ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 5 июнь 2006 г.

Проза

Владимир Кабаков.

Казнь Короля.

отрывки из романа «Первый большевик»

Тридцатого января 1649 года в Лондоне стояла холодная погода. Лужицы на улицах похрустывали утренним ледком и смог от множества каминов, разожжённых с утра, делал улицы и прохожих на них, похожими на мрачные декорации с привидениями.

Часов после десяти взошло солнце осветившее жалкие лачуги бедняков на южном берегу Темзы и стены дворцов в Вестминстере. Толпы любопытных, несмотря на середину рабочей недели, потянулись в сторону Уайт-холла. Помост для казни Короля, назначенной на два часа, выстроенный за одну ночь, красовался посередине большого пространства, постепенно заполняемого людьми. Ряды копейщиков, с длинными страшными пиками отделяла помост от толпы. На площади стоял гул тысяч голосов, бегали и толклись под ногами крикливые дети, а их отцы и матери стояли в ожидании великого события переминаясь с ноги на ногу…

Король проснулся рано, обессиленный ночными кошмарами. Нехотя встал с постели и камердинер помог ему одеться. Умывшись и попив кофе, он подошёл к камину погрел зябнущие руки, сел в кресло и стал читать Библию, Евангелие от Матфея, главы в которых описывалась смерть Христа. Часто, отвлёкшись от чтения, Чарльз, долго и неподвижно смотрел на потрескивающий огонь, на язычки пламени, серо-оранжевые, в свете наступившего дня. Поёжившись он приказал принести ему вторую теплую рубашку, не спеша одел её и наглухо застегнув камзол, вновь сел. Охранник, приставленный к нему Полковником Томлинсоном, казалось совсем не мешал ему, о чём–то сосредоточенно думать. Точнее, Король не замечал его, погружённый в трагические переживания всего происходящего. До последнего дня он надеялся , что Смутьяны не посмеют его казнить , что помощь и освобождение вот-вот наступят. Ещё три дня назад, когда ему зачитали страшный приговор, он ждал и надеялся, что верные ему люди спасут его от смерти…
И только сегодня ночью он осознал, что жить ему осталось всего несколько часов.
Вместо страха, вдруг появилось равнодушие и беседуя с кардиналом Юксоном, своим духовником, он много говорил о судьбе невинно осуждённого Иисуса Христа, вспоминал тяготы походной жизни , предательство и эгоизм придворной челяди, передавал через кардинала советы и наставления семье, которая была в изгнании, в Голландии.
«Я сожалею, - говорил он Юксону - что буду умирать не видя родных, знакомых лиц. Но все мы умрём, поменяв нашу земную жизнь, полную суеты и страданий на жизнь загробную, где нет ни политики, ни войн, ни предательств…»
Юксон слушал и молча кивал головой, а его кардинальские одежды поблескивали серебром и золотом, когда вдруг, огонь в камине вспыхивал ярче. Это почему-то беспокоило Короля и он невольно отводил глаза от румяного лица своего священника.
Помолчав какое-то время, Чарльз произнёс: «Я хочу побыть один»- и кардинал тихо ступая, удалился…
«Когда это началось?- спрашивал себя Чарльз, уже в который раз.- Почему это произошло со мной и в моей стране, Англии?».

Он вспомнил далёкую юность, своего наставника и друга, герцога Букингемского, который учил его фехтовать, стрелять из лука и мушкета, возил на большие охоты, далеко от Лондона, советовал как выбирать стильную одежду и обувь, грациозно и с достоинством кланяться и принимать поклоны. Его отец Джеймс был равнодушен и часто груб, а бедная матушка тиха и молчалива. Только герцог был добр, общителен, вежлив. красив, смел… И вдруг все кончилось. Герцога Букингемского убил какой-то полусумасшедший фанатик и так легко, весело начавшаяся юность внезапно оборвалась. С той поры он не любил посторонних людей, доверял только своим близким, народ презирал и считал его тёмным стадом животных, далёких от искусства, заботящихся только о деньгах и благе собственного живота. Парламент же всегда не любил, потому, что тот мешал ему умно управлять страной, которая дана была ему в наследство от Бога…
Он долго не мог понять, как это сборище полукрестьян, полусолдат, полуторговцев может вмешиваться в его государственные дела, которые он не отделял от личных дел. Когда они- Парламент- стали ему мешать в его начинаниях, он их просто распустил по домам, считая Парламент неким предрассудком, доставшимся ему неудачным наследством. Это была неприятная сторона жизни…
Но была и приятная: женитьба на красивой молодой женщине, потом дети, охота, искусство… Красивые картины, много картин. Художники, неловкие, но услужливые. Наряды на которые с восхищением смотрели женщины, и с завистью, мужчины…
Но когда же неприятного в его жизни стало больше чем приятного?»… Он вспомнил стычки с Парламентом, собранным им милостиво после десятилетней паузы. А ведь мог бы и не собирать! Потом этот полусумасшедший Джон Пим, посмевший его, Короля, обвинить в расточительстве…

То ли от возраста, то ли от возрастающей неприятной стороны жизни, Чарльз стал раздражителен и заболевал нервными расстройствами, которые тщательно скрывал от придворных и даже от близких. «Дурная наследственность- рассуждал он, вспоминая развратного и необузданного отца, который впадал в ярость от малейшего сопротивления его воле…
Потом Смутьяны из Парламента, подняли народ на войну и он несколько лет, вместо дворцов Лондона, жил в военных лагерях, в заштатном Оксфорде, а потом и просто в жалких лачугах, где скрывался от этих негодяев временно одержавших над ним победу.
Чарльз презирал и Ферфакса и Эссекса, но особенно ненавидел этого выскочку из Кембриджа, Оливера Кромвеля, сектанта и врага не только королевской власти, но и католической церкви. Когда же он, Король, увидел это носатое, грубое лицо, коренастую фигуру, вызывающий взгляд, то понял, что перед ним враг и антипод. Король тогда обозвал его Анабаптистом, и оказался прав. Во время последней войны, Чарльз надеялся разбить армию Парламента и переманить на свою сторону их полководцев, а Кромвеля повесить. И это ему почти удалось, но Кромвель разгадал планы, изгнал лорда Манчестера, разбил королевские войска при Нейсбай, и выследив, воспользовавшись предательством знати, захватил самого Короля, и осудил на смерть, конечно не сам, но с помощью запуганных им судей…
Часы пробили двенадцать и во дворце Сент-Джеймс, в котором помещялся пленный король, началась какая-то суета. В спальню заглянул полковник Томлинсон, небрежно поклонился Королю, что-то прошептал на ухо часовому и ушел, стуча каблуками и звеня шпорами.
«Хам! - подумал Чарльз и, оторвавшись от горестных воспоминаний, удалился в маленькую часовню, в углу, за ширмой, стал на колени и, глядя снизу вверх, на фигуру Христа на деревянном распятии напротив, стал молиться: «Господи! Прости мне мои прегрешения, мою усталость и моё равнодушие в прежние годы, когда я не находил времени среди занятий искусствами уединиться и молиться тебе, Боже, прося благодати и благословения!.. Спаси и сохрани мою семью, жену и детей от происков врагов наших. Прости и моим врагам их грубость и неразвитость. Воистину, не ведают, что творят!..»

Из-за ширмы вошёл кардинал Юксон и стал поодаль, стараясь не мешать молитве Короля.
Вскоре, однако, раздалось лязганье шпор, и полковник Томлинсон почти гаркнул, приказывая: «Через полчаса надо отправляться!» Король поднялся с колен и Юксон, стараясь отвлечь Короля, предложил: «Может быть, вам государь надо подкрепиться?.. Дух силён, а плоть немощна»- пробормотал он привычно, но Король согласился. Он, подойдя к столу с закусками, выпил немного вина и съел кусочек белого хлеба…
Потом в коридоре затопал сапогами конвой… Король в последний раз оглядел спальню, яркие огоньки углей в камине, блеск солнечного света отразившегося в оконном стекле…
«Пора - подумал он.- Да воздаст господь Смутьянам сполна! А мне даст силы перенести казнь, как перенёс её он Сам! -широко перекрестился и в сопровождении Юксона и своего старого слуги Нерберта, под аккомпанемент топанья сапог полуроты конвоя, твердо зашагал к выходу…

Ровно в два часа по полудни, Король Чарльз взошёл на эшафот в сопровождении кардинала Юксона, и двух полковников распоряжающихся казнью и чуть отставших палачей в полумасках и кажется даже в париках. Кардинал морщил лицо, сдерживая рыдания и не глядя на побледневшее лицо Короля, шевелил губами, шепча молитвы. Король невольно вздрогнул, когда толпа увидевшая его тысячегорло охнула и раздались крики: «Ведут! Ведут!».
Заплакали, запричитали сердобольные женщины. Кому-то в задних рядах сделалось плохо. Мужчины стояли молча, хмурые и мрачные. Наступила тишина, и даже дети притихли. Один из полковников выступил вперёд и торопясь, невнятно прочёл приговор. «За измену… народа и Англии….казнить… через отсечение… Народ вновь охнул «О-о-о-х-х-х». Кардинал подошёл и дал поцеловать Королю золотой, большой литой крест…

Палач и его помощник стояли рядом, широко расставив ноги и заложив сильные мускулистые руки за спину. Когда полковник окончил читать приговор, помощник передал палачу чёрную повязку и тот подойдя к Королю сзади, ловко и быстро завязал ему глаза. Люди в толпе замерли. Палач, словно актёр-протагонист, казалось, упивался своей бесстрашной силой. Взяв Короля под руку, он подвёл его к плахе, помог встать на колени и поправил поудобнее голову.
Солнце, пробившись сквозь белое облако, ярко озарило сцену казни и вновь скрылось… Палач молодецки повёл плечами, подбросил чуть вверх топор, примериваясь. Помощник палача подошёл к Королю со спины и чуть надавил двумя руками вперёд…
«Боже!!! Прости ме…». Палач чуть привстав на носках взметнул блеснувший под солнцем топор и с хаканьем опустил на шею… Голова, полностью отрубленная, со стуком упала в сторону и через мгновение из шеи фонтаном хлынула кровь… «А-а-хх, - взвыла толпа и закричали в истерике женщины, кто-то упал в обморок, кого-то держали под руки. Мужчины отворачивались, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Палач, бросив топор на помост, вынул из-за пояса красную тряпку, схватив за длинные волосы голову с открытыми ещё глазами, вытер капли крови с лица и волос и показывая её толпе, поводя рукой со страшной ношей то влево, то вправо, произнёс традиционную фразу хриплым и громким голосом: «Смотрите!!! Вот голова его!!!»…
Глухой вой страха и отчаяния пронёсся над площадью и солдаты, подгоняемые короткими злыми командами, принялись вытеснять народ с площади…


Продолжение сцены: «Смерть Короля».


В этот день, в пабах Лондона было многолюдно и шумно. Все обсуждали казнь Короля. В пабе «Львиная голова», что на Холбоне, неподалёку от Друри Лейн, было тесно. Сидевшие в тёмном углу солдаты, приехавшие со своим ротным за провиантом для Армии, разместившейся временно в Сафрон Уолдене, милях в шестидесяти от столицы, разговаривали громко, с вызовом поглядывая на компанию робких мастеровых, примостившихся в противоположном углу. Горбоносый, тощий и высокий Билл, с большим шрамом через всю щеку громко говорил: «Я помню битву при Нейсбай. Рубка была настоящая и в начале нас потеснили. Джек, Гарри Трумен и Вилли были убиты или ранены, а потом затоптаны конями принца Рупперта. Казалось, что пришла наша погибель…» Двери паба растворились и сопровождаемые клубами холодного воздуха в помещение вошли два констебля. Потирая озябшие руки, они осмотрелись, заметили группу солдат, Их возбуждённый вид, кажется, напугал служителей порядка и потому, потоптавшись у порога, констебли вышли, проклиная про себя и службу и неспокойные времена, когда закон потерял силу, а на место закона пришла сила оружия…

Подбодренный «отступлением» сил правопорядка, Билли хлебнул ещё несколько больших глотков из кружки. «Эх! Какие это были ребята! Дрались с приспешниками Короля, как звери. Но, тут всем показалось, что мы проиграли битву!..»
Разгорячившись, он стукнул кулаком по залитому элем столу. «Но наш Старик, наш Генерал, как всегда, знал что делать! Повернул всю конницу и ударил во фланг ихней пехоты». Тощий победоносно оглядел товарищей, которые слышали эту историю много раз, а некоторые сами были участниками той битвы, и потому слушали невнимательно, разглядывали двух проституток у стойки и обменивались замечаниями. Робкие мастеровые тихонько оделись и незаметно ушли, опасаясь скандала. «Благодаря Богу и нашему Оливеру, мы повернули Фортуну к себе передом и тут ей уже было не отвертеться», - продолжил Тощий и захохотал и все солдаты, оценив шутку Билли, подхватили веселье, загоготали. « Ах, Билли! Ах, развратник! Да накажет тебя Бог! Если бы наш Старик тебя слышал, он бы наказал тебя. Все знают, что Генерал Кромвель Пуританин. Он бы приказал тебя оштрафовать!»…Все ещё громче засмеялись.
«Он, Старик, своих не выдаёт!- отбивался довольный Билл.- Мы за это его и любим. Он за простых солдат горой стоит!». «Так!… Это так!»- понеслось со всех сторон…
«Сегодня Королю отрубили голову и это справедливо». Тощий схватился за саблю, и лицо его перекосила судорога. «Пусть кто-нибудь мне возразит!». Он выхватил из ножен саблю, а потом вновь вложил ее со стуком. «Я верю в Господа Бога и знаю, что без его поддержки Парламент бы не победил Короля. Тут воля Божия - как говорит наш Старик. - Король покусился на нашу свободу, захотел сделать нас своими рабами и убил многих наших товарищей. И мы вправе убить его, защищаясь!».
Сидящие за столом вскочили. «Виват Кромвель! Виват Республика!- кричали они все вместе и в разнобой. «Да славиться наш Господь! И да провалиться в преисподнюю Папизм и свора его прислужников. Теперь мы Свободны!!!»…
Солдаты вывалились из паба около полуночи и, поддерживая друг друга, горланя песни, двинулись в сторону казарм…