ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 67 декабрь 2021 г.

Паноптикум

 

Алексей Курганов

 

 

А ему бы жить да жить… Поэма о трагедии, случившейся на железной дороге Московско-Рязанского направления

 

Посвящаю соседу моему, Куконькину Кондрату. Тот тоже такой же, как описываемый в сиим поэтическом эпистолярии беззаботный мальчик. Тоже, бывает, едало своё беззаботное раззявит-расщеперит и прёт вдоль рельсов как прям не знаю кто (как прям, наверно, кобыла какая! Или даже конь! Или коньская корова прям!). Как его до сих пор какой-нибудь паровоз не задавил своими могучими железными колёсами, я прям удивляюсь, восхищаюсь, любуюсь, негодую и недоумеваю!  Ведь нельзя же так! А может, потому, что он пьяный постоянно (да не паровоз, а Кондрат! Чего паровозу-то напиваться? Он и без напивания весь и всегда железный!). Пьяным же, как давно известно, и море по колено, и по забору -- колбаса… Они же, пьянчужки-то эти, не горят, не тонут и под транспортные средства не попадают. Если уж совсем когда в невменяемом состоянии, тогда уж чего ж…Тогда уж конечно… А так-- ни-ни! Даже и не думайте прям совершенно!

 

В зелёной шапочке мальчонка

Бежал по шпалам между рельс

И не заметил, как подкрался

К нему какой-то паровоз.

 

И как ему заметить было,

Когда с сачком бежал вприпрыжк,

Надеясь бабочку поймати,

Какая крылышком маха,

Летела этак беззаботно,

Инстинктом, что ль, каким гоня.

 

А он – за нею. Славный мальчик!

Сачок дрожал в его руке

В надежде радостной пойматья

Такой прекрасной красоты.

 

И вот когда уж размахнувшись,

Хотел её накрыть сачком,

То за спиной его раздался

Звериный смертоносный рык.

 

Мальчонка сразу растерялся,

Повёл кудрявой головой,

Надеясь рык причин увидеть,

Но поздно было уж, увы.

 

Своею чёрною громадой

Накрыл мальчонку паровоз.

Лишь детский крик раздался в воздух,

Перекрывая хруст костей.

 

А эта грёбская кокетка

(имею бабочку в виду)

Как прежде, крылышком махая

Всё продолжала свой полёт.

 

Она же крика не слыхала,

И хруст сминаемых костей.

И чем могла б она услышать?

У ей же нет с рожденья ух!

 

Итого:

Мальчонку тут и схоронили,

У той железновой дорог,

Мамаша горестно рыдала

И колотилась головой.

Папаша тоже хмур стоямши,

Лишь губы толстые поджав

В каком-то прям оцепененьи.

На йих обоих страх смотреть!

 

Теперь другие паровозы

Как мимо холмик проезжа,

Гудят надрывно в память детской

Невинной светлою душе.

 

А тот безжалостный убийца

Где-т схоронился, затаясь.

Наверн, в каком-то полустанке

Иль в желдорожновом депе.

 

Боится, сволочь, отомщенья!

Что разберут по запчастям.

А те смертельные колёса

Вообще закинут за забор.

 

И будут гнить они в помойке,

И разъедать их будет ржа.

Чтоб никого уж не давили,

Чтоб им самим издохнуть жа!

 

А я, идя помыться в баню

Иль на концерт какой-нибудь,

Всегда пред тем, как желдорогу

Придётся вдруг переходить,

Смотрю внимательно и долго

По всем железным сторонам:

Не видно ль зверского убийцы?

Ему ж, гадюке, всё равно

Кого давить: мужчин иль деток,

Иль баб, иль древних стариков.

Его желанья кровожадны

В его пугающей красе!

 

 

ТРИ МИНИАТЮРЫ

 

О Гаррии Бонифатьевиче, человеке состоявшемся, или Хоральные фуги как инструмент миропознавания и духовного раскрепощения 

 

Вы  можете ответить мне честно? Только честно? Прошу. Для меня это принципиально важно. Как вы воспринимаете хоральные фуги Фрескобальди и Гайдна? А? Лично я -- очень сложно. Понимаю: это от недостатка музыкального образования. Точнее, от полного его отсутствия. Но, тем не менее, стремлюсь познать. Войти в их  композиционную, а также полифоническую сути. Вместе со мною стремится мой друг и сосед по  коммунальной квартире, Гаррий Бонифатьевич Луков. Гаррий Бонифатьевич тоже не имеет музыкального образования. В тёплое время года он работает кочегаром на пароходе «Валериан Куйбышев», а когда навигация кончается, то кем придётся. Например, в последнюю зиму -- трамвайным кондуктором в нашем городском трамвайном депо имени Яна Фабрициуса. Кто это такой – не знаю. Наверно, пламенный революционер. Может быть, даже геройски павший в кровопролитных боях. Да и какая сегодня принципиальная разница, где, когда и накой  павший… Главное и забавное, что чаще всего Гаррий Бонифатьевич обслуживал восьмой трамвайный маршрут: «Психиатрическая лечебница» -- «Цирк». Думаю и даже подозреваю, что в этом сочетании лечебницы и цирка (пусть даже всего лишь в  обозначениях крайних маршрутных пунктов) таится очень глубокая философия… Гаррий Бонифатьевич регулярно перевыполнял план по обилечиванию, и за это его тогдашнее трамвайное начальство даже собиралось вывесить на трамвайную Доску Почёта. К счастью, не успели: Гаррий Бонифатьевич ушёл в запой. Сами понимаете: какие уж тут Доски, какие почёты… А когда он  пребывает в этом интересном психологическом состоянии, то обожает валяться в коридоре нашей коммунальной квартиры. И валяться не молча, а с демонстративно громким исполнением песен, некоторые из которых очень даже неприличного содержания. Понятно, что остальные жильцы, которые относительно Гаррия Бонифатьевича более трезвы, не  согласны с таким его вызывающим, а проще сказать -- хамским поведением. Потому что  его валяние в общем коридоре мешает прохождению на кухню или в уборную.

-- А мне похиру! – заявляет он нахально, когда ему говорят, что он мешает, то есть, создает  неудобства и вообще (цитирую буквально) «отдвинь свои копыты-то, конь педальный!».

-- А мне похиру! -- заявляет он и, исполнив свои искромётные куплеты, заваливается спать прямо здесь же, в коридоре. Картина живописная, она же -- запоминающаяся. Особенно могучий храп, издаваемый не просто ротоглоткою, но, кажется, и всеми другими анатомическим отверстиями его могучего   организма, а также штрипки на гарькиных кальсонах, предательски вылезающие из-под брюк.

 

Утром он просыпается раньше всех, хмурит  помятую морду, бросает подозрительный взгляд в зеркало (дескать, как? Хорош голубец?). После чего следует в ванную комнату, где долго приводит себя в относительный порядок. После чего запирается в уборной, где так же долго и смачно кряхтит, сипит, пыхтит, стонет и даже чем-то хлюпает (чем?). На нетерпеливые стуки в дверь, что, дескать, кончай наглеть, коняга такая, другим проживающим тоже припёрло  облегчаться, Гаррий Бонифатьевич, как и положено царствующей особе, не обращает  никакого своего вельможного внимания. Да и с какой стати обращать? Он – совершенно  состоявшийся,  законченный эстет. Ему чужды условности. В отличие от нас, мелочи пузатой, привычно копошащейся в этих самых мелочных заботах. И вообще, нельзя же доверять человеку, который  пока что не похмелился? Имейте же совесть! Или хотя бы элементарный человеческий стыд!

 

Приведя себя в более-менее сносное состояние, он суёт в карман авоську, каким-то чудом сохранившуюся у него ещё с советских времён, и идёт сначала на бульвар, под каштаны. Где минут пять сидит на скамейке, блаженно  прикрыв глаза и глубоко вдыхая здешний прекрасный воздух, после чего поднимается и шлёпает в гастроном. Где приобретает две поллитры, плавленый сырок («Дружба» или «Молочный»), пачку пельменей и буханку. И с этим джентльменским набором возвращается в квартиру. К этому времени он снова собран, деловит и готов к свершениям. И не нужно становиться у него на пути.

 

 

Срок просрачивания, или Как я и мой товарищ Гаррий Бонифатьевич обмишурились-опростоволосились 

 

Эпиграф:

- Не гонялся бы ты. поп, за дешевизной! -

( из «Сказки о попе и работнике его Балде»)

 

Я сейчас расскажу вам некоторую историю, которая, в общем-то, и не история вовсе, а так, обычный бытовой случай, на первый взгляд, не представляющий из себя никакого интереса. Но это поверхностное мнение. С другой стороны, он весьма забавен, а также занятен для восприятия и осмысления. И при желании даже можно сделать из него определённые выводы о нашем непреходящем и совершенно немудрёном быте. Помните, как спрашивал всем известный Веничка, «для чего нужны стигматы Святой Терезе?». И оставлял вопрос без ответа. Вот так же и мы, грешные. Констатируем факты -- выводов не делаем. Совершенно А надо бы. Нам много чего надо…

 

А дело в том, что третьего дня я и мой товарищ, Гаррий Бонифатьевич, стояли на нашем местном рынке в очереди за пшенишной  крупой. Некоторые читатели, прочитав это, начнут  ехидно кривиться и уверять, что это – полнейшие чушь и  ерунда. Что даже при Советской власти, печально известной своими очередями буквально за всем, за пшенишной крупой не бывало никаких очередей, а уж сегодня, в пору куда как расширившегося по сравнению с эСэСэСэР ассортимента продовольственных товаров и прочего корма, таких очередей не может быть даже в принципе. Эти читатели, конечно, правы, но очередь всё-таки была. А причина её возникновения проста и даже банальна: если ещё вчера эта пшенишная крупа в этой рыночной палатке стоила тридцать пять рублей за килограмм, то сегодня снизилась до пятнадцати. А снизилась она потому, что её снизили сами владельцы-продаватели. Потому что у неё заканчивался срок годности и уже через две-два начинался срок просрачивания, за что этим самым владельцам-продавцам соответствующие контро0олирующие организации могут выписать такой штраф, что им останется только чесаться да покряхтывать.

 

А поскольку крупы в той палатке было немеряно, и мешки с ней упирались аж под самый палаточный потолок, то владельцы тире продаватели сообразили, что за  оставшиеся день-два они такую махину по прежней цене, которая тридцать пять рублей за килограмм, не распродадут. Поэтому и снизили, чтобы таким затратным для себя способом возместить хотя бы частично причиняемые этой, задери её совсем, крупой убытки. А народ, как только узнал, что крупа теперь стоит на тридцать пять, а всего пятнадцать, дружно ломанулся к этой  волшебной палатке и тут же организовалась очередь.

 

И вот та крупяная очередь шла-шла, неторопливо, но неизбежно подвигалась, и отоварившиеся счастливчики выскакивали из неё, нагруженные распухшими пакетами, сумками, а кто и мешками, и только я и Гарька начали приближаться к  вожделенному прилавку, как кто-то сзади задорно закричал, что в другой палатке, которая около помойки, начали продавать уценённую селёдку. Которая  вчера стоила сто двадцать рублей за килограмм, а сегодня всего сорок. Очередь тут же ахнула, охнула, подобрала подолы, поддёрнула портки… И рванулась к помойке. Оно и понятно: селёдка гораздо интереснее пшенишной крупы. Ею можно, например. огурцы закусывать. Или пельмени. Или водку. А  крупа, она что? Сплошная несерьёзность. Простой гарнир к серьёзным блюдам, и только.

 

И трёх минут не прошло, как теперь уже около селёдочной палатки образовалась толпа. На которую весьма удивилась здешняя селёдочная продавщица. Которая и слыхом не слыхивала ни о какой уценённости продаваемого ею продукта. О чём она тут же и сообщила собравшимся. И народ тоже тут же понял, что тот весело оравший про уценённость селёдки просто пошутил. Потому что был, наверно, подлецом. Хотя что значит «наверно»? Самый настоящий подлец и есть. Поэтому народ сказал по поводу его подлячества слова возмущения (некоторые из них были даже нецензурными) и рванулся назад, к  палатке с крупою, но было поздно. Потому что продавцы куда-то ушли. А может, просто сбежали. Может, им надоело этой поганой крупою торговать. Или они уже без душевных мук не могли смотреть как распродают свой товар по такой унизительно для них дешёвой цене. Или их забрали с собою подкатившие неприметно правоохранительные органы. В общем, догадок много - толку мало. На двери - во такой замок. Весь в пшённой каше.

 

Так что и мне, и Гаррию Бонифатьевичу не досталось ни крупы, ни селёдки. И поэтому мы  купили буханку, ведро лука, две поллитры, вышли из ограды рынка, прошли к росшим вдоль железнодорожных путей пенёчкам и на этих пенёчках разложили и употребили. А после употребления разошлись по домам. Я -- к себе на Паровозную, в нашу бывшую общую коммунальную квартиру, а Гаррий Бонифатьевич -- к себе, на Козлячий переулок. У него там теперь дом напополам с тестем. Тем ещё противным собакой.

 

 

Пряник хочешь?, или Этюд в багрянцевых тонах (отрывок из  сценария современного многосерийно-комедийного боевика про бесстрашных полицейских, трусливых обывателей. коррумпированных чиновников и безжалостно-зверских бандитов)

 

- Внимание граждане  бандиты и прочий криминалитет! Я -  следователь особо важных дел Арнольд Тютюнькин! Вы окружены со всех сторон. а также с воздуха, моря, суши и подземных недр! Сопротивление бесполезно, поэтому предлагаю вам сдаться и не брыкаться! Обещаю, что если сдадитесь, то вам будут обеспеченно сухое бельё, горячее питание, крыша над головой и, возможно, даже бабы (повторяю:  возможно! Хотя не обязательно…)! А? Что? Как? Не слышу ни хрена! Я к вам обращаюсь, гражданин в фуфайке, онучах, малахае,  картузе и ведром через правое плечо! Вы кто?

- Я?

- Да, вы.

- Я- успешный бандитствующий бизнесмен- олигарх Епифан Куконькин из списка Форбс. Тебе чего надо-то, паренёк задорный?

- Сказал же уже: следователь Тютюнькин. Видите, как изящно и в то же время  элегантно я выхватываю своё служебное удостоверение из своих служебных порток? Никто не умеет так изящно и элегантно. Только я, красивый.

- Я глубоко оценил ваши несомненные  достоинства. Молодец. Здорово выхватываешь. Небось, не одну сотню раз перед зеркалом тренировался?

- Ну-у-у-у…

- Ладно, не журись. Здесь все свои. Так чего тебе надо-то? Говори, не стесняйся!

- Мне надо вас арестовать.

- Да?

- Да.

- Согласен. Закон есть закон. Его надо уважать и поддёрживать. А то будет твориться вообще невесть что. Так что арестовывайте. Только у меня есть встречное предложение: перед арестовыванием я хочу охреначить тебя вот этой еловой дубиной. Да. Прямо по хребту, лбу, морде, жирной жо - и прямо от моей широкой бандитско-бизнесменской души. Договорились?

- Договорились. До свидания, Олигарх  Бандитович. Приятно было познакомиться. Очень рад. Весьма!

- А уж как уж мне уж, вы даже не представляете!

- Так я пойду?

- Иди. Пряник хочешь?

- Что?

- Пряник.

- Нет. Спасибо. Мне мама не разрешает ничего брать у чужих дяденьков и тётеньков.

- И это правильно. Умная у тебя мама. Передавай ей привет. Скоро зайду.

- Куда?

- Она знает куда. Не твоё это дело куда. Кругом! Шагом марш!