28 марта 2024  12:16 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 67 декабрь 2021 г.

Крымские узоры

 

Алексей Гамзов

Севастополь

 

  «Вырос я не просто не на море. Я вырос настолько не на море, что точка планеты, наиболее удаленная от океанов (китайская деревня Хоштолгай, если интересно), располагается от моего города всего в 800 км по прямой. Это было антиморе! Учитывая, как тянет человека к тому, чего он лишен, можно представить, как меня тянуло ко всему соленому, бескрайнему и вечному. Кому море начало пути, для меня оно было его концом, пределом, до которого надо добраться. Дороги к морю были длинными, пришлось их полюбить, так путешествия и стали основным содержанием жизни. Теперь-то я живу на море. И не вижу его, понятное дело, неделями. Но это уже другая история…»

Материал подготовлен редактором раздела "Крымские узоры" Мариной Матвеевой

 

 

СТИХИ

 

Делириум, Инсомниа, Вертиго

 

Эх, птица-тройка, рад, хоть не квадрига:
 Делириум, Инсомниа, Вертиго.
 Летят во тьме три белых, эх, коня.
 Мой яд и Яго, игого и иго:
 однажды вы прикончите меня.
 
 Редели букли, набирались массы,
 глазёнки тухли, стачивались лясы,
 льстецы и лестницы попрали твердь.
 – Куда несете, кони красноглазы?
 – Где прах, где страх, где пыль, где боль, где смердь.
 
 Делириум: так день проводишь в коме.
 Инсомниа: так ночь проводишь в доме.
 Вертиго: так сносилась голова.
 Летим, а с возу (легче, легче, кони!)
 летят слова.
 Не подобрать слова.

 

***

 

Как вскрикивает перед бурей птица,
 как дерево скрипит, когда кренится,
 как перед мигом страшного конца
 особым образом казнимых лица
 приметно перекашиваются,
 как неохотно, как бы слегонца
 земля вдруг начинает шевелиться,
 чтобы стереть со своего лица
 прекрасный город, словно макияж, –
 так проявляет еле уловимо
 себя предвестник в маске анонима
 всегда, когда беда неотвратима.
 Какой же знак, любимая, ты дашь
 перед тем днем, когда меня предашь?

 

Старый Новый

 

Ах, суетность, ах, годы молодые:
 я был никем, я побывал везде,
 но тёк, не оставляя борозды я,
 как масла капля по сковороде.
 
 Я был своим и никогда не нашим,
 не автор фильма, а всегда помреж,
 тебе я стал не бывшим, а бывавшим –
 наскоками, мерцающе, промеж.
 
 Как груздь, в груди моей растет нерадость,
 и орган речи больше не орган,
 когда от праздника осталась малость
 и ёлку разряжают, как наган.

 

***

 

Когда уже точно известно, что едешь – это такое чувство...

Взгляд стекленеет, полуулыбка, как бы даже худею,

и – привкус горечи. Да, исчезать – искусство,

и я им вполне овладел: то малое, чем владею.

Плыть в океане, лесами брести или – с гор кричать.

Выкрикни наизнанку всего себя: слышишь эхо?

Руки в стороны света и – привкус горечи,

а ведь, казалось, всего-то делов – уехать.

Знать бы, что впереди – схоронился бы взаперти,

только слышу голос – явственно, как в бреду:

– Ты идешь? – беспокойно он мне говорит, – иди!

– Да иду, успокойся уже, – говорю, – иду.

 

***

 

Дуэт гармошки и терменвокса

для тела, плавленого из воска – 

сыграй Землянку, что в три наката,

или Смуглянку, да в три стаккато.

Дуэт жалейки и укулеле

для тела, что стало легко, как гелий – 

сыграй про этого, с Малой Бронной,

как он погиб, да и друг евонный.

 

Стучите ложками, люли-люли.

Сжигает ложь меня, ранит пуля.

Здесь, где торчим мы, как вылепленные – 

молчали павшие, выли пленные,

а нынче снова племя идет на племя

и страны Третьего Рима не склеит программа «Время».

 

Услышь, как на берег снова идет Катюша,

пока я тут прогибаюсь, мельчаю, трушу,

услышь: пусть снесет, как снарядом, крышу,

пока у детей ворую, у предков крышу,

пока мы тухнем по утлым кельям

в обнимку с Марфой али Лукерьей,

пока хороших эпоха мин при плохой игре

стоит, осклабившись, на дворе.

 

***

 

По небу, что Ван Гог 

мог написать, полого

(в такую ночь сам бог

обязан быть Ван Гогом)

летит, как лепесток

фигурный спутник НАСА

(так ангела бы мог

нарисовать Пикассо).

 

Как завещал Шагал,

он мчит во мгле без газа

и с помощью зеркал,

шлифованного глаза,

из-под железных век

на Землю, где от веку

чем лучше человек,

чем хуже человеку – 

 

взирает.

Скор, красив,

из бездны опен спейса

он вперил объектив

работы Карла Цейсса

и наблюдает вид

угла, где столб фонарный

и человек висит

геостационарный.

 

***

 

Он на одном конце города и она

на другом конце города открывают

мессенджер. В жизни обжёгшись на

нескольких жидкостях, оба переживают.

Медленно выдыхают, заходят в чат.

Клавиши одновременно с разных концов стучат:

– Помнишь, искала ссылку на фильм? Лови!

– В силе сегодня?

– Конечно!

– Закажем пиццу?

Вечером на диване сидят, как птицы:

в сердце навылет стреляные воробьи.

Всё идеально. Только бы не влюбиться.

Больше не надо, мать её так, любви.

 

Стриж

 

Как стриж от сентября до мая

в чужом краю

витает, дома не свивая – 

так я не вью.

Ведь всё-таки, при трезвом взгляде,

из мест земли

отрадней берег тот, тебя где

произвели.

Ведь всё же, если без притворства – 

тот край главней,

где стал потомком, дашь потомство:

держись корней.

Листом березовым под пальмой

лежать и преть – 

изнанка жизни пасторальной:

по сути, смерть.

Но помести навек в Россию,

закрой маршрут – 

я столько счастья не осилю:

сгнию и тут.

И я, и стриж не без причины

в пути всегда:

не можем мы и без чужбины – 

и без гнезда.

 

Шапито, 1984

 

Ах, трюки твои безумные,

дающиеся легко,

ах, ментики и позументы,

обтягивающие трико

из заменителя кожного

(но тоже весьма надежного),

гимнасты твои летающие,

которым неведом страх,

жонглеры твои в обтягивающих

(уже говорил) портах,

ах, этот триумф подложного

у фокусника непреложного,

ах, эти ангажементики

всемирно забытых звезд,

ах, эти трико и ментики,

падения не всерьёз – 

 

снеси меня, перезрелого

в то детство, где пьян факир,

где рыжий пинает белого

и пахнет носками тигр.

 

Навсегдатай

 

Остыв к отчизны скудному сосцу,

ты, через годы, через расстоянья

к естественному двигаясь концу,

однажды слышишь оклик: «ахтунг, ванья»,

показываешь ксиву погранцу,

поскольку крайний ты в стране бескрайней,

а ветер бьет наотмашь по лицу

и выбивает слезы, как признанье.

 

Ты выбрал отпуск, чтоб наверняка,

не тот, который по работе отпуск,

а отпуск арбалетного курка,

а запуск двигла, что вращает лопасть.

Дистанция еще не велика,

но знал бы ты, как непомерна пропасть.

 

Переезд

 

Я смотрю окрест – 

разбитной, поджарый,

мотающийся по стране.

И если один переезд

равен двум пожарам – 

то у меня полнеба в огне.

 

И гроша не дашь

за приют случайный:

что я вижу в новом окне?

За окном – пейзаж,

нарисованный отчаянием

и — надеждой. Надеждой – вдвойне.

 

***

 

Где сквозь колки сосулек колких
 метель шизит, как ранний Колтрейн
 по двести десять дней в году –
 там, заметаемый порошей,
 я представлял (пустой, порожний)
 Дхарамсалу и Катманду.
 В постылом ледяном аду
 я вспоминал об адском зное.
 
 Прости, родная, я не ною,
 я просто вот к чему веду:
 среди житейской серой стыни
 ты – словно горные твердыни,
 маяк мой, мой ориентир.
 И в новый, незнакомый мир
 ты стала тем, мечтал о ком –
 проводником.

 

Rado Laukar OÜ Solutions