ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 9 июнь 2007 г.
История
С.Рацевич
Глазами журналиста и актера
Гости на нарвской сцене.
Н.И. Мерянский.
На улицах Таллина (Ревеля) в 1920 году появилась фигура, сразу же обратившая на себя внимание.
Высокого роста старец с копной длинных седых волос, чисто выбритый, в очках с золотой оправой на длинном орлином носу, он постоянно появлялся на всех русских и эстонских спектаклях, не пропускал концертов, юбилеев, бенефисов. Перед ним были открыты двери всех театров и концертных залов. Ему отводилось почетное место, как дорогому и желанному гостю.
То был «дедушка русской сцены», как его именовали в актерских кругах того времени, 74 летний Нил Иванович Мерянский (Богданович), не по годам живой, жизнерадостный, избегавший одиночества, стремившийся быть на людях, в обществе актеров, деятелей искусств.
25-летним молодым человекам вступил он в труппу Александринского театра в Петербурге (ныне театр им А.С. Пушкина), играл с такими корифеями русской сцены как Савина, Варламов, Давыдов. Чрезмерно интересуясь политикой, бывая частым гостем среди рабочих, Мерянский обратил на себя внимание полиции, которая предписала ему в кратчайший срок покинуть столицу.
Он обосновался в городе Новгороде. Одновременно с актерской работой в Новгородском драматическом театре, Мерянский занялся журналистикой, вскоре став редактором-издателем газеты «Старорусский листок». За подписью «Заноза» он помещал фельетоны в петербургском юмористическом журнале «Стрекоза». От его острого сатирического пера не ускользали неблаговидные поступки распоясавшегося новгородского генерал-губернатора, который своими реакционными действиями по наведению аракчеевских порядков в губернии наводил ужас и страх на население.
Мерянский написал на ставленника царской власти фельетон в журнал «Стрекоза» и, как обычно, подписался «Заноза».
Губернатор рассвирепел и стал дознаваться, кто автор фельетона, пригрозив жестоко с ним расправиться.
- Эту занозу я быстро вытащу! – объявил он во всеуслышание, но ничего не сделал, благоразумно решив не раздувать тлеющие искры народного гнева.
В Эстонию Мерянский приехал в качестве официального представителя всероссийского театрального общества защиты актерских прав. Кроме того, он хотел встретиться со своими дочерьми, одна из которых работала на сцене Русского драматического театра, другая была арфисткой в симфоническом оркестре оперного театра «Эстония».
В то время, когда я работал клепальщиком на постройке Нарвского железнодорожного моста на Русско-Балтийском заводе, в Таллине появились объявления, приглашавшие молодежь вступать в театральную студию Н.И. Мерянского. Меня это заинтересовало, тем более, что по вечерам я был свободен и мог с пользой для себя использовать досуг.
Занятия у Нила Ивановича происходили почти каждый вечер. Готовили отрывки из произведений Островского («Правда хорошо, а счастье лучше», «Поздняя любовь», «Бедность не порок»), читали стихи русских поэтов-классиков, занимались этюдами. Преподавание велось с расчетом готовить молодежь к выступлению на сцене и на эстраде, интересно, разнообразно, причем Нил Иванович Мерянский умел каждого увлечь не только спецификой занятий, но и интересными беседами из своего богатейшего багажа жизненного и сценического опыта.
За четыре месяца пребывания в студии я искренне полюбил Нила Ивановича и он отвечал взаимностью. Прощались тепло, в полной уверенности, что скоро встретимся.
И встреча состоялась летом 1928 года в Светлом парке Усть-Нарвы. Он меня сразу узнал. По-русскому обычаю трижды облобызались. В первую очередь я, конечно, поинтересовался его здоровьем. Узнал, что чувствует он себя не плохо, только зрение ослабло и поэтому не всегда узнает встреченных знакомых. В то лето я часто бывал в курорте и постоянно гулял с Нилом Ивановичем, который, опираясь на мою руку, просил говорить о тех, кто с ним здоровался и кого он, по слепоте, не мог узнать. По этому поводу вспомнился забавный случай.
Гуляли мы с Нилом Ивановичем по пляжу, довольно медленно. Нам шли навстречу и обгоняли довольно много общих знакомых. Некоторых из них Нил Иванович узнавал, о других говорил я. Прошла молоденькая симпатичная дама, соседка по комнате в пансионате «Фридау», где остановился Мерянский. Она поздоровалась с Нилом Ивановичем и быстро прошла вперед. Когда она исчезла из нашего поля зрения, Нил Иванович остановился и с досадой сказал:
- Степа! А ведь у неё красивые ноги!
Я не мог не рассмеяться и ответил:
- Дорогой Нил Иванович, давно ли вы жаловались, что не видите встречных знакомых, а тут вдруг разглядели кривизну ног у такой интересной особы!
Заразительно, по-стариковски с хрипотцой, он рассмеялся и ответил:
- Ну, что-то же, я должен рассмотреть!
Правление Нарвского русского театра давно мечтало пригласить на гастроли Нила Ивановича сыграть роль Осипа в пьесе Гоголя «Ревизор». Нил Иванович дал согласие на выступление в день своего рождения 14 февраля 1931 года, когда ему исполнится 85 лет.
К этому спектаклю готовились тщательно и заранее. Коровайков писал новые декорации. Шились новые костюмы, готовились парики.
В спектакле играли А.А. Гарин (Хлестаков), А.В. Чарский (Городничий), Н.И Мерянский (Осип), А.И. Круглов-Тригорин (Шпекин), П.А. Карташев (Земляника). Бобчинского играл я.
«Ревизор» в Нарвском русском театре первый раз был показан десять лет назад в 1921 году. Разве мог я себе представить, изображая в толпе статистов одного из купцов, пришедших с жалобами на городничего к Хлестакову, что на этой же сцене через десять лет буду играть с маститым Нилом Ивановичем Мерянским, да еще в такой выигрышной роли Бобчинского.
Театр «Выйтлея» переполнен. Билеты все проданы. Нил Иванович приехал в театр задолго до начала спектакля. Актеры помогли ему одеться и загримироваться.
Когда он вышел на сцену, загримированный Осипом, публика поднялась со своих мест и стоя устроила бурную продолжительную овацию. Из зала доносились крики:
- Слава дедушке русской сцены!
- Браво, Нил Иванович!
- Многая лета Нилу Ивановичу!
На следующий день газета «Старый Нарвский листок» дала подробный анализ спектакля и роли в нем Нила Ивановича:
«… итак, в отчетном спектакле роль слуги Осипа исполнял 85 летний гастролер. Грешно и неуместно подходить с какой-либо критикой к игре деда-актера. Наш долг склониться перед убеленным сединами старцем, горячо благодарить за участие в спектакле и удивляться его юношеской энергии».
Собираясь домой, зашел в гримерную, попрощаться с Нилом Ивановичем. Он сидел, тяжело облокотившись на гримерный столик и как будто бы дремал. На лице со снятым гримом заметны были следы сильного переутомления. Увидав меня, он едва слышно проговорил:
- Степа, ты не уходи без меня. Проводишь до гостиницы…
Ждать пришлось долго. Каждый актер, перед уходом из театра, считал своим долгом зайти в гримерную к Нилу Ивановичу, лично попрощаться, поблагодарить за игру, приезд в Нарву и пожелать доброго здоровья.
Когда мы выходили на улицу, театр уже опустел. Нилу Ивановичу идти было трудно. Он все время опирался на мою руку, часто останавливался, отдыхая. Ночную февральскую тьму прорезал неясный свет ночных фонарей. Мела поземка. Скользкие панели покрывал только что выпавший снег. Со стороны железнодорожной станции пронзительно одиноко раздавались гудки маневровых паровозов. В пути Нилу Ивановичу вспоминал сыгранный спектакль:
- Молодец Гарин! Какой он очаровательный Хлестаков! Люблю Жукову за её большую культуру, проникновенную игру. В любой роли хороша, истинная мастерица сцены! А ты, Степа, врожденный Бобчинский! Сколько в тебе прыти, подвижности. Не бросай сцену, она твой второй дом!
Подошли к гостинице «Нью-Йорк». Разговор перешел на летний сезон. Нил Иванович уверял, что снова приедет в Усть-Нарву. Нигде, по его мнению, нет такого простора и красоты в природе.
Летом Нил Иванович свое слово сдержал. Но как он ослаб и сдал! Передвигался с трудом. Постоянно жаловался, что ему холодно. Все в курорте гуляют в одних платьях, а он ежится под шерстяным пледом, просит скорее довезти его до пансионата и лечь под ватное одеяло.
В 1934 году театральная общественность Таллина торжественно отметила 70-летие театральной деятельности Нила Ивановича Мерянского. В последний раз, выступая перед публикой, маститый актер прочитал монолог скупого рыцаря из поэмы А.С. Пушкина.
Здоровье Нила Ивановича резко ухудшилось. К слепоте прибавилась и глухота. Врачи настоятельно рекомендовали увезти его из Таллина. Последние свои дни старец доживал в Печорах.
Умер он 6 апреля 1937 года в возрасте 91 года. Согласно последней воле покойного, хоронили его в Таллине на Александро-Невском кладбище в простом некрашеном гробу из сосновых досок, обитых внутри еловыми ветками. Одет он был по старинному новгородскому обычаю в крестьянскую домотканую рубаху и такие же штаны, без обуви, босой. Подушку под головой заменил пучок еловых ветвей. Трудно было узнать покойного в гробу – во время болезни у него выросла длинная борода.
Нила Ивановича Мерянского провожала в последний путь большая семья русских и эстонских актеров. От осиротевших деятелей русского искусства говорил Николай Васильевич Устюжанинов. Теплое слово произнес режиссер и актер театра «Эстония» Антс Лаутер.
----------------------------------------------«»-----------------------------------------------
На имя Мерянского в день его смерти пришло из Советского Союза письмо от его ученика, заслуженного артиста А. Ларионова. Не зная адреса своего учителя, он направил письмо А.И. Круглову и просил переслать по назначению.
«Дорогой мой любимый Нил Иванович, - писал А.Ларионов, - наконец-то мне удалось узнать, где вы находитесь и я спешу написать вам, родной мой, что никогда не забывал вас и что все мои успехи на театре всеми корнями связаны со славным прошлым великого русского театра, ярким представителем которого являетесь вы, незабываемый мой учитель и друг. Как мне хочется вас поцеловать, дорогой Нил Иванович! Пусть мое письмо согреет вас и скажет вам: как прекрасна жизнь с пользой для человечества. Обещаю вам, что в память наших добрых отношений навсегда не забывать, что мой энтузиазм на театре горит от вашей искры. Целую. Ваш ученик, Заслуженный артист республики Ларионов».
Е.Т Жихарева.
Эта большая и многогранная русская актриса явилась первой ласточкой, возвестившей начало паломничества многих выдающихся деятелей искусства на гастроли в Эстонию из Советского Союза, в частности к нам, в Нарву.
Елизавета Тимофеевна Жихарева родилась в 1875 году. Училась драматическому искусству у В.И Немировича-Данченко. Сценическую деятельность начала в Московском Художественном театре, долгое время работала в Московском Малом театре.
Её называли второй Ермоловой. Она производила необычайное впечатление сильным драматическим темпераментом, эффектными внешними приемами игры. В ней искрилась огромная артистическая сила. Роли, которые она исполняла, освещались страстным пламенем острой. Благородной игры. Совсем не похожая на других актрис, она отличалась самобытностью, порывистой мощью театрального захвата, сценическим колдовством и актерским гипнозом.
Я видел Жихареву во многих спектаклях, в некоторых участвовал с ней сам и должен сознаться, что она потрясла игрой не только публику, но даже актеров, с ней игравших. Смотреть её на сцене было бесконечным наслаждением. Актеры познавали великие тайны сценического мастерства, зрители. Забывая все окружающее, мысленно переносились ей в мир грез и волшебства.
В театре «Выйтлея» в Нарве и в летнем театре Усть-Нарвы Елизавета Тимофеевна Жихарева гастролировала в следующих спектаклях: «Неизвестная» - Биссона, «Касатка» - А. Толстого,»Без вины виноватые» и «Последняя жертва» - А. Островского, «Флавия Тессини» - Щепкиной-Куперник, «Мирра Эфрос» - Гольдина, «Идиот» - Достоевского, «Саломея» - Уайльда. В каждой из этих пьес она играла ведущие роли и находила особые, неповторимые краски. С одинаковой силой побеждала мягкостью интонаций и буквально потрясала состоянием трагического пафоса.
--------------------------------------------------«»----------------------------------------------
Осенью 1924 года на больших рекламных щитах в городе Тарту появились афиши, сообщающие о предстоящем концерте в театре «Ванемуйне» артистки Московского Малого театра Е. Т. Жихаревой. В программе значились произведения Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Есенина. Блока.
О Жихаревой я тогда имел весьма смутное представление. В обществе русских студентов нашлись театралы, слышавшие самые лестные отзывы об этой актрисе. Концерт заинтересовал всех и, купив самые дешевые билеты, мы направились на концерт.
Огромный зал «Ванемуйне» переполнен. Много студентов. Слышна русская, эстонская, немецкая речь.
На сцену выходит одетая в темное платье высокая статная Жихарева. Зал встречает её скромными аплодисментами.
Духовной жаждою томим,
В пустыне жалкой я влачился…
На полутонах, низким, грудным голосом начинает она чтение пушкинского «Пророка». Символикой окрашивается содержание всем знакомого стихотворения. Музыка стиха получает оркестровое звучание, когда артистка с огромной экспрессией заканчивает обращение поэта:
Восстань пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей.
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей…
Жихарева зажигает сердца покоренных слушателей. Зал взрывается аплодисментами. Молодежь не в состоянии скрыть восторга.
Чем больше читает Жихарева, - а мы слушаем отрывки из «Евгения Онегина», «Песня о купце Калашникове», прозу Тургенева, - тем внимательнее и сосредоточеннее становится слушатель. Умиротворяющее настроение получает зал при чтении стихов Сергея Есенина. Артистка моментально переключается из одного эмоционального состояния в другое. Её голос буквально поет о безбрежной Руси. Она заставляет видеть и ощущать красоту природы, понимать родные просторы с печалями захудалых деревушек и восторгаться вместе с Есениным березовой Русью:
… Чтобы сердцем не остыть,
За березовую Русь
С нелюбимой помирись.
В заключительной части концерта Жихарева читала знаменитую поэму Блока «Двенадцать».
Помню, сколько интересных, увлекательных споров и суждений вокруг этого оригинального произведения происходило у нас, молодежи. Какие только доводы не выдвигались в обвинение и в защиту Блока.
Правонастроенная молодежь, - и такая имелась в нашей среде, - упрекали поэта в том, что он продался большевикам и пошел по стопам Октябрьской революции. Противники подобной доктрины утверждали, что «Двенадцать» нужно рассматривать как неприкрытую сатиру на русскую революцию.
Ни одна из сторон не смогла расшифровать значение и смысл последнего абзаца поэмы с описанием того, как во главе с двенадцатью шествует «в белом венчике из роз Иисус Христос».
Нашелся кто-то, вычитавший у литературного критика такое объяснение» «Для Блока, Христос – символ нового и чистого мира, во имя которого герои поэмы творят историческое возмездие!».
Любопытна запись в дневнике самого Блока: «Сегодня я – гений! Когда я писал «Двенадцать», я слышал грохот рушащегося мира!»…
Чтение Жихаревой поэмы «Двенадцать» можно было сравнить с работой художника – живописца в ряде иллюстраций отображающего события целой эпохи. Я бы сказал, что это было не чтение, а потрясающий рассказ очевидца революции, всем сердцем перечувствовавшего, что произошло в России. Дрожь пробегала по телу, когда артистка, словно видя перед собой крушение великой империи, вещала:
Ветер, ветер на всем Божьем свете!
Поистине ветер глубокой поэтической правды Блока захлестнул в тот вечер наши молодые сердца, заставил их по-особому биться и задуматься над победной поступью революции.
Неожиданное, непредвиденное обстоятельство нарушило ход концерта. Жихарева забыла текст одного из стихотворений. В зале наступила напряженная тишина. Артистка стояла на сцене, закрыв глаза и вспоминая текст. Её высокий лоб прорезала глубокая морщина, рука неподвижно застыла в полуподнятом положении. Не знаю, чем бы завершилась эта досадная пауза, если бы с задних рядов не раздался звонкий женский голос:
И опять несется вскачь,
Летит, кричит, орет лихач…
Жихарева моментально подхватила реплику и, как ни в чем не бывало, продолжала мастерски, образно читать поэму и закончила её под несмолкающие аплодисменты всего зала.
Чтение поэмы и её актуальность настолько мне понравились, что, возвращаясь после концерта, я подумал, что неплохо было бы выучить поэму и включить её в свой репертуар для чтения со сцены.
На следующий день томик Блока с поэмой лежал у меня на столе. Перечитал несколько раз. И каждый раз видел перед глазами Жихареву, слышал её интонации, ощущал её настроение, вспомнил про «несчастный случай» при чтении и пришел к выводу, что ничего удивительного нет, поэма очень большая и лишь непонятно, как такая опытная актриса, как Жихарева, себя не подстраховала.
----------------------------------------------«»-------------------------------------------------
За своенравный, дерзкий характер, за требовательность исключительных для себя условий в ущерб другим, Жихареву в актерской семье не любили. Старались только не замечать её капризов, лишний раз молчали, чтобы не вызывать вспышку гнева и не осложнять обстановку в труппе. За талант ей много прощали, зато она не прощала и не забывала малейшую обиду, в особенности те, которые исходили от антрепренеров.
Вспоминаю спектакль «Саломея» Уайльда в театре «Выйтлея». На репетиции попробовали двух суфлеров, но ни один Жихареву не удовлетворил. Предложили мою кандидатуру. По окончании репетиции она поблагодарила меня, сказав, чтобы я сел в суфлерскую будку и на спектакле, внимательно следил за ней, текст подавал только в тот момент, когда она махнет рукой или сделает жест ногой, в остальное время молчал. Такой тактики я придерживался на спектакле. В середине первого акта она, оказавшись возле суфлерской будки, стукнула ногой, что означало: «Пора выдавать текст». Не успев проговорить и четыре фразы, как услышал её шепот:
- Хватит! Молчите!
Чувствуя, что она не твердо знает текст, то и дело пропускает отдельные фразы, которые важны по ходу действия, я стал суфлировать, не взирая на то, как она реагирует, нравится ли ей это или нет. По окончании спектакля, Жихарева с остервенением набросилась на меня, обвиняя меня в том, что я сбивал её своими подсказками с текста, что из-за меня возникали пропуски.
Пришлось молча сносить её обвинения. Спектакль «Саломея» был самым слабым в её гастролях.
----------------------------------------------«»------------------------------------------------
Последние годы театрального творчества Е.Т. Жихаревой проходили в Пушкинском театре (бывший Алесандринский) в Ленинграде. Со званием заслуженной артистки РСФСР Жихарева ушла на пенсию и остаток дней провела в пансионате Дома актера. Умерла она в 1967 году.
Е.М. Гранковская и С.Ф. Сабуров.
Солнечным апрельским утром спешу на вокзал опустить в почтовый вагон очередную корреспонденцию в газету «Последние известия». На перроне встречаю озабоченного антрепренера Зейлера, который то и дело, поглядывая на часы, устремляет свой взор в сторону железнодорожного моста, связывающего Эстонию с Советским Союзом.
- Собираетесь ехать куда, Эрих Юрьевич?
- Никуда я не еду. Встречаю поезд из Ленинграда, на котором должен приехать артист Сабуров.
- А кто это, расскажите.
- А вы не уходите. Дождемся поезда, встретим Сабурова, сами обо всем расспросите. Возьмете интервью.
О Сабурове, говоря по-честному, я уже слышал, но никогда не видел не только в жизни, но и на сцене. Знал, например, что он в 1896 году совместно с известным актером Горин-Горяновским организовал в Петербурге театр «Фарс». В 1913 году Сабуров становится владельцем петербургского театра «Пассаж», преобразованного в 1925 году в Театр Комедии. Постоянными партнерам на сцене у него были Грановская и Надеждин. Помимо актерства занимался литературной работой, - переводил французские пьесы и осуществлял их постановку в своем театре.
Подходит поезд. Из последнего вагона выходит только один пассажир. Знакомимся. Симон Федорович Сабуров – среднего возраста мужчина, высокого роста, полный, одет с иголочки. На нем светлый котелок, кофейного цвета демисезонное пальто, коричневые туфли с гетрами бежевого цвета. В правом глазу монокль на черной тесьме, в руках тросточка с серебряным набалдашником. Первое впечатление, что это не актер, а иностранный дипломат. Втроем направляемся в гостиницу «Нью-Йорк».
Зейлера ждут какие-то спешные дела по организации спектакля, поэтому он извиняется и быстро исчезает. Мы остаемся вдвоем. Исподволь начинаю расспрашивать о его планах, куда собирается ехать после того, как сыграет в Нарве переводную французскую пьесу «Хорошо сшитый фрак». В ответ слышу односложные ответы, чувствую, насколько он не разговорчив и пытается больше задавать вопросы мне.
Получив номер в гостинице, он попросил меня с ним отобедать и показать город. Мы бродили по узким улочкам старого города, вышли на бульвар, полюбовались полноводной Наровой. Зашли в городской музей. К тому времени на афишах появились объявления о предстоящем концерте Сабурова. Встречавшиеся знакомые обращали внимание на незнакомца с моноклем и, видимо, догадывались, с кем я шел.
Чем больше мы гуляли, тем доверчивее ко мне относился Симон Федорович.
- Не обижайтесь на меня, - заговорил он, когда мы остановились у здания ратуши, - стараюсь при встрече с журналистами держать язык за зубами. Так иногда соврут, что приходится краснеть и за них и за себя.
И тут же поведал, что из Нарвы направится в Таллин, где в антрепризе Проникова сыграет несколько спектаклей, а затем вернется в Ленинград.
- Летом планирую с Еленой Маврикиевной Грановской приехать на отдых в Усть-Нарву и, заодно, сыграть несколько спектаклей в летнем театре.
В «Хорошо сшитом фраке» я не играл. По просьбе Сабурова суфлировал. Сидя в суфлерской будке, от души смеялся, глядя на игру Сабурова. Он изображал портного Мельцера, который всю жизнь мечтает стать джентльменом, но из этого ничего не получается, его всюду преследуют неприятности, он все время оказывается в смешных положениях..
В игре Сабурова я подметил один любопытный штрих актерского мастерства, - с поразительной легкостью он переходил из фарсового состояния в глубоко драматическое состояние. Зритель, только что смеявшийся до-упаду, был готов пролить слезу сочувствия по поводу постоянных неудач Мельцера. Сабуров любил играть остро, с огоньком, применять трюки: неожиданно задернуть ногу, легко подпрыгнуть, хлопнуть себя по колену, заразительно засмеяться, да так, что за ним хохочет весь зал.
В антракте актеры с любопытством разглядывали фрак Сабурова, выглядевший совершенно новым, сшитым из тончайшего сукна и отличного покроя.
Этот фрак имел маленькую историю, о которой рассказал сам Сабуров:
- Впервые Мельцера в «Хорошо сшитом фраке» я сыграл в Петербурге еще до начала Первой мировой войны в театре «Пассаж». Фрак для спектакля мне сшил лучший столичный портной. Я пришел в ужас, когда увидел, как он на мне сидел: буквально как седло на корове. Играть в нем я не мог. Премьеру отложили, потому что я направился в Лондон заказывать себе фрак. И вот он перед вами. Прошло уже боле десяти лет, как я его ношу, а он, видите, как новенький, сшит с большим вкусом, идеально сидит и я вправе о нем сказать одной фразой заглавия пьесы: «Хорошо сшитый фрак».
Летом Сабуров приехал в Усть-Нарву. От курорта он был в искреннем восторге.
- Я бывал на многих европейских курортах, - вспоминал Сабуров, - отдыхал в Ницце, Каннах, Биарице, где к услугам дачников комфорт, удобства, шикарная публика. Но, честное слово, готов сменять виденную мишуру на спокойное пребывание на золотистом песке вашего очаровательного пляжа, бродить в нагретом солнцем и благоухающем сосновом бору, купаться в речке, чувствовать себя непринужденным и по настоящему отдыхать…
В Усть-Нарве С.Ф. Сабуров сыграл в летнем театре три спектакля: «Хорошо сшитый фрак», французскую комедию «Брачные маски» и водевиль Ленского «Война с тещей».
Осенью он приехал с Грановской в Нарву. Артистке в то время было уже 45 лет, но играла она с таким юношеским задором и так непринужденно выглядела на сцене, что смотрелась девочкой. Помогали ей в этом и хорошие внешние данные: невысокий рост, хрупкое, изящное телосложение.
Следуя завету Станиславского – «шутки шутить дело серьезное» - Елена Маврикиевна Грановская прославилась как блестящая исполнительница ролей изящных светских женщин, иногда пустеньких, иногда задорных и смелых. Играла всегда очень просто, с предвзятой серьезностью и наивностью, в результате получала гротескный сценический образ.
Нарвитяне увидели Грановскую и Сабурова в «Маленькой шоколаднице», «Хозяйке гостиницы», «Восьмой жены синей бороды».
Дар перевоплощения, совершенство владения голосом, мастерство ведения диалога, выразительность жеста особенно ярко выразилась у артистки в образе Мирандолины в пьесе Гольдони «Хозяйка гостиницы». Её Мирандолина имела забавный внешний вид, жизнерадостная игра сочеталась с эксцентризмом в поведении, каскадом темпов и боевого ритма.
В веселом театральном пустячке «Маленькая шоколадка» Грановская как бабочка порхала по сцене, шутила и сердилась, смеялась и плакала, словом, обнаруживала уймищу перемен состояния, а в общем по всему спектаклю разливалось такое веселье, что зрительный зал все три акта тонул в сплошном хохоте.
Сабуров ревниво оберегал рукописные экземпляры своих переводных пьес, сам их передавал суфлеру на репетициях, на спектаклях, а по их окончании самолично отбирал, боясь, чтобы их не переписали. На репетиции пьесы «Восьмая жена синей бороды» суфлер Кундышев обратил внимание Сабурова, что на спектакле будет трудно суфлировать по экземпляру, в котором оторваны страницы, развалился корешок. Он предложил к вечеру отремонтировать экземпляр пьесы, обещав к спектаклю принести её в полном порядке. Вечером Сабуров получил прошитую и подклеенную пьесу, горячо поблагодарил Кундышева, заплатив ему три кроны.
И все же Кундышев, как он потом сам мне рассказал, умудрился за пять часов не только привести пьесу в порядок, но и переписать её. Прежде всего, он её расшил. Четыре приглашенные гимназистки переписали каждая по одному акту. После отъезда Сабурова пьеса «Восьмая жена синей бороды» появилась в библиотеке Кундышева и любой театр мог получить её напрокат, конечно за определенную плату.
Больше Сабуров в Нарву не приезжал. Умер он 28 января 1929 года.
Е.М. Грановскую я видел спустя много лет в Ленинграде. В 1961 году присутствовал на спектакле французского драматурга А. Жери «Шестой этаж» в Большом драматическом театре им. М.Горького. В роли госпожи Марэ выступала Народная артистка республики Е. М. Грановская. Ей в ту пору было 84 года. Букет роз, который я ей преподнес после спектакля и долгий задушевный разговор, напомнили нам годы нашей молодости в Нарве и Усть-Нарве.
Аркадий Аверченко.
Приезд в Нарву в декабре 1922 года популярного писателя-юмориста Аркадия Тимофеевича Аверченко вызвал, вполне естественно, огромный интерес. Аверченко рано стал печататься в газетах и журналах дореволюционной России. Двадцатилетнем юношей он писал юмористические миниатюры, а в 1908 году, в 26- летнем возрасте, он был приглашен к сотрудничеству в журнал сатиры и юмора «Сатирикон», позднее став его редактором. В революцию эмигрировал, найдя себе пристанище сначала во Франции, в Париже, а затем, с 1922 года в Праге.
Афиши сообщали, что Аркадий Аверченко дает свой единственный концерт в кинотеатре «Скэтинг» на Вестервальской улице, выступит с чтением своих новых произведений и под его руководством группа актеров сыграет несколько пьесок, сценок и инсценировок писателя.
Билеты брались нарасхват. Переполненный кинозал устроил Аверченко бурный прием.
Аверченко вышел на сцену в изящном смокинге, красиво облегавшем его высокую широкоплечую фигуру. Выглядел он молодо, да и неудивительно. При сорока лет от роду, он был в полном расцвете как творческих, так и физических сил. Сквозь стекла пенсне в золотой оправе проглядывали живые, выразительные глаза. В хорошем, бодром настроении, с чуть саркастической улыбкой на лице, он обратился к публике со вступительным словом.
Никто даже не подозревал, что произошли события, глубоко взволновавшие писателя. Нарвская городская управа решила подзаработать на Аверченко, обложив его увеселительным налогом в размере 40% с валового сбора. Не помогли никакие доводы, что концерт преследует исключительно культурные цели и устраивается без танцев. Отцы города отстояли свою точку зрения: в концерте участвуют не свои деятели культуры и искусства, а приехавшие из-за границы, поэтому они облагаются столь высоким налогом.
Разговор с публикой завершился такими словами:
- Какие милые. Заботливые люди в Нарве, в особенности, заседающие в ратуше. Их внимательное к себе отношение я прочувствовал при определении налога на мои выступления. Какая забота! Чтобы легче было возвращаться домой, или, чтобы никто не ограбил, да и мало ли что, вдруг дорогой потеряешь деньги, они отобрали какие-то 40 процентов, какие глупости, кабы 100 процентов, - другое дело!
Через пару недель в газете «Последние известия» за подписью Аркадия Аверченко появился фельетон под названием «Отцы города Нарвы»:
«Все знают, что я известен своей скромностью. Но вместе с тем не могу удержаться, чтобы не похвастать: есть такой город, который я содержу на свой счет
Я приезжаю в город, привожу свою труппу, выпускаю афиши, снимаю театр, в день своего вечера играю пьесы, читаю рассказы, получаю за это деньги и потом… все деньги аккуратно вношу нарвским отцам города. На мои деньги эти отцы города благоустраивают мостовые, проводят электричество, исправляют водопровод… и обо всем я должен позаботиться, все оплатить. Хлопотная штука»…
Закончив гастроли в Прибалтике, А.Аверченко вернулся в Прагу. Здесь писатель серьезно заболел. Попытки врачей восстановить его здоровье оказались тщетными. Спустя три года после отъезда из Нарвы, на 44-м году жизни, Аркадий Аверченко скончался.
Е.А. Полевицкая
«В образе Лизы Калитиной из «Дворянского гнезда» Полевицкая соперничает с Тургеневым. Он написал Лизу, она превратилась в неё. Если бы её мог видеть автор!.. Она не просто хорошая актриса, а интересное явление в искусстве театра», - так писал про Елену Александровну Полевицкую критик и искусствовед, профессор Погодин.
По мастерству игры Полевицкую можно сравнить с Жихаревой. Обе в совершенстве познали искусство сценического перевоплощения. Если Жихарева овладевала сердцами зрителей неуемной силой трагического пафоса и заставляла своей игрой пребывать его в остром, напряженном состоянии, то Полевицкая шла другой дорогой к сердцу зрителя. Стремилась проникнуть нежностью своих чувств, мягкостью интонаций, лирикой и одухотворенностью переживаний.
Профессор Варнеке называет Полевицкую «праведницей русской сцены, которая объединяла в себе огромный талант и целую гамму очаровательных красок, которыми рисовала, как большой художник»…
В справедливости этих слов мы могли убедиться, когда впервые увидели актрису в трех спектаклях на сцене театра «Выйтлея»: в пьесе Островского «Последняя жертва», в инсценировке романа Достоевского «Идиот» и в драме Сомина «Возмездие, поставленной мужем Полевицкой, режиссером театра Рейнгардта в Вене – Иваном Федоровичем Шмидтом.
«Русская Элеонора Дузе», - так называл Полевицкую критик Вронский, которая буквально покоряла театралов своим мастерством.
Прошло более тридцати лет, как я увидел на сцене Полевицкую и, вероятно, никогда не смогу забыть её Юлию Тугину в спектакле «Поздняя жертва» Островского, когда 17 мая 1937 года она в составе труппы Рижской русской драмы приехала на гастроли в Нарву.
Неотразимой задушевностью и нежным колоритом наполняет артистка образ Юлии, вот почему так близки и понятны становятся страдания этой обманутой женщины. Сердце зрителя сжимается от боли и предчувствия надвигающейся страшной развязки, когда Юлия получает приглашение девицы Ирины Прибытковой посетить свадьбу с Дульчиным, любовником Юлии.
Этот эпизод в пьесе Полевицкая играет на продолжительных паузах, обыгрывает их без слов с такой силой и сценической правдой, что зрителю становится не по себе и он, затаив дыхание, внимательно следит за движением каждого мускула её лица и ждет, что вот-вот сейчас произойдет катастрофа. Сперва Юлия словно в столбняке, ничего не соображает, двигается как манекен. Проходит минута – другая. Юлия начинает соображать, на лице появляется искривленная улыбка, губы дрожат, глаза затуманиваются первыми слезами, медленно, крупными каплями скользящими по бледному лицу. Состояние глубокого страдания сменяется ужасом и отчаянием. Нервы не выдерживают, горе вырывается наружу. Как зверь в клетке, Юлия мечется по сцене, не зная, что предпринять. Она плачет навзрыд, её душат слезы, наконец истерическое состояние лишает её возможности найти правильное решение. Она в изнеможении опускается на диван…
Зрители не выдерживают… В зале слышится сморкание, кто-то громко плачет…
Полевицкая победила…
Некоторые обстоятельства позволили мне поближе познакомиться с Еленой Александровной Полевицкой, бывать у неё дома. Слушать её художественное чтение с непринужденной компании за чашкой чая.
Об этом я позволю себе рассказать более подробно. Зимой 1938 года, будучи инструктором внешкольного образования, работал в Скарятине (Принаровье). Занимаясь с молодежью в народном доме, почувствовал недомогание. Горло першило, никак было не откашляться. Обратился к местному врачу, из аптеки выкупил прописанное лекарство, принимал его, но ничего не помогало, состояние с каждым днем ухудшалось и в конце-концов, я потерял голос, не смог вообще говорить. По возвращении в Нарву обратился к специалисту-горловику, который обнаружил в горле на голосовых связках полипы и рекомендовал сделать операцию, которую мне и сделал в больнице Диаконис, старый хирург Гофман.
После операции мне на продолжительное время пришлось оставаться в Таллине по двум причинам. Ежедневно я обязан был являться в больницу на проверку и прием процедур. Вторая причина заключалась в том, что правление Союза Русских просветительных обществ, в котором я работал инструктором, воспользовавшись пребыванием в Таллине известного режиссера И.Ф. Шмидта, мужа Е.А. Полевицкой, решило организовать для инструкторов курсы по повышению театральной квалификации. Так как в Союзе было только два инструктора: Б.К. Семенов (Печоры) и я, то курсы фактически были устроены для нас двоих.
Занятия для меня проходили в трудных условиях. После операции в течение двух месяцев мне запрещено было говорить. Если у меня возникали какие-либо вопросы к Ивану Федоровичу, я обращался в письменной форме. Таким же образом отвечал. Работали мы над пьесой Шекспира «Укрощение строптивой».
Учеба закончилась для нас приятным сюрпризом. Мы были приглашены на чашку чая к супруге И.Ф. Шмидта, Елене Александровне Полевицкой и весь вечер слушали мастерское чтение в её исполнении произведений Пушкина, Фета, Майкова, Есенина. Этот импровизированный литературный вечер Е.А. Полевицкой я запомнил на всю жизнь, как самый дорогой подарок прославленной русской актрисой.
Рижская русская драма.
Почти одновременно с Таллиннским русским театром в столице соседней Латвии Риге организовался Рижский русский драматический театр, считавшийся лучшим русским зарубежным театральным объединением по своему актерскому составу. Труппа постоянно пополнялась деятелями искусства из Парижа, Берлина, Праги, в свое время эмигрировавшими из Советской России, а также советскими гастролерами.
Рижский русский театр имел такой кадровый состав: Бинчук, Штенгель, Александрова, Мельникова, Чаадаева, Дарьялова, Захарова, Булатов, Яковлев, Юровский, Барабанов, Орлов, Эпштейн, Терехов, Студенцов, Свобода, Астаров и другие. Гастролерами выступали: Полевицкая, Жихарева, Ведринская, Юренева, Грановская, Михаил Чехов, Степан Кузнецов, Певцов, Орленев, Осип Рунич, Максимов, Павлов, Лихачев.
Слава о Рижском русском театре далеко перешагнула границы Латвии.
Русская общественность Эстонии совместно с депутатами русской фракции Государственного Собрания возбудили перед правительством ходатайство о разрешении на въезд рижской труппы, мотивируя это тем, что приезд в Эстонию Рижского театра имеет огромное культурно-воспитательное значение для стотысячного русского населения республики.
Хлопоты увенчались успехом. Разрешение было получено. Театру было разрешено выступить не только в Таллине, но в Тарту и в Нарве.
Спектакли рижан в Нарве проходили как большой праздник русского искусства. Не приходится говорить, как трудно было получить билеты, какой резонанс имели эти выступления в сердцах не только русских жителей, но и эстонцев, немцев, евреев, словом любителей театра всех национальностей. Специально на спектакли приезжали любители-театралы из Иевве (Йыхве – прим ред.), Кохтла-Ярве, Кивиыли, деревень Принаровья и Причудья.
Как с драгоценной реликвией бережно рижане обходились с русской классикой. Постановки пьес отличались внимательным отношением к эпохе, образам, костюмам, аксессуарам. Учитывалась каждая мелочь, ничего не ускользало из режиссерского поля зрения.
Из сокровищницы чеховской драматургии нарвитяне увидели пьесы «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад». В блестящем исполнении прозвучали пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты», «Без вины виноватые», «Волки и овцы», «Последняя жертва». С потрясающей глубиной раскрывались сложные психологические образы Достоевского в таких произведениях, как «Преступление и наказание», «Идиот». Не забывали рижане и пьесы советского репертуара: «Белая гвардия», «Чудак», «Зойкина квартира», «Блоха», «Страх».
Познакомились с зарубежными драматургами и их пьесами: «Трижды повенчанные» - Никольса, «Биржевик» - Сырлинга, «Секрет счастливого брака» - Эдгинтона.
И вдруг, как снег среди ясного неба, на голову нарвитян свалилось сообщение, что театр Рижской русской драмы больше в Нарву не приедет по милости Нарвского городского самоуправления, которое на спектакли рижан постановило взимать увеселительный налог в размере 15 процентов с валового сбора.
Под заголовком: «Налог душит культурное дело» газета «Нарвский листок в № 100 от 5 сентября 1931 года поместила статью, констатируя беспрецедентный факт ущемления культурных интересов русского населения Нарвы. Одновременно автор статьи писал, что в Таллине спектакли Рижской русской драмы освобождены от всяких налогов. Городское самоуправление Тарту, испытывающее финансовые затруднения, постановило временно взимать со спектаклей рижан 7 процентов, пока идет строительство памятника эстонскому писателю. Как только постройка закончится, налог будет снят.
Шовинистические тенденции, проявленные отцами города Нарвы во время выступления в кинотеатре «Скэтинг» Аркадия Аверченко, уплатившего в казну города 40 процентов валового сбора, русское население не забыло.
Однако никакие протесты, никакие статьи в печати не помогли. Рижане прекратили гастроли и покинули Нарву.
По собственной инициативе, не надеясь на поддержку магистрата, скрипач А.В. Кириленко собрал небольшой симфонический оркестр для выступления в Темном саду. Каждый вечер концерты этого оркестра собирали не малое количество слушателей и все без исключения были довольны этими выступлениями. Однако городское самоуправление концерты запретило.
Газета «Старый русский листок» в № 59 от 30 мая 1931 года в заметке под заголовком «Городская управа против русского режиссера», встала на защиту оркестра и его режиссера Кириленко. Чтобы не быть голословной, газета привела выдержку из официальной бумаги, пришедшей в адрес правления Союза нарвских музыкантов: «…Нарвское городское самоуправление не может согласиться с наличием в оркестре, который играет в Темном саду, русского режиссера А.В. Кириленко и настаивает на том, чтобы дирижером был бы обязательно эстонец»…
Ф.И. Шаляпин Л.В. Собинов
Не успели отгреметь выстрелы войны между молодой Советской Россией и ставшей самостоятельной буржуазной Эстонией, только стала налаживаться экономическая и культурная жизнь, еще медленно залечивались раны военных потрясений, как в Нарву пришло сенсационное сообщение: в Таллин с единственным концертом приезжает Федор Иванович Шаляпин. Напрасно нарвитяне лелеяли надежду услышать прославленного певца в Нарве. Не помогли телефонные звонки в концертное бюро. Больше одного концерта импресарио давать не согласился, так как Шаляпин ограничен по времени и его ждут в других, заранее согласованных местах. Кроме того, по словам импресарио, в Нарве нет достаточно вместительного зала, который обеспечил бы высокий сбор.
Выступление Шаляпина состоялось в концертном зале «Эстония» 12 мая 1920 года. Баснословные цены на билеты не испугали любителей и поклонников певца. Нашлись энтузиасты, рискнувшие поехать из Нарвы в Таллин в надежде всеми правдами и неправдами попасть на концерт. Всех их постигла неудача. Ни за какие деньги достать билеты не удалось.
Леонид Витальевич Собинов приехал в Нарву после успешных гастролей в Таллине и Тарту зимой 1932 года с единственным концертом, который состоялся в зале общества «Ильмарине». Пел он простуженным голосом и, не взирая на свой преклонный возраст, а ему уже было 60 лет, очаровал слушателей прелестным пением, покорил несравненным бельканто.
С чарующим благородством, с кристальной выразительностью звучали в первом отделении романсы русских композиторов. Шедевры оперного репертуара включала программа второго отделения. Мы слышали оперные арии из опер: «Евгений Онегин», «Искатели жемчуга», «Русалка», «Фауст».
Арию Ленского: «Куда, куда вы удалились» по настоянию публики, певец исполнил дважды.
Через два года мы узнали, что 14 октября 1934 г в возрасте 62 лет Собинов, находясь в Риге, скоропостижно скончался. Тело его было отправлено в Москву
----------------------------------------------«»------------------------------------------------------
Дмитрий Смирнов
В истории русского оперного искусства Дмитрий Смирнов занимал достойное, почетное место, как обладатель голоса на редкость красивого, благородного, очень выразительного, гибкого и легкого. Прекрасная дикция, темперамент, точность музыкальной интерпретации позволяли певцу свободно преодолевать сложные партии своего обширного репертуара.
Помню в газете «Нарвский листок» я написал несколько строк о Дмитрии Смирнове:
«Дмитрий Смирнов величина настолько крупная и значительная, что мерить его талант обыкновенными мерками невозможно. Голос Смирнова, обладая поразительной нежностью, не переходящий в жесткость даже при сильнейших фортиссимо, в то же время, ни в малейшей мере не обладает нем налетом сладости, которая почти всегда неизбежна у большинства теноров».
Приезжал Смирнов в Эстонию в 1926 и 1929 годах вместе со своей женой, певицей Лидией Мальцевой. Во время гастролей в Англии, Мальцева скоропостижно скончалась в Лондоне. Её тело Смирнов привез в Эстонию и похоронил в Печорском монастыре.
А тридцатых годах Д. Смирнов переехал на жительство в Таллин, часто выступал в опере театра «Эстония», где пел на русском языке, давал концерты по городам Эстонии и выезжал на гастроли за границу.
Много разговоров вызывал «неравный брак» Смирнова с только что окончившей Таллинскую русскую гимназию дочерью бывшего русского офицера С. Голубева – Татьяной Голубевой. Жениху в то время было около 60 лет. Во время войны супруги Смирновы жили в Риге. Не дожив до окончания войны, в 1944 году, Дмитрий Смирнов умер. 
А.Н. Вертинский
Сложный театральный путь, далеко не усыпанный розами, прошел актер эстрады и кино, поэт, композитор – Александр Николаевич Вертинский.
Александр Николаевич Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Окончив гимназию, он поступил актером в театр «Алатор» в Москве, а уже в 1915 году переключился на совершенно иной жанр: стал исполнителем собственных песенок в гриме и костюме сценического персонажа «Пьеро». К тому времени относится проба его сил на поприще кино («Король без венца», «От рабства к воли» и другие картины).
Гражданская война застала 29-летнего Вертинского на юге России в расположении войск Деникина. Затем начались бесконечные скитания по странам южной Европы, пока, в конце концов, судьба не занесла Вертинского в Париж.
Создав своеобразный жанр музыкальной новеллы, будучи автором многих исполняемых текстов и музыки к ним, Вертинский нашел свое место в эстраде, - явился исполнителем «песенок Вертинского». С ними он разъезжал по европейским столицам и везде пользовался неизменным успехом, а особенно среди разбросанных по всему свету русских эмигрантов.
В его репертуаре были стихи Блока, Есенина, Северянина, Ахматовой. В более раннем периоде творчества, стихи менее известных поэтов с присущими чертами декаданса, вроде: «Ваши пальцы пахнут ладаном…» и так далее.
Не называя себя певцом, Вертинский был очень выразительным исполнителем. Каждая строка незамысловатого текста, исполняемого актером, звучала мягкими музыкальными интонациями, подкрепляемыми пластическими движениями его выразительных рук и прекрасной мимикой лица.
Популярность Вертинского была столь велика, что его песенки, записанные на граммофонные пластинки, покупались нарасхват.
Еще совсем молодым в возрасте 35 лет, в 1925 году, Вертинский приезжал в Нарву и выступал с концертами в Нарвском русском общественном собрании.
В первом отделении Вертинский исполнял свои вещи в костюме «Пьеро» при соответствующем освещении и гриме. После перерыва он появлялся во фраке, изысканный, со светскими манерами, бледный, с гладко приглаженными волосами, острым носом и тонкими губами. При его высоком росте фигура выигрывала благородством движений красивых рук, длинных тонких пальцев.
В программе значились вещи первого периода его творчества: «Концерт Саразате», «Джонни», «Минуточка», «Спи мой чиж», «Пани Ирэн», «Пой, моя девочка», «Полукровка», «Песенка о моей жене», «Бразильский крейсер». Исполнял много песен и по заказу, не заставляя себя долго просить.
Прошли годы. Чужбина наложила глубокий отпечаток на все творчество Вертинского, который явно тосковал по Родине и это состояние он выразил в своих новых песенках: «Чужие города», «Иная песня», «Прощальный ужин», «Перед ликом Родины», «Аравийская песня», «Над розовым морем», «В степи молдаванской» и других.
В годы Великой Отечественной войны, Вертинский с гордостью и восхищением воспевал героизм Советской армии. Эмиграция отвернулась от него, считая, что он продался большевикам.
В 1943 году Вертинский возвращается на Родину. Он гастролирует по многим городам Советского Союза и везде он желанный гость. Его искусство стало более законченным, признанным народом. По собственным словам он ощущал себя «птицей, что устала петь в чужом краю и, вернувшись, вдруг, узнала Родину свою». Стоит отметить, что жена артиста, Лидия Вертинская, была не только прекрасным художником-графиком, но и снялась в нескольких фильмах, а их дочери Марианна и Анастасия Вертинские стали звездами советского кино.
Умер Александр Николаевич Вертинский в 1957 году на 69 году жизни.
Сестры Анастасия и Мария Веревкины.
Сцена русского клуба заиграла такими цветастыми красками расписных русских сарафанов, что глазам становилось больно от всей пестроты нарядов, в которые вырядились исполнительницы русских народных песен сестры Веревкины, выступавшие в Нарве 28 марта 1928 года.
Дочери последнего Эстляндского губернатора П.В. Веревкина - Анастасия и Мария Веревкины, став эмигрантами, постоянно жили в столице Литвы Ковно. Обладая приятными голосами, сценическим обаянием, культивируя русские народные песни, сестры Веревкины стали ревностными пропагандистами этого вида искусства в Литве, а затем и в соседних Прибалтийских государствах.
Успех открыл дорогу сестрам Веревкиным в Западную Европу. Их радушно принимали иностранцы. Не понимая русского языка, они все же с удовольствием их слушали, потому что сердцем ощущали не только грустные мелодии народной русской песни, но и радость, удаль, веселье, заключавшееся в игровых, танцевальных, плясовых напевах.
С первым своим появлением на сцене сестры Веревкины очаровали публику своими располагающими открытыми лицами с приятной улыбкой и конечно мастерски выполненными по эскизам художника Малявина, народными сарафанами, расписными яркими платками, в которых они выглядели сочными ядреными русскими бабами.
А уж когда запели, окончательно покорили публику. Широко разливалась песня, не было удержу в её необъятном просторе, гармоничное звучание голосов, высокая техника исполнительского мастерства делали каждую песню глубоко содержательной, осмысленной, близкой сердцу слушателя. Накал концерта достиг своего апогея, когда Веревкины начали исполнять частушки. Вызовам, крикам «Браво» и «Бис» не было конца.
-------------------------------------------------«»------------------------------------------------
Веревкин Петр Владимирович, - егермейстер, действительный статский советник, эстляндский губернатор, бывший губернатор Ковенский и Виленский.
Веревкина Софья Александровна, - урожденная Эллис, жена П.В. Веревкина.
(Продолжение следует)