ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 52 март 2018
Крымские узоры
Аполлинария
Аполлинария (Горских Надежда Константиновна) – родилась в Крыму, в Симферополе. По специальности художник-дизайнер. В юности – член литобъединения при Крымском отделении Союза писателей СССР (руководители М. Тернавский, А. Ткаченко). 1987 г. – первая публикация. Участница IX Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве (1989 год; известно как последнее Всесоюзное совещание молодых писателей): семинар «Юность» (руководители Н. Злотников, К. Ковальджи). В 1995 г. в Симферополе вышла книга «Чёрный Луч» (под двойным псевдонимом Аполлинария – Сара Горских). Публиковалась в московской «Литературной газете», журнале «Невский альманах», печаталась в крымской периодике: журнал «Предвестие», альманах «Поэтическая Карта Крыма» и др. Живет в Севастополе.
Материал подготовлен редактором раздела «Крымские узоры» Мариной Матвеевой
СТИХИ
СОЛНЦЕ В ИЗГНАНИИ
«… тут посетили меня рифмы,
Я думал стихами.»
А.С. Пушкин в письме брату Лёвушке, 1820 г.
I
…На Фиоленте грезилось стихами…
Курчавому Поэту – двадцать лет,
а у Поэта – Солнце за плечами.
И – равных нет.
…Партениум* – волнующий стихами…
Вдохнуть и – выдохнуть…
как никогда легко,
быть может, мыс античными ветрами
его души разгладил полотно?
…и утолил премногия печали,
от неба исходящий фиолет, –
им, верно, был Элизиум согрет,
как был в начале.
Феленк-Бурун* неистовый – стихами…
Да разве здесь иначе может быть?
Здесь – сам Гомер
гекзаметром!
веками!
учил волну морскую говорить;
…И море Русское в тяжеловесной раме,
отнюдь не скал, но сотовых медов,
отваживало чуждых женихов –
корыстных лакомок с лукавыми дарами,
А ты –
жених из дорогих! И знамя –
– твой крест стихов.
У храма Девы думал он стихами,
и гений рифмы посещал его;
Он так взлетал по лестнице легко,
как если бы соперничал с богами.
…А ведь соперничал.
Лишённый плутовства,
присущего – всегда – меркурианцу, –
нулю доверил силу волшебства:
в любой душе кифарой отзываться.
Что впереди – далече, а пока –
как апокалипсис маячит расставанье,
и держит яблоко запретное рука…
Воистину,
теперь – перед изгнаньем…
II
«…любимая моя надежда
увидеть опять полуденный берег…»
В письме Л.С.Пушкину, 1820 г.
Что клятвы? Клятвам веры нет!
И всё-таки, клянись, Поэт,
на этот берег яшмовый вернуться,
чтобы ладонью смуглою коснуться…
В известняке запечатлённый свет –
печати патриаршей аммонита,
лишь прикорнувшего – на миллиарды лет!
на лист, еще не бывший монолитом.
Но кто сказал, что это смерти след?
Зим уплощенье – заблуждений пьеса.
Как ни крути, ан – круглая земля.
В ладонь ложится клёкот журавля…
А ты, Поэт, не видел Херсонеса
в цвету багряника и миндаля.
* Партениум (греч.), Феленк-Бурун (тур.) – античное и тюркское названия мыса Фиолент.
Из тетради «In vitro. Маркес»
***
…И что-то в воздухе сомкнётся,
и разомкнётся над тобой,
и проплывёт над головой
твоё угаснувшее солнце.
И словно рядом кто-то вздрогнет
(и уловив, –
не объяснить!),
и завибрирует, и лопнет
над лампой паутинки нить.
Разуплотнится тишина,
и, накаляясь добела,
вдруг, выгнувшись дугой, замкнётся,
по дому вихрь пронесётся,
сметая чашку со стола.
Ещё в полёте разбиваясь
на колокольчиковый смех,
который множит без помех,
о память сердца отражая
сто лет пылившееся эхо.
Сто лет лелеемые звуки,
в тебе самом сто лет живут,
но раз в сто лет к тебе шагнут
навстречу.
Раз в сто лет шагнут –
к твоей не старящейся муке.
…И рвётся бисер, рассыпаясь
пшеном для вымышленных птиц,
и катится, очей скрываясь,
к щелям зелёных половиц.
…Вдруг успокоятся, касаясь
вязальных спиц…
…Перемешавшиеся звуки…
Шуршащий шёлк, щёлк кастаньет…
На свете не было и нет –
ни расставаний, ни разлуки.
И новой плотью обрастала
залгавшаяся тишина:
когда же прежняя жена
о новой ничего не знала?
Секрет на несколько минут…
…И паутинка – тут как тут.
И лампа чашку жжёт, как жгла, –
как мастер выжигает метку –
и только с кружевной салфетки
неслышно петелька ушла.
***
Ты помнишь пеший галеон,
по сельве рыскал доли лучшей…
Искал! Бессонницей сражён,
увы, забыл, что он – летучий!
Что волей волн – корабль он.
Влюблённый в соль лазурных вин,
от чарки бражничая к чаше, –
вином хитиновых глубин
избавлен от презренной блажи. –
Беспамятства испивши чашу
по мачты – с головой ушёл
в непроницаемую чащу
цветов и саблезубых пчёл.
…Но если запрокинуть взгляд,
его фантом – просветом реет,
и рострою опасной бреет
густые бороды дриад;
сквозь чад тлетворных испарений
утопленнику вьёт канат…
Сошедший в ад – не уцелеет,
хоть жизнь и выгорела – тлеет,
верша иллюзии обряд.
***
I
…Однообразно, неприметно
Жизнь в медленном теченье шла,
что и самой ей неизвестно,
как набрела на эту местность, –
как будто на исходе лета
с ума сошла.
Здесь жизни не было:
Великое Ничто!
И тонешь
тонешь
тонешь
бесконечно
и в бесконечности,
в немыслимом деленье –
безмерное, безличное оно –
во всей тщете
людских определений.
Здесь жизни не было.
Здесь не было её.
…Но чьё же сердце
падало
металось
стучало
обмирало
задыхалось
и заходилось, и дрожало…
И, если это сердце не её,
тогда кому оно принадлежало?
II
…В такой-то час, в такой-то год
та местность снова обрастёт
миндальным деревом. Утонет
в цыганском таборе бегоний,
где королев – не перебрать,
и стащут им дворцы улитки,
чтоб (обобрав себя до нитки)
ночами нагишом гадать.
И заведётся там сверчок,
наладит скрипку и смычок,
лазурные останки спрячет –
какой мечты! а как иначе,
ведь это чья-то жизнь была,
по ним и ныне кто-то плачет,
кто? – Облака? Колокола?
…Всё ищет, ищет – не найдёт…
И час, и год, и целый век,
быть может, ищет Человек?
И – человек придёт.
Под черепичной стёртой плиткой,
с землёй набившейся, пробился,
как будто к встрече торопился,
подобный оперенью злак.
И, расценив, что это знак,
рука под камнем ключ найдёт
и, тронув ветхую калитку,
её, что книгу, распахнёт.
«И тетради Хроники любви»
***
Не воздвигавших усыпальниц
весенним миражам любви,
о, не растрогать! – лишь убить
уликой…
Мироточат пальцы,
коснувшиеся флёра постоялиц –
священнодейства жриц на целый миг –
нектара обладательниц, зеркальниц,
гостящих смертно на страницах книг.
Увы, моей виновницей-рукой
их участь решена:
закладкой книжной в сотах
твоих библиотек стяжать покой –
ни данью впечатлению в угоду –
в напоминанье обо мне одной!
…В часы непредумышленной свободы,
когда, внезапной милостью, судьбой
обложит полуостров непогода,
и дождь сплошною крепостной стеной
собой закроет выходы и входы.
Откроешь книгу с лёгким беспокойством,
и, без оглядки на дверной звонок,
ты повторишь излюбленный урок
прикосновений, чувственного свойства,
вполне благонамеренного, но
на этот раз – твои зажгутся пальцы
сиянием, и в сердце оживёт
молчальниц-пядениц статичный хоровод…
…В году шиповника опальные скитальцы,
мы прятались за бабочек полёт.
Я отняла у бабочек полёт –
уликою вины исходят пальцы,
грозя разоблаченьем,
но живёт
любовь, распятая на пяльцах.
***
…Что сердце прячешь под чадрой? –
Мужчине это не пристало!..
Огородись ещё дувалом,
ещё китайскою стеной…
Но жребий твой решит пиала –
по кругу чести родовой.
И ты не сможешь доказать,
что ирис и улитка – пара.
Тмутараканская можара
Стожарами грузна. И жара,
сам знаешь, ей не занимать.
Ты слышишь, едет…
Едет…
тебя в супруги брать.
Из тетради «Роза Гермона»
***
…С холмов стекают редкие рои,
в долинах обрастают, тяжелеют,
оставив улики на произвол родни,
о них сейчас не вспомнят, не жалеют:
все помыслы, вся суть устремлены
за Иордан, на землю Иудеи.
В движение – Песах! – приведены –
текут сочтённые, бесчисленно текут,
сердца их радостны и нет на них вины –
все к одному торопятся летку.
(Не все прилепятся к небесному летку).
И он их ждёт –
он жаден! он велик!
Поверженный, врагом необорим.
С глазами ангела его рогатый* лик –
Е р ш а л а и м !
*Рог – эмблема могущества чести и славы. Упоминается в пророческих видениях в качестве символа царей и царств (рога служили сосудами для жидкостей: елей, благовония и т. д.).
***
…Оставлен Крит. Крит позади. И море
перемахнули хрупкие крыла,
то бабочка или душа была,
в неё вошедшая,
витавшая в просторе?
И море позади.
И на заре вечерней,
явлённый бражником спустился в Назарет, –
весь пурпурный! И необыкновенный
порфирою за ним струился след.
Угаданный. Зарей помазан в черни*.
И так ли уж её повинен свет,
переиначивший окрас его пещерный
на цвет венца и муки цвет?
Явился Он, внезапный, словно плеть,
когда сверчки забрасывают сеть,
ища в тиши ушко сквозное,
чтоб чрез него, не нарушая строя
о дне минувшем вечности пропеть.
Что солнце повернуло за весной,
стоит нисан по щиколотки в зное,
что появился Он во время непростое,
о, Господи, как сонмы дней назад,
и возмутил субботнего покоя
трёхмерности минорный лад.
И воскурялся ладан сам собой.
И миро изливалось дорогое,
и снова, как за яркою звездой,
пришли волхвы. И отступил без боя,
аидов мучавший с рождения галут.
…когда необъяснимо-неземное
болит и плачет: «Как тебя зовут,
проклятие?» –
Проклятие благое.
*Здесь в значении темноты.
***
Анне Каландадзе
на книгу стихов «Тень яблони»
В начале медленно –
продлением длиннот,
но сокращённых хордой расставанья,
предполагает – время – расстоянье:
верста – парсек. Plazmoid.ru. – этрусск.
…И пережив, казалось бы, утруски –
махиною обрушивалась грусть…
Крепчал за оборотом оборот:
улиткой, жужелицей, птицей
мужала скорость.
Но хочу учиться
от звука, зачерпнувшим кислород,
у – разразившейся
фиалкою в пространстве
бочоночною грамотою нот…
Под кожицею яблочного царства
такое замирание высот.
***
…Как будто вызов в темноте –
зажжённых в доме три окна,
три ипостаси в полотне
снегов, застуженных до дна,
до основанья, до предела,
до изначальности своей…
Эллада под чехлами серыми
томится в кобальте аллей.
Иду меж нею завороженно,
иду на зов трёх фонарей,
что в окнах светятся тревожно
глазами загнанных зверей.
Бегу. И путь к тебе – ничтожен,
но как он тяжек, Боже мой!..
…Как три клинка во власти ножен,
так три окна передо мной.
Оледенелыми перстами
терновник держит за колени,
зачёркнуты тремя крестами
любовь, печаль, сердцебиенье…
Но с дикой силою влечёт
к тебе неведомая Сила…
И три окна, как апельсины,
и три окна в кромешной сини,
но гаснет свет, на окнах лёд.
Двадцать восемь лет спустя
…Никто в том доме не живёт.
И только прошлою зимой
прибился к дому домовой.
Уж он-то никого не ждёт! –
но не жалея керосина,
всё лампу медленную жжёт.
…Копейка, литр керосина.