19 марта 2024  11:49 Добро пожаловать к нам на сайт!
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 16 март 2009 г.

Проза


Вадим Михайлов

Скалолаз


Русико и Скалолаз ходили, держась за руки. Они боялись разрушить это тайное пока единение и потому не размыкали рук.
Молчали.
Он остерегался сделать лишнее движение, которое могло бы быть расценено ею, как двусмысленное.
Она боялась неловко сказанным словом обидеть его.
О том, насколько мы с грузинами разные, насколько нам трудно понять друг друга, говорит хотя бы, какой смысл мы вкладываем в словосочетание - собачье счастье. Для грузина это значит - везёт, а для русского - совсем плохи дела… А тут ещё женщина и мужчина… И всё наоборот.
Место это считалось священным с древних времён. Рядом с развалинами монастыря, росли два корявых деревца. Сюда приводили мужья своих неплодных жён, и те привязывали к веткам разноцветные ленточки и тряпочки, лифчики и трусики - и молились. А потом пировали. И через девять месяцев рождался ребёнок - мальчик или девочка, в зависимости от того, на какое дерево был привязан лоскуток.
Неподалеку в лесу жила стая бездомных собак, которая питалась остатками пиршеств.
- Помнишь, я рассказывал тебе о Джульбарсе?.. У меня был пёс… Его выбросили на ходу из теплушки… давно… во время войны… Я ничего не мог сделать… Я был тогда маленький… Потом мечтал поскорее вырасти, вернуться и найти его… А когда вырос, мать сказала: «Собачий век короче человеческого, Джульбарса уже давно нет в живых…» И ещё она сказала, что осуществлять свои желания нужно сразу же, не откладывая на завтра, а тем более на годы... Потому что наш век тоже короток, как долго мы не жили бы. Потому что мы смертны и каждую минуту можем покинуть этот мир…
- Меня никто и никогда не любил так, как Джульбарс...
- Я буду твоей собакой. Хочешь?
- Нет.
- Тогда я буду твоей кошкой. Я буду тебе петь по-кошачьи. Послушай.
Она замурлыкала, запела по-кошачьи, и это у неё выходило очень натурально.
- Как ты это делаешь?
- Не знаю, у нас в Париже была кошка… Она меня научила… Она была не простая - сиамская…
- Какая?
- Сиамская… Белая с темно-коричневой головой… И хвост был с крючком, как у скорпиона…
- Как её звали?
- Её звали просто Кошка. – Русико замолчала, а потом добавила, как бы без связи: - Я никогда не забуду тебя, только ты не забывай меня.
- А где она теперь?
- Её не пустили через границу…

Скалолазу очень хотелось поцеловать её, но он не был уверен, что время для этого уже наступило.
Он снова увидел собаку, похожую на Джульбарса. Она стояла настороженно, готовая при опасности скрыться.
Скалолаз помахал ей рукой, миролюбиво, словно это был его хвост. Собака приняла его приветствие и тоже вильнула хвостом. Она подошла, и Скалолаз погладил её и потрепал по загривку.
- Вот… Такие же жёлтые пятна на белом…
Русико достала из сумки бутерброд с колбасой и протянула собаке. Но та отпрянула и каждый раз отбегала, когда Русико пыталась приблизиться.
- Да не бегай ты за ней, - сказал Скалолаз. - Совсем необязательно кормить из рук. Лучше незаметно… Положи на пенёк, она и съест.
- А я хочу её погладить… как ты...
- Погладишь в другой раз…
- А я хочу сейчас… Джульбарс! Джульбарс!
- Перестань!
- Почему?
- Потому что… я не хочу…
- Ну вот…
- Положи на траву. Она всё равно узнает, что это ты…
- Как?
- По запаху…
- У меня нет никакого запаха, - обиделась она.
- А меня в детстве часто кусали собаки, – сказал он примирительно. - Вот, посмотри, шрамы остались… Потом - по сорок уколов в живот от бешенства.
- И правильно делали, что кусали. Ты ехидный.
- Я хотел их носить на руках, а они не хотели… Но потом я научился уважать чужие обычаи…
Он молился, чтобы живодёры не пришли сюда и не извели этих собак на шапки и воротники.
- Я никогда не укушу тебя… - сказала она тихо, - бедный мой русский... Убедури Руси…
Они медленно ходили среди кустов, уже облетевших, безлистных, и на ветках трепетали лоскутки и тряпочки. Они бродили среди чужих надежд, чужих не родившихся детей. Они уже готовы были прощать друг другу все оговорки и неловкие слова и неловкие движения, прощали всё, что было в прошлом, которого у них не было, и в будущем, которого тоже, возможно, не будет. Бывают такие светлые минуты. Но привычки, как тени, всё ещё сопровождали их...
Она оглянулась, подняла на него глаза, и… И непонятно, кто потянулся первым. И непонятно, каким образом возник этот первый их поцелуй.
Он ощутил его, как выстрел, как удар в мозжечок.
Она - как слабость в коленках, как горячую волну и головокружение.
Он - будто к его мозжечку поднесли провод и пустили ток. Не такой сильный, чтобы убить, но достаточный, чтобы потрясти и лишить рассудка и снова вернуть его, но уже в другом измерении. Но он всё же успел ревниво подумать: «Где она научилась так целоваться?»
Этому не учатся, - успокоил он себя. – Это здоровый инстинкт.
И в этот самый момент краем глаза Скалолаз увидел мальчика с фотоаппаратом. Скалолаз махнул ему рукой, чтобы убирался, но мальчик не уходил - улыбался и целился объективом...
Они углубились в лес и снова прикоснулись и прижались друг к другу. И снова, теперь уже Русико, увидела девочку. Та даже открыла рот от любопытства и удивления. На щеке у неё была красная полоска.
Девочке казалось, что они танцевали… Очень красивый медленный танец видела она. И даже слышала музыку… Ей казалось что две бабочки порхают вокруг маленького мохнатого цветка татарника и никак не могут уместится на нем вдвоём.
…Они поспешили уйти ещё дальше в глубь леса, в заросли лесного ореха, и, наконец, опустились на тёплую сухую траву. Скалолаз неловко понукал её лечь навзничь и примащивался к ней. И уже добился, было, удобного, по его разумению, положения. Но тут он к своей досаде снова увидел собаку, похожую на Джульбарса. Пёс смотрел на него понимающе, слегка наклонив морду налево. Смотрел, надеясь на взятку.
Небольшая зелёная ящерица устроилась на плече Русико и смотрела на Скалолаза темными без блеска глазами.
Воробьи тоже были заинтригованы, перестали чирикать. Молча сидели на ветках.
Русико приподнялась, села на траву, стала охорашиваться, приводить волосы в порядок, а он понял, что глупо начинать всё сначала. Момент был упущен.
Лес был наполнен голосами. Везде были люди. Планета была переполнена. И не было места, где они могли бы уединиться.
Раздражение и досада, нахлынувшие, было, на него, испарились.
- Ничего, - подумал он, - впереди ведь ещё вся бесконечная жизнь…
Он вдруг увидел себя со стороны, и ему стало смешно. Его разбирал смех.
- Что с тобой? Почему ты смеёшься ?
Везде были дети. Слишком много детей. Беби-бум. Он увидел детей, которые могли бы родиться от них… Не полководцы, не вожди. Не гениальные учёные и поэты. Просто - хорошие, добрые люди. Спокойные, доброжелательные. Не способные на подлость. Но обязательно с юмором…
Будь моей женой. – подумал Скалолаз. - С тобой я настоящий, подлинный... Будь матерью моих детей.
- Нет, так больше нельзя, - сказал он уже вслух. - Не будем же мы целоваться на улице или в подъезде…
Они вернулись к развалинам монастыря. Здесь расположилась вся компания, с которой они обычно совершали эти вылазки за город.
Князь Нико возвышался среди своей малышни, как Гулливер среди лилипутов. Дети очень любили его и старались всячески выказать свою любовь. Одна маленькая девочка была влюблена в дедушку Нико и, зная, что он одинок, мечтала поскорее стать взрослой, чтобы заботиться о нём, как её мама заботится об отце.
Дети раскрыли этюдники и стали писать горы и деревья.
Борис, как истинный ленинградец, снял рубашку, покрыл голову платком и загорал, читая по-английски Набокова.
Иногда Борис поднимал голову от книги и смотрел на движение людей вокруг него, как смотрит малыш на подаренную ему заводную игрушку.
К нему подошёл князь Нико. Он заинтересовался книгой и так увлёкся Лолитой (Автор знает, что «Лолита» была написана двумя годами позже, но во времени и пространстве предлагаемых текстов они должны читать именно этот роман), что Борис от нечего делать стал рассматривать его зонтик, раскрывал и складывал его, пока нечаянно не нажал потайную кнопку и, когда обнажилась шпага, он довольно ловко стал фехтовать с воображаемым противником. Малышня бросила этюдники, оставила рисование и криками выражала своё восхищение.
Князь отложил книгу и отобрал у Бориса шпагу. Шпага снова стала зонтиком. Князь нашел на месте, где готовили шашлыки, две палки, и предложил Борису сразиться. Оба владели искусством фехтования. Князь был опытнее, но Борис моложе. Поединок шёл с переменным успехом. Кончился он тем, что Борис скорчился от боли в зашибленном пальце.
Скалолаз, чтобы сбить возбуждение стал показывать детям, как делать стойку и ходить на руках.
Борис, смеясь, хватался за кончик носа, будто хотел
ущипнуть его.
- Совсем как Том Сойер, - сказал Борис, обернувшись к Русико.
Но Скалолазу хотелось показать всем ещё что-нибудь, ну уж совсем необычное.
Он нашёл ровную площадку и приготовился к прыжку.
Что ты хочешь сделать?
Сальто.
Не надо.
Я хочу.
Он глубоко вдохнул воздух, чуть присел и прыгнул. Но не успел развернуться и приземлился не на ноги, как хотел, а на голову.
Из носу пошла кровь. Он неловко вытирал её пучком травы и виновато улыбался.
Борис предлагал вызвать «скорую» или хотя бы взять машину. Он опасался, что у его нового приятеля сотрясение мозга, а может быть даже инсульт.
Но Скалолаз сказал, что сам доберётся до дому...

Дома он достал из красивого конверта пластинку Эдит Пиаф и слушал её, прижимая к темечку круглую грелку со льдом.
«Жизнь в розовом свете»… «Милорд»…
Эту пластинку Русико привезла из Парижа и на время одолжила ему. А он всё не мог наслушаться.
Мать стирала. Её тревожили звуки, издаваемые француженкой. Она долго терпела и, наконец, отжав белье и развесив его на верёвке посреди комнаты, спросила:
- Что с тобой?
- Ничего… Всё нормально, мама… Неудачно приземлился… На голову…
- Не валяй дурака. Я всё вижу. Ты… Ты влюбился!
- Может быть… Да, ты права. Хочешь, я тебя познакомлю с ней? Завтра! Она тебе понравится. Она будет моей женой и твоей невесткой… Но я должен ещё поговорить с её родителями.
- А со мной, значит, поговорить не хочешь… Если бы я не спросила… Ай-я-я-яй! Как же мы будем втроём в одной комнате, а? Как ты это себе представляешь?
- Но ты собиралась в Ленинград на полгода. У тебя тоже были планы… Георгий Михайлович неплохой человек. К тому же влюблён в тебя по уши… уже тридцать лет…
- Я передумала.
- Ну, что ж… Это твоя комната… Я не претендую… Ты только не волнуйся… Я не претендую… Я придумаю что-нибудь...
- Кто она?
- Девушка.
- Слава Богу, не парень. Русская?
- Грузинка. Наполовину. У неё мать француженка… внучка герцога Де Курдюме.
- Ну и дела. Нам только французов не хватало.
- А что тут плохого, мама?
- Ну, ты же знаешь…
- Война двенадцатого года? Антанта?
- Нет, госпожа Бовари…
- А у нас - Анна Каренина.
- А ты не замечал, что от таких браков рождаются никудышные дети?
- Мамочка, пока не время загадывать, какие будут у тебя внуки… Но сейчас я хочу, чтобы эта девушка была моей женой. Навсегда. Я её люблю. И она меня любит. И это самое главное… Ната Вачнадзе по-твоему никудышный ребёнок?
- У неё мать была полячка, а отец грузин. Они совместимы…
- У нас в роду поляки тоже были… И литовцы… И немцы…
- Ну и что хорошего?..
- По - твоему я плохой? Никудышный…
- Ну… не плохой. Но не совсем нормальный… странный…
- Спасибо, мамочка.
- Не жизненный…
- Спасибо.
- А ты думал, на что вы будете жить?
- Горы прокормят.
- Ой, ли?.. Это не заработок для семьи. Ещё скажи, что будешь форель ловить в Куре для своей француженки… Она бросит тебя… Убежит… Она ведь не будет ездить на бойню и стоять в очереди за костями… твоя герцогиня…
Мать заплакала.
- Зачем тебе жениться? Тебе любая и так даст.
- Мама, прекрати! Мне стыдно!
- На что вы будете жить?
- Я же говорю - заработаю.
- На скалах?
- Ну, на скалах.
- Где ты найдёшь столько «живых камней»?! Сынок, послушай мать… Погуляй пока на воле…
Скалолаз терпеть не мог слёз, он готов был сорваться, но жалел мать, тем более, что с её словами он не мог не согласиться, в них было много жестокой правды.
Он вышел во двор, сел на лавочку и закурил.
В ушах ещё звучали обидные слова, брошенные ему в спину.
Ковыряльщик несчастный! У нас в роду не было ковыряльщиков камней!
В распахнутом окне второго этажа он увидел князя Нико. Тот, по своему обыкновению, в это время кормил голубей.
Скалолаз обрадовался ему, даже улыбнулся и помахал рукой.
Вскоре князь появился на крыльце.
Он присел на скамейку рядом со Скалолазом. Голуби шумной свитой сопровождали его. Садились на плечи и колени, расхаживали у его ног.
Скалолаз брезгливо стирал с плеча белую кляксу.
- Что с тобой?
- Мать не хочет, чтобы я женился… Говорит, что нам втроём в одной комнате невозможно…
- Ну вот, вчера ещё утверждал - хочу быть свободным, а сегодня - хочу жениться!
- Каюсь, был слепым… А теперь прозрел.
- Кто она?.. Русико?
Скалолаз кивнул.
- Достойная девушка. У вас будут прекрасные благородные дети…
- Как же… Мама говорит, что я… ненормальный, ну не совсем ненормальный, не вполне… Это правда? Вы тоже так думаете?
- Немножко есть… Но совсем немножко… чуть-чуть… Как хорошая приправа… Что она ещё говорила, эта женщина, твоя мать?
- Что я не жизненный… Что я не смогу содержать семью… Что Русико сбежит от меня через месяц… Я и вправду, наверное, ненормальный… У меня со стороны отца все такие... Мой дед был богат и счастлив. И вдруг за два года до революции потерял свою любимую жену, мою бабушку… Он похоронил её, а через три месяца умер сам, хотя был совершенно здоровым человеком. Он не мог жить без неё… Не плакал, не жаловался. Просто взял да умер…
Лицо князя было непроницаемо. Но нос покраснел. Князь тоже любил свою жену, но не умер после её кончины. Временами ему казалось, что она оживала в той или иной женщине. Он понимал, что это морок и самооправдание, но был слишком жизнелюбив, чтобы не обманываться. А самообман поначалу так сладок.
Князь Нико отвернулся, чтобы Скалолаз не видел его глаз.
- И ещё, батоно Нико, хочу признаться вам… Иногда я
танцую или пою, когда остаюсь один… Или молюсь…
- Читаешь «Отче наш»?
- Нет, у меня с детства одна молитва: «Господи, не лишай меня луча Твоего…»
Князь положил ему руку на плечо.
- На первое время вы можете поселиться у меня…
- А вы?
- Я намерен вернуться в поместье… К моим бывшим крепостным. Они, выбрали меня председателем колхоза… До революции у нас там было образцовое хозяйство… Меня вызывали в правительство… Сказали, что не будут возражать… Они просили меня…
- Нет, я не хочу, чтобы вы уезжали!.. Вы один мне настоящий друг.
- Ну, если так… Хорошо… Я буду жить на чердаке. Это ведь и не чердак вовсе, а настоящая мансарда… Как на Мон-Мартре…
- Нет, это я хочу жить в мансарде! – закричал Скалолаз. – Русико будет в восторге!
- Пошли… я дам тебе ключи… Только не кури там… Да, ещё… Пора становиться жизненным…
- А как это? Я не понимаю…
- Попробуй жить, как все… Это ведь тоже нелегко… Смирись… только в самой-самой глубине сохраняй свой родник…
Он встал, и голуби синим облаком взлетели и сопровождали их до крыльца.

Чердак был просторен. Большое окно-фрамуга. Старинная мебель…Мощные деревянные балки поддерживали крышу…
Скалолаз занялся уборкой. Вынес на свалку несколько мешков мусора. Сидел у окна. Думал спокойно о своей ненормальности. Ведь все люди разные и не похожи, то есть ненормальные… Все имеют право на свою ненормальность… ненормативность… Лишь бы не мешать жить другим людям…
От города исходило мягкое осеннее тепло. Старинное дачное кресло, сплетённое из тростника, как будто именно для того и создано было, чтобы он сидел в нём и предавался размышлениям.
Кресло было удобное, уютное, не в пример венским стульям, на которых просиживали штаны большинство россиян того времени.
Пачки старых газет громоздились в углу. Иконы. Рамы от картин. Скалолаз радовался, представляя, как будет жить здесь, как будут жить они с Русико, как будут жить, не упуская отныне ни одного шанса, подаренного судьбой, даже если это и не есть счастье, о котором он мечтал, - а мечтал он о счастье для всех.
Жить было интересно.
Он смотрел на город. Крыши домов. Купола соборов. Где-то среди этого хаоса её дом. Он пытался найти крышу её дома. Но не мог. Он прощался со своей свободой, с принципами, которые делали его в глазах других людей ненормальным. Вспоминал разные забавные истории, которые случались с ним из-за его наивности и доверчивости.
Это было давно. Лет восемь назад он возвращался поздним вечером из библиотеки и в полутьме двора увидел, что его мать прикуривает папиросу у лейтенанта Виктора Заева, который снимал комнату этажом ниже, залечивал ранение, полученное на фронте.
Странно, - подумал Скалолаз, - она вроде никогда не курила. Ну и дела!
А она продолжала прикуривать, приблизив своё лицо к лицу лейтенанта, хотя ветра не было. И всё прикуривала, прикуривала, пока он не догадался, что они целуются… Тогда ему было страшно, потому что отец ещё был жив и недавно простился с ними, чтобы вскоре вернуться с победой…
Ему казалось тогда поведение матери предательством… Теперь он жалел её… Ему было больно думать о её загубленной молодости, о женском одиночестве, о том, что жаждущий её, умирающий от желаний любимый мужчина не ждёт её ночью на широкой постели… Он подозревал теперь, что эта нечистая жизнь для подавляющего большинства людей полна своих красивых тайн и пронзительного интереса - может быть, она и есть единственный смысл жизни, а всё остальное – лапша на уши, сказки для недоделок, и, наверное, он сам многое теряет, стыдясь своего набрякшего члена и отказываясь от своих возможностей на этом поприще…
Он хотел встать и вымыть пол, но сидеть в одиночестве перед широким окном было так приятно, так пленительно, так необычна была тишина, когда тебя никто не дёргает, не окликает, не следит за тобой… Тишина, в которой далёкие человеческие голоса утрачивали свою агрессивность и уродливость...
Он не мог сдвинуться с места.
………………………………………………

Скрипнула дверь. Это был князь.
- Молишься? – спросил он.
- Нет, просто смотрю на город.
- А это и есть молитва - смотреть на мир в тишине душевной и желать всем добра…
Князь тоже сел перед окном и молча смотрел на город.

Скалолаз проснулся в тёплом апреле, хотя засыпал поздней осенью.
На улице Бараташвили, что ведёт от Мухранского моста в центр города, распустились почки на молодых клёнах. Ещё вчера эти почки были словно тёмно-коричневые купола, и вдруг сегодня - зелёные растопырки.
Только что прошёл дождь, и над мокрым асфальтом поднимался пар. Город был чистый и праздничный. И люди – весёлые и красивые. Злоба осталась в ночи. Все были приветливы и добры.
Посреди улицы, в потоке машин, не боясь городского шума и резких сигналов, шёл олень. Люди словно не замечали его. Только Скалолаз видел, он знал, что это его олень. Скалолаз хотел его догнать и утвердить свою власть над ним, чтобы никогда больше не расставаться с ним. Но олень уходил, будто не узнавая и даже не замечая его. На шее у оленя болтался обрывок красной верёвки. Трамваи и автобусы загораживали его и снова открывали. Скалолаз убыстрял шаг, но расстояние между ними не сокращалось. Олень был недостижим. Но это был его олень, и Скалолазу нужно было обязательно догнать и показать, кто хозяин. Временами его охватывало отчаяние. Но сквозь городской шум он слышал свой шепот: Слава Богу, ты свободен и независим… мой олень… Живи свободным…
Он проснулся под шелест осеннего дождя и долго лежал в постели, продлевая тревожную радость сновидения.


До Казбеги они добирались на попутках.
Когда Скалолаз появлялся со своей новой подругой среди незнакомых людей, он не мог избавиться от тревоги, как бы её случайно кто не обидел - взглядом или словом. Понимал, что встреча с родной землёй из-за пустяка может обернуться отторжением на всю жизнь. Он знал одного известного журналиста, которого в детском саду дразнили из-за его курчавых волос и еврейского характера. Тот на всю жизнь сохранил настороженное отношение к грубоватым светловолосым пацанам. Они же, чувствуя его страх, догадывались, как зверята, - если боится, значит, враг, друзья не боятся, друзья не таятся - значит, есть, за что не любить... Он никак не мог избавиться от этого ужаса, и только, уехав в Штаты, почувствовал себя естественно, хотя и там были свои проблемы. Но он уже выработал иммунитет. Тому, кто вырос в России, не страшно ничто.
На самом деле, у нас, как и везде, любят открытых и отважных людей, невзирая на их происхождение. Здесь нельзя пасовать, но нельзя и дразнить, нельзя выказывать презрение, но и бояться тоже не следует. Приди смело с открытым сердцем, и тебя встретят, как брата, кто бы ты ни был. И так везде.
Но пока всё шло нормально. В Пасанаури на террасе ресторана они заказали салат и жаркое из молодого барашка … Он выпил стакан вина. Она - «боржоми». Тогда ещё вино маркировалось номерами. Это была Цицка, № 23, золотистое, с едва уловимой свежей кислинкой. Официант принёс белую розу на жёлтой тарелке. Скалолаз искал глазами тех, кто решился на такую дерзость. Он готов был к ссоре. В Грузии все ссоры и наезды начинаются с коробки конфет или букета цветов, посланных твоей спутнице…
Но там, за дальним столиком, оказались его знакомые, они кивали ему и улыбались, приглашали присоединиться к их компании.
Слава Богу, обойдётся без драки, с облегчением подумал он. И послал в ответ бутылку Шампанского.
Вскоре нашлась попутка до Крестового перевала. Шофер вёз метеорологам почту и продукты.
Скалолаз и Русико сошли у Креста.
Крест был серый, разъеденный влагой и ветрами. Русико коснулась пальцами шероховатой поверхности камня, легко, как касаются головы усопшего.
Скалолаз рассказывал ей о том, какой умница был генерал Ермолов…
Она слушала рассеянно, подавленная открывшейся панорамой.
Снизу к ним поднималась отара овец. По небу ползла небесная отара.
Красиво! – сказал он весело, и это «красиво» прозвучало, как «вкусно», и огорчило её. Она считала, что не стоит говорить о само собой разумеющемся и выражать свои восторги по поводу красот природы. А он привык общаться привычными словосочетаниями. Как большинство обычных людей.
Я говорю «красиво», ты говоришь «очень», и оба довольны и согласны. Хотя бы минута согласия, даже если и некрасиво вовсе. Ведь важно не то, что вокруг на самом деле, а ощущение единства, солидарности!
Это не штампы, - думал он. - Это пароль… Если скажу что-нибудь заковыристое, только отвлеку, разрушу созерцание.
Серо-жёлтое пятно расползалось по зелёному склону - одно большое плоское существо, похожее на пролитое тесто или перевёрнутую камбалу. Всё вокруг было, вопреки изысканному вкусу, но не уродливо, и даже красиво, хотя и непереводимо на холст, потому что содержало в себе не только цветовые сочетания, но ветер, окружающие вершины, запахи трав и сухого навоза, лицо Скалолаза и лицо пастуха. Это не было живописью, но напоминало кино - те же изменяющиеся с поворотом головы мизансцены и композиции. И сквозь это реальное изображение просвечивали другие картинки, связанные и не связанные с этой местностью. В прошлом. И в снах, которые казались ей предвестниками будущей жизни. Но приближающиеся овцы обретали ощутимую реальность – свалявшаяся шерсть, настороженные недоверчивые глаза, рога… А озёра на дальнем плато через ущелье меняли свой цвет по прихоти скользящего солнца и летящих облаков. Развалины храма святого Георгия далеко на юго-западе указывали чёрным пальцем в небо… где, казалось, было холодно и пусто.
- Там до сих пор приносят в жертву быка, - услышала она голос Скалолаза.
Как воспринимала она его слова?
…Кровь... Даже не коррида, не охота - убийство… Кровь… Тошнота... Отвращение…
Ей хотелось враждебно спросить: «кому?» Кому приносили в жертву быка? Но она только сказала тихо: «прости».
И это «прости» прозвучало, как «умолкни», может быть, даже, как «заткнись».
Он умолк. Он не обиделся, но даже мысленно поблагодарил её за вовремя прерванную пошлость. Ему было неловко. Он ведь намерен был продолжать в том же роде: «…приносили в жертву быка, чтобы другие быки и коровы…» и так далее, муть в том же роде, бред, которым потчуют туристов. Так он привык говорить, когда заменял кого-нибудь из своих друзей экскурсоводов.
Овцы двигались бесшумно, как в глубоком сне или воспоминании.
Ему казалось, что Русико удаляется от него, хотя она стояла рядом, а его самого как будто уже не было - только ощущение непоправимой утраты.
Ему хотелось разрушить этот морок и проснуться.
В моей любви всегда присутствует доля юмора и плотской корысти, - подбадривал он себя, - но я не могу без этого. Это единственная моя защита от чуждого мне мира. Я даже улыбаюсь теперь, как она.… Но хочу быть собой…
Не сегодня, может быть, но это случится, иначе зачем все эти танцы?
- Гадко…
- Что?
Она прочла мои мысли? Или мне послышалось?..
…Лицо пастуха состояло из резких и даже чрезмерных глаз, губ, ушей и носа. Оно было тёмным, только белки посверкивали, когда он оглядывался.
Умный и сильный зверь, - подумал Скалолаз. - Способен на неожиданные, и даже вероломные поступки. Но здесь, на этой земле, невозможно уцелеть, не убив врага – волка или человека. И щёку он никому не подставит для удара. Он постарается убить, прежде чем убьют его, он выживет и продолжит род. Иначе здесь давно бы жили только волки и змеи…
- Ты читала Важа Пшавела?.. Гмелисчамели… Змееда…
Скалолаз оглянулся на Русико. Ему хотелось сказать что-нибудь остроумное или хотя бы умное, но у него вдруг пропала охота. А иногда ведь он так хорошо говорил, просто очаровывал собеседников. Теперь же, на подходе, в гортани толпились такие гладкие, и потому гадкие сладковатые слова.
Лицо Русико как будто удлинилось и побледнело. Она обретала лик грузинки на грузинской земле. Унаследованное от матери, французское, уходило неведомо куда.
Слава Богу, - подумал он. – Она приняла в сердце своём землю своих предков, а земля приняла её… - Он суеверно испугался этого сочетания «земля приняла её», но будто не заметив, закончил мысль: - потому что нет большего несчастья и нет болезни губительнее, чем нелюбовь к своей Родине.
Подошли две собаки, кавказские овчарки. Дружелюбно и спокойно смотрели на него. Одна, как ему показалось, была похожа на Джульбарса. Скалолаз снова вспомнил, как выкармливал, выхаживал мощного волкодава из маленького больного щенка. Вспомнил, как вытолкнули Джульбарса из теплушки. Тот мальчик – он, он, он - кричал и плакал. Даже укусил кого-то, но ему скрутили руки, а Джульбарса вытолкнули на ходу, и Скалолаз видел, как пёс бежал по путям, пока поезд по дуге объезжал гору. Сейчас эта обида и ненависть к толпе заискрила в сердце, как короткое замыкание. И погасла.
Скалолаз сказал пастуху, что они направляются в Казбеги. Пастух спросил его имя. Оказывается, он слышал о молодом русском, которого зовут Скалолаз. Он протянул Скалолазу руку и сказал, что его зовут Вепхи (то есть Тигр) и спросил, кто эта красавица?
- Нестан Дареджан?..
- Нет, её зовут Русудан…
- Из какого рода?..
Скалолаз назвал её фамилию…
Пастух задумался.
- Да, - сказал он, - Это редкий у нас род - никто из них не запятнал себя недостойным поступком… За тысячу лет ни одного предателя или вора. Ни одного недостойного человека. За тысячу лет все достойные. Кто она тебе? Невеста?..
- Да, это моя невеста…
-Тебе повезло…
- Она недавно вернулась из Франции. Она первый раз в наших горах...
- А чего ей надо было в стране франков?..
- Её родители бежали туда в двадцать первом…
Пастух улыбнулся волчьей улыбкой и вошёл в стадо, но скоро вернулся.

- Это мой подарок на вашу свадьбу…
- Он хочет подарить тебе ягнёнка.
Она приняла бяшку неловко, как мужчина на пороге роддома принимает первенца.
- Мерси… Гмадлобт…
- Спасибо. Но мы не можем взять его. Мы идём на Казбек…
- На обратном пути возьмёте. Что-то я смотрю на тебя, Скалолаз, ты ведь наш. Наверное, мама грузинка…
- Нет, русская…
- Ну, бабушка.
- И бабушка тоже русская…
- Не скрывай, я видел много людей - меня не обманешь. В тебе - наша кровь…


В ту ночь жена Левана застелила им общую постель в большой гостевой комнате.
Но Скалолаз устроился на стульях, долго ворочался и, наконец, свалился на пол. Свернулся и затих на коврике у двери.
Русико сказала: «Ну что ты мучаешься! Иди ложись рядом, холодно ведь».
- Твой отец сказал, что убьёт меня, если тебя обижу.
- Так не обижай! Иди скорее! Как бьётся твоё сердце, Скалолаз! Глупенький. Оно может разорваться...
- Пока хожу в горах, не разорвётся... Может быть, я всю жизнь тренировал его,
чтобы не умереть этой ночью.
Она тихонько засмеялась.
Он не был уверен, что правильно понял её смех, потому что разные народ, вкладывают в эти судорожные звуки разный смысл.
…Не бойся. У меня очень крепкое сердце. Слышишь, как стучит!..
…Я слышу, как твоя кровь тикает…
… Это не кровь, это часы… Я снял их. Теперь не тикает?..
…Тикает… Спи. Не надо…
…Почему? Все спят…
… Они не спят…Не надо… Обиделся?..
…Нет, я сплю... Пожалуй, мне лучше уйти…
Куда?..
Обмотав бёдра полотенцем, он побежал по острым камням к Тереку. Нашёл затишек. Окунулся. Выскочил как ошпаренный. Бежал по острым камням назад к дому. Теперь тело подчинялось разуму.
Как говорят в горах: «Горе мужчине, если на плечах вместо большой головы - его маленькая головка».
Собаки заходились в лае.
Когда проходил комнату хозяев, услышал тихий голос Левана:
- Что случилось, Скалолаз?
- Ходил… смотрел, какая погода…
- Спи… Завтра увидим…
Он осторожно притворил за собой дверь и услышал шепот:
- Иди сюда… Где ты был?..
- Купался…
- В Тереке?..
- Да…
- Вода холодная?..
- Горячая…
- А почему зубы у тебя стучат?..
- Нервный я, псих, потому и щёлкают…
Она замолчала. Потом, когда он уже погружался в сон, снова заговорила:
- Почему добро побеждает зло только в сказках? Меня недавно спросила маленькая девочка. А я тебя спрашиваю…
- Спи…
- Почему молнии бьют в церкви, и они сгорают, как свечки?..
- Спи…
- Почему страдают хорошие? Ведь если Бог всемогущ…
- Спи…
- Если Бог всемогущ…
- Спи, об этом нельзя думать…
- Как спать?! Как не думать?! И ты тоже не спи!
Скалолаз попытался расслабиться по системе йоги. Но мышцы, расслабившись на минуту, вновь напрягались. Он хотел лежать неподвижно, но его корчила сила, с которой молодому мужчине не справиться.
…Со – весть… Намус… В кавказских языках совесть обозначается арабским Намус - посещение Святого Духа, вселение Духа в человека. Местные слова - аналоги подразумевают стыд, смущение, но не совесть. Стыда можно избежать, а совесть внутри, в самой сердцевине человека… Может быть, именно совесть вдохнул тогда Господь в глину. Прошло так много времени, и тайна эта так высока, что мы можем только чувствовать, так это и было, или нечто другое вдохнул в глину Творец? Кстати «глина» до сих пор в русской глубинке звучит, как «гнила», «гниль». Вот мы из чего. Только совесть может пробудить в этой гнили жизнь. Когда совесть покидает человека, он снова становится гнилью…
Эти мысли отвлекли его от сладостных образов, и он, не заметил, как уснул…
Посреди ночи он проснулся. Ещё не вполне уразумев, где он, услышал её дыхание и почувствовал её тепло. Радость и покой были в сердце. Он приблизил своё лицо к её лицу. Обычно у спящих людей лица бездумны и пусты. От лиц умерших их отличает только дыхание и вздрагивание губ. Душа спящих неизвестно где. Они редко бывают похожи на тех, кого мы знали днём. У Русико, видимо, душа не отлетала. Она была здесь и была прекрасна.


Леван деликатно ушел вперед. Он положил ледоруб за спину на плечи, а руки закинул поверху. Так ходят в горах пастухи. Он был похож на распятье, двигавшееся перед ними в утреннем тумане. Они шли за распятым человеком. А он поднимался всё выше и выше, но не исчезал совсем, призывая их не останавливаться, идти за ним вверх.
Аввоэ! - выдохнул Скалолаз физическую радость, распиравшую его лёгкие, и впервые устыдился этого языческого вопля, потому что рядом была она, отнюдь не вакханка, как казалось ему, а православная грузинка, посланница средних веков.
Трава на склонах была уже осенняя, рыжая, и почва, напитанная дождями, чавкала под ботинками…
- Посмотри, какая красота!
Она молчала.
- Правда, красиво? Правда?
Скалолаз зажал её руку в своей, но она мягко высвободилась. Он повторил попытку. Но её рука не хотела соединяться с его рукой.
Он понюхал своё плечо.
Вроде нормально пахну. Вчера не пил. Не ел чеснока… искупался в Тереке… Рубашка свежая… Ну и дела… Может я и не подозреваю даже, как я отвратителен?..
Она засмеялась, удивляясь его глупости. Она действительно не могла перенести прикосновения его руки, но не потому, что он был отвратителен ей или любила другого, совсем по другой причине. Она наполнялась непривычной слабостью в коленях, когда он касался её, и готова была упасть на склон и ползти к нему, как мартовская кошка.
А он снова усомнился, не понял её смеха, вернее, снова превратно понял её. Нахмурился и сказал холодным скрипучим голосом:
-…Посмотри. Вот здесь была священная роща. Стояли берёзы. Как в России. Год назад сорвался ледник и всё разворотил, и покрыл льдом. Теперь здесь ни одной берёзы - только камни…

Так они дошли до метеостанции.
Это было бетонное здание, похожее на корабль без матч и без паруса, плывущее среди ледников. Оно вызывало у Скалолаза ассоциации с Ноевым ковчегом, приставшим к склону Арарата.
Одна из десятка комнат была занята приборами, в другой жили метеорологи. Остальные комнаты пустовали, были грязны и запущены. Здесь спали альпинисты перед восхождением на Казбек.
Скалолазу было грустно, и, как обычно русскому человеку в грусти, очень хотелось напиться. Он не мог себе представить даже, чтобы Русико видела его пьяным, и потому, устроив её в одной из комнат, пошел к метеорологам, у которых всегда был спирт.
Русико расстелила свой спальник и готовилась было уже заснуть, но услышала негромкое пение. Она и раньше слышала грузинское многоголосье, но теперь, при свечах, в полумраке старинная песня звучала как молитва в храме.
Русико присела на холодный пол, наполнялась чувством близости с этими людьми. Они как бы сбрасывали свои сегодняшние, часто недостойные, личины и становились рыцарями далёких, славных времен…
Каждому народу дано своё поприще, чтобы он мог проявиться, как замысел Божий, чтобы напомнить о высокой судьбе, предначертанной ему, освободить от суеты. У грузин это песня. Когда грузины поют, последний трус становится бесстрашным героем, в подонках просыпается благородство, и всё вокруг стремится стать таким, каким должно быть.
Когда они поют, думала она, их души переселяются во времена царицы Тамар, Давида Строителя и Георгия Самопожертвователя. И она сама чувствовала себя царевной Русудан.

В это время гляциолог Вахтанг, который по совместительству считался поваром, шинковал на разделочной доске луковицу. Он считал, что, если на темечко положить луковые очистки, глаза не будут плакать, и потому на его загорелой лысине лежало несколько золотистых лепестков, что не мешало ему вести серьёзный разговор.
-… Конечно, мальчик должен уметь отрубить голову курице … Это пища… Мужчина должен резать барана или свинью… Это пища… Но издеваться над животными нельзя… У них и так плохая судьба… неважные перспективы… Жена пишет, в нашем дворе кота распяли… Не пойму, зачем кота?… Мы были не такие. Хотели кушать, убивали. Но мы не были жестокими. Кто займёт наше место у руля?..
- Ты у руля?! Это ты у руля? Не смеши…
- Жестокие…
- Пусть будут жестокими. Если хочешь быть хозяином жизни, будь жестоким…
- Перегрызём горло друг другу…
- Нет, это не тост…
- Я и говорю - не тост это, но правда жизни…
- Так скажи тост…
- И скажу…
- Нет, ты помолчи. О тебе всё понятно… Пусть Скалолаз скажет. Говори…
- Вчера я собирался сюда, носки чинил. Слышу шум во дворе. Подхожу к окну, а там революция…
- Вах! Уже не плохо!.. Уже интересно!…
- Не надоело?..
- Нет, говори…
- У нас в доме у одного мужика молодого был кинопроектор. Он по вечерам показывал мультики и Чарли Чаплина. Детям. За деньги. На простыне… А вчера собрал деньги, а кино не показал, торопился в парк Муштаид.
- На свиданье?
- Ну и что? Что дальше? Чего молчишь?…
- Дети убили его… Они лезли через железные ворота, как будто брали Зимний… Разбили двери и окна его комнаты… Подожгли дом… Его тело вынесли на улицу и завернули в ту простыню… на которой смотрели Чарли Чаплина… Дети больше не верят нам… Выпьем же за то, чтобы никогда не обманывать детей!..
Леван случайно приоткрыл дверь и увидел пьяного Скалолаза.
Он вытащил его на свежий воздух.
- Что с тобой?
- Не понимаю вашего беспокойства, сударь.
- Как ты поведёшь их завтра на вершину?
- Зачем я?! Ты и веди.
- Я поведу, но как ты будешь выглядеть в её глазах?
- Всё потеряно… Крах… Крах…
- Слушай, вот что я думаю. Мы сейчас с тобой бежим вниз. За час спустимся ко мне… Жена только что подоила корову. Выпьем парного молока, и назад. Весь алкоголь выйдет. Как раз успеем к выходу… Будем в отличной форме… Я всегда так делаю…

…Они бежали в сумерках. Они бежали молча. Ботинки, подкованные железными шипами пружинили на травянистых кочках, ударялись в склон, словно боксёр - средневес безостановочно наносил удары по мешку с песком. Повизгивали, отлетали случайно подвернувшиеся камешки. Искры сыпались из-под триконей на скалах.
На свалке старых консервных банок они остановились передохнуть.
- Я ведь в детстве ... - начал Леван, - вот здесь пас овец… Видел, как поднимаются туристы. Всё идут, идут в красивых костюмах, с красивыми женщинами. Весёлые, довольные. Ставят на склоне красивые палатки. Весёлые, богатые… Когда они уходили, я пробирался сюда, обнюхивал банки. Ах, как они пахли! Я завидовал моим собакам, которые лакомились… Однажды я увидел остатки рыбы в томате… Но не смог позволить себе. Недостойно было. (Ты ведь один был!) Перед собаками недостойно. Я для них князь... ( А перед Богом?) Если бы это был самый большой грех мой перед Ним! Но тогда я думал, чем я хуже? Вот вырасту, поднимусь на вершину Казбека. Постучу палкой в небо. Спрошу Его. Почему такая несправедливость?! У одних всё, у других - ничего!.. Поднялся… А там, оказывается, пусто. Пустота. И нет никакого неба…
Леван то ли засмеялся, то ли закашлялся.
Они бежали, привычно сохраняя дистанцию, будто были всё ещё связаны верёвкой.
Старый осёл, возвращавшийся в селение после дневной пастьбы, шарахнулся, пропуская их. Постоял немного и, когда затих стук человеческих копыт, медленно побрёл вниз.
Наверное, на этой белой вершине спрятано что-то вкусное?
Задрав голову, он смотрел на ледники.
Вроде, и травы там не видно… Не знаю, но что-то там всё же есть, должно быть, какая-то тайна… Не даром же люди всё идут и идут туда…
Он не очень-то и испугался, когда Скалолаз и Леван пробегали мимо. Волков давно перебили в этих местах, тигров тоже извели ещё раньше. Остались только люди и машины, да скот, да он один - мудрый осёл, то есть он сам, осёл в отставке, почти, как президент на пенсии… Не считая людей, последний представитель ослиной породы. Он больше никому не нужен. У всех мотоциклы и машины. А он - живой памятник самому себе… Чтобы фотографироваться в обнимку с туристами, по сути такими же ослами, как и он…


Когда они вошли, жена Левана процеживала молоко. Она сразу поняла, что напились и прибежали лечиться. Она молча согрела воды и полила им из кувшина. Дала чистое бельё и свитера. Так же молча налила им по большой кружке парного молока. Разломала тёплую лепешку и положила перед ними на дубовую столешницу.
Скалолаз увидел в красном углу, где должны были быть иконы, бронзовый бюст Лаврентия Берии.
- Твой бог?
- Нет, уполномоченный из Тбилиси приезжал. Приказал установить на вершине и назвать Пик Берия.
- Казбек?
- Нет, Казбек нельзя.
- Почему?
- Сталин обидится… Может быть Кабарджина…
- А почему не Майли?
- Майли слишком маленькая… Рядом с Казбеком не смотрится.
- Но Кабарджина ниже Майли.
- Зато стоит отдельно и красивая…
- А народ?
- Народ ко всему привык. Все меняют фамилии… У всех, как в тюрьме, кликухи… Почему горе нельзя?! Будет и у Кабарджины партийная кличка - Лаврентий.
…Через год тот же уполномоченный приказал ему сбросить этот бюст с вершины. Леван долго ждал. Не выполнял приказа. Мечтал – вот вернётся власть к Лаврентию, спросит он: где мой бронзовый бюст? А Леван, с гордостью: Я сохранил его, вот он, Лаврентий Павлович. И все будут радоваться и удивляться его верности и сообразительности… И орден дадут… И деньги…
Но Берию расстреляли. Пришлось сдать идола в пункт приёма цветного металла…

Так может быть и твой кумир,
Через решётки золотые,
Падёт и насмешит весь мир…

…В гору не побежишь. В гору любой человек идёт медленно. На то и гора.
- Ты ведь знаешь, что моя жена не мохевка.
- Да, вижу. По лицу и фигуре - она имеретинка.
- Ты хочешь узнать, как я женился на имеретинке?.. Да вот так и женился… Сначала увидел её во сне… А потом, через год, - на рынке в Тбилиси. Она привезла кур, а я баранов. Смотрю - та самая, что во сне вижу… Подошел, говорю ей: - Ты? А она: - Я. А тебе-то что?.. - Я тебя во сне видел…- А я тебя в гробу, в белых тапочках… - Он хрипло рассмеялся. Шёл, хмыкая… - Четверо сыновей уже… На твою свадьбу её позови… Лучше её никто хинкали не готовит… Её на все свадьбы приглашают…
До метеостанции они больше не разговаривали – шли, потели, и каждый о своём думал…
- Не нравится мне этот ветер. Слишком тёплый, - наконец, сказал Леван.
Было действительно тепло. Тепло и тихо. Звёзды пульсировали.
А Скалолаз думал – сочинил Леван эту историю из своего детства или правда - хотел постучать палкой в небо? Может, сначала сочинил, а потом и сам поверил? Так ведь бывает… А, может, и правда, всё так и было – и сон и явь. Но четверо сыновей - это точно, сам видел.

На метеостанции часть народа уже спала, но были и такие, возбуждённые необычной обстановкой, что не могли уснуть.
- Спать! Спать! Спать! - уговаривал Скалолаз бессонных.
Он вышел наружу по нужде. Погода совсем испортилась.
Он были в самой середине облака. Шёл снег. Невдалеке появился золотистый шар, медленно проплыл мимо Скалолаза….
Скалолаз подумал, что это и есть шаровая молния. Шёл снег. Похмелья словно не было. На сердце было легко и спокойно.
Скалолаз прошёл немного по склону, чтобы увидеть пещеру Бетлеми. Её не было видно из-за снега. Но он знал - там чёрная дыра в горе. Из неё свисает железная цепь, по которой Праведник поднимался в пещеру. Там каменный топчан. Каменный стул. И каменный подсвечник. Праведник был близок к Господу - Библия, которую он читал, держалась на солнечном луче. Однажды, в непогоду он услыхал чьи-то стоны. Молоденькая Пастушка искала своего Ягнёночка и заблудилась. Она замерзала, и сердобольный угодник Божий спустился к ней и приютил на ночь. Чтобы она не умерла от переохлаждения, он разрешил ей лечь рядом с ним. Он спас её, но поутру, когда она ушла, а он попытался водрузить Библию на солнечный луч, Великая Книга упала… Он не стал святым, но род его продолжился, не пресёкся, потому что через девять месяцев Пастушка родила мальчика. А может быть даже двух или трёх. Он об этом так и не узнал, потому что непрестанно читал молитвы, держа тяжёлую Книгу на руках, пока не умер от старости и переохлаждения. Когда не было солнца, он вспоминал Пастушку и молился о ней… И умер с улыбкой, веря что её послал не лукавый, а сам Господь. И благодарил Его за щедрость. Хотя это была всего одна ночь…
Скалолаз услышал, как хлопнула дверь. Он хотел, чтобы это была Русико, он хотел рассказать ей эту историю, но увидел Левана.
- Плохую сводку прислали, Скалолаз. Циклон. Надолго…
- Да уж на три дня точно.
- Там одной девушке плохо с сердцем. Пойди, помоги ей.


Девушка сняла очки и оказалась очень милой.
Скалолаз хорошо помнил, что перед лечением нужно вымыть руки и прочитать молитву, не формально, а как говорят в народе, «со слезой». Нужно очень пожалеть человека. Как мать жалеет своего ребёнка.
- Вы откуда?
- Из консерватории.
- Пианистка?
- Нет, дирижёр…
- Снимите свитер… Давление мерили?
- Сто восемьдесят на сто десять…
- Расслабьтесь…

Он стал делать пассы вдоль позвоночника, не касаясь её спины. Потом - лицо. Он сдавливал её голову, будто пробовал арбуз на спелость. Контакт удался. Теперь следовало воздействовать на сердце. Он почувствовал под рукой её грудь. Она была живая, упругая, и радовалась прикосновению его руки, но он был так занят лечением, что мужское, загнанное вглубь, лишь глухо откликнулось. Словно язык колокола качнулся и ударил под рёбрами.
Полузакрыв глаза, он молился об исцелении, просил помощи у Бога.
Рука же продолжала производить свои незамысловатые движения, и незаметно переходила границы дозволенного.
Он посмотрел на её лицо и подумал, что если потеряет над собой контроль, смутится или улыбнётся, получит по физиономии.
Она смотрела на него удивлённо. Но ей явно было лучше, может быть, даже ей было хорошо.
- Вам лучше?
- Да. Мне никогда не было так хорошо.
Наверняка где-то страдает мужчина, который готов лечить её так всю жизнь, подумал Скалолаз.
Скрипнула дверь. В полумраке ему почудилось, что это Русико.
Если бы он прервал лечение, девушка расценила его метафизические пассы уже не как мужскую вольность, которую она готова была понять и простить, но как насмешку, издевательство над её женственностью, что не прощаемо и требовало отмщения, с привлечением братьев, дядьёв и всех родственников… Ему, может быть, придётся бежать из Грузии. Но куда убежишь от оскорбленной женщины?!..
- Сколько там ещё человек? - спросил Скалолаз.
- Вроде четверо.
- Скажите, чтобы входил следующий.
Девушка – дирижер ушла озадаченная.
За дверью стояло уже не четверо, а пять желающих воспользоваться помощью Скалолаза. Будущий дирижер заметила в полутьме коридора красивую рыжеволосую девушку в шерстяном лыжном костюме, явно заграничном. Они обменялись взглядами, призванными отметить начало знакомства.
Ты мне симпатична.
И ты тоже мне нравишься.
Русико толкнула дверь и вошла в комнату.
Скалолаз ожидал упрёков или, что ещё хуже, насмешливого молчания, но она непринуждённо села на стоящий посреди комнаты стул.
- Меня тоже полечи.
- Что с тобой?
- Голова кружится.
- Расслабься.
Он закрыл глаза и мысленно произнёс первые слова молитвы. Но они, эти магические слова, звучали, будто их произносил кто-то другой - чистый и благочестивый, не имевший отношения к сиюминутному Скалолазу, каждая клеточка которого, и вся его телесная сущность, безгласно притягивала Русико и сама притягивалась ею.
- Тебе холодно? У тебя опять стучат зубы.
- Нет, я в порядке, это у тебя стучат зубы…
Он попробовал было провести кончиками пальцев по её лбу и щекам, но она перехватила руку, прижала её к своим губам.
Да, наконец, - подумал Скалолаз.
Он предпринял попытку закрыть дверь ножкой стула, но у двери не оказалось ручки.
Нет, видимо не сегодня.
Он приблизил своё лицо к её лицу и сказал мрачно:
- У стула была ножка, но у двери не было ручки, - эти сочетания слов почему-то развеселили его. - Вот и начало, и конец сказки... Но скажи мне честно, тебе не кажется, что я ненормальный? Или у тебя есть на этот счёт свои подозрения? Только честно...
- С чего это ты вдруг?
- Мне важно знать… Я не кажусь тебе иногда немного того? Не кажусь ли я тебе…
Она смотрела на него, озадаченно улыбаясь.
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что я спросил тебя об этом.
- Из кокетства?
- Нет… я серьёзно…
- Но почему?
- Когда я остаюсь один и слышу музыку, я танцую…
- Что же в этом странного?
- Однажды на леднике танцевал… Целый час… Когда остался один… Один инструктор подсмотрел и сказал, что я сошел с ума… И мама тоже так считает… Если она права, я не имею права заводить семью... Иметь детей… Я даже думал, не лучше ли мне уехать из Грузии... Чтобы не искушать судьбу… Я так хочу, чтобы у нас с тобой были дети.
- Замолчи! Я бы убила тебя… или себя… Если бы ты сбежал… Не говори больше ничего. Упокойся, ты нормальный… Я тоже люблю танцевать, когда остаюсь одна…
- У меня только одно достоинство, а может быть один из моих недостатков - мне интересны люди…
- Ты нормальный…
- Тогда… стань моей женой.
- Зачем тебе жениться на мне?! Я некрасивая…
Он понимал, что не всерьез это она говорит, но закричал:
- Красивая!
- Это тебе кажется… Я в старости стану похожа на крокодила.
- Ты красивая!
- Смотри, какие зубищи!
- Ты красивая!
- Я, наверное, похожа на крашенную китаянку… Но у них ведь нет рыжих…
- Да, рыжими были гунны. А китайцы убивали своих светловолосых и стали все одной масти – чёрной... Сколько там ещё?
- Где?
- За дверью… сколько ещё больных...
- Четверо… Я не знала, что ты врач.
- Я не врач, я колдун…
- Что же нам делать?
- Пойдём, походим на морозе. Может быть, успокоимся. Тебе смешно да?
- А ты думаешь - грустно?
Ещё когда он увидел Русико в первый раз, ему показалось её лицо разительным, но чужим, и сразу возникло нестерпимое желание увидеть, разглядеть, что там скрывается за этой маской, какое истинное лицо там… ведь что-то притягивает его, привораживает. Не так просто всё. И чем дальше от ответа он находился, тем более ему желалось поскорее разрешить эту задачу, разгадать это лицо.

- Где ты? – спросила она.
- Далеко…
- Я вижу, и мне это не нравится… - сказала она серьёзно.
Шёл дождь. Казбека не было видно, а монастырь размыто чернел в тумане. Ущелье напоминало смятую солдатскую шинель, по которой ползали вши.
Бежевый «Опель», по кличке «Победа», стоял на обочине Военно-Грузинской дороги.
Борис Ксаверьев заскучал в городе без друзей и рванул через перевал на север, чтобы встретить Русико и Скалолаза после восхождения, и на обратном пути быть с ними - острить, кокетничать, читать стихи…
Когда подходила колонна альпинистов, он стоял под ярким японским зонтиком у трактира, и Скалолаз подумал, как плохо вписывается его новый приятель в горный пейзаж. Наверное, и на морском берегу он тоже не смотрелся бы. Только среди европейских домов. Или на фоне книжных шкафов. Типичный горожанин. Наверное, он никогда не был незаметным в толпе, не сливался с нею. Всегда в противовес. С азиатами - европеец, с европейцами - русский. И Скалолаз с неодобрением подумал про себя, что сам он, как хамелеон, менял окраску в зависимости от людей, с которыми сводила судьба. Глаза его то сужались, когда он заходил в юрту монгола, то широко раскрывались, меняли выражение при разговоре с грузинами... Ему нравилось исполнять чужие обычаи. Он чувствовал, что так надо, что это правильно и справедливо. Он никогда не лез в чужой монастырь со своим уставом. Обо всём этом он успел подумать, подходя к Борису.
Всё с той же улыбкой, предлагающей лёгкие и необязательные, ироничные отношения, Борис достал из багажника свёрнутую из газет трубку и стал развёртывать её с загадочным видом. Он ждал, какое впечатление произведут его манипуляции. С каждым новым слоем трубка делалась всё более мокрой. Борис отрывал серые хлопья и театральным жестом бросал их в Терек. Наконец, перед глазами Скалолаза и Русико предстала тёмно-жёлтая роза, небольшая и крепкая, ещё не раскрывшаяся. На длинном стебле. Из-под плотной зелёной кожи лезли многочисленные чёрные шипы.
Борис, дрожа от внутреннего смеха, вручил розу Русико.
- Я буду звать тебя Рыська… Красная Рысь… Отныне ты не Русико. Ты - Рыська.
Борис ликовал. Казалось, дарить для него было не менее приятно, чем другим получать его подарки…
Русико схватила розу порывисто, по-зверушечьи, и, наколовшись, выпустила из рук. Скалолаз успел перехватить её на лету и тоже почувствовал укол, но не подал вида, держал, улыбаясь, ожидая пока она облизывала кровоточащую ранку на пальце.
Невдалеке выстроились четыре грузовика. Мокрых студентов усаживали на пол кузова и накрывали брезентом.
Скалолаз принял короткий взгляд девушки - дирижера, которую он лечил давеча от сердечного недомогания. Некоторый оттенок не упрёка, но сожаления уловил он в её взгляде.
Ему стало неловко. Он представил, как будет она трястись на полу кузова вместе со всеми. В промокшей одежде. Он вообще считал, что человек должен думать обо всех других людях. Но обо всех как-то не получалось, и он обычно выключал эти заботы обо всех и старался помочь тем, кто был ему интересен и дорог.
- У тебя найдётся местечко ещё для одного человека?
- Конечно, - ответил Борис.
- Как же её зовут? - пытался вспомнить Скалолаз, подходя к грузовику. – Как её зовут? Она не сказала тогда своего имени. Дирижер… И всё…
- Нателла! – крикнул кто-то, и она обернулась.
Нателла! Значит, Нателла. Светлячок… Светлая…
- Подождите немного, я заскочу в магазин, куплю немного колбасы, - попросил Скалолаз.
- Зачем тебе эта вонючая колбаса? У меня всё есть.
- Для собак. Там на Крестовом… Я очень быстро… Может быть у нас будет попутчица…
Он вернулся с темноволосой девушкой.
- Её зовут Нателла. Она поедет с нами. Не возражаете?

…Борис предложил Нателле сесть рядом с ним, впереди, но она хотела сидеть рядом со Скалолазом и Русико, пусть даже в тесноте, втроём, на заднем сиденье, но рядом с ними.
Борис, как всегда, был бледен. Нателла – смугла. А лицо Русико не выдержало укусов горного солнца - пылало, и на щеках обозначились места, где вскоре должны были всплыть волдыри.
У Скалолаза тоже горели нос и губы. Его кожа никак не могла привыкнуть к этому жёсткому ультрафиолету.
В тёмных жестких волосах Нателлы он разглядел несколько седых волос.
- Откуда они? - подумал Скалолаз. - Неудачная любовь? Физиология? Семейные неприятности?..
Он вспомнил, как у него самого появились первые седые волосы.
…………………………………………………………….

- Как вы, русские, можете существовать, я не говорю – жить, как вы можете существовать на свете после того, как убили своего царя?! Царь ведь это – символ народа… - Лицо Нателлы выражало такое горячее возмущение, как будто именно Борис и Скалолаз совершили это злодеяние - расстреляли Николая Второго. И произошло это не тридцать один год назад, а вчера.
- Конечно, его по-человечески жалко, - пытался объясниться Борис. - Но во-первых, его убили задолго до нашего рождения… К тому же… Царей всегда убивали… И англичане, и французы… Эфиопы… Пожалуй, только норвеги не убивали своих королей… Это очень опасная работа – быть царём… Я не хотел бы…
- У нас разное отношение к власти, - сказал Скалолаз. - Один мой товарищ, сван, проник ночью в пещерный храм Вардзия, чтобы поцеловать царицу Тамар… Лез по скалам, едва не погиб, но поцеловал фреску в плечо. Не представляю, чтобы кто-то из русских, даже сильно выпив, полез бы со своими поцелуями на памятник Екатерине. Или к Петру… Ужо тебе! Вот наше отношение…
Русико была задумчива. Держала розу, касаясь её обожженными губами.
Борис остановил машину на перевале у каменного креста. Они вышли, чтобы размяться. Старались все вместе укрыться под одним зонтом, но это была невыполнимая затея, и Скалолаз вышел из-под укрытия и стоял один - незащищённый под небесными струями. Слизывал с губ солоноватые холодные капли.
На мгновение в тучах открылась ярко голубая скважина, и в эту скважину упруго вошел, соединяя небо и землю, столб солнечного света. Дорога Мёртвых, так называют его грузины.
Наверное, умер кто-то, подумал Скалолаз, и в который раз удивился, что на земле в одну секунду рожаются и умирают одновременно миллионы человек.
- С победой тебя, Вепхи -Тигр.
- И тебя с победой. Но Тигр дома. А я – Датви -Медведь, брат Тигра.
Грузинское «гамарджобат» равноценно русскому «здравствуй», но дословно - «С победой тебя!» Или скорее«Победы тебе!»
Мокрые овцы преградили дорогу и за бежевым Оппелем уже выстроилось несколько грузовиков и рейсовый автобус.

Борис обернулся к северу и продекламировал:

Прощай немытая Россия.
Страна рабов, страна господ.
И вы, мудилы голубые,
И ты покорный им народ.
Быть может за грядой Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей…

Девушки не поняли популярного русского слова.
Овцы освободили дорогу. Начались бесконечные повороты. Становилось теплее. Казалось, что, ушедшее было, лето возвращается.
Борис, передал Скалолазу бутылку коньяка.
- Держи Твой любимый Греми.
Скалолаз предложил по первому глотку спутницам.
Нателла отказалась. Русудан отхлебнула немного.
- Не пей на голодный желудок, - посоветовала она, возвращая бутылку.
- Хороший коньяк пьют только на голодный желудок! - ответил он.
Бутылка пустела.
Скалолаз положил руку на плечо Нателлы. Плечо не дрогнуло и не отстранилось. Рука продвинулась дальше, и пальцы коснулись шеи. Она была горячей. Как узнал он потом, у неё от рождения нормальной температурой были тридцать семь и пять. Как у собаки…
С такой и на леднике не замёрзнешь, – подумал он.
Нателла негромко наскуливала мотив главной темы Третьего концерта Рахманинова.
Он хотел убрать руку, но рука не подчинялась.
Девушка смотрела вперед поверх дороги и теперь насвистывала тему из Второго концерта.
- Вы любите футбол? – вдруг спросила она Скалолаза.
- Раньше любил. Когда Пайчадзе играл. А теперь редко хожу…
- Я хочу пригласить вас в нашу компанию. Мой брат играет в «Динамо». У нас собираются интересные люди.
- О да, конечно, - солгал он. - Я никогда не был в компании мастеров «Динамо». Он тоже дирижер?
- Нет, он учится на биологическом… В ТГУ…
Русико мельком взглянула на них. Лицо её было немного растерянным. Но она сумела вернуть себе прежние глаза. Она верила ему. Любила так сильно, что почти не ревновала. Но, конечно, лучше бы этого всего не было.
- Он меня любит, - рассуждала она, - не её. Даже сравнивать не с чем. Если бы мы с ней были равны, я тогда, быть может, и ревновала, или вообще больше не захотела его видеть. Но мы с ней не на равных. Она не соперница мне. То, что между нами, выше этого. Наверное, он… Да, он лечит её… Конечно, такой необычный человек, он многим нравится, и эта сцена ничего не значит. Он такой, какой есть. Может быть, он проверяет меня на доверие?.. Может, причина в нелепостях последних дней? Может, эта роза виновата? Может, в ней причина? Прости меня, роза!
Русико приподнялась с заднего сидения, подалась вперед и поцеловала Бориса в шею. Хотела в щёку, но так получилось от неровностей дороги и оттого, что Борис инстинктивно прянул немного в сторону. Так получилось. Он улыбнулся от этого неожиданного проявления чувств, а Скалолаз воскликнул удивлённо:
- С чего ты это?
- Я была влюблена в детстве… Первая любовь…
- Ну и что?
- Он был похож на вас, Борис.
Борис ликовал. Глаза его смеялись. Он был счастлив.
- На меня?
- Да, на вас. Отец был потрясён, когда вы впервые пришли к нам. Ведь мертвецы не встают из гроба.
- Он что?.. Умер?..
- Его повесили…
Все вдруг замолчали, и никто не решался спросить, за что повесили человека, похожего на Бориса.
- Да… Он работал на немцев. … У него были белые глаза…
- Что? - спросила Нателла.
- Когда его сняли… глаза были… - Русико не договорила. Она опустила боковое стекло, поцеловала розу и выкинула её на дорогу.
Скалолаз убрал руку с плеча Нателлы и оглянулся, но ничего не увидел.
Они тосковали по свободе и открытости. По отношениям без принуждения и долга, только по любви… Без лукавства. По доверию и свободе. Они готовы были на любые жертвы, лишь бы не подвергать опасности свою свободу…
Борис и бровью не повёл. Будто ничего не случилось.
Они проезжали по тем же местам, но всё было по - другому. Скалолаз пытался возродить внутри себя ощущение тихого ликования, того праздника, которое он испытал два дня назад, когда Русико ехала с ним на попутках в сторону Казбека, но ощущение это было почему-то недоступно.
Борис молчал. Он всматривался в дорогу и улыбался.
Его губы выразительны как…собачий хвост, - подумал Скалолаз. Сейчас улыбка Бориса говорит: я одинок, но и ты со своей любовью тоже одинок, и Рыська, и Нателла. Все мы обречены на одиночество. И надежда, что можно нарушить его, так же безосновательна, как миф о бессмертии души, о жизни после смерти.
Эта улыбка Бориса, приглашающая к ироничному лёгкому общению, когда всё легко, всё нипочём, всё возможно, почему-то сегодня особенно раздражала Скалолаза, но он объяснил себе это раздражение событиями минувших дней.
…Ты слишком много выпил коньяку и теперь ведёшь себя, как пьяный солдат в самоволке. Не ожидал… Хороший стиль - это воспитанность и лёгкость. И чуть-чуть холодноватого цинизма. А в тебе нет ни лёгкости, ни воспитания… В тебе что-то неприятно тяжёлое…
…Да, я согласен с тобой, - отвечал Скалолаз, - я невоспитан, не люблю есть вилкой, ем, как азиат, руками. Но я люблю вас всех. И мне с вами хорошо…
Скалолаз задремал. Да, ему действительно было хорошо. Но не так хорошо, как он хотел, и потому одновременно нехорошо и беспокойно… Это был чужой праздник по чужому замыслу.
Засыпая, он подумал, что такие нестойкие люди, как он, легко принимают чужой стиль, делаются похожими на тех, с кем общаются, невольно заражаются чужими болезнями, а потом отторгаются чуть ли не в ненависти и уходят. Он вспомнил, как в трамвае обратил внимание на двух влюблённых. Но они были так поглощены друг другом, что не замечали его взглядов. Парень вышел на остановке. Осталась девушка. И когда Скалолаз, проводив взглядом молодого человека, обернулся к ней, это была совершенно другая девушка - не хуже, не лучше – но другая. Даже черты лица обрели иную гармонию.
…Я – это ведь не только я, но – зеркало, отражающее других. Не всех и не всегда любимых… Не знаю, по какому принципу, но не из корысти, даже не из любви…
Он представил вдруг, что Нателла - его жена, и у них два сына – Теймураз и Цотне. Нателла стоит на пороге и зовёт ребят: «Темо! Темо! Цотне! Обедать!» А они не хотят и продолжают играть в футбол…
Начинался сон… Начинался бред… Скалолаз стоял на берегу реки. Другого берега у этой реки не было. Да и не река это была вовсе, а движущееся, подобно реке, море облаков, за которым высились горы… Но он знал, что это не горы, а всего лишь облака.
…………………………………………………………..

Краснощёкая Ламара не могла сдержать смеха. Она приехала на работу в Тбилиси из глухого осетинского села и никогда не видела голых, да к тому же дёргающихся мужчин. Это было смешно, как заикание.
Она решительно вытаскивала из-под Темура мокрые простыни, переворачивала его, и смеялась, смеялась, смеялась, удивляясь нелепости мужского телесного устройства.
Темур подумал тоскливо, что обречён на мучительную смерть. Ему не было стыдно своей наготы. Ему хотелось пить, но спазмы в горле выталкивали воду наружу, а судороги корёжили тело. Его поразил тетанус, столбняк по-простому. Операцию сделали блестяще, а сыворотку противостолбнячную забыли вкатать.
Друзья и родственники собрали деньги и послали своего человека в Москву, чтобы он привёз какое-то заграничное снадобье, усмиряющее тетанус. Оно оказалось не только дорогим, но к тому же просроченным.
Теперь Темура корёжило ещё и от этого просроченного лекарства.
Кто-то из друзей вспомнил, что в городе живёт русский Полковник, который «лечит руками». Это была последняя надежда.
Но Полковника срочно вызвали в Москву, чтобы вылечить от заикания известного придворного поэта.
Улетая, Полковник посоветовал родственникам Темура разыскать своего ученика, по имени Скалолаз...

Скалолаз увидел на белой подушке некое подобие человека. Лицо было пухлым и тёмным от гематом, собственно, одна сплошная гематома, большой синяк с глазами.
Темур был в бреду и посчитал появление Скалолаза продолжением бреда. А Скалолаз не узнал его, но пожалел до слёз и молился – просил Господа помочь этому парню. Он смутно представлял себе Бога, но в трудные минуты привык обращаться к Нему.
Через полчаса лёгкое покалывание в пальцах, сообщило - контакт с больным установлен. Судороги стали мягче и вскоре прекратились.
Скалолаз в изнеможении сел на белый больничный табурет.
Полковник учил его при лечении не напрягаться, не отдавать своих сил, но быть проводником других более мощных и добрых энергий, которыми насыщены и вода, и воздух, и твердь земная. Однако Скалолазу больше нравилось отдавать, подключаться к больному, настраивать его организм на свою волну, наполнять его своей силой.
…Он хотел остаться в палате на ночь, но подружка Темура Вика сказала, что это её дело - дежурить у постели любимого.
- Постой, ты назвала его Темуром. Это Темур Герсамия?
- Да. Ты его знаешь?
- Мы встретились с ним однажды… на Казбеке.
- Так ты и есть тот самый Скалолаз? Он рассказывал о тебе.
Она предложила Скалолазу отвезти его домой на своём харлее.
С грохотом они понеслись из новостроек северной части города в древний Авлабар. Они взлетали на крутые, мощёные булыжником, подъёмы, проваливались в узкие улочки и снова неслись по проспектам. Обгоняли такси и частные машины.
Гаишники их не задерживали, а некоторые даже брали под козырёк.
На перекрёстке путь им преградил чёрный фургон. В кабине, рядом с шофером, Скалолаз увидел толстенького человечка в сером костюме и котелке. Он мягко улыбнулся, встретившись взглядом со Скалолазом.
- Ты знаешь, кто это? – спросила Вика.
- Вроде… это живодёр, ловит бездомных животных…
- Да… Но чаще - людей…- с каким-то тайным значением сказала Вика. - Давай, заедем ко мне, - предложила вдруг она. – Ты ведь не торопишься… Я так редко вижу сына. Всё время в больнице…
Кирпичная ограда скрывала небольшой особняк среди современных домов. Три смоковницы, яблонька и слива. Несколько грядок.
Навстречу вышла улыбчивая доброжелательная полька с большим зобом, почему-то выросшим справа. Такие же тёмные весёлые глаза, как у Вики. Мать.
- Ты зайдёшь?
- Зайду.
Скалолаз увидел темноглазого малыша, похожего на Темура.
- Это его сын?
- Мой!
- Почему он не женится на тебе?
- Я дочь «врага народа». – Она говорила это, счастливо улыбаясь, будто «я дочь Героя Советского Союза».
– Вот мой дед, – мрачно сказал мальчик.
Он внимательно рассматривал Скалолаза.
Со стены смотрел пожилой джентльмен, похожий на Жуль Верна.
- Он дружил с Лениным, когда тот жил в Швейцарии…- пояснила Вика. - А в тридцать седьмом его расстреляли. Мне было тогда три года… Мы, поляки… Мы всегда лезем в самое пекло… – В её голосе была гордость, может быть даже гонор. – Нам нечего терять. Чуть что, нас в первую очередь – к стенке. Мы всегда проигрываем. (Она заметила, что Скалолаз рассматривает фотографии, прикреплённые к стене кнопками). И никогда не сдаёмся… Это я – маленькая... В детстве была беленькой…
Перед ним стояла темноглазая, смуглая, красивая женщина. Смелая женщина.
Наверное её предки с юга Польши, - подумал Скалолаз. - Люди повторяют в своей жизни не только историю предков, но все повороты жизни своего народа. Вероятно, когда-то к польской крови присоединилась мощная восточная кровь… Может быть, турки или татары…
Ему рассказывали знакомые поляки, что в начальной школе в Силезии трудно отличить польских детей от немецких, но к концу обучения волосы поляков темнели, а характер становился задиристым и агрессивным. А немцы оставались рассудительными и спокойными блондинами.
Малыш был темноволосым и чем-то неуловимо похож на Темура. На смуглой коже у виска было несколько белых пятнышек.
Витилиго, - догадался Скалолаз, - читал, но вижу впервые.
- Так, значит, это его сын…
- Да, разве не видно?
- Как его зовут?
- Степан.
- Стефан?
- Нет, Степан.
- В честь Степана Фолтина, альпиниста?
- Да… А ты с ним знаком?
Степан был старше Скалолаза года на два. Тоже русский и тоже альпинист. Они частенько виделись в Альпийском клубе и вроде бы с симпатией относились друг к другу. Но до дружбы не доходило.
Скалолаз однажды был на лекции Степана в Университете, ничего не понял, но выходил на улицу в каком-то приподнятом, восторженном настроении.
- Нет, он не был моим любовником, - сказала Вика, сощурив глаза и улыбаясь. – Ты ведь об этом подумал. Да?.. Просто… я хочу, чтобы мой сын был похож на него… Ну, поехали.
С ней было легко. Никаких китайских церемоний.
Он держал её за талию, а она чувствовала его руку грудью. Она вообще воспринимала мужчин грудью и другим не менее укромным, но не более защищённым местом. Она ощущала мир с улыбкой даже в своём непрочном положении «дочери врага народа». Будь что будет! Нас всегда предают…
Она кончила техникум физкультуры. Много читала, любила ходить в кино. Но она была дочерью «врага народа» (с ума сойти, целого народа!), и это надо было искупать. С Темуром жила, потому что он так хотел, а ей было удобно, к тому же - умён и даже остроумен. Она знала, что его родители никогда не согласятся на их брак. К тому же Темур не думал серьёзно о семье… Иногда он мечтал, что встретит американку – красавицу, дочь миллионера, чтобы увезла его в мир роскошных автомобилей и небоскрёбов. При всём при том он был умный и начитанный парень – и главное – патриот, враг русской империи, во главе которой стоял грузин.
Вика смотрела на Скалолаза с улыбкой восхищения, как лыжник смотрит сверху вниз на красивый снежный склон, по которому, может быть, предстоит радостный спуск. Это была очень специфическая, присущая только ей, улыбка.
- Скоро и меня арестуют.
- Откуда ты знаешь?
- Меня предупредили... Мой друг… Ну ладно. Моё дело тоже предупредить… тебя… Мы все предупреждаем друг друга об опасных людях…
- А меня не боишься?…
- Тебя не боюсь… Мы все выручаем друг друга. Степана возьмут мои друзья – грузины. Ты ведь знаешь Лексо Андроникашвили. Все думают, что он грузин, а он немец… русский немец… Сын писателя… Во многих грузинских семьях растут дети русских аристократов, князей… репрессированных, расстрелянных, которых там, у вас, ждала бы смерть или перевоспитание… Представляешь, оказывается, Берия придумал такую теорию, что дети «врагов народа», достигнув зрелости, тоже становятся «врагами народа». Они захотят отомстить за своих отцов и матерей, и потому через двадцать лет обязательно нужно проводить прополку... Сажать… Расстреливать… Ссылать… Да, я видела тебя с Борисом Ксаверьевым…
- Ты и его знаешь?
- Будь с ним осторожен…
- Он мой друг…
- Моё дело предупредить… Здесь каждый второй - стукач.
- Нет… Не верю…
- Ты мне нравишься. Но нельзя же быть таким простодушным!
Она засмеялась и поцеловала его в щёку.
- …Милый, простодушный… Блаженный… Ну, ладно…
Скалолаз подумал, что, возможно, их пути пересекутся где-то в будущем. Обычно ощущения не обманывали его, а если всё же пути не пересекались, он думал - вся жизнь ещё впереди и предчувствие сбудется, ещё есть время.
Улыбок так же много, как и людей, - подумал он, - у каждого своя улыбка. Люди прекрасны, если умеют так улыбаться!.. Но она неспроста поцеловала меня… Она уже в мыслях своих со мной…
……………………………………………………..

…Скалолаз позвонил Русико из автомата. Она просила его не приходить, пока не пройдут солнечные ожоги на её лице.
Он заметил на стенке кабины чёрные пятнышки. Он уже знал, что со временем на воздухе кровь теряет свой алый цвет и становится чёрной. Он вспомнил – это была та самая кабина. Отсюда четыре года назад звонил человек с перерезанным горлом.
Мухи давно слизали ту кровь.
Видимо, отсюда часто звонят люди с перерезанным горлом, - подумал он …
……………………………………………………………..

Князь Нико и Скалолаз сидели в десятом ряду партера.
- Ну, даёшь, старый кобель! – улыбнулся Скалолаз.
Вроде бы и лысина та же, и усы, и борода, и нос. Но глаза!
Дедушка Нико помолодел лет на двадцать. Это был другой человек - льстивый, униженный и одновременно унижающий. Без любви, без страдания - только жажда обладания, любовный голод. В атаку! Вперёд!
Концертный зал замирал от счастья, проваливался то в рай, то в ад, а по окончании каждого номера его стены дрожали от аплодисментов и криков «браво!», и слышны были отдельные выкрики «Жизнь – за ночь с тобой!»
Она была женщина - горячая, зажигательная женщина, а не музыкальная шкатулка. Она была воплощением чувственности, и, может быть, одна она не боялись проявлять эту чувственность, здесь, на Кавказе, где тысячи мужчин готовы были разорвать её на куски.
Скалолаз вспомнил, как однажды Русико надела привезённую из Парижа нейлоновую кофточку, и старухи плевали ей вслед, потому что сквозь нейлон были видны её бледные, покрытые веснушками плечи, и спина, и бретельки её бюстгальтера чернели, нагло врезаясь в молочно-кремовую кожу. Это было жалко и чувственно одновременно, и вызывало лютую ненависть старых грузинок и чувственную агрессивность мужчин.
Русико запрятала кофточку в шкаф и больше никогда не надевала её…
Скалолазу заезжая дива не показалась привлекательной.
Психоз толпы, - подумал он. – Азарт аукциона… если все хотят, то почему не я? Кто добьётся её - лучший из всех… Разве не так? Может быть, это и есть настоящее, первобытное, неизвращённое отношение к женщине?.. Аукцион…
Князь воздел руки к небу.
Его старческий баритон присоединился к рёву толпы.
Жизнь за ночь с тобой!
Жизнь - за ночь с тобой!
- Слушай, сынок, - закричал князь в ухо Скалолазу. – Выручи. Сходи побыстрее к моему цветочнику и возьми у него корзину роз.
- У меня нет денег, батоно Нико.
- Скажи - в кредит... Мои золотые часы... - Он достал старинные часы на массивной цепочке. - В залог.
- Не успею.
- Возьми такси. Вот, десять рублей.

Цветочник Бесо жил на окраине Тбилиси в крохотном домике при своей оранжерее. Приняв заказ, он, не спеша, прошёл по узеньким терраскам своего парника, оставляя после себя пустые полки и обрезанные стебли.
Скалолаз едва успел. Певица выходила в последний раз на «бис». Молодёжь пришла в такой экстаз, что бросала на сцену часы и золотые браслеты.
Князь протискивался к сцене, работая локтями не хуже молодого.
Он преподнёс певице корзину роз и получил разрешение посетить её в гостинице.
Завтра, после концерта.

Батоно Нико всерьёз готовился к этой встрече.
Достал свой фрак. Долго и придирчиво рассматривал его.
Попросил мать Скалолаза проветрить и отгладить.
Но оказалось, что дорогая ткань побита молью.
Мария Николаевна предложила заштопать дырочки, но князь выкинул фрак за окно в Куру и надел серый, грубой вязки, свитер, делавший его похожим на Хемингуэя.
Он остался доволен своим видом, потому что обожал американца и считал его самым мужским писателем.
Другие, - говорил он, - только ставили галочку в анкетах - пол «М», а на самом деле писали по-женски…
Он полагал, что должен приготовить к свиданию любовные стихи.
Может быть, они станут песней, - мечтал князь, - которую она будет петь, когда его, дедушки Нико, уже не будет на этом свете.
Князь Нико родился под знаком Водолея, и ему нравилось всё, что он делал.
Он растрогался и склонился задумчиво над белым листом.
… Ты знаешь, как воркуют голуби? – прошептал он и тут же зафиксировал свой вопрос чётким дореволюционным почерком.
Вздохнул и зачеркнул написанное.
…Ты- глоток вина в пустыне…
Больше ничегошеньки не мог придумать.
… Твои руки, твои груди мутят голову мою…
Нет, и это не годилось, напоминало вирши шестиклассника Зазы Хускивадзе, с которым Нико сидел за одной партой полвека назад.
Князь прослезился. Выпил для вдохновения стакан саперави и продолжал.
… Умираю от любви…
И этот листок разделил участь первого.
Князь высунулся в окно и закричал громко:
- Скалолаз! Скалолаз!
- Что случилось, батоно Нико?
- Иди скорее сюда! Спустись с неба, сынок. Мне вино привезли из деревни мои крестьяне!
Вино князь держал в старинных бутылках изумрудно- зелёного цвета. В них входило больше литра и назывались они – кварты.
- Садись, сынок. Я подумал, что за радость пить одному?!
- Что ж… Дай нам Бог не в последний!
- Она прекрасна…
- Кто?
- А как ты думаешь, о ком я ещё могу говорить сегодня?
- Понял.
- Она прекрасна. Ты не понимаешь. У тебя ведь не было любовницы- еврейки? Ну вот, то- то же.
Князь вновь наполнил стаканы, и некоторое время они пили молча.
- Закусывай… Бери орехи… Бери джонджоли… Она мне назначила свиданье.
- Да ну! - вроде бы удивился Скалолаз, хотя князь говорил ему это уже по крайней мере раза три. - Вы неотразимы!
- Сегодня вечером… Вот её автограф. – Князь понюхал розовый листок. – Французские духи! – Поцеловал его. - Я сегодня сходил на рынок и купил самые лучшие фрукты, что были там… Дары нашей земли. Отнесу ей. (Из корзины, окружённая роскошными гроздьями чёрного и жёлтого винограда, торчала дыня.) Вах! Как грудь китаянки! Никак стихи не могу придумать для неё. Надо ведь по-русски…
- А вы по-грузински.
- И по-грузински ничего не идёт в голову. Смотрю на этот белый лист - и ни одной рифмы. Подожди… Вот…
«Цветок… колючий расцвёл в моём сердце…
Я много влюблялся - впервые люблю».
- Нет, батоно Нико, попробуйте так
Цветок колючий расцвёл в моём сердце.
Я часто влюблялся, люблю впервые.
Целую кудри твои золотые.
Сгораю от жгучего красного перца
Моей любви…

- Тебе только бы смеяться над стариком… Сам придумаю…
Он старательно выписывал красивые грузинские буквы, зачёркивал и переписывал снова. Отпивал вино из стакана и задумчиво наполнял его.
- Вот… А теперь переведём.
Он взглянул на часы и попытался встать. Он нетвёрдо стоял на ногах.
- Нет, я не могу в таком состоянии… Это неприлично…
- Я провожу вас.
- Тебе – можно, мне – нельзя. Я – князь… Ты… Ты отнесёшь ей эту корзину…
- Пусть порадуется молодости, - пробормотал князь, наблюдая, как Скалолаз удаляется по кирпичной дорожке двора с корзиной фруктов в руке. - Этот мальчик - тоже мой подарок красавице… А мы пока покормим голубей… Гули- гули- гули- гули…
По дороге в гостиницу Скалолаза застал ливень, и он промок.
В холле два озабоченных человека в штатском спросили, к кому он и зачем. Позвонили в номер к певице. После этого у него потребовали паспорт, но паспорт остался дома. (В то время никто, кроме агентов спецслужб и особо привилегированных лиц не носил с собой документов). Корзину с фруктами эти типы в штатском перелопатили в поисках оружия.
Вчера какой-то спустившийся с гор пастух пытался пробиться к ней после концерта и нанёс кинжалом смертельные раны милиционеру, дежурившему у дверей её номера.
Теперь там стоял русский солдат с автоматом, совсем мальчик - румяный, с девичьим пушком над верхней губой. Его глаза смотрели на Скалолаза бесстрастно и строго, он готов был закрыть собой все амбразуры враждебного мира, но Скалолазу показалось, что в глубине его зрачков уже прятались первые предвестники измены - любопытство и зависть – этот спортивный парень с корзиной фруктов спешит к своей амбразуре, а он здесь вынужден стоять с автоматом, словно и не живой человек, а памятник.
Номер был уставлен корзинами, из которых торчали цветы.
Будто похороны, - подумал он мимолётно и взглянул туда, где по его разумению должен был стоять гроб. Там стояла большая растерзанная кровать, а на лакированном столике, рядом с хрустальным графином, маслянисто мерцала горка золотых часов, колец и браслетов.
….Певица оказалась мягкой уютной женщиной. При славянском облике у неё был семитский разрез глаз, что, впрочем, заметно было только в полупрофиль, когда она взглядывала на него искоса, стараясь отвлечь от беспорядка, царившего в её гостиничном номере.
- Это вам подарок от князя Нико… Фрукты и стихи… - он чувствовал, как краснеет. – Стихи и фрукты…
Господи, что я мелю, - подумал он. – Какая чушь!
При внешней невозмутимости в ней чувствовалось напряжение и беспокойство. Видимо, вчерашнее убийство милиционера потрясло её. Она любила мужчин, но опасалась их. Она знала направленность их желаний, но допускала возможность самых непредсказуемых поступков. Она гудела, как трансформаторная будка. Звука не было слышно. Но вибрация ощущалась. Скалолаз такое испытывал только в горах, в грозу. Его волосы на руках и груди зашевелились.
Глаза её казались тёмными из-за расширенных зрачков.
Он почувствовал, как расширяются его зрачки.
Он лишался реального ощущения мира. Он словно взлетел под потолок и наблюдал оттуда за жизнью своего тела. Там же, под потолком, он обнаружил рядом с собою её тонкую субстанцию, которую иногда для простоты называют душой. Её душа улыбнулась ему и приложила палец к губам.
Там внизу тоже были двое.
……………………………………………

Она была совершенна. Кусок ткани она превратила в сари.
Ты совсем мокрый.
Она бросила ему свой халат.
Стихи были на грузинском.
Она засмеялась и сказала, что не знает языка, но поняла смысл.

… Его тело жило отдельно от него. Её душа тоже жила отдельно от тела.
…Они парили над личинками, которые были недавно их телами.
Он видел лица всех желанных когда-либо женщин. Понимал, непристойность, постыдность таких видений, но не мог не видеть.
…Она видела лица всех любимых мужчин.
…Он смотрел на её уставшее, может быть, даже печальное, и от того ещё более красивое лицо. Она знала что-то такое, что ему не понять и не узнать, пока жизнь не бросит его в нокаут. И вдруг он просиял: она не верила тому, чему он верил теперь и будет ещё долго верить. Она знала нечто, чего он еще не знал – люди никогда не становятся ближе, люди всегда одиноки.
……………………………………………………………

На сердце было пусто и легко.
Солдатик у дверей смотрел на него бесстрастно. Руки сжимали автомат.
- Пароль «Любовь», - прошептал Скалолаз.
Красный ковёр заглушал шаги. Скалолаз спускался по безлюдной лестнице. Рядом с ним, отражаясь в зеркальных стенах, легко и беспечно спускался его двойник.
… В школе такой желанной была Марика Рок... У Скалолаза до сих пор хранится этот пожелтевший почти нереальный, состоящий из белых и тёмных пятен квадрат, на обратной стороне которого его школьный товарищ написал без тени юмора: «Сегодня, в день твоего рождения, желаю тебе когда-нибудь познакомиться с этой замечательной женщиной». Хотя там не было написано «и поиметь её», это подразумевалось… Знакомые девочки из соседней женской школы жили тогда в позднем Средневековье. Накануне Возрождения.
Много лет назад. Шестой класс. Детский почерк. И вот теперь…
………………………………………………….

Он смутно помнил, как осваивал свою личину. Он знал – это тело дано ему отцом и матерью для радости, для жизни и для смерти и страдания… Накаченное молодое тело… На время… Его душа срослась с этой кожей, с этими мышцами и костями, с этим непослушным сердцем, которого он обычно не чувствовал. Оно давало о себе знать, лишь, когда замирало от волнения. Как теперь. Он даже иногда думал, что это тело, этот организм и есть его суть, и все эти потроха вкупе и есть его душа. Но при этом всегда подозревал, что это не совсем так, а может быть и совсем не так.
………………………………………………….

Вина души перед телом или вина тела перед душой?
Конечно, тело! Конечно, тело! – кричал кто-то комариным писком. – Оно виновато во всём – хочет есть, пить, наслаждаться… Из-за него люди идут на преступления…
И вдруг его потрясло.
Не ты ли, душа, - спросил он, - дразнишь голодного пса? Сладкими видениями распаляешь. А потом оправдываешься, сваливаешь грех на плоть, на кровь, на желудок и так далее, хотя, может быть, именно ты порочна?!
………………………………………

Он не мог вспомнить её лица, заслонялся, отворачивался…
Он придирчиво, словно азартный следователь, изучал свою личину и свою душу. Он хотел знать, кто преступник в этом доме. Кто-то ведь должен направлять, довлеть, контролировать. Но прежде всего, он хотел знать, что же такое на самом деле человек?
Люди весьма тонко лгут, примазываясь в дети к Господу. Это он знал.
Мы все невольно или вольно искажаем факты, оправдываем последствия дел своих и побуждений.
Я не хотел убивать! Так получилось. Нечистый попутал. Я не хотел соблазнять. Нечистый…
А ведь ждал нечистого, шептал: «Попутай, брат. Попутай!»
…Как ты?
Плыву…
Плывёшь?
Да, плыву…
Она покачала ладонью в воздухе, будто лодочка над смятой простынёй…
…Тебе хорошо?.. Хорошо… Плыви рядом… Плыви… Не думай… Если через много - много лет вспомнишь, значит, не зря… Но платить всё равно придётся…
… Неужто ты не рад свободе?..
Ты еврейка?
Да. А ты антисемит?
С чего бы это?
Вы все антисемиты, а кто притворяется, что любит нас, ещё хуже…
………………………………………………..

…Он подозревал, что разгадку противостояния души и тела можно найти в снах… Но символы снов с годами менялись. Если рыба в его детских снах предвещала смерть, а мясо - болезнь, то теперь мясо как бы ничего не значило, а рыба являлась во сне к деньгам… И вообще реальная жизнь была ярче и содержательнее его снов. И эту встречу не предвещал ему ни один сон.
…………………………………………………..

…Его беспокоил взгляд старика стоявшего у стены. Он был лишён желаний.
… Жизнь - это желание, - подумал он, просыпаясь, - это поток желаний и страстей. Стремление их осуществить. Это ручейки желаний… Молнии желаний. И дерзание исполнить их…
………………………………………..
Вся жизнь…- подумал он, и забыл начисто, о чём думал.
Ты не убежишь от меня, мысль! Ты не убежишь от меня. Не улетишь, хотя так похожа на птицу!
Может быть, я умру завтра…
Дай мне руку… Другую.
Ну…
Ты доживёшь до старого стариковства… До нового века… Тебя будут любить…
……………………………..
Ему показалось, что портье улыбнулся понимающе, когда он проходил мимо его конторки. Кроткие, бархатисто маслянисто грустные глаза старого армянина говорили о пристрастии его совсем другим сексуальным забавам.
Скалолаз перешёл на другую сторону проспекта, чтобы увидеть окно покинутой им женщины. Её дыхание, её тепло всё ещё жили в нем. Ему почудилось, что она тоже смотрит на него. Он помахал ей прощально рукой и подошёл к автомату, чтобы напиться. Нужной монетки не нашлось, и он постучал по железному ящику кулаком, и немного подождал, не пойдёт ли газировка. Автомат пофыркал недовольно, но воды не дал.
Скалолаз вспомнил, что неподалёку должен быть каменный фонтанчик для тех, у кого нет денег.
Услышал за спиной: «Эй!».
Не успел развернуться, как получил удар палкой по голове.
Его повалили на асфальт и топтали ногами. Старались попасть в лицо.
- Пристрелить, что ли? - услышал он голос.
- Сам сдохнет.
Как пароль и ответ.
Били ботинками по ногам, видимо, знали, что ноги его кормили.
……………………………….

Скалолаз полз, поднимался, делал несколько шагов и снова, после отдыха, полз.
Так он добрался до своей мансарды и залёг там.
Постучалась мать. Она не спала всю ночь, прислушивалась. Попросила соседей не закрывать дверь подъезда на замок.
Мать принесла миску бульона, сваренного из бараньих костей, купленных в ларьке на бойне. Придирчиво осматривала мансарду – искала метки, которые помогли бы ей понять, что произошло с сыном. Искала следы женского пребывания. Вздыхала тяжело.
- Что с тобой?
- Подрался.
- Нет, тебя избили…
- Неужели? Не помню…
- За что?
- Я - вор…
Она долго молча рылась в аптечке. Смочила вату перекисью.
Промывала ссадины. Он морщился от боли.
- У нас в роду не было воров, - осторожно сказала она.
- Все нормальные люди – воры… - Он знал, как больно ей слышать это «нормальные»… - Да, все нормальные люди… А ты? Неужели ни разу?.. Ни разу?! Прости мне мою дерзость. Ты может быть и не воровка, но нормальная … шлюха.
Ей хотелось кричать, биться головой о стену, бить его, как она била его в детстве за дерзкие обличительные слова. Но она сумела сдержаться. Ушла в слезах, бормоча проклятья.
……………………………………………….
Русико воспринималась, как дорогое, но далёкое, почти детское воспоминание.
Он свалился с дивана и подполз к окну. Смотрел на город, дрожавший в красноватом мареве. Древний город, который иногда он хотел разрушить за его обольстительную подлость и гордость, и предательство. Город, который он готов был защитить ценой жизни за его щедрость и весёлую удаль. Несчастный город. Его тысячелетиями грабили соседи, а если случались короткие передышки – это было не менее страшное время кровавых разборок и нужды, потому что нет более безжалостных и ненасытных грабителей, чем свои, единокровные…
Он дополз до столика, постанывая от боли. Там стояли любимые книги. Но ни Плутарх, ни Монтень не могли теперь ни помочь ему, ни утешить.
Он нашел бурый от старости учебник – «Записки по предмету Закона Божия» для Ш,1Y и Y классов мужских гимназий», 1904 года выпуска.
… Яко семя тли во мне есть…

…Душа моя, подобна улитке, которая ползёт по пустынному стволу к зелёной листве. Как древние евреи ползли по пустыне… Моя душа повторяет их путь… Она нерасторжима со своим беззащитным телом. Она воспринимает жизнь всей поверхностью ползущего к пище существа. На это путешествие, на этот путь уходит вся жизнь. Тело стремится к зелёной куще. Душа к солнцу. У души свой компас, но только одна стрелка. Дрожит и крутится. Возможно, она перестала различать, где север, а где юг, где спасение, а где гибель. Или полюса поменялись местами?..

Он вспомнил тот солнечный день, когда Русико подарила ему эту книгу. Но, как и тогда, читал и ничего не мог понять. Только диковинные слова тревожили, как занозы. …Потир… Малый воздух… Копие… Возмездие…
… Мне отмщение и аз воздам…
Он понял, что потерял всё…
Он рассматривал в стекле окна свой нос. Из прямого он стал… набрякшей сосиской.
………………………………………
- Ты бредишь?
- Может быть… Но чуть-чуть, совсем немного, всё это было, было…
- Может быть тебе лучше поспать…
Князь Нико намочил полотенце и приложил к горячему лбу Скалолаза.
- Спи, Скалолаз. Тебе нужно есть и спать… Полковник придёт вечером после работы. Он поможет тебе. Надо сделать снимок колена…
…………………………………………….…
Я виноват перед вами, господин Нико! Я украл её у вас сегодня ночью…
Что, сынок?
Украл вашу женщину…
Князь печально улыбнулся.
Полно, сынок. Моё время прошло. Если бы я был молодым, а ты стариком… я поступил точно так же, как ты… Дай Бог тебе сил.
Вот, возьмите на память её платок.
Скалолаз снял с шеи платок, подаренный певицей, и протянул старику.
Дедушка Нико прижал платок к своему большому горбатому носу.
- Господи! Шарман!
Он вовсе и не был старым, ему было немного больше шестидесяти.

- Как же это произошло? – Полковник не столько спрашивал Скалолаза, сколько задавал этот вопрос самому себе. – Через месяц ты начнёшь ходить, через два - бегать. Я помогу тебе. Летом сможешь делать восхождения. Трещина в чашечке это неприятно, но поправимо. Меня беспокоит… почему такое могло произойти… У тебя всегда была защита. И в горах, и в городе. – Он смотрел поверх головы Скалолаза. - Аура померкла…
- Какая аура?! Меня едва не убили…
- …Но глаза блестят… Слава Богу, жив.
- Да, вроде бы…
- … Может быть, ты допустил ошибку?.. Обидел кого-то… или пожелал кому-то зла. Вспомни…
Скалолаз подумал - подумал, но вроде бы ничего такого уж отчётливо мерзкого не было. Можно ли считать недостойным и гнусным то, что произошло ночью в гостинице?
Никуда не денешься, искупать придётся… - так же молча отвечал Полковник.
Это несправедливо! - возразил Скалолаз. - Мне двадцать лет… Меня разрывает энергия… Я родился, чтобы побывать на самых прекрасных вершинах. Я родился, чтобы обладать самыми прекрасными женщинами… Тьфу, пошлость какая! - перебил он поток своего чревовещания. – Всё очень просто - гормоны бьют в голову… Неужели Полковник слышит этот бред?! Ужас! Я схожу с ума… Только горы спасают меня от пошлости и безумия. Пошлость – это самый опасный вид безумия… Ползучее безумие под видом здравого смысла… Оно выходит из человека кровью и солёным потом. Только близость смерти избавляет от пошлости. Да, так что же такое пошлость? Как и у любви, у неё есть вкус, но смутно определение… А горы тю-тю, горы теперь надолго недостижимы… Придётся разбираться самому. Один - на один... Итак, всё произошло случайно. Я шёл в гостиницу с корзиной фруктов. Без умысла и замысла. Хотя и не исключал такого варианта. Но, погоди, я ведь любил другую… Или мне только казалось, что любил, а на самом деле был самообман, выдумка, игра молодой крови? Выходит, я никого не любил и не люблю. Только желания, только похоть… Попадался на любой крючок… Облекал в красивые слова…
Ему стало стыдно за свою уязвимость и слабость. Ему стало стыдно перед Русико и перед той женщиной, у которой он был ночью. Но, вспомнив её, он почувствовал такой прилив желания, что вынужден был прикрыться одеялом, чтобы Полковник не заметил…
Он покраснел и сказал, как бы завершая разговор, только два слова:
- Семя тли…
Наконец, он воткнулся в смысл того, что говорил ему Полковник.
- …Двигайся, даже если будет больно… Это боль привыкания, боль выздоровления. Она, может быть даже приятна… Отличай её от боли запрета. Ты её сразу узнаешь - она парализует волю, не шепчет, кричит. . . Это серьёзно. Эта - предвестие конца... Но я ведь учил тебя, как отключать боль…
Полковник говорил намёками и притчами. Он говорил смутно, но Скалолазу были понятны намёки. А смысл был таков. У каждого человека свой свиток – намёток жизненного пути, свои запреты, свои тупики и свои подвиги... Скопцу не зачтётся воздержанность. Щедрому - монета в шапку нищего. Скупому – аскетичность. Законы для каждого выписаны тщательно, как Тора или Коран, и содержат предписания на все случаи жизни. Они в глубине костей. Каждый знает, что ему можно и чего нельзя. Но человека всегда привлекает запретное. Каждый знает, что нарушая запрет, он лишается защиты. Его как бы переводят в другую касту, где он – чужой. Он не знает новых запретов и терпит унижения. Он гибнет и снова переводится в ещё более низкую касту. И так до гибели души…

Полковник ещё раз осмотрел ногу.
- Трещина в чашечке… Кусочек мениска оторван…
Он поглаживал больную ногу, и боль уходила, как тогда, в детстве, когда Полковник спас его от смерти.
Неужели он и взаправду видит без рентгена? – подумал Скалолаз, он сам был лишён такой способности. – Неужели он видит мою ауру?
Или он безумен и заражает меня своим безумием? Но в таком случае безумие преобразует мир успешнее, чем благоразумие. Какое счастье, что в мою жизнь вошел этот странный добрый человек! Слава Богу! Слава Богу, я не стал благоразумным. Благоразумие - евнух в гареме султана. Султан хочет, чтобы все мужчины были евнухами.
- В тебе так много звериного, - сказал Полковник. – Тебе нужно постоянно очищать себя.
…………………………………………………..
На следующий день пришёл Борис. Он принёс бутылку водки и лимон. Наполнил два лафитника. Выжал лимон.
- Так кто же тебя так разделал?.. И ты не мог убежать?.. Их было четверо... Ясное дело, с одним ты справился бы… И с двумя тоже… Ходить можешь?.. С трудом. Но пока нельзя… Русико знает?.. Нет… Привести её?.. Не надо. Ни в коем случае! …Почему? Расскажешь?.. Может быть, но не теперь… Я хочу уехать на пару месяцев в Ленинград. Ты не смог бы дать мне взаймы до весны?.. Сколько?.. Много... …Могу. Но лучше я дам тебе работу… Что я могу?! Только сбрасывать камни... У тебя хороший русский язык. Ты мог бы попробовать себя в стилистике. (Борис раскрыл портфель, достал две нарядные папки.) Выправишь для начала эти две диссертации. Но, вот самое интересное! Вчера мне предложили перевести повесть Ираклия Бакрадзе. «Смерти нет». Это сын директора птицефабрики. Отец платит наличными и без вычетов. Двенадцать печатных листов. Пока под моей фамилией… А я смогу?.. Конечно, сможешь. За работу!.. А вдруг завалю?.. Если сделаешь хорошо - кусок хлеба тебе обеспечен до старости. Здесь каждый второй пишет, и все мечтают, что их переведут на русский и напечатают в Москве… У тебя есть машинка?.. Нет, конечно…Я принесу тебе. Её оставил у меня один сценарист. Он убежал на Запад. Как говорят, «предпочёл свободу», а машинка осталась в стране рабов. Будет теперь твоя… Это не в ущерб тебе? Я говорю о работе… А я отвечаю - работы на столетия… Графоманы очень живучий, бурно плодящийся народ. Почти, как кролики. Так, что же с тобой случилось?.. Ну… Был у женщины… Ага, понятно. Вернулся муж из командировки… Хуже… Что может быть хуже!.. Поклонники… Сочувствую. Мне пришлось однажды прыгать со второго этажа. Хорошо, что дело было в России и зимой. Упал в сугроб… Без трусов?.. Хуже. Ты ничего не говори Русико... Не знаю, что делать… Что делать?.. А ты не говори… Нет, не могу. И я уже не тот. И вообще, мир изменился… Да что ты! Наш народ вообще склонен к греху и раскаянию. Все трахают друг друга и делают вид, что не замечают. Вот возьми, Пушкин. За месяц до свадьбы писал любовнице. А Толстой! Да все духовные вожди наши – козлы. Нет, я не осуждаю. У нас такой характер. Это в тебе твои рыцарские предки бунтуют - вырожденцы немощные. Витольды… Ядвиги… Тебе двадцать! Какой грех в двадцать лет! Вот когда будет пятьдесят, тогда и думай о грехе. Этим делом переболеть надо в юности. Чтобы в старости не сожалеть о бесцельно прожитых годах... Но я не могу... Не надо ей говорить!.. Скажи, что я уехал в Ленинград… Не попрощавшись?.. Скажи, тётя при смерти. Или нет, лучше бабушка… Дедушка сбежал на запад?.. Да, а бабушка осталась с двумя девочками. Без кола, без двора. Говорит дочерям – я дала вам красоту. Вас любой богач замуж возьмёт. Все хотят, чтобы дети красивые были, а для этого мать должна быть красивой… Да что с тобой?.. Не знаю, как жить теперь?... Брось ты! Ну хорошо, а если она сама придёт и спросит?.. Я не хочу её видеть!.. Ты что?! Ведь такая любовь была!.. Скажи, что я… срочно уехал в Ленинград. Скажи, что бабушка умерла… А вот этого говорить не следует. Это нехорошо, не порядочно… по отношению к бабушке… Она, правда, умерла. Два года назад. Скажи, торопился, не смог зайти попрощаться… Просил прощения?.. Скажи, я напишу. Обязательно напишу ей… Ну, старик, ты меня удивляешь. Так быстро разлюбить!.. Я понял, что её и не было – любви-то. Помутнение рассудка. Показалось. А дальше, как обычно у меня – фантазии, парения. Если бы любил, не мог быть с другой… Ты заблуждаешься. Вспомни Блока, вспомни Белого. Даже у Данте были «донны утешения», а Пушкин, за несколько дней до свадьбы добивался встречи со своей старой подружкой, этой потаскушкой и … доносчицей - Каролиной Шабаньской. Молил о встрече. Бросился бы к ней, сломя голову, если бы согласилась переспать с ним перед свадьбой… Ты уже говорил это… Примеров тысячи. Для мужчины это не принцип. Помнишь, у Мопассана?.. Средство Роже?.. Ты о Русико подумай. Если ты напишешь ей, что не любишь и не любил, это ведь катастрофа. Смотри, не жалей потом… Прошу тебя, не говори ей… А-а. Значит, тебе не безразлично, если просишь не говорить. Нет. Нет!.. Тебе стыдно?.. Неловко… А другую?.. Которую?.. У которой был, любишь?..
Нет, нет, нет! – закричал внутри себя Скалолаз.
- Давай прекратим этот разговор, - сказал он, - у меня опять жар, мысли мешаются… Ни слова Русико! Улетел и всё…
Скалолаз вспомнил, как однажды, года три назад, он проснулся и пошёл на обрыв собирать голубиные яйца, чтобы позавтракать, но вдруг расхотел. Стал смотреть на птиц. Оказывается, они - красивые. Не такие идеальные существа, как принято думать – жлобов у них там тоже предостаточно, как и у нас, - но красивы - глаза, переливы цвета на крыле. И особенно в полёте… Сидит горлица, косит на тебя красным глазом, а из-под перьев ветерок серый пух выдувает. А другая оранжевой бусинкой вертит, следит за человеком, распластанным на скале...
Сначала он почувствовал отвращение к пище, а потом ему стало жалко их… Тоже ведь и холодно и голодно, и болезни, и паразиты по коже ползают, кровушку ангельскую сосут... Не всё же в полёте…
- А я хотел пригласить тебя на свадьбу, - услышал он голос Бориса.
- Ты женишься?! - воскликнул Скалолаз. – Кто она?
- Княжна… Като Дадашкелиани…
- Из Местии?
- Нет, они давно в Тбилиси живут. Мощный клан. Интеллигентная семья… Научные работники…
- Фотокарточка есть?
- Вот… Что скажешь?
- Глаза светлые…
- Голубые…
- Ей около тридцати…
- Двадцать восемь.
- Мусульманка…Сильный властный характер. Буксир. Первые её два мужчины гораздо старше её. Ещё было несколько. Последний очень молодой… Тебя любит. Будет верна. Но лёгкой жизни не жди… Ласки будешь зарабатывать в поте лица своего. Любит деньги. Начальник!.. Родит тебе сына… Двух… Пока всё… Не хочу больше. Устал… А как твой «Витязь»? Движется?
- Скачет по горам… К весне сдам. Думаю, сразу на докторскую потянет… Хорошенькую ты мне судьбу нагадал!
- Ты ведь сам её выбрал…
- Не знаю, может быть, она. Отступать поздно.
- И не надо. Бесполезно. Это судьба. Но через восемь лет вы разойдётесь… Возможно, ты попытаешься её… убить…
Пришёл Полковник. Они молча поздоровались, и Борис ушёл.
- Кто это? - спросил Полковник.
Скалолаз пожал плечами.
- Борис Ксаверьев, мой новый приятель. Не нравится?
Полковник тоже пожал плечами.
- Он из Ленинграда. – продолжал Скалолаз.- Воспитанный, умный. С юмором. Дворянин. Мне интересно с ним… А что именно Вам не нравится в нём? - спросил он, а про себя подумал, что у Полковника должна быть врождённая антипатия к дворянам…
- Так сразу трудно определить… Но он к тебе расположен…
Тьфу ты, шизофрения какая-то…, - взметнулось внутри Скалолаза.
Полковник уловил эту мысль, но спорить не стал.
- Это может быть единственный человек, с которым я могу говорить свободно, - продолжал Скалолаз, - говорить, не боясь, что не поймут…
- Ну, и о чём же вы говорите?
- О будущем религий… О будущем России… Мне интересно. Мне всегда недоставало отца, брата и такого друга… Он мне по душе.
- … Твоя душа - неразумное, балованное дитя… - Улыбнулся Полковник.- Знаешь ведь, как дети любят разбирать часы… Разбивать копилки... Этот твой новый приятель похож на тебя… Тоже фантазёр, но ненадёжный человек… Вот, кажется, нашёл определение – испорченный ребёнок… Не натворите глупостей…
Господи, - подумал Скалолаз, - Я сам ищу и выбираю дорогу… Выбираю друзей… А тут ещё вдруг сыскался… Мало, что мать напрягает…
Полковник пожал плечами.
Скалолаз вспомнил, как много лет назад в пионерском лагере он вдруг получил письмо от Полковника
« Дорогой Скалолаз. Ты первый раз уехал из дома. Ты первый раз живёшь среди чужих, незнакомых людей. Не принимай на веру всё, что услышишь. Не перенимай чужих привычек, какими бы забавными и приятными они не казались тебе по первоначалу. Сохраняй свой критический глаз. Храни свою независимость и чистоту».
………………………………………

Грохот мотоцикла во дворе возвещал о прибытии Темура.
Темур был счастлив, что его мечта ухаживать за больным Скалолазом осуществилась так скоро.
Пока Вика катала мальчишек на харлее, Темур сообщал Скалолазу городские новости.
Прошла новая волна арестов в университете. На этот раз взяли почти всех студентов - философов. Самого профессора, основателя новой философской школы, не трогали. Но почти все его воспитанники регулярно попадали в зону. Молодые люди шли на философский факультет, как на войну…
Вторая новость, которая взбудоражила горожан, был дневник Циалы Буадзе. Её арестовали месяц назад, и дневник тоже был под арестом, но кто-то переписал, размножил, и вот уже в каждом доме обсуждали, кто, когда и каким образом попал в её страстные объятья. Она действовала просто и наверняка. Выбрав приглянувшегося мужчину, бросала с балкона ему под ноги платок или гребень, и, быстро скинув одежду, ждала, когда выбранный ею джентльмен позвонит в дверь...
В дневнике было около трёхсот фамилий… Поэты, политики, актёры, моралисты, и даже один священник...
У Циалы был зоркий глаз и выразительный слог. Она описывала странности интимной жизни каждого посетителя…
- Это от безысходности…– воскликнул Темур. – Все империи были безнравственны. Германия… Англия… Византия... Когда мы получим независимость, мы восстановим нашу традиционную ментальность, кодекс чести «Витязя в тигровой шкуре»…
- А на что жить будете?
- Ты что, издеваешься? У нас чай, мандарины. У нас марганец. У нас горы. Повалят туристы. У каждого грузина будет своя маленькая гостиница. Мы только на туризме будем зарабатывать столько, что не надо будет никому работать!
- А духовно?..
- Что духовно?
- Сейчас вы живёте идеей свободы, а что будете делать, когда освободитесь?
- Э! Зачем теперь об этом беспокоиться? Придёт проблема, тогда и решим...
Темур ухаживал за Скалолазом несколько дней, а потом пропал…
Скалолаз занялся правкой диссертаций.
Первая была кандидатская по хирургии - «Проникающие ножевые ранения в области брюшины». Анализировались несколько сот случаев из практики последних лет. К каждому эпизоду были приложены фотографии потерпевших и снимки холодного оружия.
Скалолаза, естественно интересовали лица. Усталые. Недоумённые. Непримиримые. Готовые к схватке. Только секунды решали, кто раньше. Эти не успели и попали в монографию о проникающих ножевых ранениях.
Вот Анатолий Зухба. Его спросили ночью в студгородке, кто он.
Он гордо ответил: «Абхаз!»
«Нет такой нации!» - закричали ему.
Он вытащил нож, но не успел ударить первым, и вот теперь – он предмет исследования.
…Командировочный из Москвы. С него пытались снять дублёнку в кабинке телефона-автомата. Он протестовал. И теперь ему сшивали пищевод.
Лишь бы не перепутали кишки, - подумал сочувственно Скалолаз.
А это лейтенант Мамедов. Он учил студентов преодолевать полосу препятствия с оружием и, прыгнув неудачно из окна, наткнулся на штык. Он умер от перитонита…
А вот Деметре Думбадзе, почти царевич Дмитрий, мальчик - упал на лезвие кинжала. Выжил. Зашили. Может быть, доживёт до старости…

Вторая монография критиковала реакционную сущность фрейдизма. Скалолаза поразило размышление ученицы Фрейда Лу Андреас-Саломе о нарциссизме, о зеркале водоёма и изобретении человеком зеркала, как такового, - стекла, покрытого амальгамой.
Зеркало. Вертикально поставленная лужа. В зеркале - человек не в небесах, как было до этого, а в доме, в продолжение своей шкуры, в своём панцире, из которого он временами вылезает. За отражением в водоёме - пространство воды - картина жизни насекомых, рачков и рыб. Зеркало – холодная поверхность серебра… Два взгляда на человека. Две цивилизации…
Скалолаз стал рассматривать в зеркале своё лицо. Он давно не видел себя.
Так…Возможно, губы выдают и слабость, и детское сластолюбие. Глаза чистые. Уши торчат… Нос прямой, правильный, говорит о стремлении к порядку и порядочности, которой может и не быть, потому что только о стремлении говорит нос. Лоб маловат для философа, но и не слишком низок, чтобы он, Скалолаз, стал человеком действия…
Может быть, я найду мой путь, если научусь смотреть на себя со стороны? – подумал Скалолаз. – Стану сам для себя зеркалом… Может быть, для того и кинула меня судьба в Грузию, чтобы увидеть со стороны мою родину - Россию?..
Скалолаз за неделю справился с работой и, получив от Бориса обещанные деньги, стал собираться в Ленинград.
Надо было обдумать, какой подарок кому купить, чтобы всем было приятно.
Теперь он пытался наблюдать за собой со стороны и после некоторых усилий с отвращением увидел, как маленький человечек, нагадив, стремится перебраться в другое место. Внутреннее зрение назойливо предлагало ему также суетящихся крыс, хотя они никогда раньше не вызывали у него интереса.
Борис отвёз его в аэропорт.
- Мне отвратительно…
- Взрослеешь…
- Всё тускло! Пошло!.. И я сам – тусклый и пошлый… Как я мог?!
- Успокойся. Мужчина не должен сожалеть о содеянном...
- Но я ведь русский!
- Ну и что? Я не меньше твоего русский!
- У нас менталитет такой, мы всегда мучаемся, сотворив какую-нибудь гадость…
- Помучился немного и хватит. Выздоравливай, пора. И перестань ныть…
- У меня к тебе один вопрос…
- Говори…
- Меня предупредили, что ты… Не знаю, как и сказать...
- А ты говори, как думаешь…
- Мои мысли и мои слова могут быть…
- Да не тяни, говори прямо…
- Хорошо. Ты стукач? Ты работаешь на них?..
Борис не стал спрашивать, на кого, и это убедило Скалолаза, что его подозрения не безосновательны.
- Я работаю в архивах. Пытаюсь спасти рукописи тех, кого уже нет в живых… Конечно, мне приходится общаться... Это умные, неподкупные люди… Они знают, чего хотят…
- Чего же они хотят?..
- Как и все… одного…
- Чего же?
- Выжить… И чтобы выжила империя… Ведь мы все - пассажиры Титаника… Не дай Бог, наскочим на айсберг...

Объявили посадку.

Скалолаз увидел в иллюминатор «Дугласа» сутулую фигуру на краю лётного поля. Ему стало жаль Бориса.
Rado Laukar OÜ Solutions