19 марта 2024  09:02 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 55 декабрь 2018


Поэзия


Юрий Беличенко


Юрий Николаевич Беличенко (1939-2002) родился в с. Манев Черкасской обл. в семье агронома , вырос на Кубани . Окончил Харьковский политехнический институт(1962), заочно Литинститут (1971), экстерном Донецкое высшее военно-политическое училище (1973). Был членом КПСС (с 1965). Служил офицером в Советской Армии (с 1962). Работал в газете "Красная звезда": спецкор (с 1993). Печатался как поэт с 1962: газета "Калииградская правда". Автор поэтических сборников: «Звенья» (1969), «Виток времени» (1974), «Время ясеня» (1978), «На гончарном круге» (1986), «Полынь зацвела» (1986), «Зов чести» (1989), «Арба» (2002) и другие. Награждён серебряной медалью имени А.А. Фадеева, премиями журналов «Огонёк» и «Москва», премией имени М.Ю. Лермонтова. Жил в Москве.


СТИХИ


Вот оно, Господи, позднее время мое!
Знала ли юность, что с нею случится такое?
Печка дымит, и тепла не идет от нее.
Сердце дурит. И товарища нет под рукою.

Время зимы, выдающей себя за весну,
снег января замесившей войною и грязью.
Время зеркал, затаивших свою кривизну,
чтоб человек привыкал к своему безобразью.

Время предателей. Время пролаз и подлиз,
деготь вранья услащающих ложкою меда.
Время деревьев, повернутых кронами вниз.
Время кротов, научающих птицу полету.

Время убийц, ощущаемых каждой спиной.
Время, когда, опустевшие души калеча,
сленг иноземный срастается с феней блатной,
чтоб мародерствовать в русской болеющей речи.

Старых знамен и орлов геральдический бред.
Странных законов почти несваримые брашна.
Время солдат, у которых Отечества нет.
Время наград, удостоиться коих страшно.

Время свободы, которой уже через край:
хлеба добудешь, а чести себе не алкаешь.
Не привыкай, — говорю себе, —
не привыкай! —
в этом и подлость, что ты ко всему привыкаешь.

Не привыкай, — я себе говорю, — удержи
совесть от сна и сознанье свое от распада.
Сядь за бумагу и правнуку письма пиши.
Голос твой слаб, но надсаживать горла не надо.

Только бы выстоять, только бы духом не пасть,
не разрешая себе ни навета, ни лести.
Шут с ней, другая — но только бы честная власть:
стерпится-слюбится, если женилка на месте.

Печка пошла. Продолжается день не спеша.
Падает снег, проходящему дню не мешая.
Слышится стон — приближается чья-то душа —
или — в полях электричка проходит к Можаю...

* * *
Я помню первый год от сотворенья мира.
Царапинами пуль помечена стена.
«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» —
учительница нам читает у окна.

Нам трудно постигать абстрактную науку.
И непривычен хлеб. И непонятен мир.
И Витька, мой сосед, приподнимает руку,
и задает вопрос: «А что такое сыр?..»

То было так давно, что сказка современней,
сквозь годы протекло, растаяло в судьбе.
Но бабушка и внук однажды в день осенний
вошли за мной в трамвай, бегущий по Москве.

Бульварами идти им показалось сыро.
Ребеночек шалил. И бабушка, шутя,
«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» —
прочла, чтобы развлечь игривое дитя.

Я опустил глаза, и память, будто внове,
пересекла крылом родительский порог...
А мальчик, перебив ее на полуслове,
потребовал: «Скажи, а что такое Бог?»

* * *
Нас ничему не выучило время.
И, кофеем проветривая лбы,
историков кочующее племя
отеческие мучает гробы.

Опять у них Россия виновата,
что все темна, ленива и пошла -
а потому и брат восстал на брата,
и не туда история пошла.

Решения с подсказанным ответом
нам не новы. Но это - все слова,
Судить - суди. Но не забудь при это
она была. И тем уже права.

Искажены, а где и стерты лица.
Резон не тот. И логика не та.
Но так от крови склеились страницы
что не разнять, не разорвав листа.

И незачем нам сплетнями тиранить
те жизни, что остались между строк?
Прозревшим - честь.
А не прозревшим - память.
Прозревшим - боль.
А не прозревшим - Бог.

* * *
Накаркали снегу вороны.
Простуда в любом сквозняке.
И листьев в обтрепанных кронах
как денег в моем кошельке.

Пустыми идут электрички,
верша свой назначенный круг.
И смотришь скорей по привычке
на все, что творится вокруг.

Как банки, артели, картели
сшибаются в смертном бою.
Ведут телесъемки в борделе.
Убийцы дают интервью.

Как стынут на уличных водах
мазутная сажа и вонь,
и днем в городских переходах
голодная плачет гармонь.

И кажется: это - разлука,
и время - совсем на краю.
Но чувствую женскую руку,
крестящую спину мою.

Неприбыльно время земное,
и ноша моя нелегка,
но, словно бы крылья за мною -
крестящая эта рука...

* * *
В суете, суматохе и дыме,
За работой своей дотемна,
Мы б, наверное, стали другими,
Не вспаши наше детство война.

Откровенно признаемся в этом:
Наши судьбы в масштабах страны
Освещались естественным светом,
Отраженным от молний войны.

Ни вины, ни обиды здесь нету,
Ни к чему привставать на носки.
Под горячим светилом Победы
Наше поле давало ростки.

Мы спешили, спешили, спешили,
Но в душе понимали одно:
Совершить, что они совершили,
Нам, наверно, не будет дано.

Отрешимся от праведной блажи,
Воздавая почет старикам, -
Ведь История наши поклажи
Не фасует по равным тюкам.

Мы за спинами их постарели.
Но, наверное, логика есть,
Что о тех, кто в огне не горели,
Нам заботиться
выпала
честь.

* * *
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?..
Г.Державин

С утра морозно. Над домами
дымы стоят веретеном.
Снигирь в гусарском доломане
клюет рябину за окном.

В снегах, вдали от жизни светской,
от службы царской ли, советской,
по чье-то воле иль вине
отставлен -
я живу, как пленный,
сменив суровый шарф военный
на разгильдяйское кашне.

Судьбе и веку благодарный,
почти не явленный числом,
осколок рати легендарной,
зачем-то пущенной на слом,
я не ищу в себе героя. -
Я лучше печку растоплю.
Музыку нежную настрою
да бабу снежную слеплю.
Да на границе огорода
для снега выстрою заплот...

Когда в России нет народа -
то каждый сам себе народ.

А куст рябины, чуть оттаяв,
с ветвей отряхивает лед...
Снигирь клюет - Как Чаадаев
свое отечество клюет

О, сколько их, таких свободных,
страну клюющих задарма,
отменно умных, благородных,
но все же сдвинутых с ума,
казнимых, каторжных, болящих
родило в замыслах благих
свободу блуда - для гулящих,
свободу слова - для глухих!

Обманы те и те порывы,
увы, я знаю по себе.
вот живу теперь как рыба
с крючком на порванной губе.
Неволи нет И нет желаний
вменять порядок мировой.

А день уходит за елани...
Лети снигирь, пока живой!
Лети над изморозью пенной,
калину сладкую ищи.
Но только больше песнь военну
на русской флейте не свищи!

* * *
По выходным, когда его просили,
Хоть старым был и за день уставал,
Колхозный кучер, Ващенко Василий,
Военные иконы рисовал.
Еще казались вдовы молодыми,
Еще следили за дорогой мы.
Еще витала в сумеречном дыме
Печаль вещей, покинутых людьми.
А дед Василий - памятники строил.
Он выпивал, но дело разумел.
Он как художник, - ничего не стоил,
Но ключик от бессмертия - имел.
По имени погибшего солдата
Он брал сюжет. И посреди листа
Изображал Николу с автоматом
И рядом с ним с гранатою - Христа.
Мы шли к нему. Нам странно это было.
Но вот стоишь - и глаз не отвести,
Увидев меч в деснице Гавриила
И орден Славы на его груди…

* * *
Нам досталась такая страна,
что к душе прирастает, как кожа, -
где кругами идут времена,
а иконы - на близких похожи.

Где не с каждою шуткой смешно,
и не всякая слава сгодится.
Где достаток иметь не грешно,
а богатства - привыкли стыдиться.

Здесь у нас выпивают легко:
с полведра ухлебнут - и не охнут.
А по рекам течет молоко,
только рыбы от этого дохнут.

И какой-то родительский свет
насыщает деревья и травы.
Но в пророках - Отечества нет,
а спасатели - вечно не правы.

Выйдешь ночью - большая луна
за леса свои зарева прячет.
У вокзала гулянка хмельна
под советскую музыку плачет.

Задевая за кроны дерев,
ходят звезды по вечному кругу.
И какой-то неясный припев
добавляется каждому звуку.

И глядишь, как с осенних дубрав
прилетает листва золотая.
И стоишь, как последний дурак,
непонятные слезы глотая...

* * *
В продавленной луже любого следа
протекшее небо колышет вода.
Весна - не весна: наказанье.
Размокшую землю копать не с руки.
Подался бы в город от этой тоски -
да все не найду расписанья.

Я книг не читаю, и водки не пью,
вослед за газетой душе не даю
томиться державным недугом.
Но в нас нестираемо это клеймо,
и время проходит сквозь стены само:
то эхом, то криком, то слухом.

Зайду в магазин - мужики “на газах”,
былого сочувствия нету в глазах,
не спросишь “за так” сигарету.
Каким-то страданием люди больны,
как будто живем от войны до войны,
и легкого продыха нету.

Дойду по дороге до старых калин.
В осенней щетине непаханый клин -
на осень не жди урожая.
Немеряны дали, несчетны леса -
да вот отливается чья-то слеза,
и тучи заходят с Можая.

Здесь пустоши пахнут ордынской золой.
Здесь, в землю войдя, становились ветлой
те стрелы, что пущены Грозным.
И гул Бородинский витает в земле.
И древние стены в Можайском кремле
унижены словом стервозным.

Где серым пожаром, где мертвой водой
проходит по насыпи век молодой,
на деньги и похоти падок.
По русским могилам пошла лебеда...
А, может, и не было их никогда,
и нет у России загадок?..
Можайск - Москва

Из АФГАНСКОГО БЛОКНОТА

1.
Побелило курганы поземкою рано,
Вечерами одной не гуляется Тане.
В сентябре проводила на службу Ивана,
А служить ему выпало в Афганистане.

До апреля ему вышивала рубаху
Голубыми вьюнками и красной калиной.
Старики говорили: «Не плакай, деваха, -
Мы ведь тоже не сразу дошли до Берлина».

А потом почтальоны дорогу забыли,
И завыла собака, уснуть не давая.
«Погоди, не бедуй, - старики говорили, -
С закавыками почта идет полевая».

И весна пролетела, и лето настало,
И привстал одуванчик, готовясь к полету,
И нашла она в ночь на Ивана Купала
Чародейный цветок у степного болота.

И сказала ему: посвети мне в тумане!
Я тебя напою и от зноя прикрою,
Ну а ты – помоги мне увидеться с Ваней
За горячей пустыней, за снежной горою.

Помоги на рассвете домой воротиться.
И придумай личину – не знаю какую:
Если облаком стану – могу заблудиться,
Если стану кукушкой – беду накукую.

И горячий цветок погасила кручина.
Озарилось, потом покачнулось болото.
И степною лягушкой очнулась дивчина
На Кабуле – реке, у верблюжьего брода.

Три душмана вдоль берега ставили мины,
На подмогу к себе призывая Аллаха.
И на плотной стене остывающей глины
Пела нежную песню какая – то птаха.

А потом над вершиною пыльной чинары
Приоткрылась калитка в заоблачной сфере.
А потом по дороге запрыгали фары –
Это ехал Иван на своем БТРе.

И как будто беда в ее сердце запала.
И как будто надежда ее подтолкнула.
Поскакала. Нашла проводок от запала
И к нему обмирающим телом прильнула.

И увидел Иван : над ночными горами,
Над сбегающей к берегу темной долиной
Разукрасило небо цветастое пламя
Голубыми вьюнками и красной калиной…

…На войне обязательно верят приметам,
Только их проверять перед боем не надо.
Я услышал печальную сказочку эту
В безымянном ущелье под Джелалабадом.

Впереди, за камнями, таились душманы,
Терпеливо удачу свою выжидая.
Я хотел записать, но подумал: не стану –
У меня ведь в России жена молодая.

Я запомню и так эти смертные лица,
Николая из Сум, из Уфы – Михаила.
И как прямо над нами с закрытых позиций
По горячим горам артиллерия била.

2.
Вышли из войны, как из купели,
И, не доверяя тишине,
Перед жизнью словно оробели,
Словно бы остались на войне.

Их высокойчести и печали
Обучали пламя и свинец.
Школы до сердец не достучались –
Пули достучались до сердец.

Неудобны, словно марсиане,
Равные по песням и судьбе,
Формулы, известные заране,
Снова проверяют на себе.

Им сегодня тесно на Арбате,
Музыка для них не весела –
Где – то в Кандагаре иль Герате
Раненая молодость прошла.

Вот она, в составе отделенья,
В голубых беретах, на броне,
Как одно прекрасное мгновенье,
Кнопками приколота к стене.

А за кадром пули пролетали
И горела техника в пыли.
А отцы – боев не наблюдали,
И уже до пенсии дошли.

И Отчизна, что сказала: надо
Вам побыть в пороховом дыму,
На героев смотрит виновато,
И пока не знает, почему.

3.
Мы вернулись обратно, но что – то, наверно, осталось,
В штукатурку дворца и рябые ступени впиталось.
У мечети лежит, темноту зажимая руками.
И на уровне сердца дувал пробивает ростками.
И, заслышав шмелиную музыку автомобилей,
Над фугасными минами пляшет воронками пыли.

Угасающий луч по погонам проводит рукою.
Приближается ночь, но она не приносит покоя.
Завязалась роса на остывшем стволе пулемета.
Для геройских гробов наступает пора перелета.
На соседних вершинах таятся душманские гнезда.
И, как мины Вселенной, висят над ущельями звезды.

Повелела судьба, и история дни сосчитала,
Где работу души продолжает работа металла.
Где на смертном току, от зерна отделяя полову,
Указует полку всепогодное русское слово.
Чтобы русское имя, с афганским вступая в согласье,
На штыке и Коране писалось дарийскою вязью.

Мы вернулись домой, а товарищи наши – остались.
И на первый – второй, и на мертвый – живой рассчитались.
И доносит до Инда вода из афганской криницы
Голубые глаза и от копоти черные лица.

* * *
Дожди крупяного помола.
Распахнутый двери проём.
Станичный райком комсомола.
Четвёртые сутки – приём.

В Москве – похоронные марши.
В депо паровозы гудут.
И матери скорбные наши
на траурный митинг идут.

В халатах из крашеной бязи,
надвинув платки до бровей,
по нашей породистой грязи
чистейших кубанских кровей.

И, кажется, тучи и горы,
и ставшая тихой река
идут к пьедесталу, который
так скоро обрушит кирка...

Прошло паровозов гуденье.
Под шинами щебень лежит.
Но то, что приходит с рожденья,
ревизии не подлежит.

Еда наша дымом горчила.
Была нам вода солона.
Нас добрыми быть научила,
пройдя через детство, война.

А то – началась наша юность.
И мы позабыть не вольны,
как больно в груди шевельнулось
огромное сердце страны.

Как дождь крупяного помола
латает оконный проём.
Как страстный райком комсомола
ведёт перекрёстный приём.

И круто нисходит с портрета,
и круто идёт по сердцам
железная логика эта,
ломавшая жизни отцам.

Потом нам билеты вручают.
И, словно бы глядя в прицел, –
суровы. Не трогаем чая.
И сахар райкомовский – цел...

Rado Laukar OÜ Solutions