29 марта 2024  12:43 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 65 июнь 2021 г. 

Новые имена

 

Борис Вольфсон

Борис Вольфсон

 

Борис Ильич Вольфсон родился 8 февраля 1952 года в Ростове-на-Дону, где и живёт по сей день. После окончания мехмата и аспирантуры при кафедре теории упругости Ростовского госуниверситета пятнадцать лет работал научным сотрудником в НИИ механики и прикладной математики, занимаясь исследованиями в области прикладной математики, а также теории устойчивости, гидромеханики и теории пластин и оболочек. С 1992 по 2012 год преподавал математику в созданной при его участии школе для одарённых детей. С 2012 года − сотрудник издательства учебной литературы «Легион», руководитель школы «Шаг в математику» и летних школ для одарённых детей «Надежда». Соросовский учитель математики. Автор более ста научных работ по прикладной математике, механике и педагогике, десяти школьных учебников.

Женат, имеет двух дочерей и пять внуков.

 

СТИХИ

 

Дом с трубой

 

Словно дом пустой, я давно б зачах

оттого, что стоял пустым.

Паутиной зарос бы пустой очаг.

Но труба, из которой дым

 

не стелился и не стоял столбом,

не ловил гостей, будто сеть,

научилась при ветерке любом

напевать, гудеть и свистеть.

 

Я плохой певец, никакой поэт.

Мне ль гордиться самим собой?

Если ветра нет, то и песен нет.

Что возьмёшь с меня? – Дом с трубой.

 

Вот когда бы друг мой ко мне зашёл,

я б попробовал сам запеть.

Я б разжёг очаг, вскипятил котел,

приготовил вино и снедь.

 

А когда б подруга… О боже мой,

засвистал бы я соловьём

и сказал ей: «Ты просто пришла домой,

где с тобою мы заживём.

 

Видишь, в окнах моих появился свет,

значит, рано трубить отбой,

потому что я – для тебя поэт,

а не брошенный дом с трубой!..»

 

Но покуда я сам в себе гощу,

задаю сам себе урок.

И о чем грущу, сам себе свищу…

Хорошо, что есть ветерок!

 

Почтальон

 

Ну, зачем нам почтальоны?

Электронное письмо

до друзей, определённо,

доберётся и само.

 

И тотчас на электроны

распадётся, как во сне.

Где ж вы, где ж вы, почтальоны

с толстой сумкой на ремне?

 

С толстой сумкой, с медной бляшкой,

тот, воспетый Маршаком,

почтальон, как день вчерашний,

с нами больше не знаком.

 

Налегке по горним высям

он летит, грустя подчас,

что, как видно, даже писем

не останется от нас.

 

Поиски стиля

 

Я на пасеке Божьей –сортировщицей сот…

Нина Огнева

 

Я б освоить хотел нарочитой небрежности метод,

нарушения ритма, неровный и сбивчивый слог.

Но, язык прикусив от усердья, скопировать этот

ускользающий стиль, как чужое дыханье, не смог.

 

Я дышу через нос – равномерно, как в детстве учили.

Задыхаюсь – ну, разве, от бега – и тут же к врачу.

А волнений сердечных и острого соуса «Чили»,

чтоб не портить желудок и нервы, и знать не хочу.

 

Я давно изучил диалектику, ини и яни

и отверг эту зебру, мелькание ярких полос.

Жив оттенками серого. И ни к чему мне сиянье

глаз опасных твоих и дурманящий запах волос.

 

Я сумею и так, ну, хотя бы смогу постараться

эти ритмы понять и словам провести аудит.

Знай, сверчок, свой шесток: я не Гамлет, скорее, Гораций, —

и моя голова, как усердный компьютер, гудит.

 

Сортировщик, учётчик, давно усмирив своё эго,

контролируя страсти и выверив силу огня,

я слова подставляю к словам, будто кубики Лего.

А Офелия любит. Но любит, увы, не меня.

 

Возвращение

 

Был вечер. То и дело обгоняя

свою неуправляемую тень,

я шёл сквозь строй солдатский фонарей

и снова видел тень перед собою.

 

И этот теневой театр мешал

мне наконец-то с мыслями собраться,

как будто, в перевертыши играя,

меня дразнила собственная тень.

 

Как будто, обращаясь вспять, она

напоминала мне о давнем лете.

Но тело инородное моё

не принимал оживший мир теней.

 

И всё, что мне наворожили блики

и листья нашептали, отзывалось

не горечью, а лишь негромким эхом

той горечи, что таяла во мне…

 

Итак, был вечер. Зябкий ветерок

под куртку забирался понемногу

и фонари качал над головой,

и головами фонари качали.

 

Но я решенье принял. Я к тебе

спешил по шаткой палубе аллеи.

На завтра жизнь откладывать устав,

я полюбить решился наконец,

 

приняв, как незаслуженный подарок,

твою любовь

и в первый раз поверив

в устойчивость простых и вечных истин,

в возможность счастья.

 

Милый мой дружок,

ты – свет.

А я к тебе вернулся тенью,

чтоб никуда уже не уходить.

 

* * *

 

Когда разбавлена эссенция

и ослабел любви магнит,

как содранные заусенцы,

душа мешает и саднит.

 

Взлетать, как прежде, не рискует,

хотя под крыльями зола,

лишь о себе самой тоскует –

той, что любила и жила.

 

Нить судьбы

 

В высоких скалах есть чертог, 

где знают все про нас

и подведут судьбы итог,

когда настанет час.

 

Там ветром времени продут

простор и стынет рань. 

Там мойры жизни нить прядут,

но нить ещё не ткань.

 

Они прядут и видят сны,

поёт веретено.

А наши души сплетены

без них давным-давно.

 

И наши грешные тела

блаженны и близки,

покуда нить ещё цела –

до гробовой доски.

 

Мы между небом и землёй

узор выводим свой 

сперва изнаночной петлёй,

а после – лицевой.

 

И вьём гнездо, как воробьи,

щебечем на заре,

мы, вышивальщики любви…

А мойры на горе

 

пускай прядут и верят снам,

следят в свою трубу

и поставляют нитки нам,

а вовсе не судьбу.

 

Миры

 

Свет зажечь – налетят комары.

Так лежу – в темноте и без сна.

Сортирую на ощупь миры,

суть которых мне днём не ясна.

 

Ну а ночью, из списка услуг

бесполезное зренье убрав,

различить их пытаюсь на слух,

вкус и запах узнать без приправ.

 

Старый мир – он уже мягковат,

пахнет скисшим в тепле молоком.

Новый мир – в миллион мегаватт, –

я с ним хуже, признаться, знаком.

 

Старый мир был и крут, и жесток,

но утратил упругость и стать.

В темноте он присел на шесток,

как сверчок, и его не достать.

 

Ну а новый вовсю свиристит,

оцифрован, циничен и спор,

не трансформер, скорей – трансвестит.

Но усталость сочится из пор.

 

Это я утомлён, а не он.

Я отстал, устарел, нездоров.

Мне б уснуть, но врубают неон

за окном. Значит, жди комаров.

 

Что ж, пора отряхнуть старый прах,

оценить незнакомую взвесь…

Но, запутавшись в этих мирах,

я как будто не там и не здесь.

 

Ты такая же. Нам бы вдвоём

жить на кромке ничейной земли –

в этом мире, моём и твоём,

где бы нас отыскать не смогли.

 

Чтоб о прерванных связях забыть,

чтобы время текло, как река,

и в ночной тишине, так и быть,

раздавалась лишь песня сверчка.

 

Марине

 

Ещё есть время, может быть, немного,

но время есть. Потом его не будет.

И мы начнём спешить и суетиться,

и ничего, конечно же, не сможем

вернуть и наверстать. Но это позже.

Об этом беспокоиться нелепо

сейчас, когда, в счастливом заблужденьи,

мы верим, будто время есть, и нам

дарованы беспечность и свобода

транжирить время, пропускать сквозь пальцы,

швырять на ветер, тратить, не жалея,

на пустяки, догадываясь смутно,

что вовсе не великие свершенья,

а эти пустяки и мелочёвка,

прожитые подробно и со вкусом,

и есть, по сути дела, наша жизнь…

Осенний вечер. Ты со мною рядом.

Бубнит о чём-то радио. Компьютер

и стопка непроверенных тетрадок

заброшены. Я вырвался из круга

и осознал, что этот вечер наш,

и время есть, пускай совсем немного,

но все же есть, – чтобы любить друг друга,

смотреть в глаза и на двоих дыханье,

не думая о вечности, делить.

 

* * *

 

С собой ни в чём не совпадая,

как облака или прибой,

клубясь, вздымаясь, опадая,

я остаюсь самим собой.

 

Но обрастая новой кожей,

порой себя не узнаю:

стою чужой и непохожий

у жизни прежней на краю.

 

Себя собою измеряю

и нахожу, что каждый миг

я изменяюсь и теряю –

а что – пока что не постиг.

 

Одно лишь знаю, что когда я

иду вразнос и вразнобой,

то лишь с тобою совпадая,

я остаюсь самим собой.

 

 

 

 

Rado Laukar OÜ Solutions