Поселенов Алексей Николаевич, 1969 г.р., член Союза писателей России. Автор двух книг прозы: «Десять дней октября» и «Переплетение». Публиковался в литературных журналах «Дальний Восток», «Сура», «Этажи», в коллективном сборнике «Страницы литературы Сибири. Повести и рассказы сибирских писателей» (г.Бийск). Лауреат и финалист многих литературных конкурсов. Проживает в городе Кемерово.

 

 

Зачем стучит дятел

 

Несмотря на то, что это было банальным, Игорю Михайловичу Есликовскому хотелось в эту пору называть осень именно золотой. Никакие другие эпитеты в голову просто не приходили, да он особо их и не искал. Золотая и золотая, даром что бабье лето нынче выдалось просто великолепным: вторую кряду неделю погода радовала сухим теплом, небо было потрясающе синим, а опавшие листья в ярких солнечных лучах действительно виделись настоящим золотом по какой-то нелепой причине валявшимся прямо под ногами.

Игорь Михайлович неспешно брел по неширокой парковой тропе, устланной толстым слоем листвы, вдыхая полной грудью свежий, чуть влажноватый и приятно пахнущий чем-то неуловимо терпким, утренний воздух. Время от времени он останавливался, с задумчивой улыбкой ворошил ногой мягкий лиственный ковер и шел дальше, заложив руки за спину и чуть откинув назад голову с редкими, зачесанными назад, седыми волосами.

Парк был очень большой и старый, заложенный много десятков лет назад и с тех пор превратившийся по сути в дикий лес. Городские власти за ним не ухаживали, и, предоставленный сам себе, тот зарос густым подлеском, в нем развелись бурундуки, белки, совы и прочая мелкая живность, а кое-кто утверждал, что видел здесь даже зайцев. Когда-то положенный на дорожках асфальт давно выкрошился, и если бы не горожане, гулявшие по полюбившимся тропинкам, то заросли бы и они.

Некоторые из таких дорожек вели в весьма отдаленные глухие уголки, гуляя где, можно было долгое время и вовсе никого не встретить. В последнее время Игорь Михайлович полюбил прогуливаться как раз в таких вот тихих, практически безлюдных местах. А дней десять назад он и вовсе осмелился сойти с привычной тропинки и пойти прямо в лес, так сказать, по бездорожью. Да, это было уже не комфортное гуляние по дорожке, и местами приходилось буквально продираться сквозь заросли колючей дикой акации и шиповника, но это Есликовскому даже понравилось, так как добавляло прогулке своеобразной дикой романтики. Летом, когда подлесок был особенно густ, он на такое, конечно же, не отважился бы, но осенние условия это позволяли: облетевшая листва делала заросли более прозрачными, а увядшая и уложенная на землю ночными заморозками трава, давала возможность идти относительно свободно.

Однажды, гуляя таким вот образом, Есликовский к своему немалому удивлению набрел на каким-то чудом сохранившуюся старую деревянную беседку. Краска, которой когда-то была покрашена конструкция, давно облупилась, дерево почернело, а местами и напрочь сгнило, поросло мягким и приятным на ощупь буро-зеленым мхом. Однако Игоря Михайловича все эти признаки старости и запустения нисколько не смутили, а, напротив, даже обрадовали. Хоть и прожил он всю свою жизнь в городе, но современного новостроя с его холодными стальными и стеклянными поверхностями, от которых веяло холодом и отчужденностью, не любил. Поэтому вид старой беседки вызвал в нем самые нежные чувства. Всколыхнулась память, начав выдавать одно за другим воспоминания из юности, накатила ностальгия, и Есликовский стал подолгу простаивать здесь, облокотясь на наиболее крепкий поручень или садясь на полусгнившую скамейку и с легкой грустью глядя вдаль.

Рядом с беседкой был небольшой овражек, в котором протекал неширокий и небыстрый ручей. Побыв у беседки, Игорь Михайлович обычно спускался туда и стоял, слушая, как ласково журчит вода, бросал в неё опавшие листья, хвоинки и задумчиво следил, как они уплывают вдаль, постепенно теряясь из вида. Немного подмерзнув от овражной прохлады, он снова поднимался к беседке, где отогревался, стоя в пятнах солнечного света, проникавшего сюда через голые кроны деревьев.

И так на душе у него в эти минуты делалось хорошо и покойно, что даже не хотелось возвращаться домой. «Вот так сидел и сидел бы тут, — думал он, ласково проводя рукой по нежному моховому покрову и слушая перестук дятлов. — Чего там дома делать? В телевизор пялиться посреди бетонных стен да слушать, как соседи за стенкой ругаются?» Но через некоторое время чувство голода всё же заставляло его уходить: надо было обедать самому, а потом и готовить что-нибудь на ужин к приходу супруги.

Сегодня утром, проводив жену на работу до самой остановки, он не стал ждать, когда станет теплее, а сразу же пошел в парк, где направился, как он стал называть это местечко, «в чащу». Сойдя в нужном месте с натоптанной тропинки, он побрел привычной уже дорогой к «своей» беседке. Дойдя до места, Есликовский остановился, расправил узкие плечи и, сняв очки, вытер кулаком отчего-то заслезившиеся глаза. «Всё стучишь? — ласково улыбнувшись, мысленно обратился он к дятлу, сидевшему на соседней березе и энергично долбившему клювом сухое дерево. — Ну-ну... давай».

Спустившись в овражек, Игорь Михайлович постелил принесенную из дома газету на лежавший на берегу ручья ствол упавшего дерева, посильней запахнул полы плаща, дабы не замерзнуть раньше времени, и сел снова смотреть на воду, задумчиво вертя в руках поднятый с земли кленовый лист. «А ведь и правду говорят, что человек может бесконечно долго смотреть на три вещи, одна из которых, это бегущая вода, — подумал он. — Вроде бы одно и то же, ан нет, каждую секунду по-новому всё. И как-то, прям, даже завораживает». Есликовский глубоко вздохнул и пригладил жидкие волосы. Было ещё прохладно и он мельком пожалел, что не надел кепку. «Как же всё-таки хорошо здесь. Благодать, прямо. Мир и покой. И почему люди так жить не могут?»

И сами собой вдруг в голову пришли слова: «Мир, гармония, покой, не хочу идти домой...» «Гм, — Игорь Михайлович усмехнулся, — прям, стихи». Посидев какое-то время, он подумал: «А чего, баловался же я когда-то в школе стишками. Хотя, кто в школе этим не балуется... Может, сейчас попробовать, придумать что-нибудь от нечего делать, удивить знакомых?» Повторив пришедшие на ум слова, он прищурил глаза и задумался, пытаясь найти продолжение. Что-то стало наклевываться, и Есликовский, улыбнувшись, полез во внутренний карман плаща за ручкой. Не было только бумаги, куда можно было бы записать придуманное. «Ничего, на газете пока черкану, чтоб не забыть, а дома потом перепишу начисто».

— Любуетесь? — вдруг отвлек его от мыслей мужской голос, прозвучавший сверху.

Игорь Михайлович вздрогнул и, смутившись, словно его застали за чем-то неприличным, посмотрел наверх.

— Что, простите? — переспросил он, совсем не ожидавший встретить в этом месте кого бы то ни было.

— Я говорю, водичкой любуетесь? — повторил свой вопрос мужчина.

Незнакомец стоял как раз напротив солнца, поэтому разглядеть его было невозможно, виден был только темный силуэт. Игорь Михайлович сунул ручку обратно в карман плаща и, скользя ботинками по влажной, не успевшей ещё обсохнуть от росы, листве, вскарабкался наверх, где и разглядел мужчину получше. Тот был примерно одного с ним возраста, но плотнее, заметно шире в плечах и на полголовы выше, гладко выбрит, густые брови почти срослись на переносице.

— Да, знаете, любуюсь, — застенчиво улыбнулся Есликовский. — А вы? Тоже гуляете?

— Гуляю.

— Да, хорошо здесь. И такие места, оказывается, в нашем парке есть... Тихо, будто и не в городе вовсе, а в лесу каком-то. Прямо, глухомань.

Незнакомец усмехнулся и кивнул в ответ:

— Да, глухомань...

Помолчав, Игорь Михайлович протяжно вздохнул:

— И, знаете, это, наверное, здорово. Я имею в виду вот такие места... В наше время так хочется иной раз побыть в тишине, в одиночестве. Я сам вообще-то человек сугубо городской и крайне редко куда-то выбираюсь. Так... к знакомым пару раз за лето на дачу съездишь или в санаторий какой-нибудь с супругой отдохнуть и всё. А тут вот два года назад на пенсию вышел, заняться особо нечем и гулять полюбил. И парк вот этот, — Есликовский повел рукой в сторону, — можно сказать, открыл для себя. Нет, я, конечно, и раньше тут бывал, но так... мимоходом... И сейчас вот, сначала там гулял, где все ходят, а неделю назад совершенно случайно сюда забрел и так понравилось... Вот и хожу сейчас в основном сюда, любуюсь, как вы выразились, — он снова улыбнулся, кхэкнул и переступил с ноги на ногу, — отдыхаю в одиночестве.

— Да, — согласился незнакомец, — иногда действительно хочется, чтоб и самому никого не видеть, и тебя чтоб никто не видел.

— Да-да... — чуть приободрился Игорь Михайлович. — И я о том же... Тишина, покой...

— Н-да, — мужчина заложил руки за спину и упруго качнулся с пятки на носок.

— А сегодня... знаете, — Есликовский почесал кончик носа, — мне вот перед самым вашим приходом даже стихи в голову на эту тему пришли.

— Стихи? — мужчина с интересом посмотрел на Игоря Михайловича. — Вы поэт?

— Да нет, какой там поэт, что вы... Так... под настроение, наверное, само в голову пришло...

— Ну так прочитайте, — попросил незнакомец.

Есликовский конфузливо замялся:

— Да ну... Я сейчас, наверное, уже и не вспомню.

— Да ладно вам, не стесняйтесь, прочитайте.

— Ну давайте, попробую, — и Игорь Михайлович, наморщив лоб и не глядя на собеседника, сбивчиво прочёл:

 

Мир в природе и покой.

Не хочу идти домой,

А хочу остаться тут.

Облака пускай плывут

В синем небе надо мной.

Здесь всегда царит покой.

Вот бы людям так же жить

И с природою дружить.

 

Окончив, он немного покраснел и смущенно засмеялся:

— Ну вот... Ерунда, конечно, но в голову пришло, я и...

Мужчина сдержанно улыбнулся:

— Ну да, с точки зрения поэзии, это, конечно, стихами назвать нельзя. Так... рифмованные слова, не более.

Есликовский, естественно, не претендовал на высокую оценку своих виршей, но такая прямота незнакомца всё же немного его задела — мог бы хотя бы из вежливости сказать что-нибудь ободряющее. Он покраснел ещё сильней и повел плечами:

— Ну так я ведь сразу сказал, что это так... не стихи, а... баловство. Пять минут назад в голову пришло и всё...

— Да ладно, не смущайтесь, для первого раза пойдёт. — Мужчина пристально посмотрел на Есликовского. — Скажите, а сколько вам лет?

— Мне? — переспросил тот. — Пятьдесят девять, а что?

— Работаете?

— Нет, я же сказал: два года как на пенсии. У меня стаж...

— В «органах» трудились?

— Почему в «органах»? Нет. У меня педагогический.

— А-а... — протянул незнакомец, по прежнему глядя на Игоря Михайловича.

— А вам? — испытывая некое недовольство от подобных вопросов, в свою очередь спросил Есликовский.

— Что — мне?

— А вам сколько лет?

— Да какая разница... — Мужчина энергично потер ладони друг о друга и, расправив плечи, посмотрел по сторонам.

— А почему вы спросили меня о моем возрасте?

Мужчина криво усмехнулся:

— Почему спросил? Да вот вы стишок своей прочитали... Мир там у вас в природе, покой...

— Ну и что? — Есликовский снова почувствовал, что краснеет.

— Вы действительно так думаете и так хотите?

— Что именно?

— Да чтоб у людей всё было как в природе? Что там мир царит и покой? У вас это в вашем стихотворении прозвучало. Как это... «Вот бы людям так же жить...», так, кажется, вы сказали?

Игорь Михайлович неопределенно пожал плечами:

— Ну... а почему бы и нет? Ведь действительно в природе всё довольно красиво и весьма гармонично. Разве не так?

— Ну да, красиво, с этим я спорить не буду. И гармонично, с этим тоже не поспоришь. — Незнакомец на секунду умолк и, вдруг, прямо и серьезно посмотрев Есликовскому в глаза, сказал: — Только тогда будет вполне нормальным, если прямо здесь и сейчас я... убью вас и заберу ваш кошелек, телефон, ну и что там ещё ценного найдется в ваших карманах.

Игорь Михайлович открыл от изумления рот и непонимающе уставился на мужчину. Сначала у него мелькнула мысль, что он ослышался, потом он подумал, что его собеседник, вероятно, не очень удачно пошутил, но тот смотрел на него по-прежнему прямо и серьезно, а в его глазах не было ни малейшего намека на шутку. Напротив, взгляд его серых глаз был решителен и холоден.

— Ну так что? — тихо спросил незнакомец растерявшегося Есликовского и повел из стороны в сторону широкой челюстью.

— Что — что? — промямлил тот, судорожно взглотнув и слегка поежившись.

— Я сейчас вас убью, вот и всё. — Мужчина повернулся всем телом к Игорю Михайловичу и, словно бы разминая шею, потянул голову влево, вправо.

— Позвольте, но как это?.. — Игорь Михайлович машинально сделал шаг назад.

— Что — как? Вас интересует способ? Ну, допустим, у меня с собой нож, — незнакомец хлопнул себя по боку, — и я могу вас зарезать. Или задушить. Я ведь определенно сильнее вас и легко смогу это сделать. Или дать камнем по голове. Не знаю, я пока ещё не решил. Как говорится, что первым в голову придет.

— Но за что? — Есликовский нервно оглянулся по сторонам, однако вокруг было по-прежнему безлюдно. Сердце его учащенно забилось, он хотел отступить ещё на шаг, но зацепился ногой за ветку и чуть было не упал.

— Да ни за что. Я же сказал: заберу кошелек, телефон... Мне кажется, этого достаточно. Вы ведь сами хотели, чтоб у нас было как в природе.

— Но при чем тут это?! — Есликовскому стало вовсе не по себе. Грудь, голову словно бы обдало изнутри неприятным удушливым жаром, и он почувствовал тошноту.

— Как причем? В природе подобное совершается постоянно, и вся эта гармония, — мужчина легонько махнул рукой в сторону, — которая так вам по душе, на этом вообще-то и основана. Другого способа саморегуляции и сохранения баланса природа пока не придумала. Там всегда кто-то кого-то ест, кто-то на кого-то охотится, кто-то кого-то убивает. Разве не так? Лиса с удовольствие полакомится зайчиком или мышкой, волк оленем, лев антилопой, цапля лягушкой и так далее. Вы что-нибудь про пищевые цепочки знаете? Или вот дятел... Слышите? — Незнакомец поднял палец. — Зачем он, по-вашему, стучит? Думаете, чтобы вам веселее было? Нет, он ищет какого-нибудь жучка или личинку, а найдя, без промедления съест её, либо, выражаясь простым языком, — убьет. Ведь, как ни крути, а это убийство и есть, и для личинки это — конец! Всё! Это смерть, понимаете? Смерть. А она ведь, как и вы, тоже жить хочет. Вы же хотите жить?

— Простите, но... это же совсем другое,.. я имел в виду... И там же не убивают себе подобных из-за... — Игорь Михайлович нервно дернул плечами и на всякий случай, быстро глянув под ноги, отошел от незнакомца ещё на шаг.

— С чего вы взяли? Вы, уважаемый, плохо знаете предмет вашего обожания — природу. Вы что-нибудь слышали о том, как медведь одним ударом лапы убивает чужого медвежонка, дабы самому спариться с медведицей и оставить свое потомство? То же самое без промедления сделает и лев, и многие другие. А взять каннибализм? Самки волка, рыси, многих грызунов частенько поедают свой приплод, а у насекомых так это вообще направо и налево. И вы хотите, чтоб у людей было так же? Лично я — нет. А как вам птица мира голубь, которая запросто убьет своего сородича безо всякой на то причины? Просто затюкает до смерти и всё: и ни самого потом не съест, ни голубку топтать не станет — ни-че-го! Просто заклюет, потому что он — сильнее. А взять обезьян... Шимпанзе, например, в борьбе за власть, за территорию или за самку довольно массово убивают друг друга. Вы этого не знали? Чем это будет принципиально отличаться от того, что я сейчас убью вас из-за денег?

Есликовский, часто заморгав под жестким взглядом незнакомца и поправив на носу очки, пробормотал, пытаясь привести хоть какой-нибудь довод:

— Но я же говорил не в этом смысле... Мы же, так сказать, разумные... Да и ценность человеческой жизни несравнима...

Мужчина откровенно засмеялся:

— Ну не смешите меня! Про ценность жизни спросите у лягушки, которую поймала себе на обед цапля. Интересно, что она вам по этому поводу скажет? Чья жизнь для неё будет ценнее — ваша или её, как вы думаете? Простите, но жизнь, она и есть жизнь. Хоть мыши, хоть слона, хоть жучка, хоть человека. И любая смерть — это смерть. Всё, конец! И для природы, которой вы так восхищаетесь, разницы нет, съела цапля лягушку или человек убил человека. Впрочем, второе, возможно, для неё даже лучше, поскольку слишком уж много нас тут развелось, да и вред этой природе современный человек наносит несравнимо больший, чем лягушка. Неужели вы будете с этим спорить? А давайте ещё представим на минутку, что сейчас некто смотрит со стороны на нашу планету и умиляется прямо как вы: ах, как красиво! ах, как гармонично! Вы видели фотографии Земли из космоса? Симпатично, не правда ли? Голубая планета. И людей оттуда совсем не видно, и всё так мило, уютненько кажется. Как вы считаете, заметит этот некто вашу смерть? Навряд ли, — незнакомец иронически скривил губы, — ведь это будет такая мелочь в космических масштабах... Так что — извините. — С этими словами он расстегнул куртку, сунул руку за пазуху и шагнул к Есликовскому.

Игоря Михайловича охватил ужас, он кинулся на непослушных, ставших вдруг ватными, ногах за беседку, откуда негромко воскликнул:

— Помогите!

— Ну-ну... Зачем же так? — Незнакомец, продолжая держать руку за пазухой, мягкой, неслышной походкой двинулся за ним. — Сами же говорили, место тут глухое...

Есликовский испуганно втянул голову в плечи и, продолжая отступать, выставил перед собой руки.

— Что вы делаете? Пожалуйста, заберите кошелек так! Зачем же убивать меня?!

— Зачем? — Мужчина вдруг остановился, резким движением застегнул куртку и сунул руки в карманы. — Да не собираюсь я вас убивать, и не собирался. Понятно? Сдался мне ваш кошелек... Терпеть просто не могу таких вот сентиментальных соплей! — жестко сказал он. — Слушать противно про мир и покой, царящий у вас там в природе. Напялят на себя розовые очки... Вы разберитесь сперва, что к чему, а потом уж и говорите. Всего хорошего. — И незнакомец, повернувшись, широко зашагал прочь.

Игорь Михайлович, продолжая держать руки выставленными перед собой, тяжело дышал и смотрел ему вслед. Когда мужчина скрылся в кустах, Есликовский облизнул пересохшие губы, медленно вошел в беседку и тяжело опустился на замшелую лавочку. Посидев минут пять и немного придя в себя, он тряхнул головой, словно скидывая некое наваждение, поднялся и быстро, не глядя по сторонам, пошел домой.

А где-то за его спиной, что-то ища в сухом дереве, продолжал стучать дятел.