Напев для Марса

Сбросив с себя нежное, но крепкое объятие земной стратосферы, ракета вырвалась на космические просторы. Где-то впереди мерцала загадочная красная планета. Стабилизаторы ракеты затрепетали от радостного предвкушения встречи. Затрепетали сильно, её даже качнуло.

– Тише, тише, – зашептал ей в антенны солнечный ветер, – зачем же так нервничать? Если вы стремитесь к цели, то не уклоняйтесь со своего пути, иначе наше общение в глубинах космоса будет бесконечным….

И ветер засмеялся, вспыхивая своими частицами. Он вёл себя очень нахально по отношению к путешественнице: гладил её стабилизаторы, целовал нос, трогал антенны, струился по стальной поверхности.

– Мне кажется, мы с вами незнакомы, – сказала ему ракета, – и для столь близкого общения у нас нет причин.

– Так давайте познакомимся, – горячо прошептали ей в главную антенну. – Кто вы и куда направляетесь?

– Ах, я просто ракета с Земли, – кокетливо звякнула она в ответ, – а вы случайно не солнечный ветер? Я наслышана о вас, говорят, вы хулиган?

– Преувеличенно, преувеличенно, – он завился лёгким протуберанцем, – я хороший. Так куда же вы направляетесь?

– На свидание с Марсом, – ракета деликатно рыскнула носом по курсу. – Вы не знаете, он не бука?

– Совсем немного, – горячая ладонь погладила ракету по стальному боку, – он не злой, но неразговорчивый. А зачем вам на Марс?

– Да так, обычное любопытство. Как думаете, его можно разболтать?

– Честно говоря, – задумчиво опал солнечный ветер, – Марс – очень молчаливая планета. Никто и не пытался с ним разговаривать. А вам для чего?

– Ах, просто хочется с ним поболтать, по-нашему, по-космически….

– Поболтать? А мы разве не жениться летим? – раздался возмущённый голос из глубин ракеты. – Мне обещали, что я буду в полном контакте с поверхностью!

– О, вы не одна, – вспыхнул искрами её собеседник, – у вас есть спутник? Кто же он, если не секрет?

– Это юный марсоход, – ответила ракета, – но, не смотря на юность, именно он будет разбалтывать нашего молчаливого друга.

– У меня более серьёзные намерения, – заупрямился юный марсоход, – я намерен создать крепкие и глубокие взаимоотношения!

– С кем конкретно? – многоголосо вмешалась в разговор вся Солнечная система. – Мы хотели бы присоединиться к беседе.

– На всех у меня марсоходов не хватит, – деликатно смутилась ракета, – вам придётся подождать других посланцев с Земли.

– Подождут, подождут, – нежно шептал солнечный ветер. – А Марс молчит, вы обратили внимание?

Ракета прислушалась, аккуратно развернув антенны. Волнами накатывали голоса планет: грозовой – Юпитера, раздражённо-огненные выкрики Меркурия и Венеры, тихий шелест Нептуна и Плутона, нежный голос Земли… А красная планета молчала.

– Бука, – вздохнула ракета, – какая жалость. Что же нам делать?

– А давайте споём ему, – постучался изнутри юный марсоход, – давайте танго! Это так красиво, что он подпоёт нам!

И запел:

– Танго, париже танго….

– Ах, я не умею напевать танго, – огорчилась ракета и подпела: – Ой, цветёт калина в поле у ручья….

– Чудесно, чудесно, – шептал солнечный ветер, нежно обтекая стальную красоту ракеты, – восхитительно! Конечно, он заговорит….

Красная планета приближалась. Молча.

Сюита Эразма Дарвина

Над Евпаторией сиял огромный шар. По его поверхности бежала красочная зазывная реклама, призывающая граждан завести собственного дельфина. «Нейрональный дельфин, выращенный из настоящей адаптированной дельфиньей клетки, – навязчиво резали глаза яркие буквы, – это выгодное вложение ваших капиталов! Крупное животное, владение которым поддержит ваш имидж! Без трат на необходимое биологическое питание и лечение, без биологических отходов! Агрессия и скорость задаются по вашему желанию! Высокая способность к дрессуре сохраняется!». В конце фраза замыкалась счастливой дельфиньей мордой. Внизу, под сияющим шаром, порывы ветра с моря гнали пыль, непонятную шелуху, обрывки бумаги.

Ёжась, он переступил через гниющую лужу, стараясь держаться подальше от ночного тротуара, заполненного телами Падших и Опьянённых. Ему нервно сигналили светящиеся транспортные многогранники, он, как и все пешеходы, стоял на проезжей части, потому что вечером по тротуарам ходить было и неудобно и опасно. Один из многогранников, пробираясь мимо, задел его и подтолкнул в сторону городского дельфинария. Он непроизвольно сделал шаг вперёд и задумался. Пустота в душе требовала чем-то её заполнить. Лавируя в общем потоке, он с трудом покинул дорогу и толкнул двери дельфинария. Его мгновенно встретили ласковые и улыбчивые работники, подхватили под локти и повлекли к огромной сияющей доске, на которой висели строчки предлагаемых услуг.

– Чего желаете? – обаятельно и непрерываемо тараторили они, заглядывая ему в лицо. – Купить картину, нарисованную дельфином? Аудиоколонку с записью дельфиньего пения? Мгновенное фото с морскими котиками? Кофе на спине плывущей касатки? Программу с нейродельфинами? Программу с обычными дельфинами? Интерактивное погружение в подводный мир сивучей? Если вы определились, просто коснитесь пальцем выбранной строчки!

Он выбрал лекцию о нейродельфинах с коротким практическим занятием. «…держать дома такое большое животное достаточно затруднительно, вы можете воспользоваться услугами специальных боксов нашего дельфинария. Согласно вашему желанию, орошение нейродельфина специальным питательным и антисептическим раствором может проводится силами работников дельфинария; мы так же можем предоставить вам нужный раствор или его составляющие, – вещал бодрым голосом интерактивный шлем на его голове, – суммы, идущие на оплату наших услуг невелики и не отяготят вашего бюджета…».

Шлем передал на его сетчатку живописное изображение нейродельфинов, без устали выпрыгивающих из воды и танцующих на хвостах. Весёлый тренер, стоя на помосте, дирижировал ими, взмахивая блестящей палочкой.

Он тронул лобную панель шлема пальцем – и получил увеличенное изображение руки тренера с зажатым в ней предметом.

«Обратите внимание, – снова заговорил шлем, – это пульт управления нейродельфинами. Он прост в управлении, быстро устанавливает связь с объектом, не требует особого обращения. Позволяет мгновенно изменить настройки агрессии, скорости, игривости и других физиологических показателей. Это стало возможным, благодаря передовым нанотехнологиям и новейшим подходам клеточной трансплантологии…».

На яркой картинке ему продемонстрировали сенсорную панель управления и петлю фиксации на руке. И попутно рассказали, что пульт сделан из специального сплава и покрыт специальным напылением (он не запомнил ни одного из названий), что позволяет сделать данную конструкцию почти вечной и обезопасить окружающих от возможных, но не существующих излучений.

«А теперь, – обратился к нему благожелательный голос внутри шлема, – снимите шлем и перейдите к бассейну с нейродельфинами. Опытный тренер преподаст вам ознакомительный мастер-класс и ответит на все ваши вопросы. Оставьте шлем на столике рядом с вашим креслом и следуйте светящимся стрелкам на стенах. Желаем приятно провести время!».

Изображение погасло, звук смолк. Он положил шлем на столик и пошёл в направлении бассейна. Там его встретил тренер – обаятельный высокий мужчина средних лет в гидрокостюме.

– Рад быть полезным, – сказал тренер, подхватывая его под руку, – сейчас мы пройдём в раздевалку, вы наденете гидрокостюм, я покажу, как пользоваться пультом, и – к нейродельфинам!

Он переоделся, помахал серебристой палочкой, постучал в нужной последовательности по сенсорной панели управления и встал на помосте возле воды. Пять улыбающихся дельфиньих морд высунулись из воды и застыли в ожидании команды.

- Как они чудесны, согласитесь! – тренер смотрел в бассейн с восторженным умилением. – Главное, в них отсутствует непредсказуемость собственно животных. Они полностью подчиняемы, следовательно, абсолютно безопасны. Даже трудно представить, какие это открывает возможности! К примеру, для лечения больных детей. Максимум эффекта, минимум опасности, полное отсутствие неудобств.

– То есть, они просто похожи на живых? – ему почему-то стало неприятно. – Такие… биороботы?

– Вы уже освоились с пультом? – сухо спросил тренер.

– Думаю, да, – он закрепил пульт на кисти. – Вы не ответили на вопрос.

– В основе нейродельфинов лежит адаптированная живая дельфинья клетка, – хорошее настроение тренера испарилось, – у них обычный мозг, просто в нём усилена способность воспринимать определённые сигналы.

– Так они живые или неживые? – почему-то это казалось важным.

– Вот и проверите, – ответил тренер, толкая его в спину.

Следующие пятнадцать минут вокруг него была круговерть дельфиньих спин и хвостов. Они прижимались к нему шелковистыми тёплыми боками, брызгались и пели высокими голосами. Пару раз ему удалось удачно взмахнуть пультом и тогда дельфины дружно вставали на хвосты.

– Неплохо, неплохо, – подбадривал тренер, сидя рядом с ним в воде, – а теперь попробуйте прокатиться на каком-нибудь из них. Сначала подзовите к себе, вот так, хорошо… теперь хватайтесь за плавник. Теперь нажмите на панель в таком порядке… и вперёд!

…Потом он задумчиво шагал по проезжей части, рассматривал Падших и Опьянённых, спотыкался о мусор. В кармане лежал маленький видеоплеер с записью практического занятия в дельфинарии.

Дома с помощью этого маленького экрана он снова увидел всю картину в бассейне, ощутил прикосновения, слышал и даже обонял. Так живые они, нейродельфины, или подделка под живых? Эта мысль не давала ему покоя. Чувственный опыт убеждал, что это живые существа, только слегка подправленные. Но где-то в животе шевелилось ощущение, что за улыбчивыми дельфиньими мордами прячутся удачно модифицированные монстры.

«Я должен разобраться в этом вопросе», – сказал он себе и засел в библиотеках. Перевернул горы страниц в монографиях, посвящённым трансплантологии, нанотехнологиям и дельфинам. Часами сидел перед информационными экранами, слушал лекции по интересующим вопросам, задавал вопросы в интерактивных чатах. Снова посетил дельфинарий, и сделал это не один раз. И, чем больше полученная информация убеждала его, что всё хорошо, тем острее хотелось с кем-нибудь поговорить, с кем-то, может, неожиданным. С другим углом зрения.

Очередным поздним вечером он снова шёл по проезжей части, освещённый светом гигантского шара, когда проползавший мимо транспортный многогранник подтолкнул его к тротуару. Он оступился и задел ноги одного из Падших и Опьянённых.

– Эй, тут люди лежат! – крикнул тот.

– А зачем вы тут лежите? – ответил он, хотя ранее избегал общения с таким сортом людей. – У вас есть трущобы, валяйтесь там.

– У меня есть свой дом, – неприятно оскалившись, ответили с земли, – а тебе, чистенький, я сейчас язык вырву!

Падший и Опьянённый был ещё крепким, с затуманенным взглядом, с хрустящими на зубах амфетаминовыми орешками.

– Ты на ноги встань сначала, – он на всякий случай нащупал в кармане дистанционный шокер, – а потом гавкай…

И отшатнулся от вскочившего с неожиданной скоростью Падшего и Опьянённого. Тот хищным движением схватил воздух рукой перед своим лицом, покачнулся и, чтобы не упасть, опёрся на его плечо. Пахнуло сложной смесью гниющей лужи, немытого тела, наркотиков и дорогого парфюма.

– Отцепись, – он попытался стряхнуть с себя грязные руки, не в силах отвести глаз от расширенных зрачков неожиданного собеседника, – если хочешь что-нибудь сказать, говори и ложись обратно…

Над их головами на поверхности информационного шара снова возникла улыбающаяся дельфинья морда.

– Ты видел это? – дыхание Падшего и Опьянённого было шумным и тяжёлым. – Знаешь, что это такое? Это подделка!

– Я трогал их, – возразил он. – Они шелковистые, тёплые, они дышат. Они живые.

– Кругом один обман и пошлый театр, – Падший и Опьянённый помотал головой, – а ты и поверил. Ты не только чистенький, ты ещё и дурачок… доверчивый… управляемый… у тебя уже пусто в душе?

– Смотрю на тебя и вижу: ты имеешь ответы, – он снова посмотрел на шар, – всё знаешь, и душа у тебя полная. Только почему-то лежишь в луже.

– Потому что мне открылась истина, – смазанно заявил его собеседник. – Подделки связаны с окружающим обманом. Чем больше добрых животных, тем гуще мусор на улицах.

– Ты видишь связь с нейродельфинами?

– А ты веришь в послушных монстров?

– А ты во что веришь?

– Я не верю, я – знаю, – Падший и Опьянённый задышал и заговорил чаще, – цепи можно разорвать только измерением истины. И если мерило правильное, то обман умирает. Ты же знаешь, что у всего есть мерило?

– Отлично, – он скривился. – И чем можно измерить сегодняшний день?

– Не весь день, – задыхаясь, поправил его Падший и Опьянённый, – а только часть его. Только одну подделку. Обман в виде послушного морского зверя.

– Это я понял! Чем? Их? Можно? Измерить?

– Ищи Эразма Дарвина, – он едва услышал затихающий шёпот.

Потом грязные руки разомкнулись – и тяжёлое тело упало ему под ноги. Он наклонился. Падший и Опьянённый умер.

Весь вечер ушёл на общение с полицией, которую он вызвал по столбику уличного контроля. Полицейским не понравилось, что он не воспользовался шокером и не убежал. И хотя он не рассказал о содержании их разговора, и всё время подчёркивал, что пытался убедить покойного уйти домой, сама беседа с умершим была расценена как первый шаг к желанию Пасть и Опьяниться. Ему сообщили, что его погибший собеседник оказался пропавшим без вести семь лет назад профессором Федерального Крымского университета. Профессор тоже пытался наставлять неразумных, лежащих на тротуарах. И закончил в гниющей луже.

Он покорился и потратил три месяца на посещение специального адаптационного центра. И когда с него сняли жучок наблюдения, снова пошёл в библиотеку.

Эразм Дарвин и его опыты нашлись практически мгновенно. Уяснив, что великий натуралист при помощи игры на трубе привёл к гибели почти половину клумб в своём саду, он понял, что имел в виду падший профессор. Идея музыки как эталона истины согрела ему душу, но уже следующее утро он встретил в тревоге. От музыки Эразма Дарвина погибали не искусственные, а живые растения. И будет ли это действенно для более крупных существ? А если они действительно неживые? Развеется ли обман от звуков обычной трубы? Или должна быть какая-то особенная музыка?

Он приобрёл маленькую музыкальную колонку с записями исполняемой на трубе музыки и снова пошёл в дельфинарий. Небольшая доплата позволила ему сидеть в бассейне с нейродельфинами под трубу, валторну и саксофон. Нейродельфины музыку игнорировали, а тренерский состав дельфинария позаимствовал у него эту колонку для ежедневных выступлений.

Вечерами он бродил по набережной и смотрел на море. Набережная полыхала светодиодными фонтанами и голографической рекламой, над акваторией в волнах электронногонон-стопа парили разноцветные скутеры на воздушных подушках. Душа была полна печалью. Так прошёл год.

И, однажды, когда он проходил мимо магазина музыкальных товаров, ему бросилась в глаза выставленная в окне старая помятая труба. Обычная, без панели программирования, жёлтая, тусклая и потёртая. Решение им было принято мгновенно – через двадцать минут, став обладателем трубы, он спешил в сторону музыкальной школы.

Учитель по классу трубы, пожилой караим, бился с ним уже три месяца. Все попытки привить ему нотную грамоту провалились, как и попытки объяснить, что вряд ли Эразм Дарвин играл именно сюиту.

– Сюиту или сонату – это не важно, – заявил он в минуту краткой передышки. – Просто научите меня правильно нажимать кнопки и правильно дуть. Не надо нот, натаскайте меня как обезьяну, как собаку, как лабораторную крысу. И пусть будет сюита, мне нравится это слово. Такая, какой она была в восемнадцатом веке…

Прошло ещё три месяца.

– Мальчик мой, – тяжело вздыхая, сказал музыкант, – если вы хотите своей музыкой кого-нибудь убить, у вас это получится. Вы можете попрощаться со мной.

– Это точно? – он прижал трубу к груди, в которой взволнованно билось сердце.

– Я никогда не вру, – ответил учитель. – Ваша музыка подобна ядерному удару. Она непереносима. Идите и делайте то, для чего вы учились этому кошмару. Только не тратьте больше своё драгоценное время в стенах нашей школы…

Ему казалось важным дождаться вечера той же даты, когда он услышал про Эразма Дарвина. Работники дельфинария встретили его как родного: обнимали, вели под руки, с ласковыми улыбками целовали в плечо и в щёку. Очередная умеренная доплата – и человек, облачённый в новейший наногидрокостюм, с со старой помятой трубой в руках, навис с блестящего тренерского мостика над бассейном. Человек посмотрел на поднявшихся на хвосты нейродельфинов, ожидающих команды, приложил трубу к губам и заиграл. Он играл алеманду, куранту, сарабанду и жигу, свято веря, что это и есть сюита Эразма Дарвина. Играл старательно, фальшиво, с трудом удерживая столб воздуха в трубе. Играл, невзирая на головокружение и внезапную слабость. Играл, когда из-под улыбчивых дельфиньих морд выглянул жуткий клыкастый оскал, а гладкие бока и плавники потекли в бассейн грязной липкой массой. Кто-то кричал, дрожал воздух, вода в бассейне бурлила. В какой-то момент показалось, что наклонились стены и потолок, горят интерактивные экраны и шлемы, плавятся пульты управления. Когда, сыграв последние ноты, он отнял инструмент от напряжённых губ, на нём был старый гидрокостюм, а ржавая конструкция тренерского мостика нависала над сухим грязным бассейном. Вокруг было пусто и тихо.

Он сошёл вниз, выбрался в зал, прошёлся по коридорам, свернул к выходу. Потоптавшись перед стеклянными дверями, толкнул их и вышел на улицу. И удивился тому, что улица освещена обычными фонарями. Гигантский информационный шар, заливавший своим светом город, погас и потрескался. Исчезла гниющая лужа, ветер с моря гнал одинокий лист по дороге, люди шли по свободным и чистым тротуарам. Голова кружилась, появилось ощущение, что руки сжимают что-то жёсткое и тяжёлое. Вдохнув чистый тёплый воздух родного города, он поднял руки к лицу. В руках была старая, мятая, потёртая труба.

Единственно верный инструмент для сюиты Эразма Дарвина.

Время не может идти назад

Жизнь невозможно повернуть назад,

И время ни на миг не остановишь.

И.Р.Резник

…трудно было определить движение минутной стрелки. Там в принципе нет часов. Пришлось срочно устанавливать гномон и делать приблизительную почасовую разметку. И в тот момент, когда кремневый топор опускался мне на голову, тень от гномона пошла назад. Я огляделась. Кроманьонцы исчезли вместе со своими хижинами, собаками и топорами. Мои ноги, точнее правая нога и левое щупальце, неспешно погружались в болото, а вокруг сновали мелкие хвостатые четвероногие…

… – Время не может идти назад, – профессор смотрит на меня, вроде, строго, но его алмазные глаза отблёскивают сочувственно, – я уже и не знаю, какими расчётами вам это доказать. Остаётся только проверить практически мою правоту. Вы этого хотите?

– Разумеется, хочу! – я упрямлюсь качественно и пламенно. – Конечно! Для чего тогда целых четыре курса нам читают парадоксы времени?

– Чтобы не совершать глупостей, – алмазные глаза рассыпчато блестят, – фатальных, так сказать, ошибок.

– Но вы же лично создали машину для поворота времени назад, – обижаюсь я, – вы это сделали только для себя?

– Разумеется нет, – переливчатые пёрышки вокруг глаз насмешливо топорщатся, – но лично я остановился на втором глазу.

К чему он это? Но глаза у него и правда алмазные, я сама видела, как он левым глазом стекло резал. Хм.

– Но вы же изменили ход времени? И не раз?

– Жаль мне вас, – алмазно щурится профессор, – но по-другому вас не вразумить. Что ж, начнём с безопасного…

…двадцать девятое марта две тысячи четырнадцатого года. Я в Крыму, на симферопольском железнодорожном вокзале. Стрелки часов на вокзальной башне бегут по кругу. Вокруг меня волнуется человеческое море, я слышу общий крик радости, восхищения и облегчения. Стрелки двигаются вперёд, но на светящемся рядом со мной экране я вижу, что на деле они идут назад. Просто часовщик ускорил внешний процесс, не стал описывать круг в обратном направлении. Возле диаграммы часов бежит кривая последующего будущего: вектор указывает только вперёд. А синусоида прошлого даже не дрогнула. Начинает кружится голова, появляется ощущение, что у меня есть оперение…

…лежу на кушетке в медпункте. Глаза режет от блеска алмазов.

– Деточка, вы что-нибудь поняли? – профессор обмахивает меня правым крылом. – Вы чувствуете, к чему приводят попытки изменить вектор времени? Всегда что-то вырастает, всегда. Или изменяется.

– А у крымчан ничего не повырастало, – говорить ещё трудно, – и не заменилось. Все со своими руками и ногами. Зачем меня туда отправили?

– Классический демонстрационный эпизод, – отвечает профессор, – практически безопасный. А крымчане не пострадали, потому что время отвели только на часах, в рамках собственного восприятия, так сказать. Сам же вектор времени они поправили и ускорили, но в том же направлении.

– Это как?

– Сила правильного общественного порыва… которая вступает в резонанс с ходом времён… объективная реальность, так сказать…

– Не верю, – твёрдо сказала я, перебарывая ощущение тёплого подпуша на боках и животе, – вы меня специально сбиваете с толку, профессор.

…механизм кремлёвских курантов. Я тороплюсь отмотать стрелки назад, на полстолетия точно. По моим расчётам, у Российской империи появляется время для осознания своих ошибок и время на их исправление. Профессор создал отличную машину, она отматывает не только количественный график, но и качественную диаграмму. Так что у всех будет время пойти другим путём. Или как там было сказано… Опять кружится голова, в теле крайне неприятное ощущение прорастающих перьев…

…сижу в медпункте, печально листаю на экране хронику событий. Никто, никто не пересмотрел ни одной траектории в общественных отношениях. Кривые графиков колеблются в пределах минимальных отклонений, парабола прошлого выгнута незначительно, диаграммы качественных изменений местами на нуле. Почёсываюсь – перья на спине ещё зудят. Красивые, кстати, перья, с золотым отливом. Где-то у меня в расчётах ошибка. Так… и надо покопаться в палеолите… у меня идея о неандертальцах. Думаю, если остановить их истребление, то Российская империя устоит, второй мировой не будет, Европа не захлебнётся от нашествия мигрантов. Это я давненько рассчитала, надо только пару цифр уточнить. И получше профессорскую машину настроить. А то гудит как трансформатор…

…трудно было определить движение минутной стрелки. Там в принципе нет часов. Пришлось срочно устанавливать гномон и делать приблизительную почасовую разметку. И в тот момент, когда кремневый топор опустился мне на голову, тень от гномона пошла назад. Я огляделась. Кроманьонцы исчезли вместе со своими хижинами, собаками и топорами. Мои ноги, точнее правая нога и левое щупальце, неспешно погружались в болото, а вокруг сновали мелкие хвостатые четвероногие…

… – Хорошо, деточка, что у вас только одно щупальце выросло, – профессор доброжелательно осматривает мою бывшую левую ногу, – смотрите, хвост не получите…

– Неандертальцы остались? – жадно спрашиваю я. – Время отошло назад? Покажите мне вектор!

Н-да. На экране – всё только вперёд. Не без зигзагов, но вперёд. Качественные диаграммы кроманьонцев стопроцентные, диаграммы неандертальцев на нуле. Попробуем по-другому…

…в шатре идёт игра в шахматы. Батый передвигает фигуры, исподволь рассматривая своего соперника. На его губах периодически возникает неопределённая улыбка. Я бегу с профессорским аппаратом на фоне догорающей Рязани. Меня быстро догоняют два безлошадных монгола. Ничего, я успею! Воинство Батыя начинает таять, сменяются картинки рязанского кремля... ой, перестаралась немного, отмотала до деревни...

…рассматриваю себя в зеркале медпункта. В принципе, два щупальца выглядят лучше, чем щупальце и нога. Оперённость увеличилась, подпуш лоснится. Рядом отражается крылатый алмазноглазый профессор. Он показывает мне экран. Графики расстраивают. Качественные диаграммы повергают в уныние.

– Я тысячу раз проверила свои расчёты, – у меня плохое настроение. – Где я ошибаюсь, где? В чём?

– В оценке основных категорий, – алмазы понимающе моргают. – Подход верный, неверная оценка результата, вероятно…

…тысяча двести сорок второй год. На крыльях, в которые давно превратилось моё некогда слабенькое оперение, парю над Каракорумом. Умер Угэдэй, Великий хан, и монголы со всех краёв великой империи спешат на курултай. Знаю, Батый тоже хочет принять участие в выборах кагана. Я видела, он со своими войсками спешит прочь из Европы. Ну уж нет! Я верну его назад, Европа будет завоёвана, и не состоятся крестовые походы, устоит Константинополь, Византия разобьёт турок, всё будет по-другому! И я листаю, листаю, листаю страницы времени…

…интересная, надо сказать, у меня появилась чешуя на груди и на руках. Шелковистая и переливчатая. Меня весьма свежит. Вижу отражение экранов в алмазных глазах. График Батыя дал небольшой зигзаг через Карпаты и приобрёл вид стрелы на Волге. Так, я решила – у меня ещё три попытки…

…я нацеливаю на корабли Колумба профессорский аппарат и тщательно подстраиваю окно качественных диаграмм. Европейцы не придут в Новый свет и не смогут решить свои проблемы за его счёт. В Англии и Германии не состоится промышленная революция, у России появится шанс не попасть в две мировые войны и уклониться от революционной пропаганды. Вижу, как корабли испанцев истаивают, как лёд на солнце…

…левый глаз стал сапфировым. Глаз красивый, лучше, чем алмазный. В моей голове копошатся занятные мысли, но если к ним прислушаться, то придётся поменять часть расчётов.

– Движение времени назад – возможно, иллюзия?

– А, вы, наконец-то, что-то поняли!

– Если вектор прошлого количественно не изменяется, откуда такие странные качественные изменения в теле?

На меня машут левым крылом и укоризненно поблёскивают алмазами.

– У вас появилась весьма опасная склонность к неразрешимым вопросам! Рискуете, моя дорогая, увязнуть в безответной идее, рискуете. Это как пытаться создать perpetuummobile – кроме безумия, ничего не приносит, хотя очень, очень увлекательно…

…медленно и тщательно отматываю выход человечества из Африки. Вижу сквозь экран, как меняет очертания Средиземное море. Если моя идея верна, то люди пойдут позже и другим путём. Изменится их расселение, многие народы сформируются позже, в других местах, с другими идеями. И всё будет по-другому…

…сверкаю уже двумя сапфировыми глазами. Смотрюсь в зеркале обалденно, свежо, насыщенно, оригинально. С профессором ничего не обсуждаем, я рассматриваю себя в зеркало, он любуется мной, сидя рядом с кушеткой. На экране, несмотря на серию отдельных зигзагов, ожидаемо неизменённые парабола прошлого и вектор будущего.

– Надо сказать, – нарушает он молчание, – эксперимент идёт вам на пользу. Но продолжать, думаю, опасно. Вы приобрели прекрасные глаза, да и прочие изменения вас не портят. Стоит ли рисковать?

– Ах, – я упорствую лениво и медленно, - у меня осталась одна идея… вот, проверю – и можно лекции читать.

У себя за спиной слышу вздох и укоризненное шуршание перьями…

…опять установила гномон. Сделала почасовую разметку, настроила аппарат. Экран тускло мерцает через густую метановую атмосферу. Слышу своё, скованное фильтрами, дыхание. Минуту размышляю, потом снимаю шлем. Ничего не случается, дышу, словно обычным воздухом. Какое интересное качество, оказывается, у меня появилось. Профессор обзавидуется! Что ж, пора подвинуть неживую материю. Изменить цепочки атомов и молекул… сместить время возникновения органических комплексов… перераспределить воду, землю, ветер, солнце… Что у меня с волосами?..

... – Время не может идти назад, – я рассматриваю стоящего передо мной студента. Милый длинноногий мальчик. И жутко настойчивый.

– Но вы же поворачивали, – упрямо повторяет он, – вы же не один раз это делали.

– Делала, – чувствую, что змеи на моей голове начинают раздражаться, – мне всегда удавалось его повернуть.

– Вот видите!

– Но это не то время, о котором вы думаете. Это не то количественное время, текущее в нашем субъективном или общественном восприятии. Это качественное время личной эволюции.

Вижу, студент не понимает. Змеи шипят, но я не сержусь. Сама, знаете ли, далеко не сразу вышла к пониманию истины.

– При повороте времени назад всегда что-нибудь меняется – я читал вашу монографию, – студент возвращает меня к беседе, – и почти всегда регрессивно. Вы получили перья, подпуш, чешую, щупальца и каменные глаза. А как вы могли получить живых змей, если работали с неживой материей?

– Это загадка природы, – змеи уже стоят дыбом. Чувствую, что глаза начинают сверкать, надеваю защитные очки. – Да и нельзя было это отследить – тогда не было экрана для отражения времени личной эволюции, для онтогенеза, так сказать…

Так, ещё раз фыркнет – сниму очки, и будет он регрессивной каменной статуей. Хотя нет, алмазный мой расстроится. Ладно, пойдём другим путём. И от наглых студентов случается польза.

– Жаль мне вас, – щурюсь я под очками, – но по-другому вас не вразумить. Что ж, начнём с безопасного…

…двадцать девятое марта две тысячи четырнадцатого года. Крым, симферопольский железнодорожный вокзал. Стрелки часов на вокзальной башне бегут по кругу…

Убить акушерку!

Сижу под креслом главного акушера и через щель в ниспадающих драпировках наблюдаю за посетителями в его кабинете. Самое неприятное, что принесли и младенца и обе головы. Головы уже начали трансформацию в колобки, а младенец изменился ещё раньше. Отец-дракон, посмотри-ка, семиглавый (кто его такого смог в родах принять?), машет перед носом главного младенцем. Младенец громоподобно мяукает. Отец-дракон рычит.

– Убить акушерку! – различаю я.

– Испепелить! – вторит мать-дракониха.

– Аурррр! – запевает младенец.

– Изложите ваши претензии точнее, – голос главного легко перекрывает эту какафонию, – и не машите младенцем, в его возрасте это вредно.

Отец-дракон и мать-дракониха излагают. Из изложенного ясно, что я, принимая роды, неаккуратно тащила младенца щипцами за головы и, как следствие, оторвала две из трёх. И младенец, прямо в родовых путях на выходе из яйца, из дракончика начал превращаться в мантикору. В мантикору! Понимает ли главный акушер, что это недопустимо?

– Недопустимо, – легко соглашается главный, – а разве ваш вид может менять фенотип?

Наступает кратковременная тишина. Мать-дракониха нервно постукивает хвостом по полу, отец-дракон сверлит её взглядом. Шлёп, шлёп! Это колобки падают на пол и, напевая что-то легкомысленное, начинают кружится вокруг родителей. Младенец пытается поймать их лапой. Тишина взрывается огненным взрывом.

– Ты изменяла мне! – дико рычит отец-дракон, встряхивая младенцем перед носом у матери-драконихи. – И с кем? С этим драным мантикором с откушенным ухом?! Так вот почему у нашего сыночка отвалились две головы!

Мать-дракониха виновато поскуливает и прячет обе головы под крылья.

Ну да, у мантикор не бывает больше одной головы. Главный – красавец, как повернул всё дело. Может, вылезти уже? Нет, посижу ещё – у драконов, когда они в эмоциях, соображалка работает только на огнеметание.

– Предлагаю продолжить вашу беседу у психолога. Ценный кадр с опытом дипломатической службы при княжеском дворе, – главный делает красноречивый жест в сторону штатного психотерапевта, терпеливо ждущего конца сцены возле двери.

Тот важно кивает и привычным движением поправляет меч на поясе и островерхий шлем на голове. Драконы замолкают, смотрят на психолога, потом на главного.

– И обязательно к генетику, – следующий жест в другую сторону. Генетик с отрешённым видом полирует наконечник копья, взятый из чемоданчика с пробирками. – Кстати, не верьте инсинуациям, будто он пронзил копьём некого змия. Это аллегория расшифровки генома одного народа, у которого этот самый змий в национальных символах.

В полной тишине слышно весёлоемурчание младенца и легкомысленный напев колобков. Кинув уничижительный взгляд на мать-дракониху, отец-дракон подбирает танцующих колобков и спрашивает главного:

– Акушерку убивать не надо?

– Не надо, – подтверждает главный, – некоторая халатность на лицо, но без злого умысла.

– Головы оторвала, – отец-дракон сопит тремя головами и четырьмя выдыхает пламя, – можно чуть-чуть укусить?

И снова дышит огнём (вот же злобные твари!). В страхе прижимаюсь к ножке кресла. Пламя долетает до главного и тут же гаснет. Наше начальство огнём не проймёшь. Оно само кого хочешь спалит.

– Головы драконов не держатся на мантикорах, – слышу, у главного начинает заканчиваться терпение, – но если вам в будущем будут нужны трёхголовые мантикоры, я готов принять роды сам. Своим собственным инструментом.

Вижу, как он, взяв, стоящие рядом с креслом клещи, двухлезвийный топор и молот, демонстрирует их драконам. Драконы грустнеют ещё больше.

– У меня большой опыт в проведении трудных родов, – продолжает главный. – Однажды я вытащил из головы целую деву в доспехах и с оружием, ничего не сломав и не растрепав причёски. Вы можете доверять мне всецело. Уж я знаю толк в сохранении несохраняемого.

Отец-дракон задумчиво чешет себе ноздрю кончиком хвоста, потом, показав главному двух колобков и мантикору, угрюмо уточняет:

– Что с этими?

– Возможно обращение в соцслужбу для решения сложных вопросов, – главный акушер делает широкий жест молотом в сторону окна, за которым выразительно порхает крылатаяконяка с голым мужиком на спине, – уверяю вас, решение будет стремительным и к обоюдному удовольствию.

Мать-дракониха издаёт почти ультразвуковой писк. Колобки и младенец вопросительно смотрят на семь огнедышащих пастей.

– Ладно, – посопев, изрёк отец-дракон, – всех усыновляю!

– А генетик? И психолог?

– Не стоит затруднять специалистов, – отец-дракон выразительно щёлкает хвостом, – нас всё устраивает. Хотя, с акушеркой хотелось бы… поболтать…

– Помните, какая? – уточняет главный акушер, нежно поглаживая клещи. – А то вы своим огнём все записи сожгли, мы персоналию даже по дежурствам восстановить теперь не можем…

– Да где там, – досадливо щёлкает зубами отец-дракон, – они же в скафандрах! В огнеупорных… Хрр…

Драконья семья, сохраняя достоинство, отступает к двери и поспешно захлопывает её за собой.

– Злобные твари, – бормочет главный и, наклонившись, говорит, – вылезай! Взыскание получать будешь!

Кофейный монстр

– Что вас сблизило?

Она любила кофе, я – её.

Ринат Валиуллин,

«Пятое время года»

с её стороны

Монстр не то что бы гонится за мной, но ведёт себя навязчиво. Плетётся сзади и нудится. Ни о чём и обо всём. Я, конечно, ускользаю. Но монстр липучий, периодически догоняет меня, хватает за край ветровки и довольно сильно дёргает. Я поворачиваюсь.

– Попалась! – возглашает монстр. – Вот я тебя сейчас!

Выскальзываю из ветровки и ускоряюсь. Слышу, как он с досадой вскрикивает. Подожди, дорогой, ближайшая точка для перехода уже рядом, там мы с тобой разойдёмся.

Место для перехода уже давно нашлось в маленьком кофейном магазинчике. Добегаю и стремительно вхожу в свою сферу, синюю с серебряными крапинками. Монстр шумно и обиженно сопит. Успеваю повернуться, помахать ему рукой. Сфера закрывается. Со мной остаётся тонкий запах кофе. В следующий раз спрошу, что за сорт…

с его стороны

Смотрю, как её сфера захлопывается, и злюсь. Пока не так сильно, чтобы всё крушить и драть когтями стены. В лапах болтается какая-то тряпка. А! это её ветровка. Вот это злит по-настоящему. Щёлкаю своим жутким шипастым, с железными бляшками, хвостом. Попадись мне теперь! В мои страшные ноздри вплывает тонкий запах. Кофе… Ладно, гнев подождёт, скушаю чашечку, пожалуй. Окуну, так сказать, раздвоенный язычок. И покараулю здесь – похоже, это её любимое место перехода…

ремарка

бариста улыбается

с её стороны

Выпрыгиваю из сферы, и первое, что вижу – это монстр с чашкой кофе в лапах. Сразу на меня – зырк. С равнодушным видом подхожу к прилавку, прошу кофе. Что он там пьёт? «Коста-Рику», – подсказывает бариста. Это мы пить не будем. Вот магороджип–это пожалуйста. Сажусь за свободный столик, тихонько пью кофе. Надеюсь, что он скоро дохлебает свою бурду и уйдёт, бросив мою ветровку. Хотя надежды мало, вон, так и сверлит своими бельмами…

с его стороны

Что она там пьёт? Магороджип? Фу-у, дуууура… Отвратительный вкус. Настоящие монстры пьют только Коста-Рику! Ну, Кению на худой конец. Или Индию. Пьёт, а сама на ветровку зыркает. Смешно даже, глупенькая, думает, что я её тряпку забуду или потеряю. Ан нет, что в лапы мне попало, то пропало, хе-хе. Я же свирепый монстр. У меня, знаете ли, характер! Я, правда, готов с ней поболтать об условиях возвращения. Главное, чтобы не плеснула. Терпеть не могу, когда за мордовые пластины затекает горячий кофе с сахаром…

с её стороны

Что он с меня глаз не сводит? Я, конечно, делаю вид, что мне всё равно, но кофе глотается с трудом. Чем он мне там машет? А-а-а, моей ветровкой. Дразнится, гад хвостатый. Хочет выкуп, наверное. Что? Что это? Встал и ко мне идёт! И рычит. Оглядываюсь назад, но моей сферы, как назло, сейчас нет. А у него, кстати, сфера есть, прямо за ним и тащится. Такая синяя с жёлтыми лучиками… Ладно, если подойдёт ко мне, плесну кофе. Я ко всему готова!

ремарка

заходит уборщица и стирает шваброй монстра с его сферой

с её стороны

От монстра я, конечно, спасена, но теперь как-то скучновато. И кофе остыл… Этот шипастый дурак добавлял остроты к дегустации. И его, кстати, с моей ветровкой стёрли, а на улице ветер. Взять, что ли, Коста-Рику, попробовать? Что-то же он в нём нашёл? Ой, а что это у меня на плече? Лапа? Лапа! Ааааааааааа! Монстр!!! Спаситеее…

с его стороны

Вот зачем так орать? Чашку разбила, кофе разлила, моё левое ухо оглохло. Оно и понятно, я реально жуткий и страшный, меня бояться положено. Но это же не визг, это ударная волна после атомного взрыва. Сидит, бледная вся, глаза квадратные, хлопают… Пришлось обмахивать ветровкой, благо, в лапах держал. Интересно, а сфера-то у неё тоже синяя. Возьму-ка я ещё кофе, надо с ней, всё же, поболтать, а то деталь её гардероба меня утомляет. Я, чёрт возьми, жестокий монстр, а не шкаф для женских кофточек…

с её стороны

Как он подло подкрался! Строит из себя джентльмена, машет на меня моей же ветровкой, а сам уже два раза рукавом мне по носу заехал. Негодяй, мерзавец, подлец! И полный дурак! И нечего мой локоть цапать, я не буду подчиняться гнусному насилию!

с его стороны

Взял её под локоток, отвёл за свой столик, посадил, поставил чашку с кофе. Хлюпает носом, идёт, садится, пьёт. Случайно задел её по носу ветровкой, так даже не муркнула. Миленькая такая! Надо проводить, а то через сферы в одиночку прыгать – так и устать можно. Тут помощь нужна. А я сегодня добрый и неагрессивный, так и быть, спасу одну забавную любительницу магороджипа, мне не сложно!

с её стороны

Даже не знаю, может, он не такой уж и противный? Хвост у него симпатичный, и рычит приятно. И ветровку так аккуратно держит. И сфера у него тоже синяя. Проводить меня хочет. Это хорошо, а то я что-то утомилась одна по сферам прыгать. А кофе вкусный, Коста-Рика, между прочим…

со стороны баристы и уборщицы

Славные ребятишки, забавные. Уж так воркуют, приятно посмотреть. И кофе, по кофейне размазанный, им не помеха. Вон, пошли куда-то, и так он её под ручку держит, что и разбитой чашки не жалко. Да что там эта чашка, если сферы у них одинаковые?

ремарка

сферы нежно соприкасаются

кофе благоухает

бариста и уборщица умиляются