19 марта 2024  04:20 Добро пожаловать к нам на сайт!
Поэзия

Зинаида Битарова


Зинаида БИТАРОВА. Поэт, прозаик и драматург
Уроженка многострадального и героического Цхинвала, который назывался тогда Сталиниром, выпускница Ленинградского педиатрического медицинского института и Литературного института им. М. Горького, Зинаида Битарова проделала путь из медицины в литературу, подобно Чехову, Булгакову и Вересаеву.
Нечасто бывает, когда литератор сочетает в себе хорошего поэта, прозаика и драматурга. К числу таких исключений принадлежит петербургская писательница, член Союза писателей России Зинаида Битарова. Из-под ее пера вышли четыре книги стихов, в том числе «Мой платонический роман» (2007), удостоенный премии им. Игоря Северянина, книга рассказов «Почему болит голова», книга «Телефон доверия», включившая в себя рассказы, повесть и пьесу, давшую книге название.
Из трех опубликованных Зинаидой Битаровой пьес две пьесы автору посчастливилось увидеть на театральных подмостках: в 2008 году по одноименной пьесе Театральной лабораторией Максимова поставлен спектакль «Танец Травести», который идет до сих пор на разных театральных площадках города; в ноябре 2010 года состоялась премьера «Телефон доверия» в Драматическом театре «Остров», и спектакль вошел в репертуар театра.
Поэтическое своеобразие Зинаиды Битаровой заключается в острой, если можно так выразиться, эмоциональности ее лирической героини, которой явно тесно в житейских рамках и даже в поэтических пространствах. Азарт, риск, стремление побалансировать над пропастью, чтобы испытать желаемые ощущения – в ее крови. Это сопровождается оригинальной формой стиля, языка, яркими гиперболами, свойственными стихам автора. Все упомянутые особенности можно отнести и к пьесе «Танец Травести», являющейся по жанру поэтической драмой.
Экстремальная специальность психиатра преломляется в прозе З. Битаровой, а также в её пьесе «Телефон доверия». Жизнь человека, его конфликты, внутриличностные и внешние, его отношения с ближними и дальними – вот темы драматурга. Герои все время балансируют и вынуждены делать выбор между искренностью и ложью, свободой и зависимостью, сомнениями и доверием, собственничеством и любовью. Автор как будто отождествляется с ними, создавая иллюзию автобиографичности, однако они – это не она, а она – не они. На самом деле так же, как в стихах, Зинаида Битарова является тонким мастером, любовно и метко выписывающим психологические коллизии или кладущим легкие мазки нюансов, с учетом специфики каждого жанра.
ФИОЛЕТОВЫЙ ЦВЕТ

Фиолетовый цвет? Это взор
фиолетово-серо-роскошный…
А прищур твой – что принцип дотошный,
растревоженно-вспыльчив и скор.

Фиолетовый цвет – это вздох
сигаретный, предтеча и тайна…
Все как будто случайно,
и скользящий рукав из мозаичных крох
так прелестен, как нежность врасплох.

Фиолетовый цвет – это миф,
скрытый в складках подола нарочно…
Ты – большая вальяжная кошка.
В серебристо-нагих босоножках
ты шагаешь – и вздорен весь мир.

Фиолетовый цвет – это сон:
некто движется, вдруг оторвется
от земли… Но пока вознесется,
наблюдай, наслаждайся: вот он!

* * *
Люблю не вас, не вас, не вас…
Не вас люблю, а ваших глаз
усталых выпуклость немую –
как двух обиженных детей,
из-под изогнутых бровей
несущих жалобу земную.

И как любить, такую, вас?..
Люблю немного ваш сарказм,
порой шокирующе грубый,
и больше впалость бледных щек,
увядшей кожи холодок
и чуть в надломе горьком губы.

А я люблю совсем не вас,
но серебристо-нежный газ,
фосфоресцирующий тонко
над вашей светлой и седой
чуть наклоненной головой,
когда идете вы домой
шагами умного ребенка.

* * *

Бровей лохматые кусточки,
колючки жесткие ресниц,
глаза – раздерганные в клочья,
слегка похожие на птиц.

А щеки круглятся по-детски,
а профиль жесток и упрям…
И смуглость кожи тонким блеском
стекает к мягкости – губам.

Я с пристальным вниманьем, жадно
гляжу зачем-то на тебя:
во мне предвестницею жара
всепоглощающая жалость,
что такова твоя судьба.

Крылом обугленным коснется
она меня – и тяжело
в меня чужая жизнь вольется,
чужие горечь и тепло.

Все предо мной: бровей кусточки,
колючки жесткие ресниц
и жуткой парой одиночеств –
глаза, похожие на птиц.

* * *

Улыбка, которую хочется пить,
движенья, которыми хочется плыть…
А рук лепестками хотелось умыться,
ко лбу, как к причастью, уста приложить!

Опять небылицы творю из чего я?
Пора мне фантазии эти изжить!
Но знаю: не даст мне, не даст мне покоя
улыбка, которую хочется пить.

РУКИ

Два существа на поручне автобусном,
два маленьких и нежных существа.
Их безупречность кажется особенной,
лишенной недостатков естества.

Взгляд глаз моих на поручне автобусном,
и выше не желаю их поднять:
а вдруг хозяйка самым страшным образом
рукам прекрасным будет не под стать?

ПОПЫТКА ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Ты – это осень с живостью весны.
Ты – смех сквозь грусть,
сквозь страх и увяданье.
Торс узкий устремлен
к небесным граням…
Ты, вся – образчик
хрупкой прямизны.
А кожи паутинное мерцанье
так чисто,
удивительно
и сладко,
что я в тебя втекаю
без остатка,
что я в тебя впадаю
без остатка –
и это осень с живостью весны.

ЭЛЛАДА

Греческим мальчиком
по гипотенузе
тело твое
протянулось
из верхнего угла комнаты
в нижний,
противоположный.
Я любовалась
непринужденностью
позы,
льющимися
ручьем
золотистыми волосами…
Я любовалась
черным воротником,
застегнутым
на все пуговицы,
и тоненькой шеей…
Я любовалась
гипотенузой
тела
и синими морями
глаз.
Я любовалась
золотистой корочкой
худеньких щек.
Я любовалась
греческим мальчиком…
Не хватало только
Эллады.

КИНЕСТЕТИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ

Мне кажется,
лет сто не видела,
так взгляд мой голоден
до прямизны твоей,
и братом – волк ему,
а прямизна твоя
словно сестра ему.

Дай глазу
насладиться моему
изыском кистей удлиненных.
В их позе – росчерк
борзых вальяжных:
прекрасно-праздно
улеглись
борзые-кисти
на коленях.

Тебя коснуться –
слова не найти
от бури изнемогшей.
Онемев
от нежности и вожделения,
шмелем,
вибрирующим сладострастно,
засасываю дряблость мышц твоих
(все мне по нраву!)
и хрупкость костей бесплотных…
А если
коснешься ты
(случись, мгновенье!),
взлетаю ввысь,
теряя тело,
освобождаясь от страстей
тяжело-жгучих.

ИЗ КНИГИ «МАНЖЕТ»

МАНЖЕТ

Ниспадающий манжет,
а рукав –
как пролаз, где опасно –
заклинит…
Силуэт, словно шест,
а рука –
перепев, перегиб
лебединый.

Ниспадающий манжет
уволок
в каземат меня –
мучить и ранить:
искуситель жестокий
так странен,
словно в бисерной дрожи
курок,
тот, который и сам изнемог,
у виска,
на утерянной грани.

Ниспадающий манжет –
маета
снов моих, сил моих
и бессилий…
Вызов принят,
хмельная мечта:
ощути, как целуют уста
роковой перегиб
лебединый.

АССОЦИАЦИИ

Золото твоей души и серебро –
это, мне ведомо, не металлы
и не материя вовсе, а просто добро…
Увидеть в медитации можно
чертоги, дворцы, залы –
но это похоже только
на золото твоей души
и серебро.

Мне с медитацией у парапсихолога
повезло:
видела я великолепные
дворцы, чертоги, залы,
бронзово-изумрудные,
инкрустированные серебром –
и озарило неожиданно:
этого мало,
чтобы сказать о душе твоей …
(и это кажется сном)

Онемев, замолчу
после барочных выкриков…
Присмирев, потопчусь
на краю зарубцованных у сердца
выбоин,
вспомню твое
почти собачье зализыванье
моих ран,
заскуливанье, залюбливанье…
Господь видит:
златоперое слов нанизыванье,
мое вышивание бисерное
здесь –
попытки внагую, истовые,
тебе преклониться в ответ,
сказать, что жива
и снова мне
мил этот Божий свет.

РЕИНКАРНАЦИОННОЕ ТАНГО

Я – тонкий, тонкий, очень тонкий страус,
я – длинный, длинный, очень длинный аист,
я – распушенный розовый фламинго,
и я люблю в тебе себя, как видно.

Мне кажется, что ты – мой тонкий страус,
мне чудится, что ты – тот стройный аист
и тот роскошный розовый фламинго,
которые во мне живут, как видно.

Я у себя спрошу, что я за птица,
все потому, что мне полет приснился:
за разворотом крыльев угловатым
светился силуэт твой фатоватый.

Я у себя спрошу, когда змеею
была моя душа, коль я тобою
скольжу по навощенному паркету,
меняясь на ходу едва заметно.

Мне кажется: все было или будет
то, что знакомо издавна – откуда? –
но кто секрет мне этот раздобудет?..
Я на тебя гляжу и жажду чуда…

Вот-вот, подобный белому экрану,
твой образ, тот, который душу ранит,
сценарий мне логический предложит
и сердцу успокоиться поможет.

НОСТАЛЬГИЯ В ТАБАЧНОМ ДЫМУ

То ли видится, то ль мнится:
двое за полночь сидим,
над фалангами струится
голубой табачный дым.

Над лицом твоим и кожей
призрачной, как тонкий звон,
дух мой, с добрым духом схожий,
вьется дыму в унисон.

Ты прикрой устало веки
и судьбе отдайся враз…
То ли руки, то ли ветки –
мной раскинуты сейчас.

Эти руки непорочно
вдоль твоих стекают плеч –
и не хватит целой ночи
действу призрачному течь.

То ли слышится, то ль снится…
Голос ласковый в меня
проникает и струится,
в жилах матово звеня.

Чудо, кажется, продлится:
взгляд твой любящий глубок –
только шаг через границу,
до тебя – один шажок!

Жди меня: однажды ночью,
может, все-таки, решусь –
нет прочнее и бессрочней,
и бесплотней наших уз…

И заложена страница,
и соблазн уйти – высок,
меж фаланг моих струится
жизнь, как дым – наискосок.

ТАЙНА

Я не скажу тебе
о том,
как мил мне твой
басок,
когда ты входишь
в этот дом
легко – через порог

и куртку вешаешь
на крюк,
и смотришь мне
в глаза,
и я в глаза твои
смотрю,
но – говорить
нельзя.

Ложится голос
словно кисть
руки – на грудь мою.
Когда б ты знал!..
О, эта мысль,
которую таю…

Я не скажу тебе
о том,
как велика та власть,
какую в мой приносишь
дом –
не ведающий страсть.
Я не скажу тебе
о том,
как я боюсь
пропасть.

Позволю взгляду -
это трюк! –
упасть тебе
на грудь,
а про себя
боготворю
рисунок узких губ.

Зубов веселых
белизна
средь слов скупых
сверкнет…
Нет, как ты глуп,
сказать нельзя –
о, это выстрел
в лоб!


И не скажу тебе
о том,
как мил мне твой
басок…
Ходи спокойно
в этот дом,
мой мальчик…
Мой божок…

* * *
Мне хочется с собою поиграть:
опять к себе иллюзию зазвать,
вокруг нее сладчайший бег затеять,
великолепный блеск ее лелеять,
презреть реальность, к дьяволу послать.

Мне хочется тебе привет послать
сегодня – в пять,
а завтра – нечто сделать!..
Мне хочется сегодня рисковать,
разнагишаться – завтра,
ровно в девять!

Мир зыбок, интересен ровно в пять,
со мною этим делится он щедро,
отдам тебе, но отзеркалишь пядь –
клавиатура полетит в крещендо!

Мне хочется с собою поиграть
и ощутить, как дух мой легок, ладен,
чувствителен, стремителен, отраден,
самовлюбленно нагл – ни дать, ни взять!

РОДЕН

Тебя когда-то мог Роден
слепить,
но не слепил:
засуетился между дел,
устал и пропустил.

Вот с той поры
ты и живешь,
обычная жена,
как будто бы
Родена ждешь,
лишь не обнажена.

И, может быть,
глаза блеснут
поярче
в поздний час:
наверное, Родена ждут,
растратить блеск боясь.


Но трезвомысленна
вполне,
наученная жить –
сегодня
вряд ли бы Роден
решил тебя лепить.

ТРИО С ДОЖДЕМ

А на улице – ливень-дождь,
Петербургский романтик-бомж,
будто ищет, какой в том смысл,
чтоб из выси – куда-то вниз…

Если б мне превратиться в дождь,
не печалиться, что мы врозь,
не впадать в суету сует,
беспокойством туманя свет.

Умереть в этот шалый дождь –
жизнь моя отзовется вдруг
в существе твоем словно дрожь,
как раскатистый, беглый звук.

Улететь в этот страшный дождь:
он мне мил, потому пригож!
Он со мною по силе схож,
остальное – пустое, ложь.

А во сне, а во сне, во сне
мы с тобой бежим по весне
под зеленым смешным дождем:
снова в юности, и – вдвоем.

А на улице – страшный дождь:
не кончается ливень-бомж,
просто падает… в дым и грязь…
и безумствует, чтоб пропасть.


ИЗ КНИГИ «МОЙ ПЛАТОНИЧЕСКИЙ РОМАН»

РАДОСТЬ ГОРЬКАЯ МОЯ

…а чудес мне не хватало –
только боли доставало!

Радость горькая моя
в первом классе бытия –

в уголке затихариться:
ждать, когда придут в темницу,
на особую страницу
облюбованные лица.

Шляпки, ментики, крылатки –
на ночь… вместо шоколадки!
Так приходят эти лица,
понарошку… будто снится.

И на этих лунных лицах,
на туманных силуэтах,
я рисую легкой спицей
невозможные портреты.

БРАТ

Я помню: вскочит спозаранку,
спешит, одеться не заставишь,
и за рояль – валяет ваньку:
сидит, терзая каждый клавиш.


Мой брат… В нем роста – сколько дури!
Он беспрерывно курит-курит,
ему семнадцать лет, он – грубый,
мы с ним общаемся сквозь зубы.


К тому ж азартен он без меры…
Ну, может быть, совсем недавно
чуть поумнел – играет гаммы
и в свой успех маньячно верит.


И вот упорно на рояле
играет, все фигню играет.
Меня он этим раздражает,
он в майке, будто бы в спортзале.


Теперь – другой, не норовистый…
Откуда прежняя заминка?
Пишу о нем... Не пианист – он!
А вот стоит в глазах картинка,


как полуголый страусенок
себя выплескивает страстно,
он сам с усам – почти с пеленок,
а я придирчиво пристрастна.


И знаю: злость моя нелепа –
злясь на него, себя обижу…
Что ж так критична и свирепа? –
Себя, как в зеркале, я вижу.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, родная, сладко-сладко,
все на свете будет гладко…
За тобой буду ходить –
хочешь маленькой побыть?
Так и быть.


Спи, большая! Хочешь сказку?
Сочинять я буду страстно,
но тебе не будет страшно:
буду нежить и любить…
Хочешь горести забыть?
Так и быть.


Спишь, голубка? Вижу ясно,
спишь, мой ангел – все прекрасно!
И уже мои слова
различаешь ты едва…


А проснешься – все сама
доведи-ка до ума:
чтобы грусть твою избыть,
что нам делать, как нам быть…
Так и быть.


ВИЗАВИ

Тоскую, дружище, тоскую –
и знаю: ты где-то танцуешь,
когда одиночество мулом
лежит предо мною под стулом.


Дрейфую… Дрейфую вслепую,
замерзший корабль в Антарктиде –
мой путь одиночества буен,
но горько не очевиден.


Мне б тоже… смеяться, рисуясь,
рубя свою горечь наотмашь –
я знаю: ты где-то танцуешь
и падаешь смело на отмель.


МОЛЬБА

Мне бы только –
свободы:
глоточек, глоточек…
Окаянства пристрастного
окровавлен силок!
Открепи меня, Господи,
от мерцающих точек…
Мне бы только –
дыхания:
мне бы только…
глоток!
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

А устав от мытарств,
запоздавшим бродягой,
неофитом-бомжом
заползти на чердак –
и молить у небес
как стоять под присягой
мою душу принять…
просто так…
просто… так.

АЭРОПОРТ

Замерзшее плато аэродрома
и бормотанье сонное машин…
Мне кажется, что даже ночь продрогла
и телом нас касается живым.

Замерзшее плато аэродрома –
и мы от одиночества бежим.

А в зале ожиданья многолюдно,
я притулюсь к печальному плечу…
Задержка рейса – это крайне нудно:
ты хочешь спать, я тоже спать хочу.

У нас опять нескладно и неладно:
где недожим, а где и пережим –
Не пережить!.. Мы снова безоглядно
вдвоем от одиночества бежим.

Застывшее плато аэродрома –
как наши жизни, зимние сейчас,
и каждая, по-своему, продрогла…
Мне больно от твоих замерзших глаз.

* * *

Мне надоело быть в разладе
с собой –
среди комедий-драм…
Зачем, скажите, Бога ради,
разлад,
когда причиной – дрянь?


Мне надоело быть игрушкой
изобретательных людей!..
и балалайкой-побрякушкой
их обольстительных идей.


Мне лучше в зеркало глядеться
и в одиночестве звереть,
ожесточаясь – изболеться
и в правоте заматереть.


Или, быть может, заглядеться
на лики и на образа –
как ниткою в иголку вдеться –
принять их в сердцевину сердца
через глаза…

ПРИВЕТ, ИДИОТ!

Нас только двое,
не считая «икс».
Но… «икс» молчит,
он – хуже! – безучастен…
В моем мозгу – любовь,
идея-фикс,
и нет души:
она ушла в несчастье.

Нас в мире – двое.
Ты не прозевай,
не прогляди меня…

Помилуй, Боже,
двух любящих,
где боли – через край!

А чуть поодаль
с бритвою
Рогожин.

КАВКАЗСКАЯ МЕЛАНХОЛИЯ

Безделью буду предаваться,
чурчхелу грызть и пить вино,
и, может статься, нам расстаться
спокойно будет суждено.


Твои глаза – как продолженье
глаз завороженных моих…
Я кожей чувствую их жженье,
их притяженье, как магнит.


В них дышит нежность, поволокой
сместя отчетливость зрачков…
Она – за край, она без сроков
и душит без обиняков.


Так поспешай, беги, спасайся!
Скорее ноги уноси…
Не уходи, не отрывайся –
рука к руке, как две сестры!


Не уходи, не отрывайся –
рука к руке, как две сестры…
Кровоточит ладонь – раскайся,
не отрывайся до поры!


Мы все равно должны расстаться,
и боли той бездонно дно…
Безделью буду предаваться,
чурчхелу грызть и пить вино.

Из цикла «СУВЕНИР»

ЖИВОЙ НАТЮРМОРТ

«Нескафе», лимон
и вода «Росинка»…
Как любовный стон –
запах апельсина.
Кожура глазам –
мусс спиральных линий.
Ощутимый знак –
сигареты длинность.
Сигарет LD
голубые струи…
Рядом где-то – где? –
нежный сулугуни…

А вчера партер –
в кознях Саломеи…
И на меч смотрел
царедворный веер.
Хрупкий, словно взвесь,
гей с лицом девичьим…
А убить – невесть
что… испить водички.

На столе моем –
сердцу нараспашку –
маленький содом!..
легкий эльф вчерашний.
Ростом с палец он,
бесовские кудри,
льстец и пустозвон,
и мозги мне пудрит.

* * *
Бездонные провалы автострад
в Италии о вечном говорят –

ночные галереи как насосом
автобус поедают и слепят
двойных огней едучим купоросом.

И продолжать бы все лететь, лететь
во тьме с тобой и под гору, и в гору –
когда едины стали жизнь и смерть,
исчезли страсти, платье стало впору.

* * *

Серо-зеленое солнце Италии
ловит, как в сети, в игру:
я протопчу в Сан-Марино сандалии –
и без тебя… не умру!


Жизнь наша встречею
нашей отмечена:
даже вражда – не во вред…
Что нам делить?
Ведь делить-то нам нечего…
Разве любовь нашу?.. Бред!

Так пригревает!.. в отменной Италии:
здесь я пришлась ко двору.
Знаю: опять в Петербурге баталии
будут… но я не умру.

Я ощутила свой мир: он реальнее,
чем ты считаешь со зла…
Да, он такой: растворяюсь дотла
и возрождаюсь…
вчера вот!.. не далее.

АМСТЕРДАМ

Авантюрный Ам-стер-дам!..
затюльпаненный роскошно,
запутаненный безбожно –
не влюбиться невозможно –
обольстительный глазам!

На затейливых изломах,
где не все, пожалуй, дома…
будто издавна знакомый…
сочен город Амстердам!

Реверанс ему отдам.

* * *

Смотрит в глаза мне шафранно,
будто единственной рад,
метрдотель ресторана,
сорокалетний араб,

и, огибая пространство,
мне улыбается вновь –
нескольких дней постоянство
напоминает любовь.

Метрдотель ресторана,
равных которому нет…
Мне не покажется странным,
что не оглянется вслед.

* * *
Клубный отель, дорожка, пляж,
цвет олеандров на полверсты…
А вечерами цветет мираж,
перебирая небес пласты.

У горизонта густа лазурь,
за горизонтом – аквамарин,
на горизонте – корабль-патруль,
нарисовавшийся из глубин.

Яблоко – белый налив – Луна,
белая магия, блажь, обман…
Чуже-знакомая сторона
тихо читает свой Коран.


Клубный отель, дорожка, пляж,
снова читаю один пейзаж –
не беспокоят ни враг, ни друг,
замер под ложечкой Петербург.

* * *
В вечернем Брно –
вечерняя прогулка.
Журчит фонтан…
А нам – по сорок лет.
К фонтану мы свернули
с переулка –
здесь, в черной зелени,
уютен желтый свет.

Фонарь с фонтаном –
в полном дружелюбии,
а мы – в себе и порознь…
Не молчи!
Мне хочется тобой быть
приголубленной…

Пожалуйста,
слегка
похлопочи.

СУВЕНИР


Как вернусь домой из заморских стран,
чем бы мне тебя обогреть?
Вот торговцев ряд – каждый был бы рад
и обуть тебя, и одеть.


Словно яркий сад, здесь торговый ряд:
финик в почести и гранат…
Тот и этот плод ублажить твой рот,
доведись ему, был бы рад.


Я стою в рядах… Через море вброд
до тебя – рукой… только шаг!
Хороводит мной твой капризный рот,
мелкий бес волос, детский шарм.


Обойду ряды, драгоценный друг…
Ни один предмет – не товар!
То ли ты такой эксклюзивный фрукт,
то ли я сама антиквар.
Rado Laukar OÜ Solutions