19 марта 2024  04:26 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 55 декабрь 2018


Сценарии


Владимир Кабаков

Террористы - герои и жертвы.

Пьеса об эсерах – террористах.



...На сцену выходит актёр в чёрном и читает эпиграф из Лермонтова:

- Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь
И пищей многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён,
Низвергнутый не защитит закон

Сцена в Нескучном дворце. Великий князь Сергей Александрович ходит по комнате…
Сергей – Не понимаю! Говорят, что в Питере баррикады. О боже! За что? Я всегда говорил, что этот народ нужно больше сечь, а если понадобится, то и вешать, пока не водворится порядок…
Входит Элла – Елизавета Феодоровна, жена князя…
Элла – Добрый день, Серёжа!
Сергей – Какой уж добрый! Вы слышали, что происходит в столице. Чернь бунтует, хотели пробиться ко дворцу Ники, но их разогнали войска. Говорят, какой - то молодой попик вёл народ к Зимнему дворцу… Я вне себя!..
Элла – Успокойтесь Серёжа. Ведь в Москве, этого пока нет.
Сергей – Вот именно пока. Но только потому, что действует закон. И пусть они, эти агитаторы, не надеются на мою мягкость. Я вызову войска и тогда… тогда… Вот вчера тоже, встретил солдата в расстёгнутом мундире и приказал высечь его, посадить на гауптвахту и держать его в карцере пока прощения не попросит. И я знаю, что я прав!.. Теперь ему будет неповадно и другие запомнят…
Садятся за стол и горничная вносит чай. Пьют чай…
Сергей – Как Маша с Дмитрием?.. Вы слышали, мой брат, их отец, просится у императора в Россию. Но Его Величество, вновь запретил ему и позволяет приезжать только на несколько дней, изредка и без этой, его новой жены…
Элла – Бедный Павел! Я ему сочувствую, но понимаю, что после женитьбы на разведённой, он должен отказаться от всех прав члена царской фамилии и жить инкогнито. Но согласитесь, что закон непомерно жесток…
Сергей, недослушав – Я ему всегда говорил – если хочешь любить, то живи с этой Пистолькорс, как с любовницей, как жили короли Франции со своими фаворитками. Но зачем же жениться. Ведь Маша и Дмитрий - его дети. Их надо растить, воспитывать… Нельзя же так нюни распускать… Люблю! Люблю!.. Заладил как гимназист…
Элла – Маша растёт очень экзальтированной девушкой. Эти неприятности с её отцом, отразились на её характере…
Сергей – А мне она нравится. Такая красотка… Я только не люблю, когда они не слушаются и пытаются что-то делать по-своему…
Пауза. Пьют чай.
Сергей – Я хочу вас огорчить, дорогая. Нам придётся покинуть этот дворец.
Элла – Но Серёжа! Мы ведь только недавно в него переехали…
Сергей – Я сейчас всё объясню… Нам вновь надо переехать в Кремль. Вчера московский полицмейстер доложил мне, что эсеры – террористы, которые год назад убили министра Плеве, пообещали убить и меня, если я предприму, что-нибудь решительное по отношению к намечающимся студенческим шествиям… А я, безусловно, разгоню любую демонстрацию, направленную против власти и порядка!
Элла – А нельзя Сергей, как-то миром решить всё. Ведь это…
Сергей, перебивает – Ты ничего не понимаешь в русских делах. Это ведь не Германия, а тем более не Англия. Русский народ надо крепко держать в узде, а если понадобится, то и наказывать… Жестоко наказывать! И чем жесточе тем лучше. Мой дед, царь Николай, в двадцать пятом году разогнал бунтарей, а пятерых из них повесил. Остальных же разослал по тюрьмам и на каторгу. Так после, почти шестьдесят лет все молчали, молились и работали на благо России… Ты ведь знаешь, что чернь понимает только язык наказаний!
Элла – Но ведь Иисус говорил…
Сергей, перебивает – Иисус Христос тут не причём. Он ведь сказал в своё время: «Кесарево - Кесарю, а Божье – Богу».
Элла – Однако, Бог говорил о Любви…
Сергей, продолжает говорить, не слушая жену – О, как я понимаю императора! Ему трудно управлять без войск. А кругом все словно с ума посходили, требуют парламент и эту дурацкую конституцию… Будто Россией сможет управлять какой-то парламент. Я совершенно уверен, что монархия – единственная приемлемая форма власти для России и её народа. А тут ещё неудачи в войне с этими япошками. Эти макаки упорны, коварны и фанатичны. Хотят помешать нам захватить Корею и Манчжурию. Говорят, что император хотел бы со временем присоединить к России и Тибет. Нам туда легче пройти, чем англичанам через Гималаи. И потом, если бы не эти волнения в Санкт–Петербурге, то и война быть может уже закончилась победой…
Элла – Сергей! Я хочу в начале февраля, провести благотворительный вечер в Большом театре и собранные деньги отдать в Красный Крест. Ты ведь знаешь – я патронесса этой организации. А Красный крест пустит эти собранные средства на закупку медикаментов для военных госпиталей…
Сергей – Хорошо! Я распоряжусь… А кто будет выступать?
Элла – Будет много известных актёров. Будет сам Шаляпин…
Сергей - Я его знаю. Он любит петь там, где собираются высшие чины…(Смеётся) - Тщеславен, говорят, и деньги любит…Он ведь из мещан?..
Элла – Ну зачем вы так. Он действительно знаменит сегодня на всю Россию… И я хочу взять с собой Машу и Дмитрия…
Сергей – Хорошо, хорошо… Я не возражаю. И сам с вами поеду. Говорят у этого Шаляпина такая фигура! (Встаёт, собирается уходить) Ах, да! Ты не забыла, что мы переезжаем и завтра же. Собери всё сегодня… И до свиданья… У нас сегодня вечеринка в Английском клубе. Я буду поздно. (Уходит)
Элла, встаёт из за стола, подходит к рампе и произносит со вздохом - Опять одна… Всегда одна…(Уходит)


Занавес…

Трактир. За перегородкой сидят Борис Савинков и Евно Азеф.
Азеф – Давай Борис, выпьем на брудершафт. Мы имеем на это право, как мне кажется.
Савинков – Я думаю Валентин, это просто необходимо сделать. Наша совместная работа заставляет нас быть более чем близкими людьми. Может быть даже более близкими, чем братья…
Пьют на брудершафт.
Азеф – Я ведь учился в Германии, в Карлсруэ. Там бурши – студенты, после дуэли, обычно пили на брудершафт со своими противниками. Лица изрезанные. А скалятся, довольны, что они смельчаки, и крови не боятся… Их бы в Россию, да в Боевую Организацию. Вот где проверка для настоящего человека чести.
Савинков – Я думаю, когда Ницше писал о «белокурой бестии», то он и представить себе не мог, что его идея может воплотиться в России… Давай Валентин, выпьем за это! (Чокаются и выпивают)
Азеф – А теперь к делу. Ты говорил мне, что сбор данных по выездам закончен, и что можно приступать… Маршруты и очерёдность поездок определены?
Савинков - Да, я хочу, чтобы ребята ещё недельки две посмотрели за Сергеем, а потом и дату назначим…
Азеф – Ты знаешь, меня общепартийные дела зовут в Женеву. Так что мне надо уехать. Вы без меня управитесь?..
Савинков – У нас уже всё готово, поэтому думаю что справимся…
Азеф – Ну и замечательно… А кто у вас первым номером пойдёт?
Савинков - Думаю что Поэт. Он очень просился, и я не могу ему в этот раз отказать. Он, пожалуй, лучше всех справляется с работой по наблюдению. Если бы я не знал его, то встретив с лотком уличного торговца, подумал бы, что он откуда-нибудь из деревни в Тамбовской губернии…
Азеф – А мне он не нравится… Нет, нет… Не то слово - он мне непонятен. Зачем он вступил в дело? Тихий, глаза в пол, а себе на уме… И уж очень он чувствителен - одним словом поэт. А боевиками могут быть только супермены, кремневые люди. Ты сам Борис понимаешь, как бывает трудно…
Савинков - Нет, Валентин. Я его с детства знаю. Волевой человек. И уже два раза арестовывался… (Наливает водки)
- Он добрый. Я таких не встречал. О себе мало думает… Ну в смысле удобств, или там жестов уважения. Ему это не нужно…
Азеф, вполголоса – Вот это и странно…
Савинков продолжает, не услышав реплики Азефа – Но по убеждениям – борец. Он почти как старовер. А точнее, как протопоп Аваакум. Если поверил во что-то, уже не собъёшь…
Азеф - Тебе виднее Борис, но я бы его к основной работе не допустил… Так, конечно, в смысле наблюдателя, он подходит… И всё таки… (Азеф поднимает рюмку). Ну, давай Веньямин, ещё по одной…
Азеф, выпивает и, жуя кусок колбасы, чавкая, продолжает – Я как себе представляю члена Боевой Организации?.. Это ведь как рыцарь без страха и упрёка. Только дело, только боевая работа… Для боевика всё в жизни, кроме боевого дела – суета: и любовь, и женщины, и семья. Это всё значимо для других. Мы же, как смертники. За нами опасность по пятам ходит. Поэтому те, кто брошюрки возит и листовки печатает, для меня партийцы второго сорта…
Савинков, смотрит в окно, а потом вскакивает… - Валентин. Мне кажется, за нами следят! (Достаёт пистолет. Проверяет патроны)
Азеф, спокойно – Да вроде бы не должны. Я проверился, когда шёл сюда. Хвоста не было… (Поднимается, подходит к окну и выглядывает на улицу из-за занавески)
Савинков - Да и я тоже проверился… (Глубоко вздыхает) Похоже, они кого-то с улицы ждут…Ага… Двинулись внутрь, за этим господинчиком…И похоже я его знаю…Это адвокат Меерсон…
Садится, наливает водки – Надо будет предупредить местных партийцев.
Азеф тоже садится – Так я продолжу… Но, давай прежде ещё по одной. Так редко видимся. Сидишь, сидишь в номере, как медведь в берлоге…
Савинков – Это верно. Последнее время у меня от курева голова стала болеть и кашель… Спать плохо стал…
Словно забыв, что перебивает монолог Азефа - Я ведь тоже последнее время много думаю, зачем и почему мы это делаем…Посмотришь на этих аристократических щёголей, великих князей и тошнить начинает. Какие они все лгуны и лицемеры. Руки бы на улице не подал. А ведь они власть. Могут приказать повесить и повесят… Особенно неприятен этот князь Сергей. Сущий развратник. А ведь сколько народу погубил. Хотя бы на Ходынском поле, когда он на коронации нынешнего царя, такую давку, «организовал». И ещё трупы все убрать не успели, а он уже кадрили отплясывал на званом ужине… И вот, иногда, уже под утро, после бессонной ночи, думаю: «Ведь кто-то их , таких как этот Сергей, должен рано или поздно остановить, заставить покаяться и уйти. И сам себе на этот вопрос отвечаю: Если не мы, то кто?» И ещё я понял, что для работы в терроре нужны особые люди… С виду, конечно, они как все. Но в душе?! Они же берут на себя право решать – жить человеку или нет! Конечно, есть партия, есть ЦК. И всё-таки…
Азеф – Вот и я говорю! Что бы они без нас делали? Рефераты бы читали в рабочих клубах. А их бы, как тараканов, полиция переловила и передавила… А сегодня любой полицейский или гражданский чин крепко подумает, прежде чем жестокий приказ отдавать. Своей работой мы всех революционеров поддерживаем. Сейчас говорят, даже малограмотный тюремный надзиратель, и тот понимает, что от БО не уйти, если не так себя поведёт. Ведь на терроре всё держится. Если бы не БО, то давно бы всех по тюрьмам замучили…
Савинков – И все-таки, трудно так жить. И товарищей жаль, кто на каторге, а кто и на виселицу пошёл… Иногда я сам себе говорю – надо мстить за погибших и быть беспощадным. Вот провокатора Татарова убили. Говорят, до последнего врал, запирался. А ведь я его знал. С виду нормальный, положительный человек. В тюрьмах сидел…
Азеф - А я знаю, что и на членов БО подмётные письма приходят. Говорят и на меня, что-то в ЦК прислали…
Савинков – Я думаю, что это в Охранке, Рачковский, провокации разводит. Очень уж он усердствует. Тут надо быть внимательным. Они, сыщики, если захотят кого очернить, то могут кем-то и пожертвовать из своих осведомителей, чтобы дезинформацию прикрыть… Может быть, мы Рачковским займёмся после Великого Князя…
Азеф – Надо подумать…
Савинков – Рачковский такой хитрый лис, что может белое за чёрное выдать и не смутиться…
Азеф - Вот и я так же думаю. Эти письма – грязь и провокация… Ну давай Веньямин, ещё по рюмочке и будем расходиться. (Чокаются и выпивают)
Савинков – Я выйду первым и гляну, а потом уже и ты Валентин… Ну прощай. О встрече, как обычно договоримся… (Обнимаются)
Азеф – Прощай Валентин…
Уходят. Вначале Савинков, потом Азеф…


Занавес…

Савинков и Каляев в трактире. Играет фисгармония. Голос поёт: «Уй - ми – и – тесь волне – е – ния стра – а – сти…».
Савинков, наливает себе водки – А ты Янек выпьешь?
Каляев – Нет, Боря. Я лучше чайку с сахарком в прикуску, как извозчики пьют по вечерам, на постоялом дворе. Привык, да и от водки меня тошнит…
Савинков – А я вот, всё больше пью. Думаю, надо бы кончать это, а как в город из своей «норы» вырвусь, так не могу сдержаться… тошно всё. Кругом людей-то нет. Рыла какие-то. Ведь когда человека близко не знаешь, то он и неинтересен…
Каляев – Ну это ты зря, Боря. От нервов всё это. Ведь люди-то не виноваты, что их заставляют жить как скотов… Тут, если по-христиански, то никто и не виноват. Тем и страшна жизнь. Большинство живут так, как давно устроилось: «Одни едут, а другие везут, и деньги во главе угла!..» Я об этом часто думаю…Но иногда понимаю, что ведь кто-то есть, кто этим всем заправляет. Бога в этом винить грех. Христос прежде ведь другому учил. Это всё люди извратили… Вроде и церквей сорок – сороков и попов больше чем учителей, а вот по-христиански люди не живут!
Савинков, выпивает ещё рюмку – А я тебе скажу, Янек, что и не жили никогда…
Каляев – Может быть ты преувеличиваешь, Боря. Ведь в Древнем Риме христианские общины по-братски жили. Я знаю это потому, что их гнали, а они не предавали друг друга, хотя наверное и такие были, но единицы. Кажется в катакомбных общинах они любили друг друга. Только на любви настоящую жизнь выстроить можно… Вот я и думаю… Как свергнем царя, так всё переменится. Не сразу конечно, но будут люди в уважении и понимании друг друга жить… Жаль, что нас к тому времени не будет. Очень хотелось бы, хоть немного на такую жизнь полюбоваться…
Савинков – Эх, Янек! Ты мечтатель, поэт. Тебе жить легче…
Каляев – Да нет же Боря… Не я один такой. Вон Созонов из Сибири пишет… Говорит, что если бы была возможность, то снова всё бы повторил. И убил бы Плеве, и на каторгу бы пошёл… Говорит, что такого братства, как у нас, нигде не встречал… А представь, что все люди вдруг так заживут?!
Савинков – А со мной, что-то странное происходит. Только возьмусь Евангелия читать, так из рук выпадает. Так все эти призывы Христа, на нашу жизнь не похожи… (Выпивает ещё рюмку.)
- А вот Апокалипсис, мне почему то нравится читать… Помнишь, как там: «И впереди три всадника… Первый конь бледный скачет, а на нём всадник с мерою в руках…» Вот мы и есть этот всадник. Всё надо самим, на всё надо решиться самому… Кого в Ад, а кого в Рай…
Каляев – Меня это тоже волнует. Ведь Иисус-то говорил – Не убий!.. А как вспомню этого убийцу и развратника, Великого Князя, так сразу и понимаю: Если не мы, то кто? И всё-таки страшно. Даже в такой гадине, как князь Сергей, ведь сердце то и облик – человеческие! А в Библии говорится, что человек создан по образу и подобию…
Савинков - Тут я тебе ничем не могу помочь. Попробуй читать Апокалипсис. Мне кажется, что Апокалипсис был написан, чтобы напугать тех, кто первохристиан сжигал на кострах и бросал к диким зверям на съедение. И потом, я думаю, что Бог Ветхого Завета уже не один раз террор против человеков развращённых устраивал. Тот же Всемирный потоп, или Содом и Гоморра… Тут как бы против не убий, в самой Библии возражения есть прямые…
Каляев – И всё – таки… Я во сне видел, что бросаю бомбу в карету, а там оказался не великий князь, а семья мещан. Проснулся от этого кошмара весь в поту. Не дай Бог! Грех был бы непереносимый для меня, если бы вместо этой Гадины другого человека убил… Потом понял, что это сон был и перекрестился…
Савинков – Говорят, что дети безгрешные, сразу к престолу попадают. А меня то, меня то уж точно черти ждут и сковородку уже раскалили. (Грустно смеётся) Ну, ничего, поживём ещё… Ведь если вдуматься, то и наше одиночество, и опасности каторги и смерти - призвание судьбы… Не может долго российская жизнь в такой скверне проходить!
Входит половой – Ещё чего изволите, барин?..
Савинков – ступай, ступай. У нас всё есть… (Половой уходит) Ты посмотри на него, Янек! Сама угодливость. А попадись я ему в тёмном углу, да имей он право, он бы меня никак не пощадил. И вот для таких мы свободу отвоевываем, террором занимаемся, для них и живём, и таимся как звери…
Каляев – Ну зачем ты так. Ведь он не виноват, что его мальчишкой из деревни в город отдали и поселили у родственника, который на кухне в этом же трактире работал. И сам он наверняка начинал с посудомоя. Вот теперь карьеру сделал, в чистом ходит… Но ведь ты видишь его только с этой стороны. Ты ведь для него барин – а значит враг потаённый! То, что он о тебе думает, он ведь тебе не скажет. А думает-то, наверное, не очень хорошо. А всё равно, если узнает, что мы бомбисты, то сразу в полицию доложит. Привычка – с…
Савинков – Да, да… Я людей совсем не знаю. Что там, в массах делается, о чём крестьяне русские думают – для меня загадка. Да и как мне это знать. Тут от одиночества, да от скрытной жизни волком выть хочется… А эсдеки призывают идти на фабрики и заводы, народ пропагандировать. У них и газетка есть - «Искра» называется. Хотя для меня это всё сладкая водичка для мечтателей. Только террором можно чего-нибудь от властей добиться. А эсдеки нашими жертвами питаются…
Каляев – Придёт время, может быть жизнь заставит и нашу партию снова в народ пойти. Только это уже будет другой народ… Я когда на постоялом дворе жил, много мужицких разговоров о земле и воле слышал. И радовался, что после каждого теракта, разговоры эти смелее становятся. И я думаю, что не зря, товарищи наши погибают. Что люди постепенно освобождаются от гипноза монархии… Простые люди после убийства каждой значительной чиновной особы начинают понимать, что и эти царские прислужники, которые в золоте ходят и на золоте едят, тоже могут ответить за неправду и нашу серую российскую жизнь.
Савинков – А я Янек, не смог бы, вот как ты на постоялом дворе прожить. Я чувствую, как люди с каждым годом становятся мне всё более неприятны… Одному конечно тоскливо бывает, но зато никому не надо натянуто улыбаться, ни с кем из вежливости глупо болтать не надо… Я всё чаще Пушкина вспоминаю: «Кто жил и мыслил, тот не может, в душе не презирать людей…»
Каляев - Ну что ты Боря. Ведь так и с ума сойти можно. Я вот как вспомню, что после нас революция будет и народ землю и власть получит, так на душе сразу светлеет, понятнее становится, почему мы таким злым делом занимаемся… Мне кажется, тебе бы надо и пить и курить бросить, а то…
Савинков – Янек, Янек! Я ведь и сам об этом думаю. Но как только из своего одинокого угла вылезу, так начинает меня отвращение от жизни мучить. Вот, чтобы отогнать его, я и начинаю водочку пить. А как становишься пьян, так вроде и мир вокруг мягчеет. Жить легче становится. Водка – ведь это лекарство от жизни (Грустно смеётся)… - Вот как революцию сделаем, тогда в деревню уеду, сад разведу и буду по русским лесам и полям бродить. А за границей и того хуже. Всё чужое – все чужие… С товарищами встретишься и как тут не выпить, Россию вспомнить. А как выпьешь, так и разговоры начинаются наши, русские, о смысле жизни (Смотрит на часы)
- А ведь нам Янек пора уходить. Мне сегодня ещё в динамитную мастерскую надо заглянуть. А перед тем по городу побегать, проверить, нет ли хвоста… А потом ещё с Валентином встречаемся.
Каляев – Ты Боря осторожнее с ним. Он мне не нравится. Какой-то он сильно равнодушный и уверенный в себе… В террор будто на работу в канцелярию ходит… А глаза? Глаза у него злые, как у кота, которого внезапно с тёплой печи скинули…
Савинков – Ну и зря Янек. Он отличный работник. В отличии от нас о Боге совсем не думает. Всё больше об электричестве. Он и служит в электрической компании. Вполне современный человек… Ну прощай друг! (Обнимает Каляева)
- Мы теперь с тобой, только перед самым… делом встретимся. Я тебе «товар» передам днём, в самый канун… (Обнимает Каляева)
- Ты глянь в окно, как я выйду, нет ли шпиков. А потом и сам уходи… Прощай… (Быстро уходит)
Каляев смотрит в окно и потом тоже уходит…

Занавес.

Рачковский, шеф царской Охранки, на конспиративной квартире. Ходит, курит папиросу. Разговаривает сам с собой…
- Азеф сегодня конечно будет крутить и вертеться. Ведь как-то он должен объяснить, что получая такие немалые деньги, какие я сам получаю, он не предупредил нас об убийстве Плеве. Он хотя и был за границей в это время, но… С ним надо держать ухо востро… (Стук в двери.)
Азеф, входит - Могу я видеть господина…
Рачковский – Вы Евгений Филиппович, можете не беспокоится. Мы одни…
Азеф - Вы Пётр Иванович, думаете, что я излишне беспокоюсь…
Рачковский - Ну конечно, дорогой. Я ведь сам эту квартиру выбирал для встреч с вами.
Азеф, перебивает – А вы знаете Пётр Иванович, что член петербургского комитета партии эсеров, господин Ростовцев - адвокат, получил анонимное письмо, в котором, информированный источник сообщает ему, что в партии есть два крупных шпиона – провокатора. Один – некто Татаров. Вы его тоже знали – земля ему пухом. А второй – инженер Азиев, то есть я…
Рачковский, всплёскивает руками – Не может быть, Евгений Филипович! Я прикажу расследовать. Я доложу министру. Это какое то недоразумение!
Азеф – Это для вас недоразумение… А для меня это смерть! Вы знаете, что делает БО с предателями? Что сделали с Татаровым. Вы хотите, чтобы человека, который по вашему мнению получает так много денег, зарезали как свинью в тёмном углу, тёмной ночью?
Рачковский – Ну, Евгений Филиппович! Я постараюсь сделать всё, чтобы исправить ситуацию. Это пятно на всю нашу службу..! И всё – таки… Как вы вышли из положения?..
Азеф - Ростовцев, слава Богу, мне первому показал это письмо, как члену ЦК партии… Ну, я его огорошил, что Татарова я знал, а что инженер Азиев – это, наверное, я…
Наливает себе чаю и медленно делает несколько глотков…
Рачковский – Ну не томите. Что дальше то было?..
Азеф – Я встречался с товарищами и рассказал им содержание письма. Товарищи решили, что это ваша провокация, чтобы меня устранить с поста главы Боевой Организации! Вы, то есть Третье отделение, решили пожертвовать Татаровым… Конечно я был оправдан в их глазах, и всё же.
Рачковский - Да что вы говорите? Бог с вами! Я ни сном, ни духом! Я поражён этой новостью не меньше вашего…
Азеф – Уверяю вас, что меньше… Представьте, чего мне это стоило. Хорошо ещё, что после убийства этого антисемита, Плеве, у меня репутация в партии как никогда твёрдая!
Рачковский – Кстати, Евгений Филиппович, нам надо поговорить об этом покушении. Как так получилось. Что БО убила Плеве. Новый министр рвёт и мечет. Хочет вас арестовать и допросить!
Азеф – Ну вот, я и здесь виноват! Но я же вам объяснял, что я руковожу только центральным ядром БО. На местах есть летучие группы, которые действуют самостоятельно… Одна из этих групп и осуществила теракт и министр был убит… И потом, я вас предупреждал тогда, что эти еврейские погромы на Юге, в которых и министр был замешан, я не одобряю… категорически! Они, эти погромы, вызывают ответные удары. И тут я ничего не могу поделать. А может быть и не хочу… Не забывайте, что я тоже еврей!..
Рачковский – И всё – таки…
Азеф, не слушая Рачковского – Вы объясните там, наверху, что я, благодаря предателю в рядах высоких полицейских чинов, сегодня на подозрении. Я не могу расспрашивать товарищей, без того чтобы не вызвать недоверия, кто и как готовит или готовил тот или иной теракт… Я даже вас вряд ли смогу теперь защитить, если кто в обход меня задумает расправиться с вами… Вы уж извините…
Рачковский, побледнев – Ну обо мне вы можете не беспокоиться. У меня сейчас охрана есть… Но вам, я бы настоятельно советовал уехать заграницу, пока я буду выяснять здесь по поводу утечки информации…
Азеф – Да, пожалуй. Мне надо отдохнуть. Я устал от этого постоянного напряжения. Вначале это была опасность быть раскрытым и убитым в партии – сейчас эта опасность уже напрямик от полиции исходит… Мне надо скрыться и немного расслабиться… А потом, я вновь смогу быть полезен русскому правительству и вам лично Пётр Иванович… Но если, что-нибудь случится, ну, например, какие-нибудь преследования евреев... От полиции… Тогда я боюсь, что не смогу вам помочь… Вы же знаете, что в БО много евреев. Вы меня понимаете Петр Иванович?!
Рачковский – Ах, Евгений Филиппович. Я вас очень хорошо понимаю. И поэтому предлагаю вам уехать на время… А мы проведём внутренне расследование. Эти оборотни в погонах от нас не уйдут! А вы – уезжайте…
Азеф – Тут ещё щекотливый вопрос…Вы знаете Пётр Иванович, я тут поиздержался, и потом, чтобы жить за границей…
Рачковский – Я понимаю, о чём вы беспокоитесь, Евгений Филиппович… Вот вам деньги на поездку, а остальные, как обычно, вышлем вам на до востребования. Но я вас прошу… Министр требует активных действий и потому…
Азеф, допивает чай, берёт деньги со стола, пересчитывает их, кладёт в карман… - Я работаю, вы же знаете… Но вам и министру, хочу напомнить, что если бы меня не было, то всем в правительстве было бы много хуже. Я надеюсь, что это понимают и на самом верху. Без меня, процент попаданий был бы неизмеримо выше… Я знаю, о чём говорю…
Рачковский – Не обижайтесь, Евгений Филиппович. Я всё объясню министру. Ну, а о моём расположении к вам вы знаете. Мы же с вами друзья…
Азеф, встаёт – Премного благодарен, Пётр Иванович. Прощайте… Меня моя дорогуша ждёт в пролётке на соседней улице. Так что не провожайте. Ещё раз прощайте, увидимся как обычно. Я вас извещу, когда приеду сюда после заграницы…
Азеф уходит.
Рачковский, долго глядит в окно – Ох и бестия же этот Азеф… У него получается, что я и виноват во всём…Однако редкий характер!
Одевается и уходит тоже.


Занавес.

Дворец в кремле. Шпили кремлёвской стены. Гостиная во дворце, в которой Великий Князь Сергей ходит из угла в угол…
Входит Элла - Здравствуйте Серёжа. Вы опять не в духе…
Сергей – Ещё бы. Мне министр внутренних дел прислал секретную депешу, в которой говорит, что на меня вновь ожидаются покушения и просит быть осторожным… Он получил эту информацию по каким то своим источникам…
Элла – Ну, может быть тут обычная полицейская предосторожность.
Сергей, почти в истерике – Даже если это так, то всё равно это отвратительно. Я выжег бы этот либерализм калёным железом, если бы не эти мягкотелые министры… России нужен диктатор! Только так мы можем предотвратить развал страны…
Элла – Но, насколько я знаю, именно Девятое января стало началом волнений и здесь в Москве и, главное, там, в Петербурге, А ведь там стреляли войска в народ!
Сергей – Самое отвратительное, что мы, члены царской семьи вынуждены скрываться от «привидений», членов какой-то тайной организации, которая называет себя БО. Стыд и позор! У нас сила государственного оружия, полиции, православной веры. Наконец, сила народа!.. А тут кучка голодранцев навязывает нам унизительные условия жизни…
Элла – Но ведь Сергей, эти террористы не с неба упали. Я слышала, что среди них много дворян, кто-то из них наверное и в Бога верует…
Сергей - Они ни во что не верят. Их Бог, если он есть – это Бог сектантов, Бог окраинной, подлой жизни. А наш Бог – это герой человечества, на которого православная Россия уже почти тысячелетие молится…
Элла - Но для меня Бог - Это бог, страдающий и сильный своей слабостью…
Сергей, не дослушав её, перебивает – Нет! Русский Бог не такой. Именно поэтому Россия сегодня протянулась от Атлантики до Тихого океана. Это Бог воинов и сильных духом людей, которые пойдут на смерть за свою православную Родину…
Элла – Но ведь их, противников режима, можно успокоить. Почему бы не дать конституцию, наконец?
Сергей - Об этом не может быть и речи. Россия сильна монархией, самодержавием. А Император - помазанник Божий… И вообще… извини. Мне надо ехать в театр.
Элла – Я бы тоже…
Сергей – Нет, нет! После спектакля будет мальчишник и я задержусь. Сегодня день именин балетного артиста Селиверстова. Ты бы посмотрела, какая у него фигура… Извини, тебе это должно быть не интересно…(Уходит)
Элла, разговаривает сама с собой – Вот так всегда. То вечеринки, то мальчишники, то какие то подозрительные, напомаженные юноши. А на улицах темно и холодно и воет снежный ветер…
Начинает декламировать: «Там на Севере, где дни облачны и мрачны, живёт племя людей, которым умирать не больно!» (Вздыхает) Откуда это. Тацит?.. Геродот?.. Я здесь всё позабыла чему меня учили…(Крестится на икону в углу) – Боже! Прости меня за грех уныния, но так трудно жить в этой стране… (Поворачивается и уходит)


Занавес…

Вновь Трактир. Савинков и Каляев в отдельном кабинете.
Савинков - Здравствуй Янек. Я не только «Товар» тебе принёс, вон в саквояже, но спешил сюда, чтобы сообщить печальную новость! Покотилов в Питере взорвался, когда приготавливал бомбы для покушения на Трепова…
Каляев, крестится - Вот и ещё один прекрасный товарищ погиб… мир праху его…
Входит половой.
Савинков - Водки и закусить!
(Половой уходит и через минуту приносит бутылку, гранённые рюмки и закуски…)
Оставшись одни.
Каляев – Ну расскажи Боря, как это случилось.
Савинков - Он, Покотилов, собирал бомбы и видимо неловко споткнулся... И бомба в руках у него разорвалась. Об этом в газете было написано. Я случайно увидел… Давай лучше выпьем. Помянем раба Божия Николая… (Выпивают)
Каляев - Ещё один из нас ушёл!.. Как это тяжело… И после этого ты спрашиваешь, готов ли я, понимаю ли, на что я иду? Конечно, я понимаю, что убийство – это убийство. Но я недавно открыл Библию и вдруг в глаза бросилось: «Кто захочет душу свою спасти, погубив её, а если погубит душу свою Меня ради, тот спасёт её…». Я всё последнее время о душе думаю и прихожу к выводу, что стоит, погубить её, убийством одного из тех, кто приказывает сечь и вешать непокорных крестьян по всей России; стоит погубить её, за то, что они сотворили с беззащитным народом, который Девятого января шёл к Зимнему с иконами, портретами царя, пели псалмы и гимны… Подумай сколько невинных жертв: детей, женщин, стариков!.. Ведь против этих коронованных злодеев сражаются лучшие люди России и потому, я готов умереть в любую минуту, лишь бы не соглашаться на роль Иуды, который забывает обо всём из-за презренных сребреников жалованья…
Савинков - Я, Янек, тоже много думал о терроре и понял, что убивать можно и нужно тогда, когда это как партизанская война в родной стране, которую оккупировали деспоты - захватчики… Для меня эта придворная камарилья в полной мере заслуживает смерти! И потом, я вспомнил Льва Толстого, который писал, что когда они: короли, цари, ханы, убивают друг друга во время дворцовых переворотов, то об этом всегда молчат или говорят, что хорошие цари убивают плохих. Вспомни убийство полусумасшедшего Павла в Михайловском дворце. Пьяные гвардейцы задушили его, словно курицу, его же шарфом. И после никого не расстреляли и не повесили. Кто убивал, после этого сделал карьеру при дворе… Но когда народовольцы убили Александра, какой вопль поднялся в династических кругах и как злобствовали царские прислужники…
Но ты подумай, сколько убийств во время усмирения крестьянских бунтов, сколько правительственных казней, сколько заморенных одиночеством и болезнями в казематах тюрем, крепостей и на каторге… Наверное, поэтому писал великий Пушкин: «…Тебя, твой трон я ненавижу, твою погибель, смерть детей, с жестокой радостию вижу…» Мы конечно не радуемся: убийство – это убийство, но кто-то должен делать грязную работу, разгребая последствия многолетнего российского рабства и преступания заветов Христа, осеняемых официальной церковью… Всё и все забудутся, наши имена в первую голову, но свобода останется… Если хочешь, то это будет свобода во Христе, возвращение к подлинному христианству…
Каляев – Боря! Если б ты знал, как я уважаю тебя в такие минуты! Ведь ты… ведь мы вместе об этом размышляем, но ты можешь объяснить – и причины и следствия… А я барахтаюсь в своих переживаниях и не могу найти нужных слов, чтобы высказать…
Савинков – Мы, россияне, долго ждали свободы от царей, пока не поняли, что они, цари, и делают нас несвободными… А теперь уже будет кровь! Море крови… Свирепость на свирепость… Жестокость на жестокость… Без этого свободе не бывать! Вот ты поэт и вспомни, что говорили русские поэты. Бальмонт писал о нынешнем царе: «Кто начал царствовать Ходынкой, тот сам взойдёт на эшафот…». А Леонид Андреев совсем недавно в Финляндии с трибуны митинга провозглашал: «Виселицу, Николаю!»
А теперь подумай! Если бы не было наших терактов, не было сотен повешенных и расстрелянных товарищей, ещё со времен «Народной воли», разве бы могли русские писатели даже подумать об этом, не то что вслух произнести… Пока мы убиваем прислужников и родственников главного тирана. Но придёт время расплаты и от наших рук погибнет сам монарх, чьим именем и званием покрываются сегодня все злодейства несвободы русского народа!
Каляев – Да! Но жаль, что нас тогда уже не будет в живых… А, впрочем, и правильно. Для меня любой террор – прежде всего жертва. Больше того – это религиозная жертва, самопожертвование… Теперь я спокоен. Ты сам знаешь, как важно верить, когда на такое решаешься… А тебе, Борис, я благодарен вдвойне. Потому что, пока рядом такие люди, как ты, - стоит жить, и не страшно умереть.
Савинков, смеётся – Ну тут, Янек, уже твоя поэтическая натура проступает… Но я ведь тебя тоже очень уважаю и ценю. Ведь и для меня наши встречи как глоток свежего воздуха в подземелье одиночества… (Смотрит на часы…) Извини, время… (Встаёт)
– Прощай брат! (Обнимает Каляева) – Мне ещё надо второму метальщику, Куликовскому, его «товар» вручить… (Быстро уходит)
Каляев, вслед – Прощай брат! Я буду о твоих словах помнить и много думать!
Берёт саквояж, достаёт из него узелок с бомбой, осматривает и кладёт назад. – Такой малостью можно Великого князя сразить?! Воистину, неисповедимы пути господни…(Уходит)


Занавес…

Ночь после неудачного покушения. Савинков одет как иностранец: полосатые шерстяные гетры, плед на плечах. Каляев и Куликовский – второй бомбист – ёжатся от холода, потирают руки. Одеты в крестьянскую одежду. Савинков вводит их в отдельный кабинет.
Савинков, рассказывает – Распорядителю объяснил, что буду вас о русском фольклоре расспрашивать. Сказки, былины, заговоры от сглазу… Ведь каналья не хотел вас пускать в ресторан. Паспорта требовал. Говорит, мужиками можно приличную публику отпугнуть… (Официант приносит водку и закуску)
Каляев – я уже думал, что мне паспорт не потребуется. Я ведь его на вокзале, вместе с вещами оставил. Умирать ведь собирался. (Тихо смеётся) Ан нет, поживём ещё… Теперь уж до утра там закрыто…
Куликовский – И я тоже.
Савинков - Ничего, я договорился, что мы будем до закрытия сидеть. А там уж и утро… А пока пейте чай, ешьте, и отогревайтесь…
Каляев – Ну что вы думаете? Меня это сильно мучает… А ты, Боря, что скажешь? Я ведь не должен был бросать бомбу? Не правда ли? Ведь, там в карете, и жена великого Князя сидела и какие-то дети… Или я, нарушив план, всех товарищей подвёл?!
Савинков – А вот Куликовского спросим. Что вы думаете?
Куликовский – Я думаю… (Кашляет. Потом, справившись с кашлем, продолжает). Я думаю детей и женщин убивать нельзя. Чем мы тогда от властей, от царя отличаемся?!
Савинков – Я думаю Янек, ты всё сделал правильно. Помимо того, что мы БО, мы прежде того социалисты – революционеры, а потому имеем свой кодекс чести – что можно делать и чего нельзя. И потом люди должны знать, что мы воюем с преступниками, а не с их жёнами и детьми. В конце концов. Я сегодня убедился, что мы можем убить Великого князя… Я уже после зашёл в театр и ко мне бросились перекупщики билетов. Я спросил, там ли Великий князь и мне сказали, что да, и он и княгиня…Но кидать бомбу там, внутри – это значит убивать посторонних, и я этот план отклонил.
Каляев – И я думаю, что теперь он от нас не уйдёт. И вообще, я только сегодня окончательно и вдруг поверил в террор. До этого я как бы действовал по долгу, по принуждению совести… Для меня с сегодняшнего дня вся революция – только в терроре. Нас мало сейчас – но увидите – будет много! После Кровавого воскресенья, народ словно проснулся… Этих коронованных зверей и их прислужников будут убивать теперь десятками, пока революция не произойдёт… Завтра или в другой раз я обязательно убью Великого Князя, а потом и сам умру. Но на моё место придут десятки и сотни новых бойцов…
Савинков – Ты пей, ешь Янек. Восстанавливай силы… И вы Куликовский. Вы плохо выглядите…
Куликовский – Кажется, я заболел товарищи. У меня внутри всё горит,словно я змеиного яду выпил. Сегодня, когда я понял, что Великий князь проехал по другой улице, я так вдруг ослаб, что чуть не выронил бомбу на тротуар… Мне надо бы отлежаться денёк, другой. А вообще, я хотел бы рассказать свою историю, вам… Я ведь был декадент и сторонник единения народа с царём. Мне казалось, что если миновать этих князей, графов, баронов и чиновную «гвардию», то царь вместе с народом революцию сделает. Поэтому Девятого января я был вместе с процессией в первых рядах, хотел быть свидетелем, как царь и народ расцелуются… Когда начали стрелять и я увидел, что вокруг меня убитые и раненные в снег повалились, я тоже упал, и притворился мёртвым… Я не скрою, сильно испугался, но больше сначала не поверил, что такое зверство возможно. Ведь безоружный народ семьями шёл на поклон к царю – батюшке… Я лежал, а рядом какая-то раненная женщина умирала. Вначале хрипела, а потом затихла… Как пришли трупы собирать, я поднялся и ускользнул от палачей, но зато уж после решил, что пока не убью кого-нибудь из царской семьи – не успокоюсь. Так я в террор попал… Жалко, что заболел, но надеюсь, что это не последняя акция…
Савинков – Ничего, ничего. Мы что-нибудь придумаем и найдём замену. А если нет, то отложим покушение. Ведь князь на этой неделе, завтра или послезавтра должен поехать из Кремля в канцелярию…
Каляев – Почему отложим? Ведь мы уже всё приготовили! Я сегодня мог бы его и один взорвать, он был от меня в четырёх шагах, я уже замахнулся чтобы бросить, и тут детские лица внутри увидел... Нет, нет! Я один это могу сделать! Хорошо, что было уже темно и меня не заметили. Я ведь был так близко…
Савинков – Но с одним метальщиком, мы можем только ранить князя. А это провал покушения…
Каляев - Неужели ты мне не веришь? Я говорю тебе, что справлюсь один!
Савинков – Послушай, Янек. Двое, всё–таки лучше, чем один. Представь ещё одну неудачу…
Каляев - Неудачи у меня не может быть. Ведь я уже и в акции против Плеве участвовал, но тогда бросать бомбу доверили Созонову. Завтра – мой день! Я к этому всю жизнь готовился!.. Если великий князь поедет, я его убью, будь спокоен…
Савинков – Ну… Ну, хорошо. А пока ешьте и отдыхайте. В четыре утра, ресторан закрывается и вам придётся дожидаться открытия камеры хранения, на улице. Потом уезжайте в пригород, ложитесь там в гостинице в постель и отоспитесь. Вы Куликовский, не выходите никуда и лечитесь. Увидимся через Моисеенко. Недельки через две…
Уходим поодиночке… Вы Куликовский идёте первым…
Куликовский уходит…
Савинков – А с тобой Янек, мы увидимся – (Смотрит на часы) - Теперь уже завтра. Я передам тебе бомбу, на обычном месте, около Кремля. Я подъеду на санях с Моисеенко… Ну, а теперь прощай! (Обнимаются). И не ломай себе голову. Ты сегодня всё сделал правильно.
Савинков уходит. Чуть погодя и Каляев.


Занавес…

Холодное, морозное утро. На фоне синего неба силуэты Кремля.
Каляев прохаживается взад и вперёд в ожидании.
Савинков, появляется – Здравствуй Янек! Давно ждёшь?
Каляев – Кажется вечность… Боялся что ты не придёшь… Я ночью решил: Сегодня или никогда.
Савинков – Ну, а если Князь поедет другой дорогой? Что тогда?!
Каляев – Нет! Я знаю, что он будет здесь, и я его убью. Я в этом уверен. В прошлый раз, когда покушение сорвалось, я ещё с утра знал, что покушение не удастся. А сегодня я абсолютно уверен…
Савинков – Я говорил с членами партии и они тоже согласны, что ни детей, ни женщин нельзя подвергать опасности…
Каляев - Я последнее время словно будущее начинаю различать. Ты не смейся, но я сегодня во сне Бога видел, а когда проснулся, то сразу подумал, что сегодня князь будет убит и меня тоже скоро убьют… Но я своё дело сделаю! Только я тебя прошу Боря, повидайся с матерью и попроси прощения, за всё. Объясни, что я иначе просто не мог…
Савинков – Хорошо! Хорошо Янек! Я передам ей все, что ты мне говорил…А теперь пора. Мне как всегда надо наблюдать за всем, а ещё встречи есть... Ну, прощай Янек! (Обнимаются)
Каляев – Я, Боря сделаю всё как надо… И передавай привет товарищам!
Савинков уходит…

На кремлёвской башне бьют часы. Каляев ходит, с узелком в руках. Слышен цокот копыт по мостовой и стук колёс.
Кучер зычным голосом кричит:
- Поберегись!
Каляев, видя карету, бежит ей навстречу и размахнувшись, бросает узелок в окно…
Оглушительный взрыв. Раненные кони громко хрипят и уносятся с обломками кареты дальше по улице. Каляев стоит и шатается. На лице появляется кровь. Он оглушён…
Каляев, громко – Ну вот. Я и сделал это!
Набежали свистящие полицейские. Какой то господин в котелке кричит, кидаясь к Каляеву:
– Держи злодея! Я видел, как он бонбу бросил!..
Каляева хватают полицейские и волокут в сторону…
Каляев, кричит. – Да здравствует революция! Да здравствует партия социалистов - революционеров!..
Его уводят. Собирается толпа. Крики: – Великого князя убили и убийцу поймали!
Мужичок из толпы:
– Молодцы ребята! Никого стороннего даже не оцарапали.
Ему кто-то отвечает:
– А чего зря простых людей губить…
Другой мужичок:
– Смотри ребята! Евонный палец…
Голос из толпы:
- Не трож. Не мощи ведь!
Ещё голос из толпы:
- Смотри ребята, похоже, мозги! А говорят, что он был без мозгов…
Полицейские свистят. Грубый голос кричит – Разойдись! Чего не видели! Кому говорят, разойдись!

Занавес…

Бутырская тюрьма, камера смертников. Каляев сидит на табурете. Клацает железом дверь, входит Элла в сопровождении жандармов. Каляев вскакивает с табурета. Жандарм подставляет Элле стул.
Она садится и тихо говорит жандармам:
– Господа. Прошу оставить нас наедине…
Жандармы выходят, но двери до конца не закрывают…
Элла – Я пришла сюда к вам, как просто человек к человеку. Я узнала, что вы… вы не стали кидать бомбу в нашу карету когда мы ехали в ней вместе с детьми, Машей и Дмитрием.
Каляев – Да. Мы с вами мистически связаны. Я при взрыве уцелел случайно. Вы уцелели по воле нашей партии…
Элла – Знаете. Вы не похожи на убийцу…
Каляев – Да, это было как в тумане… Я увидел карету. Увидел фигуру в ней, которая откинулась на подушки и в страхе прикрыла рукой лицо… И я бросил бомбу! Вы можете спросить, почему я убил Великого князя? Да потому, что я вспомнил своих повешенных товарищей. Вспомнил родной город и кварталы наполненные грязью и нищетой, в которых живёт рабочая беднота, чьи дети начинают работать с двенадцати лет и работают по двенадцать часов на фабриках, то в жаре, то в холоде и умирают поэтому, часто не дожив и до тридцати лет…
Элла – На всё воля Божия…
Каляев – А я думаю, что это не Божия воля, а воля негодной власти…
Элла – Но ведь Иисус говорил ещё, что вся власть от Бога…
Каляев – Я об этом тоже думал и пришёл к выводу, что Христос говорил это, чтобы вывести из-под удара своих учеников, на которых охотились кесаревы прислужники. Они слухи распускали, что христиане выступают против власти… И ещё, вы должны знать, что у моих товарищей, тоже были матери и отцы… А их детей расстреляли или повесили прячась за вывеску государства, за вывеску власти. А ведь мои товарищи были самыми лучшими людьми. Вы можете мне поверить! Поэтому они и пошли в революцию, оставив своих матерей и отцов, как призывал Христос. И пошли умирать за дело веры, за дело свободы, и равенства всех людей. И я поклялся…
Элла – Но ведь Христос говорил о всепрощении и любви…
Каляев - Я в это не верю. Ведь Иисус говорил ещё: «Не мир принёс я вам, но меч. И поднимется брат на брата и сын на отца, и отец на сына…» Был и такой Иисус. Я об этом много думал…
Элла – Но вспомните, как, умирая, Он говорил: «Не ведают, что творят…» Ведь, умирая, Он всех простил…
Каляев, тихо – Может быть и я, когда буду умирать, то всем прощу… (Громко) Могу теперь я вас спросить. Как вы такая красивая, чистая, искренняя, могли быть женой этого… этого…человека?..
Элла – Можно, я не буду вам отвечать. Вы ведь знаете: о мёртвых или хорошо или ничего…
Каляев – Ну, тогда могу я вас спросить прямо - Что вы обо мне думаете. Вы такая красивая. А я верю, что красивые люди могут быть только добрыми…
Элла – Я вижу, что вы человек необычный, что вы мучаетесь тем, что вы совершили…
Каляев - Да! Это так! Но если бы пришлось это сделать вновь, я бы сделал это ещё раз… Мы были врагами. Ваш муж был силён, груб и думал, что его защитят его войска, его полицейские. Но он человек и ему пришлось отвечать за свою жестокость и грубость, и за жестокость и грубость полицейских и войск, которые выступают от его имени… А я взял на себя роль его судьбы, которая наказывает недостойных. Судьёй был народ, ради которого мы все живём и умираем… Я был только исполнителем, и пожертвую за этот акт своей жизнью. Он думал, что его карета – это символ защищённости, а его великокняжеские вензеля – это символ непобедимой власти. Но когда ход истории сталкивается с символами власти, то и карета и вензеля – становятся символами обречённых. Пусть меня убьют эти палачи, на моё место встанут другие исполнители воли истории, и власть, которая борется со своим народом – обречена…
Элла - Но вы ведь верующий человек…
Каляев – Именно поэтому я хочу восстановить власть справедливости, о которой притчами говорил Иисус Христос. Хочу, чтобы злые люди знали, что их ждёт суд… Уже здесь, на Земле. Хотя и потом, на Страшном суде, они не уйдут от расплаты. Но здесь, на Земле, кто-то должен пожертвовать своей жизнью, чтобы противостоять злу. Уже в этой жизни…
Элла – Но ведь Христос сказал: не убий. Разве этого мало?..
Каляев – Христос сказал также, бойтесь не тех, кто тело ваше убивает, но душу… Цари и их прислужники, убивают не только людей. Но и их души. Убивают презрительным унижением. И я погибну. Но душа моя останется…
Элла, достаёт из сумочки иконку и протягивает её Каляеву – Могу я вам подарить эту иконку. Я буду молиться за вас…
Каляев, берёт иконку и целует её…
- Я принимаю ваш подарок… Поверьте, мне больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно и верю, что в тот вечер когда вы с детьми ехали в театр, Бог отвёл мою руку от вашей кареты…
Элла, встаёт – Прощайте… Теперь я буду молиться за вас…
Каляев – Повторяю, что мне хотелось бы извиниться перед вами, но не перед теми, в чьём окружении вы живёте. Я исполнил свой долг христианина и человека. И я до конца вынесу всё, что мне предстоит. Прощайте, потому что мы больше не увидимся…

Элла выходит, вытирая глаза платочком… Жандармы с лязгом закрывают двери камеры..
Оставшись один, Каляев ходит по камере:
- Боже, как она прекрасна! И этот ангел был женой этого развратного, сластолюбивого негодяя… Мне кажется, что я знаю её всю жизнь… Кажется, что вся жизнь моя, была только преддверием этой встречи…
Ставит иконку на окно и, опустившись на колени, тихо молится и широко крестится. Потом встаёт и снова ходит по камере:
– Но может быть это ошибка, довериться, одной из родственниц царя…Может быть моя экзальтация от расшатанных нервов?.. О нет!.. Я знаю - это судьба! Бог даёт мне утешение, когда мне надо напрячь все силы, чтобы умереть достойно… Нет! Нет! Мне кажется, что от неё исходил тёплый свет… и я верю, что если бы я кого полюбил, то эта женщина была бы похожа на неё…
Зал затемняется…

Занавес…

Вновь камера тюрьмы. Раннее утро… Каляев стоит посередине и говорит:
– Я не сдамся до конца. На суде, они не смогли сломить мой дух, а речь министра Щегловитова, в ответ на мои обвинения царской власти в надругательстве над народом, была просто испуганным косноязычным бормотаньем. Я почувствовал, что они меня ненавидят… и боятся… И я выиграл эту дуэль…
Каляев подходит к окошку и смотрит на кусочек неба за стенами тюрьмы:
- Я готовился к смерти всю свою сознательную жизнь… И вот это уже близко…
Звук открываемых дверей в коридоре
Каляев:
– Идут! Казнить меня! Но сегодня я счастлив! Я люблю и готов умереть в радости! - Крестится и шепчет слова молитвы. - Что есть смерть? Переход из света в тень, из одной формы жизни в другую… Мы все обречены… Главное, с каким чувством ты умираешь…
Лязгают засовы камерных дверей.
Каляев произносит:
– Встретим смерть достойно!
Входят жандармы и священник с золочёным крестом…
Священник:
– Сын мой! Покайся и целуй этот крест. Символ страданий Христа…
Каляев отклоняет крест рукой:
– Я верую, но в подлинного Христа! Ваша же церковь – Кесарева…
Одевает пальто и тюремную шапку.
Каляев:
- Оставим эти глупые формальности. Идёмте! Я готов умереть!
Уходят. Впереди Каляев. За ним жандармы и последним уходит священник и тихо затворяет двери…

Занавес…

Rado Laukar OÜ Solutions