ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 65 июнь 2021 г.

Сценарии

 

                                                             Альбина Шульгина 

 

 Альбина Александровна Шульгина. Поэт и драматург. Родилась в 1937 г в Вятской глубинке. Окончила свои дни в Петербурге в 2009 г. О себе писала кратко : «Родилась на Вятке. Училась в Москве. Работаю на Ленфильме». За этими словами жизнь, наполненная трудом, поисками себя, поисками смысла жизни. Работа бетонщицей на Красноярской ГЭС. Работа журналистской на Северном Кавказе. И, наконец, киностудия Ленфильм . Здесь по её сценариям сняты не меньше полусотни картин и сериалов. Среди них фильмы Год Собаки, Колесо Любви, Завтрак на Траве, сериалы Бандитский Петербург( Адвокат) и Чёрный Ворон. Здесь она познакомилась с композитором Валерием Гаврилиным. Эта встреча и совместная работа стали знаковыми в жизни обоих художников. В. Гаврилин писал в предисловии к первому сборнику Шульгиной «Стихи на черный день» : «Если бы не её поэзия, то не разглядел бы я, не расслышал в себе многого того, что помогло мне сделаться композитором. Не было бы ни «Военных писем», ни «Вечерка», ни «Свадьбы», ни «Перезвонов». Не было бы и «Мамы».
  Шульгина знала себе цену, но была уверена, что она только травинка на бескрайних просторах России.
  Стихи А. Шельгиной вдохновляли её именитых современников Г. Банщикова, А. Журбина, В. Крылатова, А.Петрова, В. Плешака, и других композиторов.
  Для театра она писала более резко и полемично, чем «для себя», часто шокирующе, но никогда холодно. Стихи всегда адресованы сегодняшнему зрителю, даже если речь шла о подтекстовках к пьесе Мольера.
 Её песни до сих пор волнуют сердца наших современников.
  Представляемый вашему вниманию сценарий написан давно. Он привлекал внимание известных режиссёров, но по разным, порой трагическим, причинам так и не был поставлен

 

 МАЛЬЧИК И ПТИЦА 

( МАЛЬЧИК УБИЛ ПТИЦУ) 

 

 СЦЕНАРИЙ ПОЛНОМЕТРАЖНОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО 

ФИЛЬМА

 

В избе дед оставил  фотографии, иконостас. На чердаке тетради. Мальчик рассматривает 

фотки .  Он был мальчиком… Все взрослые были когда- то мальчиками и девочками…   

 

     Филипп делал деньги. 

     Он резал на полосы газету, на каждой полосе рисовал фломастером единицу, а к ней приписывал множество нолей, сколько помещалось. 

     Филиппу было восемь лет. Он уже знал толк в числах. 

     Деньги он складывал в пачки. Пачки аккуратно перевязывал бечевкой. 

     Сквозь дырявую крышу сарая, как мед из старого туеска, длинными струями тек летний свет. 

     Тут во двор въехала на велосипеде Августа. Она была расстроена. Бросила велосипед в траву. 

• Наталья! – позвала она злым голосом. – Выйди на минутку! 

     Филипп бросил свою работу, подошел поближе к двери, чтобы послушать, о чем будут говорить Августа и Наталья, его мать. 

• Сигаретки нету? – спросила Августа. 
• Филька где-то тут крутился, - сказала мать. – Увидит… Что случилось? 
• Не могу больше! – всхлипнула Августа. – Вечно его ловят. Пытают… 
• Дети, - сказала Наталья, - Да ты присядь. 
• Тебе хорошо! – Августа присела в тень на скамейку. – Твой ангелочек всегда принц или генерал. При любом раскладе… 
• Нормальные детские игры, - засмеялась Наталья. 
• Нормальные?.. У них там все цари, министры, один даже футбольный судья! А Ромка – единственный подданный! Вечно он раб или солдат. При любом раскладе! 
• Филипп! – крикнула Наталья куда-то наугад в жаркое пространство лета. – Филька! 

     Филипп затаился на всякий случай, – вдруг отстанут. 

• Сейчас материализуется, - пообещала Наталья подруге. 
• Вчера звезду на спине нарисовали, - заплакала Августа, - Красным фломастером. Еле отмыла. 
• Филька! – крикнула мать. 

Надо было выходить. Филипп не спеша, аккуратно уложил деньги в старую сумку, проверил застежки и вышел. 

     При деревенском доме у них был небольшой огород, двор, заросший травой, и сад. 

     Сад составляли три старые, почти пустые, яблони и молоденькая, вся в ягодах, вишня. 

     Обе матери, молодые, загорелые, обе, конечно, в штанах и выцветших мужских рубашках, смотрели на него с крыльца. 

• Подслушивал? – спросила мать. 
• Нет, - сказал Филипп. – И так все слышно. 
• Нахал! – мотнула растрепанной головой Наталья. – Ну, рассказывай. 
• Что рассказывать? – спросил Филипп. 
• Что у вас за игра такая? 
• Обыкновенная игра… 
• Ну, во что? – добивалась мать. – Во что игра? 
• В свое государство, - сказал Филипп. 
• И ты, значит, генерал? 
• Нет, - спокойно сказал Филипп. – Я – император. 
• Прямо помешались! - Закричала Августа – Мания величия какая-то!.. Он кто? При этом раскладе? 

Филипп молчал. Он считал, что сказал уже достаточно. 

Прямо и безбоязненно смотрели на матерей его зеленые, как стручки фасоли, глаза. 

• Филипп! – строго напомнила мать. 
• Что? 
• Отвечай. 
• Что отвечать? 
• Почему вы обижаете Рому? 
• Кто его обижает? – удивился Филипп. 
• А кто нарисовал у него на спине звезду? 
• Звезду? – опять удивился Филипп. – Не знаю… Может, враги? 
• Да какие враги? Какие враги? – вмешалась Августа. – Что ты дурачком прикидываешься? Ты же сам поймал его в малиннике! Так? Крикнул ребятам, что задержал шпиона. Так? 
• Это Ромка рассказал? – заинтересовался Филипп. 
• Случайно узнала! – сказала Августа. 

Филипп задумчиво смотрел себе под ноги. Он был в зеленой рубашке. На плечах у него были желтые, блестящие эполеты из золотой фольги. 

• Филипп! – строго сказала мать. 
• Что? 
• Не смей! 
• Что? 
• Сам знаешь что! – сказала Наталья. – Учти, я читаю твои мысли. 
• Читай, - пожал плечами Филипп. – Жалко, что ли… 
• Иди в дом! – приказала мать. – Я с тобой потом поговорю. 

Обе матери смотрели, как он не спеша восходит на крыльцо. 

• Ох, не завидую я тебе! – сказала Августа и невольно залюбовалась Филиппом. – Задаст он вам жару! 
• Задаст! – счастливо засмеялась Наталья. – Это точно!.. Филипп! 
• Что? – оглянулся он. 
• Выпей молока. 
• Ладно. 
• Он у тебя пьет козье? – спросила Августа. 
• Пьет. А твой? 
• А моего с козьего рвет, – вздохнула Августа. 

     В избе Филипп взял со стола банку с молоком, устроился у окна. На окне была спущена занавеска от мух. Филипп пил молоко и слушал. 

• Может, выпороть? – весело предложила Наталья. 
• Да как хочешь, - с надеждой ответила Августа. – Думаешь, поможет? 
• Думаю, нет! – опять засмеялась Наталья. – Потом придется покупать акваланг. Чтоб простил. 
• Все! – привычно перешла в крик Августа. – Уеду к маме в Таганрог! Пропади пропадом эта деревня!.. Только куда я там ткацкий станок поставлю? У мамы в однокомнатной!.. Господи, хотела летом поработать! Такой заказ шикарный!.. Занавес для пожарных… Знаешь, как сейчас трудно с заказами? Одни пожарные могут себе позволить… 

Августа, наконец, заплакала в голос. 

• Я поговорю с сыном, - пообещала Наталья. – Тки свой занавес. 

Августа рванула из травы велосипед. 

     Помчалась по деревенской улице. Толстая девчоночья коса горько вздрагивала на обширной спине. 

     Лето смешало на деревенской улице многочисленных горожан и малочисленных местных жителей. От этого старая деревня казалась даже благополучной и веселой. 

• Филипп! – сказала мать. 
• Что? – он появился на крыльце. 
• Подслушивал? 
• Нет… Все равно окно открыто. 
• Слушай, почему бы тебе не повысить Ромку в звании? Сделай его этим… интендантом. 
• А где я возьму солдат? – возразил Филипп. – Или рабов? Никто не хочет в рабы. 
• Проблема, - сказала Наталья. – Слушай, сын, а если по очереди? Один день ты – император, он – раб, на другой – он император, ты – раб… 
• Я – раб? – презрительно переспросил Филипп. Ну ты даешь! Не ожидал от тебя. 
• А что? – стала оправдываться Наталья. – Рабом очень даже интересно! Можно поднять восстание. Как Спартак. Мы же читали! 
• Пусть Ромка и поднимает, - сказал Филипп. – Кто ему мешает? 
• Да, логика! – с уважением сказала Наталья. – Прям отцовская. 
• Когда папка приедет? – дрогнул Филипп. 
• В пятницу, - сказала она. – Сама соскучилась… Ах ты дрянь!.. – вдруг закричала она. 

     Над маленькой, богато осыпанной ягодами, вишней нарядно взмыла сорока. В клюве она держала вишенку. 

• Нахалка! Прямо на глазах!.. 

Сорока опустилась на крышу дома. Она прижала ягоду лапой, клюнула раз, другой… 

• Ну че, Лукерья? – подлетела еще одна сорока и нетерпеливо скакала по коньку крыши. 
• Рано, рано еще! – со знанием дела ответила Лукерья. – Кислятина!.. 
• Еще рано? – огорчилась другая сорока. – Вроде, красные? 
• Завтра попробуем, - решила Лукерья. – На речку?.. Че там нового? 
• Леща чистили! 
• Че молчишь-то? Че молчишь, Глафира! Леща чистили, а она молчит! 

     Лукерья взмахнула пестрыми крыльями. 

     Ягода покатилась по склону крыши. Упала в лопухи. 

     Сороки полетели на речку. Они летели низко, высматривая что-нибудь подходящее в огородах и на дворах. 

• Сделай пугало, Филька! – сказала Наталья. – Возьми мои старые штаны. 
• Сделаю, - пообещал Филипп. – Они завтра прилетят. 
• Откуда ты знаешь, что завтра? 
• Сейчас Лукерья сказала. 
• Лукерья? 
• Ну, сорока! Ты что, не слышала? 
• Слышала, - неуверенно сказала Наталья и добавила на всякий случай: - Английский совсем забудешь за лето. 
• Я поехал, - Филипп повесил на руль сумку с деньгами, вскинул на плечо автомат. Вскочил в седло. Желтые бумажные эполеты, как крылышки, вздрагивали у него на плечах. На руле велосипеда трепетал флажок загадочного государства. 
• Привет! – сказал он матери. 
• Привет! – улыбнулась Наталья. 

     У них с сыном были дружеские отношения, и обоим это нравилось. 

     Оставшись одна, Наталья посмотрела на крышу. Сороки не прилетали. 

 

     Филипп вел велосипед за руль. Он вброд перешел быструю, светлую от песка речку. 

     Углубился в заросли борщевика и крапивы. Опять вышел на берег. Миновал два пограничных столба. 

     В желтом песчаном откосе была выкопана нора – землянка. 

• Начальник штаба! – сказал Филипп. – Как пленный? 
• Спит, - ответили ему. 

     Начальник штаба, Футбольный судья и Генерал оторвались от журнала, который взахлеб рассматривали. 

     Император заглянул в дыру землянки. 

     Там, на охапке соломы, мирно спал Ромка, вечный солдат и раб. 

     Император долго смотрел на его искусанное комарами, круглое и кроткое лицо. 

     Соратники его так и рвали из рук друг друга какое-то яркое печатное издание. 

• Что за журнал? – спросил Филипп. 
• Порнографический! – гордо ответил Футбольный судья. – Генерал у одной тетки на почте свистнул. 

     Футбольный судья был рослый малый, с лицом младенчески розовым и безмятежным. 

• Ага! – радостно подтвердил Генерал. – У нас бабка в Казани умерла. Я телеграмму давал… 
• Покажи! – Филипп вырвал журнал. 

Стали рассматривать его вместе, сопя и наваливаясь друг на друга. 

Это был журнал мод. Образцы женского белья – трусики, лифчики, колготки. 

• Тебе которая, Генерал? 
• Мне?.. Во! 
• Ага! Солидная! 
• А тебе, Император! 
• Вот эта. 
• Мне тоже! 
• А тебе, Судья? 
• Во! 
• Ага!.. Сила! 
• Солидная! 
• Я тоже хочу! – Ромка высунулся из норы. – Покажите!.. Ну, покажите, ребята! 
• Назад! – Начальник штаба, узкоглазый, от загара красно-коричневый, как глиняный черепок, толкнул Ромку обратно в нору. 
• Покажите! Ну, покажите! – готовно заныл Ромка. – Я так не играю! 
• Скажи – я дурак! – приказал Начальник штаба. – Тогда покажем. 
• Я дурак, - охотно сказал Ромка и высунулся доверчиво. 
• Назад! – толкнул его Начальник штаба. – Скажи – я слизняк! 
• Я – слизняк, - с надеждой сказал Ромка. – Покажите? 
• Я – раздавленная дохлая крыса!.. Скажи!.. 
• Я – раздавленная дохлая крыса, - сказал Ромка. 
• Я – говно! Скажи! 
• Я – говно, - сказал Ромка в глубине своей норы. – Теперь покажете? 
• Показать, Император? – спросил Начальник штаба, фантазия которого иссякла. 

Император задумчиво смотрел на пленного раба. 

Начальник штаба ожидал его решения, терпеливый, как молодой хорек. 

Генерал торопливо листал журнал, грыз ногти и хихикал, весь красный. 

• Показать? – опять спросил Начальник штаба. 
• Мал еще, - решил Император. 
• Я же все сказал! – задохнулся от обиды Ромка. – Это несправедливо!.. Я сказал, что велели!.. Нечестно! 

Ответом ему было молчание. 

• Ну и ладно, - вдруг сказал тогда Ромка. – И не надо. Я без вас видел голую. 
• Врешь! Когда? – оторвался от журнала Генерал, парень крепкий, хорошо сформированный, хотя и малолетка, как и все, но в фетровой шляпе, пегой футболке, почти дотла сгоревшей на его горячем теле. 

     Тут всеобщее внимание обратилось к Ромке. 

• Я пескарей ловил, - заторопился он, польщенный вниманием, - а тетя Наташа пришла купаться… 
• Какая тетя Наташа? – спросил Начальник штаба. 
• Филиппова мама, - торопился Ромка, - а я спрятался в кустах, а она стала раздеваться,.. и я все видел, все, все!.. 
• Врешь? – замер от интереса Генерал. 
• Не вру! – закричал от обиды Ромка. – Вот и не вру! Она еще сказала «Ух, благодать!» И засмеялась! 
• Врешь! 
• Не вру!.. У нее еще полотенце такое… желтое! Ведь желтое, Филипп? 
• Желтое, - сказал Император. 

Только тут все обернулись к Филиппу. 

Он сидел строгий. Пристально смотрел на Ромку. 

• Ну вот, - упавшим голосом сказал Ромка, - а вы не верили… 
• Что будем делать с пленным? – спросил Начальник штаба, человек жесткий и тонкий. 
• Расстрелять! – сказал Филипп. 
• Без допроса? – с сожалением спросил Начальник штаба. – Мы еще не выяснили, на кого он работает. 
• Без допроса! – подтвердил приказ Филипп. 
• Ну и ладно! – сказал Ромка. 
• Люди третий день без зарплаты, - напомнил Начальник штаба. 
• Можете разделить, - Император бросил на песок сумку с деньгами. 

Люди – Футбольный судья и Генерал – стали делить деньги. 

Рвали друг у друга газетные полоски с большими числами. 

 

Ромку вели на расстрел. Он привык к расстрелам. Послушно топал по пыльной дороге. 

Сосны плавились на солнце, сочились смолой. 

С ревом носились слепни. 

Следом за пленным, с автоматом наизготовку шли Генерал и Начальник штаба. 

Футбольный судья нес на плече лопату. 

Замыкал шествие Император. Из заднего кармана штанов торчала рукоятка пистолета. 

Шли по берегу реки. Река катилась по камушкам. В узких местах вода свивалась в большие, толстые струи, а потом опять растекалась, пошевеливалась, поблескивала… 

• Рома! – раздался на другом берегу зычный голос Августы. – Ро-о-ома! 
• Мама! – с надеждой обернулся к конвоирам арестованный. 

Футбольный судья подтолкнул его дулом автомата. 

• Ро-о-ома! – заливалась Августа. – Обе-едать! 
• Обедать зовет, - опять обернулся Ромка. 
• Ма-а-алчать! – прикрикнул Начальник штаба. – Вперед. 
• Ромка! – Августа медведицей ломилась по кустам на том берегу. – Ну, смотри!.. Ну, приди только!.. Голову оторву! 

Футбольный судья воткнул лопату у ног Ромки. 

• Копай! 

Ромка начал копать себе могилу. 

• Отпустите, - попросил он. – Мне от матери попадет. Я после обеда сам приду. Добровольно… 
• Император! – позвал Генерал. – Здесь земляника! 

Они забыли про Ромку и стали есть землянику, ползая на коленях среди травы. 

• Рома-а-а-а! Ро-о-о-ома! Роман! – раскатами дальнего грома неслось из-за речки. 

      Ребята ели землянику. 

      Ромка из неглубокой своей могилки тоже ухватил ягодку. 

• Пора кончать, - поморщился от бабьего крика Начальник штаба. 

• Па-а-ашел! – дулом автомата повел Футбольный судья. 

     Привычно и покорно Ромка встал на краю обрыва. 

• По шпиону и предателю! – взмахнул рукой Император. – Пли! 

Генерал, Начальник штаба и Футбольный судья дали три очереди из автоматов. 

Ромка повалился в траву, раскинул руки, замер. 

Император для верности выстрелил Ромке в затылок из пистолета. Пошевелил труп носком сандалии. 

• Готов, - сказал он и добавил, - Пусть знает, как подсматривать из кустов! 

Все, кроме расстрелянного, опять занялись земляникой. 

Ромка тихонько отполз от обрыва, вскочил, побежал обедать. 

 

     Вечером приехали гости. Машина остановилась напротив окон. Лучи от фар доставали до крыльца. 

• Папка! – ликуя, выскочил на крыльцо Филипп. 

     Мать обогнала его, пересекая луч, бросилась к калитке. 

     В свете фар полосой зеленела трава, спокойно летали ночные бабочки, толстые и серые. 

     Мать с кем-то разговаривала у калитки. Хлопнула дверца машины. 

     Филипп уже понял, что это не отец. Он так огорчился, что чуть не заплакал. Хмуро смотрел, как мать и ночные гости идут от машины к крыльцу. 

• Филька! – позвала мать, и только он услышал в ее голосе разочарование. – Это Тоня. Веди ее в дом. 

     Зачем было нужно вести ее, если она и так шла в дом, эта маленькая сонная девочка, как кукла в бумагу, завернутая в белое хрустящее пальтишко? 

• Дай мальчику руку, - сказала красивая гостья в пятнистой, как у десантника, куртке. – Здравствуй, Филипп… Как ты вырос!.. Он у тебя красавец, Наталья… В отца. 

     Она звякнула ключами от машины, опуская их в нагрудный карман куртки. 

     Девочка послушно и доверчиво сунула Филиппу руку. Рука была липкая, как насосанный леденец. Филипп вытер свою ладонь о штаны, потом опять повел девочку. 

 

     На свету, в избе, девочка оказалась бледненькой, усталой, в длинной, как у взрослой женщины, юбке, собранной из пестрых тряпочек. 

• Займи Тоню, - сказала мать светским голосом. – Полкажи свои игрушки… Потом будем есть малину с молоком. 
• Да брось ты! – сказала гостья. – Я на эту малину смотреть не могу! У нас у самих этой малины!.. А у Тоньки от красных ягод диатез… Мы только переночуем и дальше!.. Куда глаза глядят! Убежали от домашнего рабства. У меня полный дом народу!.. А я с мужиком поругалась. Осатанел!.. Всех моих подружек перетрахал. 
• Филипп! – поспешно закричала мать. – Ну что же ты? Займи девочку, кавалер! 

     Филипп разозлился на мать за ее фальшивый тон, и на девочку, которая стояла, распустив губы, готовая то ли заплакать, то ли заснуть. 

     Матери принялись болтать как-то по-особому, как умеют болтать взрослые, когда все слышно и ничего не понятно.  

     Филипп принес из угла ящик со своими игрушками. Вывалил на пол перед девочкой все, что было в ящике. 

     Тонька с испугом и отвращением смотрела на весь этот мусор, на гайки, гвозди, подковы, цепочки, сломанные ножницы, блесны, перочинный ножик, перья, шишки, зубчатые колесики от будильника… 

• Вот, - ехидно сказал Филипп. – Играй. 

И, чтобы лучше было видно, включил торшер. 

Тонька отвернулась и уставилась на пустую стенку. 

• Что это? – вдруг спросила она. 
• Что – что? – удивился Филипп. 
• Это! – она показала на стенку пальцем. 
• Что – это? – опять не понял Филипп. 
• Это! Это! – тревожно спрашивала она. – Видишь?.. Это! 
• Это? – хмыкнул он. – Это тень. Твоя тень. 
• Тень? – девочка качнула прозрачным, жестким бантом. – Тень! – она робко подняла руку и пошевелила пальцами. 

     И тень подняла руку и пошевелила своими тонкими, темными пальцами. 

• Тень! Давай играть, тень!.. Тень! – синицей-теньковкой тенькала Тонька и грустно танцевала перед стенкой. 

     И ее тень танцевала вместе с нею. Тонька смеялась тонким, бледным смехом. А тень танцевала молча. 

     Филиппу вдруг стало так жалко эту нарядную девочку! 

• Господи, какая прелесть! – сказала Наталья. 

     Оказалось, что они давно уже не болтают с гостьей, а смотрят на Тоньку. Лицо у матери было умильным и растроганным. 

• Нет, обязательно рожу девчонку! – сказала Наталья. – Пропади пропадом эта диссертация!.. Хватит крыс мучить!..Рожу девчонку! 
• Да? – с сомнением в голосе сказала гостья. – не спеши, подруга… Мало ли что… 
• А что? – удивилась Наталья. 
• Да нет, ничего, - тягуче сказала гостья. – Так, слухи… 
• Ты уж бей, если замахнулась! 
• Сама разберешься… Вернешься в город и разберешься… 

     Они опять наклонились друг к другу через маленький столик и опять стали разговаривать по-взрослому, все слышно и ничего не понятно. Гостья прибавляла к своим словам какой-то особый смех, смех, который зажимают сложенной ковшиком ладонью, как будто загоняют его обратно в горло и в живот. 

     Филиппу стало противно от этого смеха. Он незаметно нажал на выключатель. Лампа погасла, тень исчезла. 

     Тонька растерянно смотрела на пустую стенку. 

• А где тень? – спросила она. 
• Тень? – как будто удивился Филипп. – Она… она улетела! 
• Куда-а-а? – заныла Тонька. 
• На небо, - сказал Филипп. 
• Почему-у-у7 
• Так надо, - сказал Филипп. – Тень всегда улетает на небо. 
• Не хочу! – тихонько заплакала девочка. – Где она?.. Тень! Тень! 
• Пойдем, покажу, - сказал Филипп. 

Девочка опять послушно вложила свою руку ему в ладонь. 

 

     Они вышли на крыльцо. 

• Видишь? – Филипп показал девочке на небо. – Туда улетела твоя тень. 

Девочка доверчиво подняла голову. 

Небо было страшное. 

Там неслись облака, сбиваясь в кучи, настигали друг друга, вытягивались, рвались, и при этом все они двигались в одну сторону, неизвестно куда. Наверное, там, высоко-высоко, дул сильный ветер, хотя на земле, возле дома, было темно и тихо. 

• У нас собака умерла, - сказала Тонька. – Ее охотник застрелил. Я, когда вырасту, вырою большую яму. Чтобы он туда упал. И сломал ногу. И не буду ему помогать. А, наоборот, закопаю!.. 

     Прижавшись друг к другу, они смотрели на страшное небо. 

 

     Как они хохотали, Филипп и его мать Наталья, когда делали это пугало! 

     Сначала они воткнули возле вишенки крестовину. 

     Потом стали ее наряжать. Нацепили старые Натальины штаны. 

     Из пучка соломы сделали голову. 

• Тащи сюда старую папкину шляпу! – сказала Наталья. 

Филипп побежал за шляпой. 

Как они хохотали, примеряя пугалу шляпу! 

• Похож? 
• Похож! – от восторга Филипп упал под вишенку в траву. 
• Красавец! – Наталья сбила шляпу немного назад и немного набок. – Неотразимый! – воткнула в шляпу воронье перо. 
• Когда он приедет? – спросил Филипп. – Ну, когда, мам? 
• В пятницу! – сказала Наталья. – Через два дня. Доживем? 
• Доживем, - сказал Филипп. - Хотя еще долго. 
• Долго! – согласилась она. – Целых два дня. Кошмар! 

Тут приехали на велосипеде Августа и Ромка. 

• Я тоже хочу делать чучело! – сразу же заныл Ромка. – Почему у нас нет чучела? 
• Сделаем, - пообещала Августа. – Попроси отца. 
• Приехал? – обрадовалась Наталья. – Какие новости? Нашего папку не видел там? 
• Видел, - значительно сказала Августа. – На улице столкнулись. 
• Чего передавал? – заторопила ее Наталья. – Когда приедет? 
• Рома, - ласково сказала Августа. – Покатайтесь с Филиппом. До моста и обратно. 
• Да ладно, - усмехнулся Филипп. – Секреты… Так и говорите. Пошли, Ромка! 

 

     Они выехали за калитку, проехали немного. 

     Филипп соскочил с велосипеда, осторожно прислонил его к столбу, сам пробрался к кустам акации и прислушался. 

• Главное, что возмущает? – говорила Августа. – Розы! Розы возмущают! Много он тебе роз дарил? 
• Много, - сказала Наталья. 
• Тем более!.. Ну, мужики, да? Жене – розы, и подружке, значит, тоже розы! Фантазии у них не хватает… Мой как увидел их на улице!.. И эту девицу с розами! 
• Это он свою однокурсницу встретил, - сказала Наталья. – Я сама просила принять по высшему разряду. С розами. 
• Ну, умереть! – усмехнулась Августа. – Перед кем ты стойку держишь? Передо мной?.. Однокурсница – так однокурсница, тебе видней. Мое дело предупредить…
• А, ничего интересного! – Филипп вернулся к Ромке. – К папке какая-то гостья приехала. 
• Подслушивать нехорошо, - сказал Ромка. 
• Конечно, нехорошо, - охотно согласился Филипп. - Приходится. Они же все скрывают. Вот и будешь, как дурак… Тоже мне секрет – гостья приехала! 

Они понеслись по улице. 

• Филипп! – вдруг выскочила за калитку мать. 

Филипп лихо развернулся, весело покатил на зов. Он ехал, не держась руками за руль. Он недавно так научился ездить и хотел удивить мать. 

• Мама! – кричал он. – Смотри! 
• Дай велосипед! – сказала Наталья. – Мне на почту. 
• Папке звонить? – обрадовался Филипп. – Я с тобой! 
• Мне только два слова! 
• И мне два слова! Я с тобой! 
• Знаешь что? – нетерпеливо сказала она. – Ты… ты покарауль вишню! Ладно? А то птицы прилетят. 
• Мы с Ромкой будем часовыми! – согласился Филипп. – Да, Ромка? 
• Ну, молодцы! – Наталья вскочила на велосипед. 
• Скажи, чтоб приехал быстрее! – крикнул ей вслед Филипп. 

Матери умчались в одну сторону, а Филипп и Ромка побежали в другую. 

 

     По улице с ревом пронеслись три мотоцикла. Мальчишки на всякий случай заскочили во двор. Подождали, пока мотоциклы унеслись куда-то в поля, опять побежали по своим делам. 

     Только пугало осталось стоять в саду. 

     Птицы настороженно поглядывали на него из-за кустов. 

       - Чче-че-че-че-ловек? – спросила робкая зарянка. 

       - Что ты! Что ты! – резко засмеялась сойка Зойка. – Чу-че-ло! Чучело – не человек! Человек – не чучело!! 

Из полей возвращались мотоциклисты. Птичий народец взмыл в небо. 

 

     Мотоциклисты остановились; не слезая с седел, разглядывали ягодное дерево сквозь хлипкий заборчик. Большие очки их переглянулись, шлемы кивали друг другу на дверной замок – мол, никого нет. 

     Мотоциклисты командно ринулись во двор. Окружили вишенку. 

     Вместе с листьями, горстями рвали ягоды, запихивали в мотоциклетные шлемы. 

     Под шлемами обнаружились круглые, глупые, хохлатые головы. 

     Мотоциклы рванули по дороге, рассыпая в пыль ягоды. 

     Утихал треск. Оседала пыль. 

     Опять объявились птицы. 

• Ощипали, черти! – ругались сороки. – Чтоб вас!.. Есть еще? 
• Чуть, чуть! – Лукерья клюнула ягодку. – Красненькая! Черненькая!.. Хороший сорт!.. «Перемога»!.. 

С ягодкой в клюве она села пугалу на плечо. Прихватила вишенку лапой, попробовала, заорала на всю округу. 

• Порядок!.. Порядочек!.. Самый срок! 

     Галки небольшой, деловитой стаей уселись на ближнем дереве, умненько переглядывались, осторожничали.  Как мелкие черные волны пронеслась по небу компания дроздов-рябинников, опустилась рядом, на лужайку. Рябинники бегали взволнованно по низенькой траве, перепискивались. 

• Рискнем? 
• Рискнем! 
• Нечё! Нечё! Нечё! – закричала на дроздов Лукерья. – Черти общипали!.. Рябины щиплите!.. Рябины – силища!.. 

Птицы собирали остатки ягод внизу, среди травы. 

 

     Когда Филипп и Ромка вернулись в сад, караулить было нечего. Пустая, как веник, вишня еще вздрагивала изредка от пережитого ужаса. 

     На крышах домов, на заборе, на окрестных деревьях расселись птицы. 

• Объели! – ахнул Ромка. – Начисто!.. Бить будут? 
• Из-за вишни? – надменно удивился Филипп. – Меня вообще не бьют. Не бьют? – не поверил Ромка. 
• Ни разу. 
• Так не бывает. 
• Бывает. 
• Детей всегда бьют… Пока они не вырастут. А когда вырастут, их уже не бьют. Потому что родители делаются старыми и не могут, а дети – сильными и могут дать сдачи… 
• Тебя бьют? – догадался Филипп. 
• Ну! 
• Сильно? 
• Сильно… А что? 
• Отец? 
• А он мне не родной! – сказал Ромка. 
• Врешь! 
• Не родной! У нас фамилии разные! Я в паспорте видел. 
• Это бывает, - сказал Филипп. – А все равно родной. 
• Нет, - сказал Ромка. – У меня не родной. Я точно знаю. 
• Обидно? – спросил Филипп. 
• Не-е! – отмахнулся Ромка. – Я даже обрадовался… А то он меня лупит и лупит… Один раз – табуреткой. А если не родной, то понятно. 
• Мать за тебя разве не заступается? 
• Еще сама добавит!.. Она меня, вообще, не хотела… Знаешь, с женщинами такое делают… ребенка из нее вытащат и собакам бросают… 
• Врешь! 
• Правда! Правда! Мне соседка сказала. 

     Разговаривая так, они гоняли в бочке с дождевой водой кораблик из щепочки, делали в бочке волны, и неизвестно еще, что было интереснее, разговор этот или кораблик, на котором полно было невольных пассажиров, черных, серьезных муравьев, но сейчас, застигнутые бурей в открытом, безбрежном пространстве, они метались по желтой палубе, подбегали к борту, отскакивали, сталкивались в панике друг с другом, падали в воду, шевелили усиками, заламывали лапки, и в морском воздухе на все лады звучало длинное, как канат, слово, одно-единственное: 

• Кораблекрушение… Кораблекрушение… Кораблекрушение… 
• Ребята идут! – прислушался вдруг Ромка и отошел от бочки. – Давай, я спрячусь? 

Буря утихла. Корабль прибило к отвесному берегу. У кого еще были силы, поползли наверх. 

• Зачем прятаться? – удивился Филипп. 
• Чтобы не видели, что ты со мной дружишь. 
• С кем хочу, с тем и дружу! – гордо сказал Филипп. – Я свободный человек. 

Но Ромка все-таки спрятался за террасу. 

 

     Ребята были странно одеты. На Футбольном судье был черный суконный бушлат. Генерал перетянул себя по голому животу широким ремнем. Начальник штаба косо надвинул на лоб берет с шевронами. 

     Они важно шли по деревне. 

     Филипп подошел к калитке. 

• Мой брат Сашка приехал! – сказал Генерал. – Во, дал поносить! У него еще тельняшка есть. Хочешь? 
• А Ромке – спросил Филипп. Ему что? 
• Фиг ему! – сказал Генерал. – У Сашки только ботинки остались. 
• Очень нужны мне ботинки! – откликнулся из-за террасы Ромка, и голос его дрожал от слез. – Что у меня – ботинков нет? Есть у меня ботинки! 
• Сейчас заревет! – сказал Начальник штаба. – В тюрьму захотел? Генерал! Взять его! 
• Ладно, ладно, - сказал Император. – Чур, не играем. Надоело. Расстрелять, расстрелять… делать вам нечего? 
• Нечего, - сказал Генерал. 
• А чего делать? – удивился Футбольный судья. – Мы что, больше в свое государство не играем? 
• Не играем, - сказал Филипп. 
• А во что играем? – спросил Генерал. 
• Будем играть в Древнюю Грецию, - сказал Филипп. 
• Как это? – вытаращился Футбольный судья. 
• Каждый будет богом, - сказал Филипп. – У них там полно было… Юпитер, Зевс, Дионисий… Правда, девчонок надо. У них там богини были. 
• Если девчонок, я  не играю! – покраснел Генерал. 
• А Ромка? – холодно и ревниво спросил Начальник штаба. – Он тоже будет богом? 
• И буду! – крикнул из-за террасы Ромка. – Чем я хуже других? 
• Если Ромка будет богом, я не играю, - сказал Начальник штаба. 
• А к Тихоновым две девчонки приехали! – сказал Генерал. 

     Из-за леса поднималась туча, густела на глазах. Внутри нее что-то кипело и крутилось. 

     Наталья соскочила с велосипеда. 

• Хоть бы белье догадался снять! – сказала она. – Дождик сейчас… 

Стала срывать с веревки непросохшее белье. 

• Дозвонилась? – спросил Филипп. – Когда папка приедет? 
• А я знаю? – Наталья рванула мокрое полотенце. – Не очень-то он торопится!.. 

Она кипела вся, как надвигающаяся туча. 

• Он же обещал! – огорчился Филипп 
• Он много чего обещал! – закричала Наталья. 

     Ребята стояли, ждали, чем дело кончится. 

• Наверное, из-за гостьи, - сказал Филипп. А у нас птицы ягоды объели, - вспомнил  он. 

     Наталья оглянулась, увидела, что вишня пуста. 

• Объели, - вроде даже торжествуя, спросила она. – Как это объели? 
• Мы ушли на минутку,  - Филипп со страхом смотрел в незнакомое, темное лицо своей матери, - а они налетели… прямо небо стало черное, - и вдруг закричал: - Мама!.. Мамочка!.. 

• Значит, небо черное? – Наталья шагнула к сыну, сжимая в руках мокрое полотенце. – Я тебе покажу… черное небо! 

     Громко и глупо засмеялся Футбольный судья. 

     Наталья ударила сына по испуганному, плачущему лицу мокрым тяжелым полотенцем. Филипп в ужасе закрыл лицо руками. Мать в ярости, в горе, в злобе била его по плечам, по спине. 

     Ромка выскочил за калитку, бросился бежать. 

     Побежали, спасаясь от дождя, ребята. Ветер сорвал с Начальника штаба берет. Покатил его, как колесо. 

• Лови, кретин! – заорал Футбольный судья. – Унесет в речку! 

     Все трое бросились ловить берет. 

     Ветер трепал пустую вишню. 

     Тащил по небу птиц, выворачивая наизнанку крылья. 

 

     Наталья ревела на террасе, уткнувшись лицом в груду мокрого белья. 

     Дождь – тяжкий, густой, - застучал по стеклу. Стало темно. 

     Наталья спохватилась, подняла голову. Охнула, вскочила, приникла к стеклу. 

     Сильные струи дождя  колотили землю. Как прибитые гвоздями, распластались на грядках листья. 

     Посреди двора, наклонив голову, стоял Филипп. 

     Наталья молча выскочил под дождь, потащила сына под крышу. 

• Пусти! – с ненавистью сказал он. – Пусти!.. 

Наталья втолкнула его на террасу, накинула крючок. 

• Переоденься немедленно! – сказала она. 

     Филипп молчал. Сидел на ступеньках, закрыв глаза, чтобы не видеть мать. Так сильна была его ненависть. 

     Дождь хлестал изо всей силы. В стекло что-то ударилось. То ли птицы, потерявшие управление, то ли сорванные с деревьев листья. 

• Что же теперь с нами будет? – спросила Наталья. 

     Филипп молчал. Озноб и ненависть били его тело. 

• Слушай, - сказала она. – Ты прости меня… 
• Нет, - сказал он. – Никогда не прощу. 
• Забудешь, - сказала она с надеждой. – Мало ли что бывает… 
• Не забуду, - сказал он. 
• Значит, ничего не поделаешь, - сказала она. – Надо как-то жить дальше. 
• Надо – согласился Филипп. 
• Ты все же переоденься. 
• Лучше бы ты меня не рождала, - сказал Филипп. Лучше бы собакам выбросила. 

 

     Утро их новой жизни было ясное и красивое. После вчерашней бури поднимались изломанные растения. Весело пели маленькие птички. 

• Все ти-ти-ти-хо! – пели они. – Те-те-те-те-пло!… Чи-чи-чи-сто!.. 

     Наталья собирала огурцы в белое ведро. 

• Огурчик хочешь? – спросила она. – Лови! 

     Филипп не ответил. Огурец упал в траву. Филипп поддал его носком сандалии. 

• Огурец-то чем виноват? – Наталья выпрямилась, смотрела на сына. 

Не простил. 

Филипп умылся без напоминания, аккуратно заправил в штаны футболку. 

Пошел со двора. Какая-то важная цель вела его. 

 

     На краю деревни стояла старая береза. Не росла, а именно стояла, потому что была совсем сухая. Огромная, на все стороны, в трещинах, наплывах грибов-тутовников, в черных дырах и дуплах, а каждый сук – сам по себе как огромное дерево, как переулок, выросший из центральной улицы. И ни одной живой веточки. 

     Это была Старая Береза, столица окрестного птичьего государства. 

     Разных птиц всегда можно было увидеть на ее ветвях-улицах. Ползали по толстому стволу сине-серо-зеленые поползни. Коршуны несли сюда свои жалобы на несчастную жизнь. Дятлы – пестрые, черные, седые – иногда пересекали здесь траектории своих одиноких полетов. Здесь шли нескончаемые заседания и качания на ветвях, возникали и гасли птичьи митинги. Здесь обсуждали все новости, сплетничали, изредка дрались. Кипела столичная жизнь. 

     Филипп подошел близко к Старой Березе. Постоял, закинув голову. 

     Птицы не обращали на него внимания. 

• Слушайте меня, птицы! – сказал Филипп. – Я объявляю вам войну! 

     Старая Береза сначала замерла, потом легкомысленная, скачущая и кричащая ее жизнь возобновилась, подстегнутая новостью. 

• Чё, чё, чё? – плясала на ветке Лукерья. – Чё ты сказал? 
• Война! – повторил Филипп. – Я объявляю вам войну. 

Филипп повернулся и пошел к дому. 

 

     У калитки маялся, дожидаясь его, Ромка. 

• Здорово она тебя вчера! – сказал он, опасливо заглядывая через забор. – Дома? Злая? 
• Чего тебе? – Филипп вспыхнул от воспоминания о вчерашнем. 
• Ничего, - сказал Ромка. – Так… А ты говорил – не бьют! Всех бьют. 
• Сидел бы ты у себя во дворе, - сказал Филипп. – Тебя в плен возьмут, а мне отвечать. 
• Не возьмут! – отмахнулся Ромка. – Они в карты играют. В бане. 
• Поиграют и возьмут… Побежишь мамочке жаловаться. 
• Пусть возьмут, - сказал Ромка. – Скучно, делать нечего. Купаться пойдем? 
• У меня дела, - ответил Филипп. 
• Какие дела? – с надеждой на что-то интересное спросил Ромка. 
• Война с птицами. 
• Ух ты!.. Будешь мстить за вчерашнее? Возьми меня! 
• Посмотрим, - сказал Филипп. 
• Надо сделать рогатки! – обрадовался Ромка. – И набрать много камней! Я знаю где! Показать? 
• Покажи, согласился Филипп. 

 

     Они бродили по песчаной отмели и собирали в жестяную банку черные и коричневые камешки. 

     Приобщенный к делам Императора Ромка был счастлив. 

• Надо не большие и не маленькие, - приговаривал он. – Да, Филипп? Чтобы хорошо летели, да, Филипп? И чтобы наповал, да? 

     Филипп пристально разглядывал черную корягу, торчащую из воды. Коряга была облеплена серыми, неподвижными существами. Вернее, это были только оболочки существ. Панцири. И каждый панцирь был разорван на спине.  

• Знаешь, что это? – спросил Филипп. 
• Жуки какие-то… Гадость! 
• Это были стрекозы, - сказал Филипп. – Теперь они улетели. 

     Ромка посмотрел на синекрылых, прекрасных стрекоз, реющих над корягой, и не поверил в такое превращение. 

     Стрекозы шуршали о траву крыльями, кружили над корягой с панцирями, иногда даже присаживались и снова взлетали. 

• Интересно, почему они не улетают? – спросил Филипп. – Наверное, удивляются, какими были раньше… Или жалеют свою шкуру? 
• Шкуру! – засмеялся Ромка. – Шкуру! Шкуру! 

     Коряга, облепленная серыми, безобразными панцирями, выглядела так угрюмо и тоскливо, что Филипп раскачал ее и пустил вниз по течению. 

     Коряга поплыла, а стрекозы все равно трепетали и кружились над ней. 

• Мы им покажем, как воровать ягоды! – Ромка загрохотал камешками в банке из-под сока. – Берегитесь, птицы! 

Под грохот камней они затопали по мелкой воде. 

• Дурачье! – крикнула в кустах сорока Лукерья. – Учиться надо лучше! Уроки учить! 
• Высечь, высечь, высечь! – поддержала товарку Глафира. 

 

     Под звонко-глухую музыку камней они маршировали мимо Старой Березы. 

     В столице ключом била птичья жизнь. 

     Залетный Ворон читал обществу свои стихи. 

• Крамола красок 

Вопреки рассудку. 

От белизны слабеют крылья. 

Крах!.. 

     Стихи, наверное, начались уже давно, потому что некоторые птицы, особенно ведущие ночной образ жизни, дремали на ветках. 

• Теперь нужно сделать лук и стрелы, - сказал Филипп. 
• И рогатки! – сказал Ромка. 

 

     В речных зарослях они ломали ивовые прутья. 

     Над омутом сидел молодой рыбак. Полосатый поплавок качался на  темной воде, как маленький бакен. Рыбак сидел в высокой траве, не двигаясь, смотрел на поплавок и курил. 

• Это Генералов брат, - сказал Ромка. – Из Армии пришел. 

Генералов брат обернулся на голос. 

• Привет, - сказал он. 
• Клюет? – спросил Филипп. 
• Слабо, - сказал Генералов брат. – А вы чего? 
• Прутья ломаем, - сказал Филипп. Ивовые. 
• Корзинки что ли плести? – засмеялся Генералов брат 
• Не-е! – обиделся даже Ромка. – Зачем нам корзинки? Мы оружие делаем! Луки и рогатка… У нас война с птицами. 
• Война? – смотрел на них сквозь высокую траву молодой и усатый Генералов брат. – С птицами? 
• Ага! С птицами! – сказал Ромка. – Они у Филиппа вишню обклевали. А мать Филиппа отлупила за это… 
• Да ладно тебе! – зло оборвал Филипп. 
• Значит, война? – засмеялся Генералов брат. – Ну, ну… 
• Звенит! – прислушался Филипп. – Колокольчик!.. Это же донка! У вас клюет!.. 

     Колокольчик все звенел и звенел, отрывисто и сильно. 

     Генералов брат вскочил на ноги. Оказалось, что нога у него одна. Он скакал на этой одной ноге, оглядывался и чего-то искал. 

     А колокольчик звенел. 

• Костыль! – закричал Генералов брат. – Подайте мне костыль! Сорвется же! 

     Филипп увидел в высокой траве желтый костыль и подал Генералову брату. 

     А колокольчик звенел. 

     Генералов брат поскакал к донке, сильно отталкиваясь от песка костылем. 

 

     Оказалось, что они знают толк в изготовлении оружия. 

     Наверное, это в крови у всех мужчин. Какими точными движениями маленький, трусливый Ромка гнул ивовый прут для лука, понемножку, помаленьку, ытобы не сломать,, чтобы получилась славная, тугая дуга… 

     Какое вникающее, жесткое лицо было у Филиппа, когда он пальцем проверял остроту стального наконечника, вырезанного из консервной банки. 

     Ромка натянул тетиву на лук. 

• Мы всех будем убивать? – спросил он. – Или только больших? 

Филипп ответил не сразу, решал. 

• Всех? – повторил свой вопрос Ромка. 

     Пусто и легко покачивалась маленькая вишня. Только на самой верхней ветке краснела ягодка. 

     На веревке оскорбительно желтело махровое полотенце. 

• Ну? – торопил Ромка. – Всех? 
• Всех, - решил Филипп. – Какие попадутся… 

 

     Оказалось, что убить трудно. Птицы знали, когда человек опасен, а когда нет. 

     Вооруженные луками и стрелами, камнями и рогатками, Филипп и Ромка долго и старательно ползли к Старой Березе. 

• Тревога! – крикнул птичий часовой молодым и сильным голосом. – Тревога! Спасайтесь, птицы! 

     Столица вмиг опустела. Все жители ее оказались в воздухе. Поднялись, сорвались, взмыли, кто как умел. 

• Черт знает что такое! – замешкался Залетный Ворон. – Стихи не дают дочитать!.. 

     Стрела со стальным наконечником устремилась к нему. Он переступил на суку серыми жилистыми лапами. Презрительно пропустил стрелу. 

     Вторую стрелу он отбил крылом. 

     И третью отбил крылом. 

     И только после этого взлетел. 

• Здорово! – на лету восхитилась молоденькая местная Галочка. – Браво-брависсимо, старый хрыч! 
• Вздор! – польщенно откликнулся Залетный Ворон. – Я и пулю могу отбить! 
• И снаряд? 
• И снаряд! 

     Они полетели рядом, разговаривая в небе. 

• Откуда взялся, старичок? 
• В командировке. 
• Ревизор? 
• Литератор. 
• Застрелиться можно! – у Галочки был смеющийся, наполненный лукавством голос. – Позавтракаем вместе? 
• Где здесь прилично кормят? – отозвался Залетный Ворон. Он солидно, размеренно махал большими, лоснящимися крыльями. 
• На дворе у бабки Прасковьи! – крикнула Галочка. – Очень приличная помойка. Там бывают рыбьи потроха! Бабкин внук рыбак… 
• Превосходно! – густым своим басом поигрывал Залетный Ворон. – Премного благодарен!.. Рыбьи потроха! Какая прелесть!.. 

     Они полетели. И внимательно с высоты своего полета поглядывали вниз на круглые поля, на мокрые после минутного дождя крыши, на плоские, будто размазанные по земле, деревья, на двух человечков, которые шагали по лугу между стогов. 

 

• Вот бы ружье! – сказал Ромка, огибая стог и глядя в небо на двух темных птиц, которые летели куда-то. 
• А ты умеешь стрелять? – спросил Филипп. 
• Подумаешь! – сказал Ромка. Было бы ружье и патроны! Мы бы столько птиц настреляли! Потом можно чучела делать. И продавать в музеи. За деньги. Каждое – за сто рублей! 
• Сто? – не поверил Филипп. 
• Может, даже тыщу! Если большие. Например, гусь. Или этот… лебедь… У пастуха есть ружье. В кладовке висит. Я видел. 
• Пастух не даст, - сказал Филипп. 
• Конечно, не даст, - сказал Ромка. – Он же в больнице. Может, даже умрет скоро… Понял? 
• Понял, - сказал Филипп. 

     Иногда маленький и вечный раб Ромка брал над Императором верх, был осведомленнее его, и осведомленность эта была очевидна и полезна. 

• Ну что? – сказал Ромка. – Возьмем ружье? 
• А патроны? – спросил Филипп. 
• Оно заряжено, - сказал Ромка. Ф когда за молоком ходил, хотел посмотреть, а пастух говорит – осторожно, заряжено… 
• Ой, кто это? – остановился Филипп. 
• Не знаю, - Ромка тоже остановился. 

     Они спрятались за стог и смотрели. 

     А это были две серых журавля, пожилая супружеская пара. 

     Журавли прохаживались по скошенному, но уже заледеневшему отавой лугу и переговаривались негромко. 

• Как вы себя чувствуете, дорогая? 
• Уже получше, дружок, уже получше. 

• Как ваша ножка, дорогая? 
• Почти не болит, дружок… О, превосходный кузнечик. Не желаете? 
• С удовольствием! Как вы добры. 
• Осторожнее, дружок! Там кто-то прячется! 
• Это дети. Невинные создания… Здравствуйте, дети! 

• Я боюсь, дружок! 
• Я с вами, дорогая! Я с вами! 

     Разбежались и взлетели, удалялись к речным зарослям, к путанице прибрежных черемух и черной ольхи… 

• Ух, какие! – передохнул Ромка. – А ты говоришь – сто! Тыщу дадут! 
• Таких, наверно, нельзя убивать, - сказал Филипп. – Они, наверно, редкие. 

• Все равно кто-нибудь убьет, - сказал Ромка. – Не может быть, чтобы не убили… 

 

     Они пробрались в сад к пастуху. Ягоды в малиннике давно никто не обирал, и они осыпались тяжелым, красным дождем, стоило только тронуть куст. 

     Филипп и Ромка молча накинулись на ягоды. Они объедались, сопели, стонали от сладости и обилия. Ягод не убывало, они с ума своидили, сами падали в ладони. 

• Все! – Ромка похлопал себя по животу. – Больше не могу. 
• И я не могу! – сказал Филипп. Даже тошнит. 
• Ага! – сказал Ромка. – Видеть больше не могу… Пошли? 

• Они стали выбираться из малинника, пошатываясь от ягодной сытости. 
• А ружье? – вспомнил Ромка. – Мы же за ружьем. 

Делать было нечего, надо было воровать. 

     Вместе они перетащили большую, длинную лестницу от амбара к сеням, приставили к окну. 

     Рама еле держалась на двух гвоздях. 

     Ромка подал раму Филиппу, а сам влез в окно. 

     Филипп поставил раму с осколком стекла на землю. 

     Ромки долго не было. Наконец, в окошко высунулось ружье. 

• Держи! – сказал Ромка изнутри сеней. 

Ружье было длинное, тяжелое и на ремне. 

Потом Ромка вылез из окошка. Они опять поставили раму. 

     Потом оттащили на старое место лестницу. 

     Во двор прибежала одинокая пастуховая собака. Очень обрадовалась, что во дворе теперь кто-то есть, и она теперь не одна. 

Филипп и Ромка испугались собаки. Побежали. Филипп тащил за ремень ружье. Ружье стучало прикладом о землю. 

Собака огорченно легла возле будки. Положила морду на лапы и заплакала. 

 

     На берегу реки они основательно занялись пастуховым ружьем. По очереди щелкали курком, заглядывали в черную дырку ствола, совали туда прутик, целились друг в друга. 

• Глупо! – сказал Филипп. – Глупо красть ружье, которое не стреляет. 
• А я знал? – закричал Ромка скандально. – Пастух говорит – не трогай, заряжено! 
• Не умеешь стрелять – не кради! 
• Я не умею? Это ты не умеешь! Отдай ружье! 

     Они вырывали друг у друга ружье, толкались и дрались, а ружье было тяжелое, с красно- коричневым, влажным, как кожа, прикладом. 

     Крапива, и кусты черной смородины, и черная вода в зеленых полосах водорослей, и  хрупкие, полные влаги, розово-белые береговые цветочки, - все замерло в ожидании выстрела. 

• А! – сказал Ромка. – Сломатое ружье. 
• Давай отнесем обратно, предложил Филипп. 
• А собака? 

• Пастух вернется, а у него ружья нет… Вызовет милицию. И нас найдут. 
• Пастух не вернется, - сказал Ромка. – Он все равно умрет. 
• Тогда давай выбросим? – предложил Филипп. 
• Из рогатки сороку не убить, - задумчиво сказал Ромка. – Надо из ружья. 
• Ружье-то не стреляет! – Филипп пнул приклад. 

• Когда надо – выстрелит, - с жутковатой мудростью сказал Ромка. А потом – выбросим. 
• В речку? 
• В речку. 

Они дружно поволокли ружье. 

 

     Филипп выглянул в окно. Лукерья качалась на пустой вишне. Качалась и на весь белый свет верещала какой-то вздор. 

• Утречко-то! Утречко!.. Надо бы чего-то клюнуть… А чего клюнуть? Разве что огурчика?.. 

     Филипп тихонько отодвинул кружку с молоком. 

• Огурчика, огурчика! – плясала на ветке Лукерья. 

     Не сводя с сороки глаз, Филипп нащупал на подоконнике рогатку, нашарил камешек, вложил в резинку, резинку натянул и выстрелил, почти не целясь. 

     Лукерья взлетела над липой. 

• Не попал! – в досаде закричал Филипп. – Сороку из рогатки не убьешь! 

     Он выскочил во двор. Забежал в сарай. Там, за поленницей, лежало пастухово ружье. 

     Филипп вытащил ружье, закинул за спину. Широкий брезентовый ремень лег на плечо. 

     Он стоял посреди двора, с ружьем за плечами, оглядывался. 

     Лукерья скакала по помойке. 

     Филипп лег в траву, пополз. 

     Он высунул ружье из зарослей высокой, помоечной крапивы и нажал на курок. 

     И ружье выстрелило. Оно не должно было выстрелить, но выстрелило. Оно было заряжено дробью. 

     Филипп замер в крапиве. Но в деревне, на их краю, никого не было. Да и выстрел был таким негромким. 

     Никто не прибежал на звук. Лукерья из крапивы не взлетела. 

• Попал! Филипп был вне себя от радости. – Я убил!.. Я ее убил!.. Ура!.. Ура!.. Я ее убил!.. 

     Он раздвинул крапиву. 

     Лукерья смотрела на него   из травы черным блестящим глазом. Смотрела, но была мертвая. 

 

     Филипп торопливо сомкнул руками крапиву, попятился, потирая ужаленные руки. 

     Мать возвращалась из леса с корзинкой, полной грибов. 

     Она остановилась и смотрела на Филиппа. Лицо ее было безрадостным, хотя в корзинке красиво лежали белые грибы. 

     Филипп пошел, ничего не видя перед собой. 

• Что же ты… по грядкам? – спросила она. 
• Я сороку убил, - сказал Филипп с угрюмым вызовом. 
• Герой, - усмехнулась мать. 

     Скинула у крыльца резиновые сапоги, пошла в дом босая. Закрыла за собой дверь. 

 

     Филипп остался посреди мира, полного птиц и насекомых. 

     Летали бабочки, лягушка пучила глаза около бочки с дождевой водой. Все были живые, все, кроме Лукерьи. 

     Филипп осторожно оглянулся туда, где лежала убитая сорока. Трава уже распрямилась и весело зеленела. 

     На крышу сарая опустилась Глафира. 

• Лукерья! – заорала она. - Че пропала? У бабаки Прасковьи очистки выкинули! Чудные очистки!.. 
• Мальчик убил птицу! – крикнула из акации сойка Зойка и вздыбила на темени широкий, пестрый хохол. 

• Че, че, че? – переспросила Глафира. – Какую птицу? 
• Лукерью! 

     Со всех сторон – из акации, с липы, из черной ольхи, с черемухи, листья которой раньше всех окинулись иссиня-красным, - смотрели на Филиппа птицы. 

     Они не умеют смотреть прямо – сразу двумя глазами, только совы и филины с их плоскими, ночными лицами умеют смотреть так. Глядя на Филиппа, птицы как будто даже шаловливо, суетливо и по детски наивно наклоняли с боку на бок головы, выворачивались, свешивались с веток вниз головой и переговаривались, перечирикивались. 

• Мальчик убил птицу! 

• Мальчик убил птицу? 
• За что? За что? 
• Ни за что! Ни за что! 
• Просто так! Так, так, так, так! 
• За что убивать птиц? 

• Ни за что! Ни за что! 
• За то, что живые! 
• Мальчик убил птицу! 
• Чей мальчик? 
• Человечий! 

• Чья птица? Чья, чья, чья? 
• Ничья!.. Ничья, ничья! 
• Как так – ничья? 
• А чья? 
• Божья, вот чья! 

• Божья, божья, божья! 
• Мальчик убил птицу!.. 

     Филипп зажал руками уши. 

     Ушел в избу. Прикрыл плотно двери. Но все равно, птицы в саду кричали. Он закрыл окна. Опустил шторы. 

• Что с тобой? – сухо спросила Наталья. – Новые фокусы? 

• Холодно, - сказал он. 
• Холодно? – удивилась она. – Ты не заболел? 
• Нет, - угрюмо сказал он. – Жарко. 
• Искупайся. 
• Комары, - сказал он. 

• До чего все надоело! – сказала она. – Однокурсница… Птицы… Вот пойду и утоплюсь. 

     Она сорвала с веревки свое желтое полотенце. 

• Опять будешь голая купаться? – зло спросил он. – В деревне полно мужиков. 
• Заткнись! – крикнула она и тут же, по девчоночьи вспыхнув, спросила испуганно: - А кто видел? 
• Ромка, - сказал он. 

• Ой, не могу! – Наталья зашлась от хохота. – Не забудь сходить за молоком… Ромка, господи… мужик… 

     Она ушла, как-то не по-веселому, раздраженно смеясь. 

     Филипп остался один в затемненной, с наглухо закрытыми окнами, избе. Полоса золотого, подвижного света перекинулась через всю комнату. Сам воздух был полон жизни. Какие-то живые пушинки, совсем крошечные, невесомые крыланы, метались и плавали в струе солнца, как рыбы в реке. 

     Не раздеваясь, обутый, Филипп лег на диван, закрылся с головой одеялом. 

 

     Наталья долго смотрела на спящего сына. Он был неспокоен. Даже застонал во сне, будто заскулил щенок. Наталья не смпела прервать его горестный сон, но и оставить его наедине с этим сном, с его глубинными знаками, заставляющими стонать и плакать, она тоже не могла. 

     В окно заглядывало хмуренькое, низколобое утро. 

     По тонким  жердочкам тына скакала сорока. 

     Наталья наблюдала ее легкие, нахальные, ее черно-белые скоки и взмахи. 

     И решилась. 

• Филипп! – тихим, радостным голосом позвала она. – Там… там твоя сорока! 
• Кто? – растрепанный, зеленоглазый Император восстал на своем мучительном ложе. 

• Твоя сорока! – все тем же удивленно-радостным тоном подтвердила Наталья. – Лукерья, кажется? Вон скачет… Улетела. Но это она, точно она! – и стала быстро и убежденно прибавлять к своему сообщению подробности, как и всякий взрослый человек, понимая, что именно в подробностях вся сила убеждения. – Я пошла за водой… а она из крапивы – порх! Я даже испугалась! Наверно, отлежалась в траве и ожила… 
• Разве так бывает? – доверчиво спросил Филипп. 
• Конечно, бывает! Еще как бывает! Даже люди воскресают!.. Например, Христос… или после клинической смерти… я сама читала. А уж птицы! Они, знаешь, какие живучие!.. 

     Как он вскочил, ликуя! 

     Как выскочил на крыльцо! 

 

     Сорока пила воду из лейки. 

• Лукерья! – закричал Филипп. – Здравствуй! Как хорошо, что ты ожила! Прости, что я убил тебя! 

     Сорока перелетела с лейки на бочку. Скакала по окружности. 

• Спасайся, Глафира! – предупредила с крыши Галочка. – Пропадешь, дура беспардонная! 
• От дуры слышу! – огрызнулась Глафира, но все же перелетела на липу. 
• Убийца! – пискнула в кустах акации крохотная мухоловка, и вся стайка дружно запищала, запела веселыми детскими голосами. – Убийца, убийца, убийца!.. 

 

     Филипп вернулся в избу. 

     Наталья увидела его лицо. Глаза ее сделались испуганными. 

• Зачем ты все время врешь? – с печальным удивлением сказал Филипп. – Мне надоело твое вранье… я даже не знаю, как жить, когда ты все время врешь… И вообще, почему вы, взрослые, все время врете? Вам нельзя верить… 
• Что я наврала? – малодушно стала оправдываться Наталья. – Сорока скакала по тыну? Скакала! Живая? Живая… Где тут вранье? 
• Это Глафира. 
• Да откуда я знаю! Лукерья, Глафира! У сорок вообще нет имен! Они все одинаковые. Я дусмала – воскресла. 

• Опять врешь, - печально сказал Филипп. – Никакого воскресенья не бывает. Если кто умер, то навсегда. 

     Он надел свою зеленую рубашку с эполетами. Усмехнулся и сорвал с плеч блестящие желтые бумажки. Скомкал и бросил к печке. 

• Ку-уда? – Наталье было стыдно, и она привычно спрятала стыд за раздражением. – Умойся, застели постель, позавтракай, а потом иди! 

     Филипп молча зашнуровал кеды. 

• Слышишь? С тобой мать разговаривает! 

• А я с тобой не разговариваю, - вдруг сказал Филипп. – Как с тобой говорить? Ты или кричишь или врешь… я с тобой не разговариваю. И никогда больше не буду. 
• Еще как будешь! – закричала она, давая волю расходившимся нервам. – Умник какой нашелся! Он не будет разговаривать с матерью! Жрать захочешь – заговоришь! 
• Не заговорю, поднял холодные глаза Филипп. Вот увидишь. 

 

     Он шел в мире, полном птиц. Маленькие, как орешки, мухоловки, розовые зарянки, желтые овсянки, горихвостки, красно вспыхивающие в полете, трясогузки, похожие на стрелку компаса, лесные горлинки, гладкие и скромные, как жемчужины, деревенские ласточки, ровными рядами, как в учебнике арифметики для первого класса, сидящие на проводах. Птицы копошились в кустах, бегали вдоль дороги, качались на травинках. 

     И пели на все голоса. 

• Вот идет мальчик, который убил птицу!.. Мальчик убил птицу! Убил, убил… птицу, птицу, птицу… 

     На Старой Березе открывался конгресс грачей. 

     Залетный Ворон был почетным представителем близкого вида. 

• Птицы! – говорил он. – Прошу минутой молчания почтить память пернатых, погибших этим летом. Отравленных удобрениями, расстрелянных охотниками, сгоревших в траве, утонувших в мазуте. Прошу почтить память сороки Лукерьи, убитой из ружья. 

     Грачи сидели на голых сучьях. Молчание их было тяжелым и черным. 

     Филипп пробежал мимо Старой Березы. 

     Зеленая его рубашка врезалась в заросли травы. Растворилась. 

 

     Когда он открыл глаза, то не увидел ничего, кроме холодного, расплывающегося пятна. Это было окно. А мгла за окном – осень. Осень наступила, пока Филипп болел. 

     Он лежал и смотрел через стекло  на осень. 

     Постепенно стало заметно, что идет дождь. Потом в этом мелком, пухлом дожде проступил мокрый забор, потом черное дерево, потом – брошенная посреди двора лейка. 

     Он лежал и смотрел, как метались за окном ветки липы и неслись длинные, рваные облака. 

     Там, за окном, где была осень и где были дождь, ветки, облака, забор, лейка, там ощущалась какая-то странная, непривычная пустота. Там не было птиц, ни одной… 

 

     Потом, будто издалека, он услышал разговор матери и Августы. 

• Дрова у нас есть, - говорила мать, - картошка… Молоко в деревне буду брать… Автолавка приедет… Не пропадем… Вы когда уезжаете? 
• Завтра, - сказал голос Августы. – Все разъехались… Прямо не знаю, как вас одних оставлять… 

• Самое страшное миновало… сейчас Филька начнет поправляться… 
• Дальше-то что решила? 
• Не знаю… Мне лишь бы сын поправился… Я чуть сына не потеряла… 
• Тебе же на работу! 
• А я в бессрочном отпуске. 

• Филиппу в школу… 
• Отдам на будущий год… сразу во второй… Он читать умеет… 
• Нельзя же сдаваться без боя! – шепотом закричала Августа. – Надо бороться! 
• Хочу сдаться без боя, - сказала мать. – Надоело бороться. За мужа бороться, с сединой, с полнотой, с морщинами… За лишнюю копейку…  Не хочу!.. Одна у меня теперь забота – мой ребенок… 
• Проснулся! – зашептала Августа. – Смотрит!.. Здравствуй, Филипп! А к тебе Ромка пришел!.. Хочешь с ним поговорить? 

Сбоку возник и приблизился Ромка. Ничего не говорил, дичился. 

• Хочешь что-нибудь?  - это быстрый шепот  матери. – Молока?.. Брусники?.. Филька! 

     Филипп закрыл глаза. Стало темно. 

• Он что, - ужаснулась в темноте Августа, - так и не разговаривает? 
• Нет, - там же, в темноте, ответила мать. 

• Нервное что-нибудь! 
• Наверное. 

     Скрипели половицы, хлопали двери. Это уходили Ромка и Августа. 

• Вот и лето кончилось, - в темноте грустно сказала мать. 

 

     И вот наступил день, когда он первый раз после болезни вышел на крыльцо. 

     Был неяркий, тесный от облаков день. Но даже от этого малого света, что был растворен в глухом воздухе, у Филиппа заболели глаза. Он зажмурился, закрылся ладонями. 

     Потом медленно, боязливо открыл глаза.  

     Сад еще не весь облетел. Цветы убило первым заморозком. Они почернели, грубо торчали на клумбе. Но астры еще сохранили внутри себя по капельке цвета. 

     Филипп безразлично смотрел на изменившийся без него мир. 

     Он не чувствовал ничего, кроме холода и сырости.  

     Он хотел уйти с крыльца в избу, когда вдруг услышал какие-то странные звуки. Как будто далеко-далеко плакал и с плачем кричал кто-то. Филипп завертел головой, пытаясь понять, откуда идут эти звуки. И понял, что они идут с неба. 

     Он стал смотреть на небо. 

     Плач и крики, невообразимо печальные, приближались. 

     Прямо над своим домом, прямо над головой, над поднятым своим лицом, он увидел птиц. 

     Они летели не стаей, как всегда, а вереницей, длинной чередой. Не кружились, не плескались из стороны в сторону. Они летели прямо и ровно. Они летели и кричали. Они кричали и плакали там, в небе, среди тесных и тоже летящих облаков. Потом, чуть в стороне возникли и стали приближаться такие же плачущие и печальные звуки. Над лесом, над черными вершинами елей, возникла еще одна птичья вереница. Она была, как стрела, кричащая, плачущая стрела. А потом возник треугольник, сосредоточенно и упруго машущий многими крыльями. И этот крылатый треугольник тоже кричал и плакал. 

     И скоро Филипп начал различать птичьи слова. 

• Прощайте! – кричали птицы. – Прощайте все!.. Как неохота улетать… Как гру-гру-гру-стно!.. Как далеко… Прощайте! Прощайте все! Какая тоска!.. Прощайте!.. 

     Справа, и слева, и прямо над его запрокинутым лицом кричали птицы. 

• Мама! – закричал Филипп. – Мама!.. 
• Филька! – она вылетела на крыльцо с тарелкой каши в руках. – Что? Что с тобой? Голова кружится? 

• Мама! – он захлебнулся в детском горестном плаче, не гордясь и не стыдясь, бросился к матери, сунулся лицом в ее домашние джинсы. – Они улетают, мама! 
• Кто? 
• Птицы!.. Они улетают! 
• Филька! – она поставила тарелку на скамейку, опустилась на ступеньки. Что ты со мной делаешь!.. Молчал, молчал и вдруг стал звать… Конечно, улетают!.. Ну и что? 
• Почему же они раньше не улетали? 

• Всегда улетали. Потому что наступила осень. Птицы улетают в жаркие страны. Это даже в букваре написано. 
• Почему же она раньше не наступала? 
• Всегда наступала… Для тебя уже семь раз. И семь раз наступала зима. И семь раз – весна. И семь раз – лето. 
• Почему я не знал? 
• Ты знал!.. Знал, но не чувствовал! 

• А теперь? – спросил он. 
• Что – теперь? 
• Теперь я всегда буду… чувствовать? 
• Да, - сказала она, - теперь всегда. 
• И мне всегда будет так… грустно? – слезы опять поднялись из его сердца к глазам, как серебряная ртуть в градуснике. 

• Да, - сказала она, - будет грустно… Но ты не бойся, мой милый. Это не страшно. И это проходит… А если после того, как было грустно, приходит веселье, то это настоящее, прекрасное веселье. 
• Ты точно знаешь? 
• Точно! 
• А ты не врешь? 
• Не вру… Я больше никогда не буду тебе врать. 

• Да? – доверчиво спросил он. 
• Да! – торжественно сказала Наталья. 
• Тогда… Тогда скажи… Почему папка не едет за нами? 
• Наверное, занят, - беззаботно сказала Наталья, но тут же спохватилась, - прости… Так трудно сразу не врать… Может быть, ему стыдно… Может быть, мы будем ему мешать… Я еще не знаю точно… Пойдем, затопим печку? 
• Можно, я принесу бересты? И щепок!.. И сам подожгу? 

• Можно, милый. 

     Он пошел к сараю по желтой, натоптанной тропке. Мать смотрела ему вслед. Сердце ее разрывалось от жалости и любви. Весь мир сузился до этой осенней тропки к сараю, по которой шел ее сын. 

     Машина подъехала бесшумно. Придвинулась к символической калитке из влажного, туманного пространства осени… 

     Размокшие пачки газетных денег лежали на дровах. Нули расползлись синими пятнами. Велосипед осел на мягких шинах. 

     Филипп стал собирать в корзинку щепки и бересту на растопку. 

     Мать с кем-то разговаривала во дворе. Филипп подошел ближе к двери. И увидел отца. 

     Его заплаканное лицо осветилось радостью. Он хотел броситься к отцу, но не бросился, а, затаившись, смотрел в проем двери. 

     Во дворе, то появляясь в светлом прямоугольнике, то исчезая, взрослые боги решали судьбу императора. 

     Они говорили так, как умеют говорить взрослые, все слышно и почти ничего не понятно. 

• Современный мир не так строг к человеку, - говорил отец. – Он дает ему право на слабость… Ты простила бы меня, а?.. Ну, ладно, я… Черт со мной… Сына жалко!.. Ты даже не сообщила мне, что он болел… 

• Сына жалко, - сказала мать. – Надо было раньше думать о сыне. 
• Надо было, - сказал отец. – Но бывают моменты, когда ни о чем не думаешь… 
• А пошел ты!.. 
• Ты же меня любишь. 
• Ничего… я справлюсь. 

• Ты справишься! – закричал отец. – Ты себя скрутишь!.. Ты себе пикнуть не дашь!.. Бедный наш парень!.. Не повезло ему с родителями… 

 

     Что они еще говорили, Филипп не слушал. Из-под дров вылезла мышь-полевка, озабоченно бегала между щепок. 

• За-то-пи-пи-пи-ло! – причитала она. – За-то-пи-пи-ло!.. 

     Филипп заплакал. Он плакал неумело, трудно, как плачут гордые люди. Он был гордый человек, хотя и ребенок, слабый после болезни. 

     Он прошел мимо родителей, волоча по траве тяжелую корзинку с дровами. Он не сказал ни слова, даже не поздоровался с отцом. И они не посмели его остановить. Только переглянулись испуганно и тревожно, снова объединяясь взглядом в общей заботе о своем детеныше. 

 

     Он проснулся внезапно. Наверно, была ночь. В доме было совсем тихо. На занавеске, закрывающей окно веранды, Филипп увидел тени. Никаких голосов не было слышно. Наверно, тени молчали или говорили очень тихо. 

     Тень отца сидела у стола, тяжело обхватив голову руками. 

     Это продолжалось так долго, что, может быть, начал рождаться рассвет в синем пространстве ночи. 

     Потом тень матери вошла в светлеющее поле зрения. У этой тени был четкий, жесткий профиль и волосы узлом. 

     Тень матери села напротив тени отца. 

     Теперь они были вдвоем. Но голосов все равно не было слышно.  

     Потом тень матери протянула руку и коснулась тени отца. 

 

     Утром его разбудил отец. 

• Филька! Вставай!.. Домой едем!.. В школу пора… 

• А мама? – спросил он, отталкиваясь. 
• Куда она денется! – победно засмеялся красивый и веселый отец. – Никуда она от нас не денется!.. Поехали? 
• Поехали! – прошептал Филипп и обнял отца за шею. 
•  

     Повесили замок. Закрыли прозрачную калитку. 

     Через заднее стекло Филипп смотрел, как удалялась прежняя жизнь. 

     Старая Береза. Потемневшая от дождей речка… 

 

     Машина скрылась за поворотом. 

     И тогда из кустов выскочили робкие еще синицы, покачивались на ветке, с которой им хорошо была видно стоящая на скамейке белая тарелка с белой кашей. 

• Пи-пи-пи-ща? – спросила одна. 
• Пи-пи-пи-ца! – ответила другая. 
• Рискнем? 
• Рискнем. 

     По тонким жердинкам тына озабоченно и нагло скакала вертлявая Глафира. Задувался на бок ее черный хвост, топорщились черные и белые перья. 

• Ветрище! – верещала она на весь мир. – Ну и ветрище!.. Что-то надует?.. Что ли снегу?.. Что ли морозу? 

     На вершине Старой Березы качался Залетный Ворон, впавший в черную меланхолию. 

• Ка-ра! – кричал он. – Крах!.. Крамола!.. Ка-ра!.. Караул! 

 

                        КОНЕЦ