19 марта 2024  09:11 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 55 декабрь 2018


Поэты и прозаики Санкт-Петербурга



Вероника Капустина


Вероника КАПУСТИНА - Поэт, прозаик, переводчик. Родилась в Таллинне. Окончила факультет иностранных языков Государственного Педагогического института им. А. И. Герцена в СанктПетербурге. Автор поэтических сборников «Зал ожидания», «Благодаря Луне», «Улыбка марафонца», «История костра», «Дезертир» и сборника рассказов «Намотало». Стихи и рассказы публиковались в журналах «Нева», «Звезда», «Новый мир», «Знамя», «Крещатик», «Семь искусств». Переводы стихов и прозы выходят в издательствах СанктПетербурга и Москвы. Член Союза писателей СанктПетербурга и Союза российских писателей. Лауреат премии им. АнныАхматовойза 2006 год. Живет в Ораниенбауме.

Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга»

Феликсом Лукницким

***

В полночь ты получаешь весть, которой ждал.

Утром выходишь из дому налегке.

Жизнь иногда бывает сплошной вокзал —

будто стоишь на платформе с цветком в руке.

Хочется сделать ремонт, подогнать дела,

приобрести подержанный велосипед.

Только при том условии, что была

в полночь получена весть, а иначе — нет.

Кто перестал тебя мучить, тот, значит, спас.

Злость невозможна, непредставима месть.

Только не думай, как бы ты жил сейчас,

если бы в полночь не подоспела весть.

* * *

Привычное ему приятно -

продукция знакомой фирмы,

и может он смотреть стократно

одни и те же кинофильмы.

В его глазу такая призма,

такой увеличитель смелый,

что весь лиризм социализма

с его печалью черно-белой,

и взгляд несчастный бегемота

в хохочущей навзрыд рекламе -

он замечает для чего-то,

и жест изящный в пошлой драме.

Нисколько пошлостью не ранен,

проехав секс, как Бологое,

ребенок видит на экране

не то, что есть, - совсем другое:

не длинноногую девицу,

не встречу в зале двух премьеров, -

ребенок все еще дивится

изобретению Люмьеров.

Водой облитый поливальщик

стоит за кадром ошалело.

Вот на него и смотрит мальчик,

следит, пока не надоело,

пока он не привыкнет то есть,

что быть живым - совсем не странно…

Еще его пугает поезд,

что едет медленно с экрана.

* * *

А старость подойдет не изувером

с отчаянным лицом глухонемого

и жестом вопросительным: “Готов?”

Она — лишь трепет алого на сером

в ноябрьский день, ну, например, седьмого,

семидесятых, может быть, годов.

Она же — прямизна узкоколейки.

Она же — прямота Большого брата.

Она же — бодрость первых пятилеток,

ползущая к концу во весь опор,

потертая монета в две копейки,

что в прорезь телефона-автомата

легко войдет и, звякнув напоследок,

оплатит трехминутный разговор.

* * *

Una paloma blanca me canta el alba

Из песни

И голубка больше мне не поет зарю,

потому что даже зари, чтобы петь, не стало.

не затем об этом я тебе говорю,

чтобы ты подумал, что ночи теперь мне мало.

Я с рожденья люблю просторную эту ночь,

эти звуки ее настойчивые, как руки,

эту воду времени в ступе тоски толочь,

и мотать послушно суровую нить разлуки.

Чтоб голубку спугнуть, сгодится холодный взгляд,

а ворона куста рассерженного боится,

и не так уж грубому солнцу бываешь рад,

если ты — росток, тем более, если птица.

* * *

Пора уходить, потому что мы больше не можем.

Пора улетать, и куда, никому мы не скажем.

На этой планете печальны любые пейзажи,

и судьбы всех жителей так некрасиво похожи.

Задраим же люк и вернемся опять к нашей теме:

к тому, что для нас этот мир недостаточно тесен,

но мы покоряем — сжимая — пространство и время,

и этот рецепт, кроме нас, никому не известен.

Боится кленовая ветка, тревожится птица,

ревет, как ракета, за окнами мирная фура.

Они полагают, что нам уже не возвратиться,

и, может быть, ветка права, да и птица не дура.

* * *

Ночь к нам войдет и щебетом и лаем,

соседским кашлем, нецензурной бранью.

И жизнь прикинуться способна раем.

и сумерки — весенней гулкой ранью,

и я — все понимающей и чуткой,

и жесткая латынь — живым побегом,

и весть волшебная — обычной уткой,

и ты — обыкновенным человеком.

И снится в темноте жених невесте,

Не оставляя шанса ошибиться.

Кого застала ночь на новом месте —

Не спи, не верь, не слушай — даже птицу.

* * *

Похоже, дни неверно сочтены:

страна – подросток, а на вид старуха,

На карте копошится тень войны –

Навозная, нервозная, как муха.

Когда и ямб, как резаный, орет,

Когда по-волчьи подвывает рифма,

Лишь птицы, небом избранный народ,

Свидетельствуют громко и незримо:

Что жизнь жива, тупа и неправа,

Что глупо и сдаваться, и бороться,

Что никакого больше нет родства,

Но что никто не отменял сиротства.

***

КОНТРОЛЬ

- Возьми билет.

- Не возьму!

- Возьми, идиот. Здесь проверяют. Мне Ирка говорила.

- Не возьму, я сказал. Перебьются.

Не иметь денег в молодости – даже трогательно. Не иметь денег и дальше – стыдно.

В этом даже не полагается признаваться. Но речь пойдет, правда, о других временах, о начале девяностых двадцатого века. Всё было настолько поставлено с ног на голову, что одна знакомая, очень приличная и не слишком молодая дама, с веселым азартом рассказывала мне, как студенты, следующие до железнодорожной платформы Университет, сговариваются и на остановке выбрасывают из вагона ненавистных контролеров. Если безбилетники – постарше, дело, конечно, другое, но и тех бы тогда поняли. Но некоторые обманывают государство прямо с каким-то остервенением. Как подростки, которые не грубят, не хамят, а просто делают по-своему, а что думают - вообще непонятно, видимо, что-то злое. Действительно, как дети. Как будто не выплывет. Как будто не застукают.

Зоя не очень настаивала, чтобы он взял билет. Она настолько не настаивала, что даже странно, что он не взял его из духа противоречия. Но, видимо, оба были очень заняты совсем другими мыслями, а сэкономить решили по привычке, тем более, повторяю, времена были такие, что экономия выходила, и существенная. И вот он появился, контроль, един в двух лицах. Тогда, дорогие мои, лица были не те, что нынче – не тётенька с сумкой через плечо, она же и кондуктор. А два здоровенных лба в тулупах, то есть, в дубленках, конечно, но они сидели на них как тулупы. Потому что стояла зима. Такая, что ваша кожа, вполне здоровая, казалось бы, кожа, начинала чувствовать себя как сплошная подсыхающая ранка, именно ещё подсыхающая, а не подсохшая, саднящая постоянно. И душа тогда вот так же неприятно саднила. Всё время. Теперь просто болит, и это в каком-то смысле лучше.

Двое контролеров двигались к центру, выйдя из противоположных концов троллейбуса. Они как будто рвались друг к другу. Как если бы давно друг друга любили, а весь этот человеческий подлесок мешал им соединиться, им, двум красивым и сильным молодым особям. Они друг к другу стремились, и потому требовали, чтобы билет предъявили быстро, без промедления, ждать не хотели ни секунды:

- Женщина, ваш билетик. Пенсионное предъявляем. Так. Спасибо, - слегка отстранить женщину ребром ладони, она нам больше не нужна, - Здесь у нас что? Так, собираемся, с вещами на выход. Здесь?

Зоя с Шурой стояли у двери, и, в общем-то, им и так сейчас было выходить. А пол остановки уже проехали. И Зоя напряглась и мысленно стала подгонять троллейбус: «Давай, ну давай же, сволочь! Что ты тащишься еле-еле, дрянь такая!». А Шура стоял и смотрел прямо перед собой, уже прекрасно понимая, что ничто не поможет. И в голове у него было легко и холодно. И чтó делать, он не знал, поэтому решил не делать ничего. Просто ничего. Стоять. Молчать. На вопросы не отвечать. Ничего не подписывать.

Это он зря. Контроль мог простить, что не заплатил, наверно, даже простил бы, если бы Шура не нашел денег на штраф (а не нашел бы, это точно, на штраф уже не было). Выпихнул бы на следующей остановке - так это ничего: терновый куст нам, известно, дом родной. Но вот что молчит – этого ни один контроль не терпит. Молчаливых трудно контролировать.

- Он чего, глухой что ли? А, Лёха?

- Да похоже! Эй, мужик, у тебя что, уши заложило? Так мы сейчас ототкнём.

Зоя всё погоняла троллейбус, и, видимо, не только она одна, потому что сзади сильно напирали. Многим, очень многим хотелось выйти! Именно на этой остановке. Многим, что скрывать, было на руку, что эти двое молчали как придурки. Время работает на нас – это понимала студентка за спиной у Зои, понимали два парня справа от Шуры, и даже женщина предпенсионного возраста - цепенея совсем уж близко к выходу, на нижней ступеньке.

- Мужчина, платить-то собираемся? Что стоим-то, как пень? – контролеры уже сошлись, уже обрели друг друга, им больше не страшно было разминуться, они могли теперь по мужественной солдатской привычке пошутить перед штурмом:

- А он думает, что выйдет щас. Щас они скок - поскок, и всё, - думают.

И в тот самый момент, когда у троллейбуса вырвался вздох облегчения, и двери блаженно раскрылись, один из контролеров схватил Шуру за рукав. А тот, ни слова не говоря, как дернет рукой. И вышел. И Зоя за ним.

И контролеры вышли тоже. Даже, я бы сказала, выскочили. Потому что были очень рассержены. Нельзя так оскорблять человека при исполнении, и с этим любой согласится, сейчас уже - точно. И лет за двадцать до описываемых незначительных событий – тоже. Бывают, конечно, такие странные, переходные исторические периоды, когда что угодно готовы оправдать…

- Ты у меня заплатишь! – кричал контролёр. – Да я тебя… я тебя…

Вот до того, как они вышли на воздух, всё ещё можно было уладить. Сейчас на тротуаре у остановки уже шла потасовка. Но даже сейчас всё было, как теперь сказали бы, стабильно - они с Шурой просто вырывались, а те просто хватали их за что попало, наверно, чтобы получить с них штраф. Что же, люди работают. Уже не на рабочем месте, правда. Но иногда приходится и перейти гос. границу, чтобы лучше защитить свою территорию.

Но в какой-то момент Зоя видит, как один из контролеров, не говоря худого слова, да и просто никакого не говоря, чего с врагом говорить, вот и Шура того же мнения, бьет Шуру по очкам. Очки не разбиваются, Шура даже успевает их поймать на лету, но никогда не знаешь, в какой именно момент в тетках проснётся вековой инстинкт – это кто тут тронул детёныша моей стаи! И Зоя, отбившись от второго контролера, подскакивает к первому, как его, Лёхе, кажется? – и, он же не ожидает от бабы - очень сильно его толкает, а, пожалуй, даже, как бульдозер, вывозит его на проезжую часть. Визг тормозов. Крики. Ужас на лице киоскерши. Ещё Зоя помнит безумные, удивленно глядящие на неё светло-серые глаза второго. Сколько раз замечала: очень трудно понять друг друга людям с разным цветом глаз! Если что-то не идёт, не складываются отношения - смотри глаза! Как общаются между собой, например, голубоглазый и зеленоглазый – это вообще уму непостижимо. Да и у Зои с контролером расклад тоже был не из лучших. И он ее взгляда действительно недопонял. Потому что если бы понял до конца, точно убил бы на месте. Несмотря на столбняк.

Они уходили (хотелось, хотелось побежать, но удержались), а контролеры, вернее, второй - первый еще не оправился от испуга, долго кричал им вслед, чтó именно он будет делать, если доведётся, лично с Зоей, и что бы он сделал, если бы довелось, с Шуриной мамой, да и с ним самим тоже…

Вообще-то, они тогда ехали разводиться. И развелись очень скоро. А перед этим, и даже после этого долго ругались, страшно орали друг на друга, изо всех сил старались уязвить друг друга побольнее. Причем, она ругалась, может быть, не так и зло по сути, но совершенно непотребными словами, которых невесть откуда набралась, даже странно. Иногда вдруг такое выдавала, и до того это нелепо у нее получалось, что он даже посреди скандала не мог удержаться от восхищенного смеха. То есть смеяться себе не позволял, конечно, чтобы не сбиться и не потерять мысль, но фыркал в сторону. И они ненавидели друг друга по-настоящему. И у каждого из них были все основания ненавидеть другого. За обманутые ожидания (как будто бывают другие), потраченные зря годы (как будто их можно потратить не зря), взаимные обманы и унижения, и прочую дребедень, из которой на девять десятых и состоит жизнь. И развелись. Но, странно: Зоя потом рассказывала мне о своем разводе, как о чем-то естественном, очень закономерном, почти безмятежно рассказывала. Что называется, спасибо контролю. Ещё раз опытным путём доказано – непозволительно бить по очкам. Даже если за ними незнакомые глаза чужого цвета. Ну и, конечно, хорошо, что машина не задавила Лёху! Вовремя затормозила. Потому что если бы задавила, или хоть задела, то Зою точно бы посадили, свидетелей было хоть отбавляй, и тогда бы они точно не смогли развестись - Шура бы ее не бросил в таком положении, так в нормальных стаях не принято.

Rado Laukar OÜ Solutions