Кулешова Сюзанна Марковна (род. 1 февраля 1960 года, г. Ленинград) – русский писатель. Родилась в семье Кулешова Марка Константиновича, офицера ВМФ и Морозовой Веры Илларионовны, домохозяйки, участницы ВОВ). В 1977 году поступила в ЛЭТИ. После третьего курса отправилась в геологическую экспедицию и перевелась в Горный институт, который окончила в 1988 году по специальности палеонтология. 10 лет работала во ВНИГРИ. По семейным обстоятельствам оставила геологию, работала учителем в частной школе педагога-новатора Валявского А. С., педагогом в частных центрах развития детей и подростков. После 2000 года – литературный редактор рекламных изданий, копирайтер. С 2012 года член Союза писателей Санкт-Петербурга. С. Кулешова – член ЛИТО В. А. Лейкина с 1972 года, участник семинара В. Г. Попова с 2009 года, участник мастерской драматургии под, руководством Б. А. Голлера с 2012 года.

Лауреат первой премии V Санкт-Петербургского конкурса рассказов имени В.Г. Короленко (2017 г).

Материал подготовлен редактором раздела "Поэты и прозаики Санкт-Петербурга" Аркадием Ратнером

МАДЛЕН

Начнём с того, что мы с Мадлен возненавидели друг друга, поставив наши подписи на заявлении о вступлении в брак. Мадлен – это не настоящее имя, но то, что в метрике, ещё хуже. Не знаю, кому в наши дни может прийти в голову назвать дочь Наташей? Это же не имя, это – ярлык. Впрочем, я и сам пользуюсь ником, каким – неважно.

Пожениться нас заставили предки с обеих сторон. Мы спьяну перепихнулись на какой-то угарной вечеринке. Она что-то там не рассчитала и залетела. К этому времени на ней, как говорится, некуда было ставить клейма. Наверное, любой, кого она по обыкновению нашей тусовки называла братиком, мог рассказать о ней много забавного и анатомического. Вот и я тоже. Но влипнуть так любой, конечно, не мог.

Её маман решила поставить точку в бесконечном беспределе дочери. И мои с ней согласились. Типа, я должен нести ответственность за свои поступки. Типа, им ужасно не повезло с сыном. Словно я товар, который они приобрели на распродаже: он не соответствует заявленному качеству, но вернуть его нельзя по условиям.

Нам было по семнадцать.

Мы только что закончили школу. То есть это я закончил кое-как экстернат, а Мадлен требовалось сдать наконец эти чёртовы ЕГЭ, на которые у неё просто не хватало времени. Почему, думаю, понятно.

Итак, без нудных торжеств и белых платьев, что, впрочем, нас обоих устроило, мы оказались вдвоём на съёмной квартире, аренду которой в качестве свадебного подарка проплатила маман новобрачной. За три месяца. Пока мне не стукнет восемнадцать. А дальше я должен был сам справляться с проблемой.

– Мы можем ничего не менять в своей жизни, – заявила мне жена, бросив в какой-то ящик ненавистное свидетельство нашей неловкости.

Я не был уверен в этом, но её слова зародили надежду. Впрочем, напрасно. Уже на следующий день я застал её в сортире, обнимающей унитаз. Нет, мы не нарезались накануне. Она вообще оставалась дома, сославшись на недомогание, а я бегал по друзьям, не поверите, в поисках работы. Скажете, что за идиотизм и кто так ищет работу?! Да откуда я знал, как её искать вообще. Я не думал об этом никогда. Некоторые как раз и просветили и рассказали про резюме и всякие сайты знакомств с работодателями.

Я пришёл порыться в Интернете, а она блевала и была не в силах ничего объяснить.

– Что вы хотите? – усмехнулся врач скорой, которую я вызвал, испугавшись не на шутку. – Обычный токсикоз.

Ну, ничего себе, обычный. Я, конечно, не совсем лох и знал, что баб тошнит от детей внутри, но чтобы так, словно она нажралась какой-то отравы или палёнки?! И, главное, это всё вообще не проходило.

– Если так будет продолжаться, сдайте анализы. Быть может, придётся прервать беременность, – ободрил меня доктор, прощаясь в прихожей.

Я возликовал!

Зря. Анализы были настолько ужасны, что врачи аборт делать запретили. Типа, это, может быть, вообще единственный шанс родить ребёнка. Да и фиг бы с ним! Мне-то что! Но Мадлен была несовершеннолетней, хоть и замужней, и всем рулила маман.

– Хорошо, – вялый голос супруги меня раздражал. – Я его, может быть, выношу. А потом заживём как хотим.

Эти слова меня просто взбесили:

– Что ты лепишь?! Куда ты денешь своего выродка?! Ты будешь сидеть с ним день и ночь, потому что они не спят! Никогда! Они орут, жрут и гадят под себя!

Я уже всё прочёл в Интернете и знал, что нас ждёт. И меня волновало только одно: какого чёрта я не сбежал сразу, как узнал про беременность. Я вообще был как во сне, но не мог прервать этот кошмар! Быть может, я думал, что предки будут меня по-прежнему содержать: кормить, одевать, давать карманные деньги? Ничего подобного! Я не думал ни о чём! Плыл, как говорится, по течению. А теперь орал на эту дурочку от нашей общей боли, оттого, что всё, что с нами произошло, это правда и мы больше себе не принадлежим. И нельзя просто встать и уйти, обо всём забыв. Я, по крайней мере, не мог.

– Ты понимаешь, что все деньги, которые я заработаю, если заработаю, мы будем тратить не на бухло, не на кино! Про кино вообще забудь! Только по телику! Мы будем гулять в грёбаном садике с долбаной коляской! И ты будешь толстеть и дурнеть!

Она вдруг заплакала. Я это видел в первый раз. Её все за то и любили. В смысле, всем нравилось с ней, потому что она никогда не устраивала этих бабских истерик. Всегда находила повод поржать, что бы ни случилось. А теперь вдруг зашмыгала носом и залилась слезами. Молча.

– Ладно. Не реви, – я отвернулся, не в силах это видеть, преодолевая желание обнять её.

– Не могу, – всхлипнула она. – Я пытаюсь. Не получается. Прости.

Некоторое время я сидел, уставившись в стенку, готовый зареветь сам от безысходности и непонимания, почему всё так. Слушал её всхлипы.

– Мы его продадим! – вдруг выпалила она.

– Кого? – я не сразу понял.

– Выродка, как ты сказал, – она уже улыбалась и даже казалась хорошенькой.

У меня возникла мысль провести с ней весёленький вечерок. Ну, вы понимаете. Жена она мне или как?!

– Чудесная идея! – заорал я. – За это стоит выпить!

Она не успела отреагировать на моё предложение, у неё снова начался приступ рвоты.

– Никогда, слышишь, – шипела она минут двадцать спустя, – не говори мне про выпить.

Её снова рвало.

Тем не менее, некоторое подобие романтического вечера мы всё-таки провели, и Мадлен увезли на скорой с угрозой прерывания беременности.

Я сидел в приёмном покое, раздираемый тремя чувствами: надеждой, что она выкинет и мы спокойно разведёмся и забудем, по крайней мере, я, это всё, мыслью о том, что ребёнок, если здоровый, реально стоит денег, которые мы с ней можем поделить пополам (мне бы хватило на подержанную иномарку – я уже всё узнал), и мне было, не поверите, жалко Мадлен! Я вдруг почувствовал, как ей больно сейчас и страшно, мне самому стало жутко.

Когда врач вышел, я бросился к нему, вероятно, без лица или как там это выглядит.

– Спокойно, папаша, – доктор отшатнулся.

Я, впрочем, тоже. Слово, которое он произнёс, шарахнуло меня своей непонятностью. Это что? Уважение? Оскорбление? Что?

– Ей придётся полежать у нас некоторое время, чтобы угроза совсем миновала. Не переживайте. Всё будет хорошо! А вы молодец! Обычно в вашем возрасте боятся иметь детей. А вы так беспокоитесь о жене. Но потом, когда выпишем, будьте поосторожней, – он захихикал.

А я стоял и ничего не говорил в ответ. А что я мог? Начать ему объяснять, что я не просто боюсь, что у меня паника! Фобия! Мания! И шизофрения! Потому что я ужасно не хочу этого ребёнка! И боюсь потерять его, потому что хочу получить за него бабло. Или не хочу?! Голова шла кругом.

Но на следующий день я был предоставлен сам себе и не пошёл на назначенное собеседование. Мне даже показалось, что свобода вернулась. Да ещё и не в квартире с предками, а на съёмной. За которую я должен буду платить через несколько дней. Я позвонил потенциальному работодателю и слёзно умолял перенести собеседование в связи с тем, что отвозил жену на скорой. Меня послали. Я снова искал работу.

Когда через три недели нужно было забирать Мадлен из больницы, пришлось обратиться за помощью к её матери. Слава богу, она привезла дочь домой, то есть к нам на съёмную хату, и даже накормила чем-то.

Я стал курьером и, чтобы заработать на аренду квартиры и жратву с витаминами для беременной, вынужден был брать как можно больше заказов. Целыми днями, иногда без выходных, я носился по городу и благодарил не знаю кого, что работа была! И мне уже было просто не до переживаний. В одном месте, где зарплата повыше, меня не взяли из-за незнания английского. И теперь я вставил наушники и слушал скаченный самоучитель. Мне казалось, что думать я уже тоже начинаю не на русском. Но с другой стороны я заметил, что занятые мозги успокаивают. Я как будто примирялся с происшедшим. К тому же впереди маячило бабло.

– Потрогай, – проворковала Мадлен однажды ранним утром, когда я пытался продрать глаза и мчаться на заработки.

– Что? – не понял я.

– Он толкается.

Больше всего меня удивила блаженная улыбка, расползшаяся по её лицу как недошитый разрез. Чему она так радуется? Но руку к её животу протянул. С той стороны её плоти, из её нутра, что-то упёрлось в мою ладонь. И это было ужасно! Я тут же вспомнил фильм «Чужой». Мне показалось, что сейчас её живот разорвётся и из него полезет на свет какая-то тварь. Я отдёрнул руку, подавляя тошноту.

– Клёво, правда? – продолжала улыбаться Мадлен.

Я кивнул, чтобы не обижать её, и как можно скорее удрал из дома.

Её раздувало, как мне казалось, с каждым днём всё больше. И у меня почти не возникало желания проводить с ней романтические ночи. Не понимаю, почему я перестал называть вещи своими именами? Почему я всё больше старался подбирать слова и выражения, словно этот «чужой» внутри Мадлен мог меня слышать и это всё могло ему навредить. Да если и так?! Кроме того, я пахал, и мне было не до романтики. И почему-то никак не получалось найти клиентов продать ребёнка. Мне некогда, а Мадлен не искала. Когда я спрашивал «почему?» – улыбалась! И всё!

– Может, ты вообще решила оставить его себе? – мой вопрос мне казался более чем уместным на сроке 32 недели. Я уже разбирался во всех этих подсчётах.

– Может, – потупилась она.

Это был реально удар грома среди ясного неба.

– Не понял?! А деньги?! – я пытался быть спокойным.

– Заработаем, – продолжала улыбаться Мадлен.

Мне хотелось вывернуть её наизнанку через эту улыбку, но я продолжал сдержанно:

– Кто, прости, заработает? Я? То есть ты хочешь сказать, что мы вот так и будем жить? Семьёй с ребёнком?! Я – пахать как мерин, а ты нянькаться со своим выродком?! Только не говори, что он и мой тоже! Мой – это если деньги делить!

Я специально старался её оскорбить, чтобы согнать с лица ненавистную улыбочку, чтобы она обиделась, наговорила мне в ответ гадостей, дала повод не знаю к чему. Но она не изменила выражения лица, а только пожала плечами:

– Ты можешь уйти. Правда.

– Ну, конечно! – всё-таки сорвался я. – Я сейчас соберу свой шмот, выпорхну на улицу, исчезну, а ты будешь всем рассказывать, какая я сволочь, чтобы тебя жалели! Маменька разжалобится, домой заберёт. Мои только и ждут, чтобы я оправдал их надежды быть скотиной! Наши все… – что наши все, я ещё не придумал.

Она улыбалась:

– Нет. Я скажу, что прогнала тебя, что надоел, ну или как хочешь, я не знаю.

– А ему? – я указал рукой на огромный живот. – Что ты ему скажешь? Потом?

– Тебе не всё равно? – она снова пожала своими равнодушными плечами.

– Всё равно! – рявкнул я и стал собирать сумку.

Я пробежал два квартала, вспотел, замёрз, снова вспотел и вернулся обратно.

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и вытирала заплаканное лицо ладонями, но снова улыбалась!

– Что ты хочешь? Просто скажи, что ты хочешь? – я действительно хотел это знать.

Мне это было важнее всего на свете сейчас.

И тут она не выдержала и захлебнулась навзрыд, как маленькая.

Не знаю, почему я вдруг кинулся к ней и прижал к себе, а этот, внутри неё, словно старался меня обнять. Оттуда. И, чёрт возьми, я сам разрыдался. Мы так и стояли. Втроём. Она всхлипывала, а я повторял:

– Хрен с ним, пусть будет наш. Хрен с ним.

А он тихонько жался ко мне.

– Знаешь, – вдруг прошептала она. – Сегодня меня первый раз в жизни спросили, чего я хочу. По-настоящему. И это был ты. И это важно для меня, оказывается. Я думала, что мне всё равно. А мне не всё равно. Но ты не думай, что я хочу привязать тебя или как. Я не знаю. Я хочу…, – она замялась.

– Ну, чего? – поторопил я. – Я же и спрашивал.

– Только не смейся. Я хочу, чтобы мы были семьёй. Не думай, что я заранее всё спланировала. Я захотела потом, когда на сохранении была, когда чуть его не потеряла. Я видела, как там в палате у одной девчонки мёртвый родился, прямо в кровать, и у меня всё перевернулось внутри. Но ты, если что, свободен. Я придумаю потом что-нибудь ему про папу.

– Да?! – я ещё не знал, что делать с этой информацией. – А что твоя маман тебе про отца говорила? Ты ведь не знаешь его?

– Ну что она могла говорить? Что он козёл, конечно.

– Ты веришь? – это ведь не вопрос вовсе, а попытка оправдания всего мужского рода, она и ответила:

– Я не думаю об этом. Я ведь правду не узнаю.

Я боялся, что она спросит про моего отца, который был. Что я смог бы рассказать ей? Что я для него пустое место. Побочный продукт даже не любви, а так. Непредвиденные расходы? Несбывшиеся ожидания? Повод для разочарований? Предмет для манипуляций? Я не знал, кто я для него! Но он не бросил мою мать, обрюхатив, а жил с ней. По долгу? По привычке? Почему?!

Она не спросила.

Мне говорили, что все младенцы отвратительные. Не то слово! Маленький сморщенный червяк! Креветка! В ту его первую ночь дома, я снова не понимал, зачем остался с Мадлен и её ребёнком. То, что он и мой, никак не укладывалось в голове. Этот багроватый засранец всё время теребил её грудь, которая, надо сказать, стала чертовски соблазнительной. Но не для меня! Мне не разрешалось притрагиваться! И да, всё оказалось правдой: он орал, жрал и гадил под себя. Я спал на полу на кухне, чтобы высыпаться и зарабатывать на прокорм этого чудовища и его мамаши. Но теперь я был связан собственными обещаниями, и у меня не осталось никакой надежды на будущее. Кроме одной. Однажды они вырастают. И когда я отбуду этот срок, мы отбудем и откинемся, мы будем ещё достаточно молоды, чтобы жить.

Потом он заболел, я думал, что это конец света! Он не брал грудь, орал и был горячий, как батарея. Казалось, в квартире от него стало жарко. Один раз у меня промелькнула мысль, что, если он умрёт, я не выживу. Я прогнал её. Не полностью.

Врач сказал: ОРЗ. Ничего страшного. Абсолютно. Он касался маленького брюшка стетоскопом, а засранцу было щекотно, и он ржал. Я поймал себя на том, что мне обидно. Потому что, можно сказать, первый раз слышал такое ржание. И оно было не для меня. Когда врач ушёл, я подошёл к кроватке и специально стал в неё улыбаться. Сначала меня изучали, но недолго. А потом эта рожица разорвалась такой улыбищей, что я понял: этот миг буду помнить, что бы ни произошло.

– Скажи «папа», – тихо попросил я и оглянулся, не слышит ли меня Мадлен.

Она что-то готовила на кухне, и я повторил попытку:

– Скажи «папа».

Он издал какой-то звук и смешно задёргал руками и ногами, словно танцевал на спине. Ну, конечно, подумал я, прошу назвать себя отцом, но даже в мыслях не называю засранца сыном.

– Сын, – прошептал я и снова оглянулся на кухню.

Малыш что-то взвизгнул и заржал. Но не так, как доктору. Особенно. Так можно только мне. Это было персональное ржание.

Через три недели он ползал по квартире и орал:

– Па-па-па-па!

– Слышишь! – торжествовал я.

Мадлен улыбалась.

Я забыл купить молока, чертовски устал, и она решила сходить сама в круглосуточный за углом. Мелкий спал, я мог спокойно уставиться в телевизор.

Утром я позвонил её матери:

– Мадлен, то есть Наташа, пропала, – прохрипел я.

– Вот сучка! Вся в отца! – проорали в трубку.

У меня не было сил ответить, как положено, я снова не понимал, что происходит.

– Надо заявить в полицию, что-то случилось, – продолжал я спокойным тоном.

– Пусть твоя мать сегодня берёт отгул, я не могу! – рявкнула эта баба и отрубила вызов.

– Да, сынок. Испортил ты жизнь и себе, и нам, – начала моя мать.

Она уже второй год так со мной здоровалась. Отец не здоровался вообще.

– Ты придёшь? – спросил я. – Мне нужно в полицию. Надо искать же.

– Возьми отгул! – повысила голос мать. – У меня важная работа.

С малым сидели по очереди наши девчонки из тусовки. Я не знаю откуда, но они умели его и накормить, и успокоить. Но спал он только со мной.

Мамаша Мадлен забеспокоилась только через неделю, когда я уже перестал быть человеком. Человек что-то чувствует, хотя бы боль и усталость. Или страх. Я пахал, берёг сына, искал жену, как мог. И был никем. И это меня спасло, когда нашли её тело. Недалеко. В подвале. С зажатой в руке пластиковой бутылкой молока. «Не выпустила бутылку», – единственная мысль, которая вытеснила все остальные, застряла в голове надолго.

На поминках обе бабушки протянули руки к внуку, проговорили дуэтом:

– Давай сюда. Воспитаем.

– Навоспитывались уже, – отрезал я, прижимая к себе сына покрепче.

– Всё началось с того, что мы с твоей мамой безумно полюбили друг друга, – начал я свою историю.

Он легко под неё засыпал.