиренно просили, как просят дети старших, не наказывать за проступок. Не взрываться слишком близко от них. Дать им шанс жить, если останутся в живых, по-другому.
…Что была моя жизнь? … Что хорошего было в ней? …Горы… Книги …Русико. …Иногда – бескорыстные поступки… Иногда интересные люди…
Шар исчез сам по себе и больше не появлялся в их жизни.
Через две недели они проснулись и увидели чистое небо. Облака опустились в ущелье и образовали неподвижное белое море, из которого торчали пики, трапеции и блистающий, как новогодняя игрушка - Эльбрус.
…Ну что, двинулись?.. Куда?.. Только вверх… Силы-то есть?.. А куда им деться? Две недели безделья… Посмотри, какая у меня кожа на животе… А что?.. Как папиросная бумага… У меня такая же… Ага, вы в своих снах всё шашлыки да осетрину жрали, а я картошку. У нас даже во сне неравенство, не только в жизни. Где вы ещё найдёте такую империю?! Только Хазария может сравниться с нашей страной… Ну, кто первый?.. Давай я попробую, разомнусь. Разогреюсь…
Скалолаз снял свой рюкзак, прикрепил его карабином к крюку. Вздохнул. Перед его глазами была обледенелая скала. Вся в едва заметных трещинках. Под лучами солнца из трещинок сочилась вода. Вылез паучок. Сначала выкатился маленький серый шарик. Потом из него выпросталась чёрная сухонькая лапка, потом другая, и так все восемь. Паучок присел несколько раз, подвигал лапками, словно делал утреннюю зарядку, и побежал по стене.
…Вокруг снова был туман. Фыркая, пролетали невидимые камни и куски льда. Шуршали небольшие лавины.
В какую-то долю секунды ему почудилось, что он один в этой белой нереальности, а веревка уходит вниз, в никуда… Но только на долю секунды…
………………………………………………………………………………
Черный массив Ушбы и лиловое небо столкнулись и застыли. В зазубринах скал возникла золотая капля. Она стремительно росла и стала солнцем.
…Третий час Скалолаз не мог сдвинуться с места. Теперь он - отдыхал, доверившись крюку. Над его головой нависла скала. Из неё торчали несколько ржавых крючьев. Может, сгодятся, а может и нет. Лучше забить свой. Он улыбнулся, насколько позволили потрескавшиеся губы.
Стрелка быстро двигалась по циферблату. Ещё один час прошел, а кажется — минута. Может, минута, а кажется – сутки…
Во рту пересохло.
Сколько времени он не пил воды?
Быстрые струйки прыгали по скале. Он попытался схватить их ртом. Но струйки были неуловимы, они прыгали рядом с губами, меняли направление... В часы попала вода. Стрелки расплылись, и цифры тоже видны неясно. Ну да, конечно, время всё равно бежит. Через полчаса солнце зайдет, и мокрая веревка замерзнет и станет хрупкой, как стекло...
Громадная тень Ушбы лежала на путанице возвышенностей и ущелий. Горы стали цвета медной окалины, а внизу набирал силу мрак. Потом вершины поблекли, голубовато-серый снег пеплом лежал на них.
Они достигли неба...
Но звезды были также далеко, а земля и люди казались недоступнее и желаннее звезд. .
И снова :по пригоршне снега на ужин. И оплывшая свеча. И желтые блики на почерневших лицах.
— Когда вернемся, — сказал вдруг Отар, - соберемся в «Дарьяле». Позовем Омара, Агги, Джумбера, Жору. Закажем шашлыки, салат, чижи-пыжи... Теплый грузинский хлеб..:
— А я, когда вернусь, надену войлочные туфли, сяду у телевизора… - вторил ему Пасо, не открывая глаз, - Да…. Отец сейчас вернулся с работы, просматривает газеты. Брат за моим письменным столом готовит уроки. Мама разогревает ужин...
……………………………………………………………………………………………..
…Из-за камней береговой морены выглянули первые ромашки...
…Шота упал в траву и затих.
Отар прикорнул рядом.
Скалолаз отломал стебель дикого ревеня, жевал кислую мякоть…
Пасо стоял возле своего рюкзака. задумчиво улыбаясь.
Пот выедал глаза. Но это было тепло жизни. Ледники и скалы отступали, расходились перед ними. Ушба, нахохлившись, стояла рядом. Временами она казалась птицей, готовой взлететь. Горы дрожали в горячем воздухе.
— Смотри-ка, мозоли,—смущенно сказал Пасо, растирая ключицу.
Жара становилась невыносимой. У Пасо пошла из носу кровь. Он сел на камень и неловко зажал пальцем ноздрю.
- Странно, оказывается, сейчас лето…
Болели плечи, натертые лямками рюкзака. Было жарко. Душно.
Над темной горячей травой дрожали белые бабочки.
И вдруг солнца не стало. На небе вспыхнули контуры хребтов.
Первые дождевые капли упали на землю. Не видно больше бабочек, пляшущих над горячей травой...
………………………………………………………………………….
...Скалолаз сидел на стуле с высокой резной спинкой. Он захмелел от крепкой сванской ракии…
- За тех, кто ждал нас!
— Да? Вот как? Здорово ты это!
- За тех, кто ждал!..
Позже Скалолаз думал – и всё восхождение, весь риск, всё было ради этих странных размышлений о жизни, когда они голодные лежали под снегопадом…
Ради единого мига, когда они стояли на вершине, а их тени лежали на облаках, закрывавших половину Грузии.
Ради чего ещё?
Будет, что вспомнить в старости, как говорил князь Нико.
…Эпизоды моей жизни в памяти, как осколки мозаики, которую я пытаюсь восстановить. Иногда получается совсем неожиданный рисунок. Они приходят ко мне совсем не в том порядке, как было в жизни. Каждый раз их сочетания дают совсем иной, неожиданный образ. Мои воспоминания - мой детский конструктор. Я собираю из разрозненных деталей необычайные пещеры и дворцы. Это моя жизнь, и я вправе теперь вспоминать её, как мне заблагорассудится, не обращая внимания на то, что было раньше, а что позже. Всё было или могло быть не так, как думаешь ты или помню я… Истории нет, есть наш взгляд отсюда в прошлое, но это вовсе не значит, что всё так и было.
Самое удивительное, что тогда, перед лицом смерти, Скалолаз вспоминал не тех, кого видел внизу каждый день, не тех, кто прилип к его жизни ввиду обстоятельств или по своему желанию, не князя Нико, не маму, но тех, кто мог бы стать настоящим близким другом, но не был замечен им в суете жизни, кем он пренебрег из-за душевной лени. Они приходили теперь к нему, вызывали теплоту в сердце и уверенность, что всё завершится благополучно.
Может быть, они молятся сейчас обо мне, - думал Скалолаз, - а иначе, зачем им являться в моё сознание здесь, под вершиной?.. И Русико молится обо мне…
Меж тем в Тбилиси готовили спасательный отряд, потому что тётушка Макрине, на балконе которой стояла медная подзорная труба, не могла отыскать на маршруте ни следов группы, ни палатки, ни движущихся фигурок восходителей. Контрольный срок, время, которое было предельным для восхождения, давно истёк, и группа считалась терпящей бедствие, но, скорее всего погибшей.
На всякий случай, были заказаны четыре красивых гроба. Их продали потом за ненадобностью совсем другим нежильцам.
Тревожные слухи докатывались и до стен дворца князя Нико. Обитатели этой коммуналки (это совсем не то, что коммуна) понимали, в чём дело, но старались не обсуждать обстоятельств исчезновения группы при матери Скалолаза.
Мария Николаевна, по детской своей привычке, в тревожные минуты ложилась на кровать и замирала, укрывшись с головой ватным одеялом, изредка выпуская из себя потоки слёз. Она ничего не ела все эти две недели, как и её сын, но по другой причине. Она верила Скалолазу, верила, что он не на горе, а в санатории, но всё равно плакала, потому что ей было жалко всех терпящих бедствие. К тому же, как и Скалолаз, она обладала чутьём на близкое горе.
Мария Николаевна выскользнула из-под одеяла.
В чёрной тарелке радиорепродуктора тихо скрипели новости. Словно мухи в коробке из-под спичек. В её детстве.
Она подошла к зеркалу.
В глубине отражённого мира кто-то сверкнул в падающей световой колонне и скрылся за створкой дубового шкафа.
Она оглянулась, но там, за её спиной, в реальном мире, никого не было, и створка была прикрыта.
Она всматривалась в своё отражение.
Лицо. В меру бледное… С лёгким румянцем… Лицо ещё довольно молодой здоровой славянки… Если бы не обида и недоверие в глазах, совсем неплохо. Призывно. Но это «Ах, я знаю вас! Все вы хотите одного!» Если бы не это!
Она знала - мужчин отталкивает женское знание. Любопытство юной мышки, обнюхивающей сыр… Вот! Мужики западают. Это и есть, по их разумению, признак первой свежести и символ желания.
Она попыталась вернуть себе лицо наивной девочки. И даже улыбнулась.
Но морщинки у рта выдавали обиду на жизнь и судьбу.
…В городе только и разговоров было о гибели альпинистов. Она, конечно, верила, что Скалолаз в санатории. Но одновременно знала – он там, среди альпинистов, пропавших на Ушбе.
За что Ты мучишь меня?
Она верила в Бога и ненавидела сына. Считала его виновником всех её бед.
Зачем ты мучишь меня?
Она видела его постоянное юношеское напряжение.
Но не могла принять ни одну из его подруг.
Она желала власти.
Она ненавидела сына. И любила его.
Она старалась его изменить, сделать похожим на всех молодых парней. Иногда ей казалось, что он поддаётся.
А теперь она теряла его.
Ей казалось, что она сходит с ума, что сама жизнь - плод её больного воображения.
Она не могла примириться с потерей любимого мужа, с тем, что все мужчина, которые как-то были близки ей, погибли на войне.
А теперь вот и сына нет.
Но она сама продолжала жить. Ходила в лавку за хлебом, слушала радио, давала советы…
Но в глубине души не верила, так и не смогла поверить в реальность этой жизни. Жизнь продолжалась томительно долго и была подчинена своей абсурдной логике. И главное – мухи. В её снах не было мух. И не было стрекоз. Не было звезд. А здесь, в реальности, были мухи…
Зацепкой реальности был Скалолаз. Он говорил по-грузински. Соединял в её душе эти два несоединимых мира.
А теперь она лишается его и будет совсем одна.
Она готова была простить все обидные слова, которые слышала от сына. И впервые робкое чувство своей вины перед ним возникло на мгновение в её душе и пропало.
За что Ты так мучишь меня? Помоги мне…
Она бросилась на стену и стучала кулаками и билась головой об восточные узоры наката на штукатурке… О цветы и лица нарисованные маленьким князем Нико полстолетия назад…
Соседи вызвали «скорую», и молодой спортивного вида врач вкатил ей шприц успокоительного зелья.
Она привыкла к русскому языку, к русским песням. К светловолосым людям. А тут всё было другое. И говорили непонятно. И жесты и улыбки значили не то, что дома, в России.
Она ходила к психиатру, но тот признал её психически здоровой.
Заменимы люди? Или не заменимы? Может ли заменить Саша Пашу? Миша Витю? Таня Валю?.. Мы винтики и гайки разных размеров? Или штучный товар - изделие Господа? Или просто варианты? Может не так отчётливо, но вопрос этот тревожит души не только философов и высокомудрых, он тревожит самых простых людей. Не дает спать…
У царя Соломона было три сотни жён, но Суламифь была одна. Она одна проходит сквозь тысячелетия…
Мы знаем, что все мы смертны. И все родились, чтобы умереть.
Но почему мы так цепляемся за жизнь? В нищете, в унижении. В боли – зубной и более серьезной.
Почему тоскуем, когда кончаются страдания и унижения?..
Она тосковала по мужу. Ждала.
Хотела только его.
Потом любого.
Лишь бы запах мужчины и его тепло. Почувствовать кожей, грудью - грудь и кожу мужчины.
И губы –губами.
Заменимы ли люди?
Нет! Нет! Нет! - кричала она.
………………………………………………………………………
…Раздался стук в дверь, и она увидела на пороге Темура... Он был в коричневой замшевой курточке и сиял карими глазами.
- Поздравляю! – закричал он, - Ваш сын покорил Ушбу! Только что было правительственное сообщение. Они живы. Пусть кто-нибудь достанет рояль, я буду играть в честь победы Скалолаза! Я буду играть Шопена и Огиньского!
Через полчаса старинный рояль стоял во дворе, и звуки полонеза тревожили в остывших сердцах горожан рыцарскую печаль об утраченной свободе.
Вагаршак и Аруся стояли возле дверей своего подвала и улыбались. Ануш поливала цветы и подпевала роялю.
Цветы стали её подругами и друзьями. Она дала каждому имя и нежила их, и холила… И даже танцевала перед ними старинные армянские танцы, которые знала с детства. Ей не было скучно с цветами. Они понимали друг друга, потому что она тоже была цветком.
… А в это время Скалолаз смотрел на Ушбу с тропы.
- Неужели я был на этой вершине? На этой красавице… Он вспомнил, в каком-то индийском наставлении предлагалось вообразить, что ты маленький - маленький, вроде комара, и сидишь в позе лотос на соске красавицы - богини в полной отрешённости и медитируешь…
Омме падме хум…
Он засмеялся от этих воспоминаний и попытался передать Русико мысленную телеграмму: «Приди. Приди. Прибеги».
Когда они пришли в Мазери, сваны рассказали, что с севера прибегала какая-то девочка, спрашивала Скалолаза.
Рыжая?..
Нет. Маленькая, тёмноволосая. Похожа на грузинку. Она исчезла, когда увидела в подзорную трубу, что вы спускаетесь с Ушбы…
Он решил, что это была Ия…
49
- Русико не приходила? – спросил Скалолаз, едва переступив порог дворца.
- Столько приходило народу, а её не было… - заворковала мать. - Все поздравляли меня. Я испекла пироги. Угощала. Все были очень довольны… А Темур так играл на рояле, что весь Авлабар собрался… А она не приходила… Нет… Вот, только письмо… От неё наверное…
…Получила твою postgard c видом Ушбы. Дома никого не было. Я так смеялась. Читала между строк. Целую. Расскажешь, какие там скалы…
Скалолазу показалось, что мать действительно была огорчена невниманием своей будущей невестки.
Он позвонил Русико, но никто не ответил.
…Почему? Кто-нибудь должен быть дома.
Он позвонил ещё раз, но никто не отозвался.
Он заскочил в трамвай, сел у окна. Но увидел Темура и
спрыгнул на ходу.
…Здравствуй… Здравствуй!… Все в городе только и говорят о вашем восхождении… Ты не видел Русико?.. Нет… Как Вика?.. Она теперь не со мной… Не понял юмора… У неё теперь новый дружок – армянин… маг… фокусник… Выступает в цирке… А ты?.. Я нашёл свою любовь… Кто она?… Девушка… Понимаешь, шёл по улице и вдруг услышал смех… Я сразу понял - это она. Я бросился в толпу, чтобы найти её, но там не было ни одной, кто мог бы так смеяться. И вдруг снова смех. Она оглянулась. Обыкновенная… Носатенькая… Некрасивая… Но глаза - фиалки. И смеётся!.. Не могу без неё. Вот купил еду. Бегу, чтобы покормить... Представляешь? У меня были самые красивые женщины Москвы и Тбилиси! А без этой уродки не могу и часа прожить...
- Это любовь, - сказал Скалолаз.
- Да, это любовь
- А Вика?
- У неё всё в порядке.
- А как же твой сын? Его что, отчим будет воспитывать?.. Совсем чужой тебе человек…
- Меня тоже воспитывали чужие люди, и ничего… Сам по себе, ни на кого не похож… Но почерк у меня, между прочим, такой же, как у отца…
- Так ты… не видел Русико?
- Неделю назад видел... А потом, не знаю… - Темур отвёл озабоченные глаза. Он знал всё, но не мог сказать правду. – Ты прости, я бегу. Да?
- Беги, - понимающе улыбнулся Скалолаз.
…Он подходил к дому Русико. Он ждал этой встречи. Ждал минуты, когда они будут вспоминать со смехом, как он прибежал к ней босиком через перевал, будут вспоминать другие нелепые, но такие милые и дорогие, забавные истории…
…После того глупого недоразумения в Сухуми, возвратившись в имение князя, он так был опустошён, что решил уплыть и не вернуться… Так далеко уплыть, чтобы не хватило сил на возвращение, и всё бы произошло естественно и не походило на самоубийство.
…Когда он думал о своих грехах, всё было не так мрачно, он был обыкновенным парнем. Но когда размышлял о вроде бы добрых своих помыслах и делах, страшился, что наказание будет неотвратимым и страшным. Оказывалось, что всё хорошее, что он делал в жизни, было корыстным. А все его добрые порывы приводили людей к несчастью…
На море был шторм, и Скалолаз плыл, пока не потерял из виду берег. Он видел иногда его тёмную полоску, когда волна вздымала его высоко. А потом берег пропадал. Кончилось бы скорее всё! – подумал он и выдохнул воздух из лёгких. И нырнул.
…Ощущение было отвратительное и противоестественное для его сильного тела. Когда он вынырнул, волна ударила его, отвесила хорошую оплеуху, от которой все его тухлые суицидные мысли выскочили из нутра с остатками пищи и солёной водой.
…Он с трудом различил в той стороне, где должен был быть берег, слабый огонёк. Он плыл наугад. Наконец, он снова увидел свет, единственный в ночи, и радовался его приближению. Он не чувствовал усталости. Он словно всходил на гору…
…На берегу стоял князь Нико. За его спиной, воткнутый в песок, полыхал факел. Лицо у князя было серое.
Пистолета под подушкой не было. Князь Нико всё понял и убрал его подальше до поры до времени…
Скалолазу стало стыдно. Как мог он тогда не подумать о князе Нико?! Как мог оставить его теперь, когда все ополчились на него?! Ради чего? Ради восхождения? Ради иллюзии? Ради прихоти?..
Это был единственный человек, кроме матери, который любил его, как сына.
И вдруг ему открылось.
Горы делают жизнь нереальной, похожей на сон. Я уходил в горы от реальных проблем, которые не мог решить. Меня толкало в эту полную риска жизнь желание очиститься, отвлечься от суеты, проверить и очистить жизнь смертью. Это была внутренняя эмиграция, наркомания, мираж. Мне казалось тогда, что мы все равны и открыты, простодушны… что риск сделал нас друзьями на всю жизнь… Но спускаясь с гор, погружаясь городскую жизнь, мы разлетались, как камушки из под ботинок на горной тропе. Мы забывали друзей... Мы забывали наш долг перед ними… Это был самообман… Это был долгий бессмысленный пост… Без молитв… Без Того, ради кого все жертвы…
Скалолаз снова позвонил Русико с уличного автомата, и снова никто не ответил. Никто не подходил к телефону. Он звонил и звонил, и снова набирал номер, но никто не отвечал. Он поднялся по лестнице на второй этаж. Знакомая медная табличка…
Дверь была опечатана.
Соседи сказали, что всех грузин, вернувшихся в Грузию из Франции, арестовали. Их обвинили в организации заговора… В желании свергнуть существующий строй… Но толком никто ничего не знал. За что? Куда?.. Вроде бы в Казахстан на поселение…
…Уж нет Сталина… Берия расстрелян … Оттепель… Всё наладится… Их вернут… Они вернутся…
Но он знал, что редко кто возвращался оттуда, а если возвращался, то совсем другим человеком...
Внутри, в глубине души, уверенности не было. Был только ужас от мысли, что это конец.
Недаром Вика предупреждала...
Борис!
Ходил, слушал, прислушивался. Предал…
…Я убью его. Убью…
Окно мансарды было раскрыто. Горячее сентябрьское солнце грело больную ногу…
… Джульбарс бежал по путям…
… Они ночевали в склепе на кладбище…
Теперь тоже была осень. Солнце здесь даже зимой греет через стекло.
…Я убью его.
…Он видит через стеклянную дверь комнату Бориса – скопление старинной мебели в узком пространстве, горы книг и рукописей. Ему почему-то виделось, что Борис танцует танго со своей машинисткой. Он слышал эти волнующие аргентинские звуки. Видел их лица – бледные и лишённые живой мимики.
Они проделывали сложные па, не нарушая острых углов и беспорядка.
… Я убью его!
… Вхожу. Нажимаю потайную кнопку на ручке зонта. Извлекаю шпагу князя Нико. Втыкаю ему в грудь.
Скалолаз понимал, что именно так нужно, если по благородному. Именно в грудь.
Но почему-то хотелось не в грудь, а в его сутулую спину. Под левую лопатку. Как свинью!
Однако традиции требовали: в грудь – на три пальца ниже соска.
Или, чтобы долго мучился, - в живот! Навылет. Пригвоздить к стене.
Шпагой не казнят. Шпага – благородный инструмент. Шпагой убивают в поединке.
Так… Нужно достать вторую шпагу!
Хорошо, предположим, достану. Поединок в квартире? Смешно.
На улице - задержат…
Нет, не шпага. Он не достоин. Нож или топор. Вот, что ему! Или бритвой по горлу. Как того … в парикмахерской…
Повесить… Будет болтаться, высунув язык… Как тот, на севере Франции…
Или связать его, и подвести ток, как американцы…
Этот негодяй не должен жить… Не должен. Не должен! Высшая мера...
…Конечно, смогу. Ведь отрубал головы курам. Ведь, когда надо было, воткнул нож в сердце свиньи… перерезал горло овце…
Скалолаз достал пистолет ТТ, который прятал в книжном шкафу.
Это надёжнее. Выстрел в голову. Выстрел в сердце. Конец…
И снова представлял, как он берёт зонт и идёт к Борису.
Убивает его прямо на пороге.
Вонзает шпагу ему в живот.
В глаз.
В рот.
Видит полные страха глаза.
Нет!
Глаза Бориса смеются…
Он со смехом рассказывает Скалолазу притчу о неком Добром Живодёре, который спасает уличных собак и кошек от смерти, от скальпеля исследователя, от испытания смертоносных микробов и ядов... Но!
Не всех… Всех не могу… Только избранных…
Кого?..
Избранных… Догов… овчарок… Иногда таксу, если умная…
Кого?..
Тебя, дурак…
Ты ведь не Бог, чтобы решать, кто должен жить.
Всё решено без меня… Выпьем лучше вина… Вечная память ушедшим. Радость живым!
Без любви даже заповеди бессмысленны. Весь смысл ограничений в добровольности и любви.
Какая любовь?! Нет никакой любви! Только ненависть и месть!
…Он уже в который раз мысленно проделывал тот же путь – от дворца князя Нико к дому Бориса. Он шёл, чтобы убить. Но чувствовал какую-то подлую нерешительность, нечто вроде усталости и безразличия.
Меня подменили… Я стал другим… Не могу убить… Убивать не могу…
И всё же… Шёл, чтобы убить.
Шёл и разговаривал сам с собой, а мерещилось, будто не с собой, а с отцом Русико, Сержем, рыжим полковником маки, Кавалером Почётного Легиона… Этот разговор произошел двумя годами позже, но тогда он померещился Скалолазу слово в слово.
… Вы что, правда, хотели убить Сталина?.. Кто же этого не хотел?! Когда мы ехали сюда, мы думали… Понятно… Но почему Вы идёте к Борису? Мстить?… Что ты?! Какая месть!.. Простили? Простили его? Да?.. Сам не знаю, почему…Если бы не он, то нашли бы другого. Ведь решение было принято раньше, чем он подписал. В этой стране так много угрюмых завистников и так мало людей, с которыми можно легко и необязательно поговорить по-английски или по - французски, так мало людей с европейскими манерами. Стоит ли обращать внимание! Если бы Иуда отказался предавать, нашли бы другого. Ты с какой планеты? Предают везде… И в Европе и в Африке. Продают везде. И в Азии и в Австралии. Покупают тоже везде. Даже в Гренландии. Даже в Антарктиде… Даже на Северном полюсе... И на Южном… Грузия не исключение. Этим никого не удивишь... Но у меня есть приятель… Предатель?.. … С которым забываешь, что ты в дикой стране... Борис... Да, Борис. Есть нечто более ценное, чем этические проблемы... А демократия?.. Она тоже разная, как и монархия. Есть французская демократия. А есть южноамериканская. И всё одно - дерьмо… Видимость… Спектакль… А вот империя Наполеона мне милее. Но я привык к демократии... К чему?.. К демократии… Вы что, простили его?.. Да не в этом дело – прощать – не прощать… Человек такое существо… Если прекратить его мучить, он сам начнёт маяться, мучиться, мучить других или по - скотски развлекаться…
Скалолаз поднялся по винтовой лестнице. Открыл входную дверь.
Кто этот человек в зеркале, так похожий на него?
Он увидел со стороны глаза. Если не присматриваться, они были обычными - человеческими, несколько усталыми и равнодушными, но, если присмотреться – это глаза ящеров и змей. А при обычном взгляде, да ещё в солнечном свете, там, в глубине этих зрачков, было золотисто и солнечно и даже временами красиво…
- Почему ты в чёрном?
- У меня отец умер…
- Прими мои…
- Представляешь, умер на маленькой потаскушке, которая убирала его квартиру…
Небо над Тбилиси в тучах. Дождь по-зимнему холодный. Зонт князя Нико не раскрывался, замок заело.
Скалолаз промок, ему плохо. Ему отвратительно и не хочется жить.
Борис греет вино.
- Что ты знаешь обо мне?!
Машинистка в вязанном розовом платье печатает перевод «Витязя в тигровой шкуре»…
На улице шел дождь.
Скалолаз спускался по винтовой лестнице.
Мир разваливался по спирали. Уходил в небытие.
Он вспомнил сон, который видел в Кахетии.
Он был старик. Но время шло вспять. На проспекте Руставели ходили молодые люди - его друзья и подруги. Они не узнавали его, потому что были детьми его друзей. Он видел их и молодел. Он видел своё отражение в стекле витрин. Да, он молодел. Или это был его внук? А может быть сын или правнук… Трудно было понять, но все вокруг молодели. Он уже не был стариком, а был цветущим мужчиной. Кто-то узнавал его и звал к себе в гости, обещая доброе вино и дружескую беседу.
Скалолаз заметил, что Вечный Город как-то неуловимо, но заметно менял свой облик.
…Амиси кмари сардапши могта… асе итквиан шензе бичеби… (Её муж умер в кабаке. Так скажут о тебе парни. А ты милая, нежная утешишься новой любовью…) Запишет поэт, зная, что она не утешилась…
…В толпе русских офицеров мелькнул лёгкий профиль Пушкина. И Грибоедов с юной своей женой целовались у грота, где бронзовая женщина плачет, преклонившись перед крестом.
« Жизнь и дела твои бессмертны в памяти русской, но почему пережила тебя любовь моя?!»
Миллионы убитых и замученных, и просто умерших людей, вставали из могил, отрясая прах. Их кожа розовела. Они улыбались, хотя из них выходила животная пища. Эта блевотина превращалась в овец, коров, фазанов, кур, диковинных рыб и оленей. Из ворот бойни вырывался поток блеющих воскресших тварей, чтобы, вдохнув воздух альпийских лугов, стать агнцами, уйти в утробу матери и раствориться в крови отца, а отец и мать тоже постепенно превращались в ягнят. Старики становились молодыми. Потом у них выпадут зубы, и они снова станут детьми. И войска разойдутся после кровавой сечи без потерь. И царица Тамар будет впервые слушать стихи Руставели. И не будет впереди ни Тимура, ни Ага Магомет хана… Ни Сталина…
И, наконец, Адам и Ева отрыгнут кусочки так и не переваренного ими плода с дерева познания Добра и Зла и нагими предстанут перед Господом.
Их будет томить тоска всего человечества по этой проклятой, кровавой, мерзкой, - нет слов, какой мерзкой! - но такой пленительной, что даже боль сладка, в воспоминаниях о ней, жизни…
Господь поцелует своё неудачное творение и высосет из него свой Дух. Горький мёд человеческой жизни. И на ладони у Него останется только Прах... Глина... Гнила…
Он отряхнёт руки свои и погасит свет…
А что будет дальше, не знает никто, кроме Него…
ЭПИЛОГ
Скалолаз стал судмедэкспертом.
Когда в морге он встречал знакомого из той далёкой жизни, то шел на рынок и приносил корзину фиалок или цикламенов, или ромашек, смотря по сезону, и осыпал ими тело усопшего, и молился об упокоении его души. Он не читал книг и не любил длинных разговоров. Временами он прислушивался к своей душе – там продолжалась жизнь. Нателла, та девушка - дирижер, которую он лечил на Казбеке, родила ему двух сыновей – Теймураза и Цотне. Они играли в футбол, считали себя грузинами и носили фамилию матери.
Тело князя Нико нашли между руинами родового дворца и виноградником, который посадил когда-то его отец, князь Георгий. Убийца скрылся. И не искали его.
Полковник умер в бедности в возрасте шестидесяти четырёх лет… Он так и не научился брать деньги за лечение.
Темур эмигрировал в США. Он завёл там небольшое дело – продавал экологически чистую воду. Американцы называли его Тим Джорж… Его дети и внуки забыли грузинский язык.
Борис опубликовал перевод «Витязя в тигровой шкуре» с комментариями и два сборника лирических стихов на грузинском языке. Все знали, кто автор перевода и кто написал стихи.
Когда Борис умер, его похоронили на пустыре за городом, где покоится прах убиенных поэтов. Там они и соединились…
Русико погибла в предгорьях Тянь-Шаня.
Её изнасиловали три чабана. Три пастуха надругались над ней. И продали в рабство другим пастухам…
Она повесилась на красной нейлоновой веревочке…