19 марта 2024  07:03 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 43 декабрь 2015 г.

Проза

 

 

Вадим Михайлов

Когда придут талибы

 

(Продолжение, начало в № 41)

 

- Я их огнеметом, - предложил Джип. – Как тараканов... Их мамы заплачат…

- Нельзя! - Сказал Авак. - Это бесчестье дому. Ты что, балда, забыл закон гор! Высокий долг гостеприимства! Бог накажет! Пусть сами по себе подохнут. …

-. -

- Где ты научилась всему этому? – Спрашивал её Эльс. - Где ты научилась так целоваться? У тебя ведь не могло быть много мужчин…

- Ты мой первый… Но я… наверное… по наследству… От той далёкой жрицы любви… Да, той далёкой…. которая залезла в ванну к Архимеду, и он почувствовал, какая она стала лёгкая и закричал в экстазе: «Эврика!»…

Она смущенно замолчала.

- Говори! Говори… Я так радуюсь, слушая тебя.

- Но настоящий мой учитель – ящик! ТВ! Я смотрю все передачи о любви! Мысленно целуюсь, как целуются американки... француженки… Запоминаю… Повторяю… Видела тебя во сне… молодым… И влюбилась… Ещё маленькой девочкой смотрела, как ты идешь мимо наших окон под большим черным зонтом… И думала, вот он мужчина! Мой!

- . -

Поев и выпив, сколько было возможно для их желудков, плохие парни стали укладываться спать.

- Слюшай, может уже всё кончилось.

Они стали прислушиваться к голосами доносившимся сверху.

Шесть ушей, прижатых к каменной стене.

- Что ты слышишь?

- Гремит. А ты что слышишь?

- Разговаривают.

- О чем?

- О ценах.

- Вроде диверсанты в городе.

- О, эти русские не оставят нас в покое.

- А ты что слышишь?

- Музыку.

- Слюшай, я хочу!

- Чего ты хочешь?

- Ну что хочет мужчина, хорошо выпив и закусив.

- Надо было девушку взять с собой.

- Ну, так пойди. Приведи девочку. Европейская женщина! Финка! А может быть даже француженка…

Дверь оказалась закрытой. Благодушие сменилось яростью. Ярость - злобой и отчаяньем.

- . –

К вечеру взрывы на складах притихли. Эврика и Николь подошли к дому Эврики.

- Где ты спишь? – Спросила Эврика.

- Я не сплю. Когда вы спите, мы переходим из одного пространства в другое. Мы поем и танцуем. Мы аккумулируем свет… Становимся небесными телами. Уходим в глубины микромира, которые вы люди даже в стихах не сможете пока отразить и понять. Мне здесь у вас уже нечего делать, но мне интересно с тобой… я хочу помочь тебе...

- Пойдём, я угощу тебя замечательным чаем с кизиловым вареньем…

- Я обязательно приду. Потом…

- Нет, пошли сейчас.

- Хорошо.

Эврика оглянулась.

Николь исчезла… растворилась в горячем воздухе…

Лифт не работал.

Эврика неторопливо поднималась по лестнице. Услыхала голос Николь.

-У тебя симпатичный отец… У него богатое космическое прошлое…

- Завари чай к моему приходу.

От этажа к этажу менялась картина из окна. С каждым пролетом лестницы менялась картинка... И облик города менялся... Сначала двор с площадкой для спортивных игр. Потом дома сталинской поры. Труба котельной. Потом старый город со шпилями соборов, куполами церквей, минаретами мечетей. Гофрированный купол синагоги… И наконец -маленькое гетто - дома девятнадцатого века, где Эврика провела свои детские годы. Руины крепости. На крепостном валу высился гигант с пожарным шлангом между ног, который должен был олицетворять достоинства адамлийских мужчин и готовность тушить любые пожары. В других республиках символом народа была Мать- Родина, а здесь Отец-Праотец. Он походил на кибера, что тоже отвечало запросам и вкусам времени. Здесь всегда было много туристов, которые любили фотографироваться, сидя верхом на шланге.

На пятом этаже, на подоконнике, Эврика увидела плюшевого мишку. Он был потерт и бантик на шее был грязный. Эврика хотела взять его, приютить, помыть в ванной. Но вспомнила, что воды нет. И энергия, исходившая от игрушки, была чужой и грустной.

На подоконнике шестого этажа сидел громадный серый кот. Наверное, его хозяева уехали за бугор на ПМЖ, - подумала Эврика.

У кота были коротко острижены когти, чтобы не рвал ковры и не портил мебель. Но по запаху Эврика поняла, что кот не кастрированный, полноценный, и мысленно поблагодарила тех людей, которые оставили ему радости кошачьей жизни …

Она любила котов, но не переносила их фантазий. Её раздражали метки, которые они оставляли на вещах.

На десятом этаже подоконник был похож на книжную полку.

- Опять кто-то умер… - подумала Эврика.

Дом был почти новый, не больше сорока лет, и выглядел моложе, а его обитатели в последнее время как-то быстро стали стареть и уходить из жизни.

Наследники выносили старую мебель на площадку за домом, и она становилась добычей тех, кто был в самом низу социальной лестницы и не чурался чужих матрацев и подушек, чужих запахов. Это были пенсионеры и беженцы из районов, охваченных войной.

А книги, тех, кто ушел от нас в мир иной, наследники выставляли на подоконниках лестничных площадок, и их разбирали те, кто не разучился читать, кто помнил другое время… Кто помнил очереди за романами Дюма, за Булгаковым, за Шолоховым, за Беллем…

Драйзер… Панова… Ахматова… Бродский… Солженицын… Аксенов… Есенин… Домоводство… Справочник по столярному делу… Словари… Справочники… Томик японской лирики…

Эврика раскрыла книжку наугад.

 

В тумане утреннем вся бухта Акаси.

Которой свет зари едва-едва коснулся.

Не видно островов.

И думы все мои

О корабле. Что не вернулся.

 

Небольшая брошюрка в мягкой обложке. Экзюпери «Маленький принц»,..

Это была первая книжка, которую она прочла. По которой училась читать. Одну страницу читал отец, другую - мама. А третью она должна была прочесть сама...

На двенадцатом…

Прижавшись друг к другу, словно на параде или перед казнью тоже стояли книги.

- Опять кто-то ушел, - подумала Эврика. – Вчера здоровались, улыбались друг другу...

Она взяла наугад. Листала.

…Сестра Керри…Том Соейер… Перевал… Шагреневая кожа… Повесть о настоящем человеке… Дориан Грей… Молодая гвардия… Как закалялась сталь… Дикая собака Динго…

Они жили в том человеке, который теперь не с нами. Они не давали ему опуститься. Оберегали от уныния.

Они были последним вздохом улетевшей души.

Они лежали здесь уже пятый день.

Ждали, что кто-нибудь остановится. Пожалеет. Даст приют. Согреет бумагу руками. Дыханием. Оживит своим волнением. И получит в ответ заряд положительной энергии. Заряд жизни…

Время опытный, бесстрастный мусорщик, но и оно иногда ошибается, отправляя на свалку то, что могло бы ещё пригодиться людям, вразумить нас, обезумевших.

Но, видимо, никому не было времени остановиться и вспомнить. И через неделю молодой дворник, приехавший в Маленькую Счастливую Республику откуда-то из глубин Азии, вынесет их на бетонную площадку и бросит в один из похожих на танки металлических контейнеров, чтобы утром следующего дня отвезти их на свалку. Наследникам нужна площадь. Жизненное пространство. Деньги! Им не нужна память…

Письма и фотографии они сжигали в ванной.

Иногда, суеверно, боясь своего предательства, трусливо складывали их в большой пакет, обворачивали скотчем, и тоже отправляли на свалку. Там был крематорий оставшихся от прошлых веков вещей и духовных ценностей.

На восемнадцатом этаже Эврика увидела старый заварочный чайник, пишущую машинку Урания и томик Элюара.

 

К стеклу прильнув лицом, как скорбный страж,

Ищу тебя за гранью ожиданья

Я так тебя люблю, что я уже не знаю

Кого из нас двоих здесь нет.

 

Она вспомнила Эльса. И заплакала.

Вспомнила Роберта. И улыбнулась.

- Где ты, Николь?

- Я в твоей комнате. Рассматриваю альбомы фотографий...

Эврике нравилось её жилище. Она любила смотреть на город и снежные горы, белевшие на севере.

После гибели родителей она осталась одна. Переставляла мебель, чтобы получить новый образ. Чтобы начать жить по новой схеме. И снова по памяти восстанавливала то старое жильё, чтобы вернуть время, когда они были живы.

Может быть, эту квартиру видел во сне Роберт.

Николь распахнула окно. И тотчас закрыла его. Их обдало жаром августа. А в комнате было прохладно. Тихонько работал кондиционер.

- Замечательный вид. Ой! Что это? Березы? Неужели у вас растут березы?

- Нет, это тополя, но они так оклеены листками объявлений, что кажутся березами.

- Не пойму. Зачем?

- У кого нет интернета, пишет, что ему нужно, или, что он предлагает. Обучение…

Квартиру… Любовь…

- Что ты в нем нашла? – спросила Николь. - … В Эльсе…

- Понимаешь, это странное чувство… Я как будто рождаюсь в нем… А он

рождается во мне. Я становлюсь лучше… такой, какой мечтала стать… В детстве… Родители калибровали меня. Учили музыке… Языкам… Я не любила их. Боялась. Потом они погибли. И я страдала, считала, что они из-за меня погибли. А теперь я избавилась от многих страхов… от страшных снов… Но мне страшно. Я не знаю, что со всеми нами будет завтра… Когда придут талибы… Даже сегодня вечером, что будет с нами, не знаю… И думаю об этом и боюсь…

Николь обрадовалась компьютеру. Она не могла жить без интернета. Вглядывалась. Это был не её мир. Мир глазами Эврики. Революции. Демонстрации. Теракты… Она увидела Эврику на баррикадах… В удивлении взглянула на неё.

- Что это?

- Это моя вторая жизнь.

- Это будущее или параллельная жизнь?

- И то, и другое, и третье. И просто. И сложно. Реально. И не реально. Как вера в Бога... Кто верит, для того Он есть. Кто не верит, для того Его нет и, возможно, не будет никогда.

- . -

Цап-Царап простукивал стены. Он искал выход. Нашел круглое отверстие в стене.

Пролезть смог только Ху Дой. Он вообще обладал способностью неожиданно для всех уменьшаться и снова принимать нормальный объём.

Он полз в темноте. Временами терял сознание. Хотел вернуться, но назад не получалось. Он был упорным. Только вперед!

К полуночи он оказался на берегу реки.

Впереди сверкало и гремело.

Казалось, город салютовал победителям.

Но Ху Дой своим нутром чувствовал, что это не салют.

Но и не война.

Конец света! Ему стало страшно. Долг велел ему ползти назад к своим друзьям- подельникам. Но он вспомнил своих близких. Свою семью. Своих детей. Свою кроткую милую жену. И решил вместе с ними встретить Армагеддон. Ему было жаль бросать своих друзей в несчастье. Ведь они так славно проводили время. Но он утешил себя мыслью, что им не пролезть, слишком толстые. Только Малчик. А был ли мальчик? – вспомнил он популярную когда-то фразу, запущенную в оборот великим пролетарским писателем..

Они меж тем ждали его. И не дождавшись, послали Малчика...

Тот вернулся и рассказал, что переплыл реку и узнал, что это не война, а взорвались склады боеприпасов...

- Что там творится!.. Там деревья горят!.. Там люди падают на улицах...

- Вах, мой сад!

- Вах, мой райский сад!

- Мой виноградник!

- Мой инжир!

- Мои белые розы! Мои красные розы!..

- Надо идти домой.

- Я хочу его на обе лопатки!

- Кого?

-Этого русского силача.

- Да на фиг он тебе теперь! Пусть его мама заплачет…

- Мужчина не должен отказываться от задуманного.

Они стучали в стальную дверь. Но никто не открыл им. Стали расширять лаз. Но случился обвал породы. Едва не потеряли Слепого. Засыпало его.

Проходили дни и недели, но они не могли вырваться из западни

- . -

- В чем смысл жизни, Эльс?

Эрика легко натянула джинсы. Три движения бедер,

слева–направо, и справа-налево, словно элемент танца. У неё все получалось, как танец, очаровательный и грациозный.

- В чём смысл жизни, Эльс?

- Не знаю, - честно отвечал он. - Смысл жизни ускользает. Он меняет свой образ, оставаясь собой. В древнем мире - одно. В средние века - другое. У тамплиеров – третье. А теперь у многих – прожить, проплыть безопасно между Сциллой и Харибдой. Между Благим Богом и Лукавым. Между добродетелью и грехом. Как проскользнуть меж ними?

- Но что ты сам думаешь об этом?

- Смысл жизни нельзя выразить словами. Его можно только ощутить. Одни люди мучаются и ищут его всю жизнь, другие знают со дня рождения, а есть и такие, для кого это праздный вопрос.

- Сколько же тебе лет, Эльс?

Хлопнула дверь парадного подъезда.

Вечный Гот закрыл глаза и улыбнулся. Он испытывал тоску и отчаянье, когда расставался с Эврикой. Но тоска эта была сладкой, потому что впереди была вечность. Так он думал вопреки своему тысячелетнему опыту, потому что все влюблённые, даже самые мудрые, становятся детьми и верят в вечную любовь.

Вечный Гот закрыл глаза и улыбнулся.

И тут зазвонил мобильник. Это был звонок из реальной жизни. Он вызвал досаду и раздражение.

Кто звонил? Может быть, кому-то нужно срочно сделать перевод? Или обучить ребенка языку? Или выправить диссертацию. Или?..

Это спиритический сеанс, а не жизнь. Зачем мне, Вечному готу жить, если гОтов давно нет?! Если от них осталась только готическая архитектура и Вагнер, да старинные сказания! Устремленные к небу шпили… Храмы, когда-то полные, а теперь пустые... Иконы и чудеса, являвшиеся избранным. Увы, осталась только каменная оболочка. ОргАн. Эхо.

Он помнил последнюю семью готов. Последнюю… В Крыму… Двести лет назад… Нет, больше… Он так хотел видеть их. Он загнал три упряжки лошадей. Добирался из осеннего Петербурга. В конце семнадцатого века. Там были его дальние родственники. Друзья.

Они сидели на берегу моря, пили вино и радовались мирному шороху волн. Белокурые дети строили замки из песка, а потом сами же разрушали их. И фехтовали на деревянных мечах… Снова строили замки и валы… Но теперь волны разрушали их…

Эльс приехал туда снова в начале девятнадцатого века… И не нашел ни следов того дорогого его сердцу дома, ни белокурых детей… Ни звуков родной речи…

Зачем?! Зачем мне жить?! Если в готических соборах начинка, как в той тибетской гусенице, которая объелась грибами и сама стала грибом… Зачем жить мне, хранителю готического духа, если сам я, Вечный Гот, уже давно не похож на гота. Если во мне логика поступков буржуа… И образ мышления тоже буржуазный… Я невольно становлюсь прагматиком. Если нет Византии, которую мы любили, но разрушали вместе с другими варварами?!.. Зачем мне принципы? Зачем мне человечество?!

О как жарко! Как хочется пить! Эврика принеси воды.

Воды давно нет, Эльс. Только вино.

Ну тогда вина. Светлого «инархум». Из холодильника.

Но Эврики не было. Снова зазвонил телефон.

Эльс осторожно из-за шторы разглядывал улицу. Напротив их дома стоял микроавтобус. Скорая помощь. Он знал, что это за помощь.

Часы остановились, перестали тикать, но капли из медного крана капали в раковину с грязной посудой, продолжали отсчитывать секунды, часы, столетия…

- . –

Они нашли ещё одну потайную дверь.

- Слава Богу! Он спасает нас. Он не забыл, что мы дети его. Мы нужны ему, как наказание слишком рассудочным женщинам. Пошли!

- Мы не знаем, куда эта дверь заведет нас.

- Пошли, пошли!.. Наши сады горят... Наши дома без хозяев... Пошли!

- А девушка?

- Да на хрен нам девушка, если Армагеддон?!

- Такой у нас ещё не было. Я с ума схожу. Думаю о ней.

- Мои белые розы!..

- Вах, мой сад!

-. Вах, мой райский сад!

- Мой виноградник!

- Мой инжир!

- Мои белые розы! Мои красные розы!..

- Я должен положить его на обе лопатки! Мужчина не должен отказываться от задуманного до последней минуты жизни!

- Потом! Потом! Давайте решать что-нибудь! Разве мы не мужчины?

- Мужчины!..

Они шли, холодея от страха. Остановиться было страшнее. А молиться и каяться они не умели.

Ожидание смерти страшнее, чем идти ей на встречу. Всегда так было и будет.

Их принял в себя Лабиринт подземного шлолда – ловушка для врагов. Для чужаков, захватчиков.

Они зажигали спички, чтобы видеть, куда идут. Сожгли шесть коробков. Потом зажигалки. И, наконец, мобильники тоже исчерпали свой ресурс.

И не знали они, куда ведет их Лабиринт.

Теперь они шли в темноту. Осторожно, как слепые.

Сначала свежий ветерок внушал им надежду, что избавление близко. Но он ослаб, и стало душно.

Цап-Царап вел свой отряд.

И вот настало время...

- . -

Эльс выглянул в окно. «Скорая помощь» с зарешетчатыми окошками всё ещё стояла перед домом. И люди в штатском изображали гуляющую публику.

Он заметил, что Маргарет тоже тревожно смотрит в окно.

Эльс не хотел снова попасть в Дом Торжества Справедливости. Боялся пыток. Боялся ожидания боли.

У него был перстень.

Этот перстень с агатом ему подарила колдунья из Оврага Февральской Революции …

Она была стара и уродлива. А когда-то блистала красотой. Властители Ближнего Востока и Византии вели войны за право обладать ею. Мужчины и женщины, даже случайно и мимолетно увидевшие её в ту пору, навсегда оставались пленниками её красоты. Были счастливы просто смотреть на неё.

Полубогиня! Как тебя изменило неумолимое время!

Когда-то твоё тело светилось, а янтарные глаза сводили с ума царей!

Теперь ты стала черной и морщинистой. Напоминала гнилой гриб. Словно и не была никогда обворожительной искусительницей, жрицей плотской любви.

Но она до сих пор красила губы яркой помадой, а волосы басмой.

Она смотрела на Эльса с желанием, от которого ему становилось холодно.

Он не без усилия сохранял внешнюю невозмутимость.

- Я узнала тебя. Ты Вечный Гот.

- Да, это я.

- Ты мало изменился. Ты ведь помнишь… Помнишь… Я когда-то любила тебя, но боялась признаться тебе, боялась услышать твой отказ и смех. Я, которой никогда никто не отказывал! Ни один мужчина!

- Даже теперь?

- Да. Даже теперь... – усмехнулась она. - В моих снах...

- У тебя есть кольцо…

- У меня много колец, милый.

- То… С агатом…

- Да, а что?

- Продай мне его.

- Зачем тебе, мой бесстрашный? Зачем тебе оно, мой бессмертный!

- Мне нужно уйти из жизни, хотя бы на время… Чтобы меня забыли… Помоги мне!

Она задумалась, взяла шкатулку с украшениями, разбирала с улыбкой жемчужные и янтарные бусы, серьги, браслеты, потемневшие от времени и грязи, но сохранившие сакральную силу, и, наконец, протянула ему массивный перстень с агатом.

- Я знала, что ты не выдержишь и придёшь. Не выдержишь этой страшной вечной жизни…

Эльс достал пачку долларов.

- Не надо мне денег, только один поцелуй. – Она расхохоталась, подставила щеку, но деньги взяла. – Не падай в обморок. Бери. Бери кольцо. Оно поможет тебе. Даст отдых от пыток, которые я навлекаю на тебя… Я мщу тебе… И буду мстить всегда… Но жалею… Бери… Под агатом капсула с ядом. Хоть ты и бессмертный, будут все признаки смерти… Остановка дыхания… Остановка сердца… А через девять дней ты воскреснешь... Запоминай сны, которые увидишь. Они исполнятся…

Да, он устал. Хотел хотя бы временной смерти. Передышки. Испытать хотя бы иллюзию этого счастья небытия – единственной защиты от несправедливости и злобы людской.

Эльс погладил Маргарет, улыбнулся и нажал на агат.

Повернул его в оправе кольца против часовой стрелки.

На камне появилась маленькая желтая капелька. Она на глазах меняла цвет. Стала зеленой… потом красной…

Он слизнул её. У неё был сладковатый вкус раздавленного слепня…

Последняя его мысль была :

-Эврика! Я нашел тебя! Может быть ты, наконец, родишь меня смертным! Какое счастье знать, что все мерзости жизни, как и все радости, в конце концов кончаются! Даже для бессмертных…

Он был один. Никто из людей не слышал его хриплого предсмертного смешка. Только крыса. Но она ещё не знала, что такое смерть, только чувствовала страх.

- . -

Хождение в темноте, в неизвестности, забирает, много сил. Всё существо идущего в полной тьме человека фокусируется на ощущениях пространства. Включаются наши биологические радары, скрытые до того, неведомые, оставшиеся от зарождения жизни на земле.

Цап-Царап устал. Он выдохся. Он мучился одышкой.

Они сели. Ими овладело безразличие. И, если бы не окрик и угрозы Цап-Царапа,

они бы не сдвинулись с места. Они готовы были умереть здесь. Но Цап-Царап тормошил их, бил по щекам

Теперь их вел Слепой. Потому что они все теперь были равны, все слепые. У Слепого была металлическая трость. Прежде чем сделать шаг, он мелко постукивал ею, исследуя пол, стены и потолок туннеля. И всё же он едва не упал, споткнувшись о кучу тряпья. Что-то мерзкое преграждало ему путь.

Он нагнулся, протянул руку. Перед ним лежал высохший труп. Слепой поцарапал руку, ощупывая его истлевшую одежду. Он искал золото, но наткнулся на сломанную ключицу. Он понимал, что надо дезинфицировать ранку. Но йода не было, а слизнуть кровь он не решался. Его било мелкой дрожью. Он сел на камни и заплакал.

Теперь впереди шел Малчик.

Плохие парни теряли силы, падали и засыпали и просыпались и снова шли.

Сколько времени прошло, они не знали. Наверное, долго. Время поглотил Лабиринт.

У Слепого распухла рука. Он упал и не встал.

Они перешагивали через него и уходили, не оглядываясь.

- Вах! Мои белые розы! Вах мои черные розы! – это его последние слова…

Его товарищи были голодны, но не были ещё готовы сделать своего товарища пищей. Страшились.

Их трясло от могильного холода.

Но жадность всё ещё владела ими.

Они обыскивали тела тех, кто попал в лабиринт раньше их, в надежде найти золото.

Наконец, им повезло. В истлевшей одежде воина они нашли золотой перстень. Маленькое зеркальце в серебряной оправе. Кресало и фитиль.

Дрались из-за перстня.

Цап-Царап долго и неумело высекал огонь

Он увидел своих соратников и не узнал их. Высохшие лица. Полные отчаянья глаза.

И снова дрались вяло. Теперь за зеркальце, чтобы увидеть себя и найти в своем облике надежду. Но надежды не было.

Хотелось пить. Липкие влажные стены, казалось, могли утолить жажду. Они лизали их. Но жажда не проходила.

- Слышишь?

Глухой остановился.

И другие остановились. Прислушивались напряженно.

- Собака лает, - сказал Глухой.

- Нет, поет кто-то, - возразил Малчик. - Эту песню пела мне моя мама, когда я был маленький.

Цап- Царап в сомнении качает головой.

- Вам, наверное, показалось.

- Тсс… Поезд проехал. Далеко… - прошептал Скелет. – Мы спасены.

. Это белый шум, - сказал Цап-Царап.

-Что?- спросил Малчик.

- Белый шум.

- Там собака рычит. Неужели не слышите? – настаивал Глухой. – Нам навстречу идёт кто-то с собакой. Эй! Ты один здесь или еще кто с тобой?- закричал он.

- Человек иногда слышит то, что помнят его уши.

Цап-Царап думал, как восстановить силы? Ценой чьей жизни?

Кто первый утолит его жажду своей кровью, а его голод своим мясом?

Сначала он хотел убить Малчика.

Но пожалел.

Ударил кастетом Глухого.

- Всё равно, он сошел с ума, - думал Цап-Царап. - Непонятно, как поведет себя. Что ждать от него. Лучше избавиться. Убить сразу двух зайцев.

И снова шли они. И страдали от голода и жажды.

Обыскивали давно умерших здесь, попавших в Лабиринт.

Но они были никчемные. Наградой им была только высохшая плоть и истлевшая одежда.

Цап-Царап сообразил, что кто-то уже опередил их. Обобрал.

Но вот рядом с трупами они стали находить браслеты, бусы… Золото! И чем дальше, тем богачи были их находки.

Но их уже не радовали ни золото, ни драгоценные камни. Брали автоматически. Привыкли руки брать…

Они совсем упали духом, когда поняли, что пришли к тому же скелету, первому, встретившемуся им в этой мышеловке...

Они остались там навсегда, в вечной тьме. Пока не вытащат их ангелы на Страшный Суд.

Невозможно нормальному человеку представить ужас и злобу тех, кто идет во тьме на казнь и смерть, не имея в душе образа Спасителя и добрых дел.

Моё воображение не может преодолеть ужас и отвращение перед их судьбой.

Мне страшно думать о них. Не будет мира их праху! Прощения не будет. И молиться о них не могу.

- . -

Эльс открыл глаза. Жилище было чужое, незнакомое, заброшенное, нежилое. Слабый свет проникал с улицы и через дверь со двора. Потолки были низкие и темные. Шкафы и комоды сливались с полумраком, топорщились углами и ручками, предупреждали о возможных травмах. Дверь во двор была распахнута, и Эльс видел деревянные ступени лестницы и детскую коляску, стоящую на мокрой от осеннего дождя веранде. В коляске спал младенец. Он смешно двигал губами. Порыв ветра бросил на него горсть холодных капель. Коляска дрогнула и стала медленно съезжать к лестнице. Эльс бросился за ней, чтобы спасти ребенка. В своем воображении он уже поймал его на лету. Но реально не успел. Коляска проскакала ступеньки и перевернулась. Малыша отбросило на землю… Он лежал неподвижно, как кукла. Когда Эльс взял его на руки, он открыл глаза. Эльс отнес его в покои. Увидел чуждое здесь сплошное евроокно. На улице рабочие копали канаву. Эльс кричал им, он пытался узнать, где мать ребенка. Но его не слышали. Они подошли к окну и знаками показывали, что не поймут, что ему надо. Не понимали его и смеялись. Ребенок исчез. Вместо него перед стеклом порхала большая и красивая бабочка. Она улетела вглубь жилища. Села на спинку старинного стула. Замерла.

Эльс приблизил к ней лицо, разглядывал затейливый красно-коричнево-черный узор на её крыльях.

Бабочка летала по комнате, а потом тоже исчезла.

Эльс искал её, но не мог найти.

В комнате был ещё кто-то, не чужой, но и не слишком близкий, однако привычный. Он не имел облика, но был рядом. Он был не призрак. Он был реален, но не имел облика. Эльс попросил его искать в этой комнате, а сам пошел в другую. Бабочка могла улететь туда.

Жилище представляло собой анфиладу комнат, похожих одна на другую.

Эльс наткнулся на обеденный стол, На нем стояла большая чугунная сковорода, а на ней свернутая спиралью толстая жареная змея. Эльс потрогал её пальцами. Он не был уверен, змея это, или угорь. Несвежий. Полуразвалившийся…

В щель двери черного входа кто-то смотрел на него. Исчез. И снова появился. И смотрел.

Эльс попросил незнакомца объяснить ему, где он и что всё это значит.

Незнакомец с улыбкой вошел в жилище. Он был ростом больше двух метров и крепкого сложения. Шел к Эльсу с дружески протянутой рукой и улыбался.

И вдруг стиснул его и пытался повалить на пол. Они яростно боролись. Эльс почувствовал прилив невероятных сил. Поднял великана и перебросил его через себя. Раздался удар тела о пол. Хруст. Стон.

- Ладно, ладно. Ты победил, - сказал великан. – Я руку сломал. Вызови, плиз, Скорую…

Эльс проснулся. Тишина душила его, словно пуховая подушка, которой был задушен полвека назад один очень хороший русский поэт. Тишина душила его. Такая тишина бывает в русских умерших деревнях перед грозой. Эта тишина приводила в отчаянье… Она была непереносима.

Эльс предвидел её за несколько дней, до того, как за ним пришли…на последнем свидании с Эврикой. Тогда он потянулся к плееру и включил металлический рок. Но эти резкие звуки были, как бы другим лицом тишины, её предвестником. Пытка. В его мозг вбивали гвозди. И снова – ттишина. И дальше – тишина.

Эврика засмеялась. Её смех разрушил тишину и заглушил хевиметалл.

-_ Что с тобой Эльс?

- Я думаю… Я прислушиваюсь…

- Эльс, когда ты думаешь, ты совсем другой человек. И я верю, что тебе больше полутора тысяч лет. А когда ты ласкаешь меня, у тебя пропадают морщины… Ты юноша! Но мне страшно, ты так кричишь.

- Не бойся, когда мне нестерпимо хорошо, я говорю стихами или кричу…

- . -

Смотреть на синее пламя примуса так же заманчиво, как на огонь в камине. Как на пламя свечи. Как на пожар...

Но здесь, высоко над землёй, это настоящее чудо! Снег превращается в воду.

Вода начинает бурлить.

Горсть чая делает её янтарной. И кружка обжигает губы.

И черное небо и нереально яркие пульсирующие звезды… И тишина…

- Что с тобой?! Не пугай меня!

Эврика зажгла ночник.

- А что?

- Ты так кричал и стонал.

- Не бойся, милая. Не бойся. Всё хорошо. Это ритуал. Я, когда в горах… Когда поднимался на вершину... Когда достигал… Когда доползал до неё… На меня нисходило такое ликование…. Я кричал … Орал… А потом читал стихи. Хочешь послушать.

Она кивнула

- Текли лучи… Текли жуки с отливом… Я не мог жить без гор. Без высоты. Без восхождений… Тогда, почти столетие назад, мои друзья были такие же безумные. Нам казалось, что мы создали тайный рыцарский орден, открыли для себя тот образ жизни и общение с теми людьми, о которых мечтали тысячи лет. Всё кончилось, когда я сломал ногу и лежал в гипсе… Один среди книг… Ко мне приходил только хозяин дома Миша Осипов, последний отпрыск славного рода. Красавец. Светский человек. Приносил еду. Рассказывал о женщинах, влюблённых в него… Нога моя стала усыхать. Я мог передвигаться только с помощью костылей. Горы удалялись от меня. Становились мечтой. И тут судьба свела меня с молодым офицером, которого все звали Гурыч. Он обладал даром врачевания. После двух-трех сеансов я отказался от костылей. Через месяц уехал в горы… Я спросил Гурыча, почему он молчит во время лечения, ведь слово всегда было подспорьем целителей…

- Слово обесценилось… Люди перестали верить слову… Слово стало оружием... Люди верят теперь только молчанию… И тишине…

Это было почти сто лет назад. С тех пор столько лжепророков и лжемессий искушало человечество. Соблазняло льстивым словом. Слово, когда-то девственное и непорочное стало продажным. И люди, желающие приблизиться к истине, извлекали её из тишины, из музыки, из пения птиц.

-Эльс, ты не рассказывал мне этого.

- Я много чего тебе не рассказывал и не успею рассказать, потому что это не только время моей, такой длиной жизни, но еще время жизни и приключений людей, живущих во мне… жизни которых я прожил.

Когда она пришла к нему… Когда она в первый раз пришла в его комнату, где стены, казалось, сложены из книг…

… Он задремал. Или просто лежал с закрытыми глазами Улыбался. Не губами. Не глазами. Весь он улыбался и светился счастьем. И молодел…

Ей хотелось продлить этот процесс, обратить время вспять…

Она не знала, что он бессмертен.

Ей казалось, что она живет своими мечтами, а на самом деле сны жили ею.

Она не знала, что предназначена…

Ей казалось, что это её выбор.

Но это был выбор судьбы.

Нет, это было в августе. Если уж люди возомнили себя богами, не будем думать о времени. Да, возможно это было в августе, месяце львиных рыков и конца лета. Прощание с летом. Хотя лето здесь кончается в октябре, когда поспевают цитрусы. А в декабре – осень. Осень плавно перетекает в весну. В феврале – подснежники и фиалки. А в мае – снова лето. Если мы возомнили себя богами, оставим календари и часы для кошек и собак. Они точно знают, когда их нужно кормить и когда выгуливать... Когда лаять и когда скулить…

 

11

 

Доброе утро! Побед и благоденствия вам!

Да, эта страна всегда была похожа на эдем.

Но, увы, это был совсем не рай.

Экономика держалась на постоянной «помощи» одной из противостоящих сверхдержав. Даже правительство получало зарплату из-за границы.

И каждый человек знал, что как только эта «помощь» прекратится, всё рухнет – обесцененные души сгорят в кострах, начнутся голодные бунты, гражданская война всех против всех. А тут еще талибы у границ.

Это было безвыходное, патовое положение. Как только подавлялся очаг независимости силой, тысячи людей, уходили к талибам. И десятки пополняли ряды террористов. Мичуринские методы в политике не оправдывали себя. Приживление чужих культур к железобетонным конструкциям не давало желаемых результатов. Мосты разрушались маленькими, не поддающимися учету и влиянию людьми. Им легче было умереть, чем потерять свою идентичность.

Людей тревожили перемены. Привычные предметы и события стали называться по-новому. Теперь вместо рубля в ходу были души. Одна душа… Десять душ. Тысяча… Миллион душ… Миллион душ, ну, это вроде бы около двух тысяч долларов. Поговаривали, что власти готовилась к выпуску новой валюты - джоки, в золотом исполнении. Для элиты… Как золотые рубли и туманы. Луидоры… Таланы… Евро… А души будут – как раньше - копейки. Для остального населения…

Души не конвертируемые ценности, а джоки можно будет переводить в любую валюту.

И тут снова зазвонил мобильник. Это был звонок из реальной жизни. Он вызвал досаду и раздражение.

- Здравствуй, милая! Здравствуй, солнышко моё! Ты что-то забыла?

Трубка молчала.

- Что за дурная привычка – молчать! Не молчи, девочка моя... Приходи, если не спится.

Трубка молчала некоторое время, и вдруг ожила хриплым мужским голосом.

Кто-то с сильным адамлийским акцентом выругался, потом сказал:

- Я не солнишко! Я человек- мужчина!

- Человек-мужчина? Ах, да, понял. Прости великодушно, человек-мужчина... Ну и какого черта ты звонишь мне ночью?

- Ты Эльс?

- Да. А ты?

- Я, Кяльмар Мистраков Кур Калаш, майор госбезопасности Маленькой Счастливой Республики достойных людей. ( Так полностью называлась эта страна.) Не вздумай бежать! Никуда не ходи! Дом окружён. Мы сейчас зайдем за тобой. На крыше и на деревьях - везде наши люди…

Он говорил по-русски довольно сносно, но с отвращением. Слова вылетали изо рта, как будто он пытался выплюнуть волос или рыбную косточку… Нет! Шелуху подсолнечника.

- Что вам от меня нужно?

- Узнаешь, когда надо будет. Даем тебе пятнадцать минут. Почисти зубы! И опрыскай себя дезодорантом!

Эльс посмотрел в окно. На улице под платанами можно было различить людей в штатском. Эльс почувствовал, как напрягся дом, как замерли его обитатели, потомки отважных декабристов и героев бесконечных войн Российской империи. Их предки не кланялись пулям. Но оставили потомкам не отвагу, а смирение перед грубой силой… И одиночество…

Всё напрасно, если Бог отвернулся от нас…

Он всё это помнил. В его голове пронеслись двадцатые… тридцатые… сороковые... пятидесятые…

Он был бессмертен, но боялся боли. Боялся пыток и надругательства. И унижений боялся… Бесчестия…

Он не мог вызвать на дуэль представителя власти или миллионера… милиционера или палача. Они не были достойны дуэли. И не отличали дуэль от драки.

Дом, в котором всё это происходило, был населен бывшими. Он повторял, был человеческим вариантом, тенью Оврага Февральской Революции. Там были поверженные боги, а здесь потомки героев. Униженное благородство… Святой дух уходил из крови наследников. Оставалось ещё звучание славных фамилий и благородная тоска в глазах. Но древние эпические черты стирались… Хотя… что-то всё ещё отличало их от настоящих рабов. Может быть, равнодушие к смерти…

Да, и ещё что-то. Им были свойственные все грехи людские. Они, как говорят теперь, злоупотребляли алкоголем, изменяли женам, проматывали состояния, увлекались азартными играми, плели заговоры, убивали царей, убивали друзей на дуэлях, и сами были убиты. В сражениях, в стычках. Но! Они были верны присяге. Они не были мелочными. Они отдавали долги... Они не были злопамятными. Они, наконец, в отличие от нас, никогда не были наёмниками! А мы – постепенно, и особенно быстро за последние двадцать лет, стали наемниками. За деньги меняем вкусы и взгляды. Присягаем любому, дорвавшемуся до власти, забыв о присяге… В бизнесе, в армии, в искусстве, иногда даже в любви… И гордимся тем, чего стыдились они. Потому для обитателей Дома Осипова наш мир казался миром теней и призраков, а тем, кто составлял теперь общество, для граждан Маленькой Счастливой Республики, обитатели этого дома были сами призраками и тенями, Кунсткамерой, в которой были собраны артефакты истории русского дворянства, как тупикового вида хомо сапиенс. Эльс не осуждал тех, кто перешел на сторону большевиков, они сделали это для спасения России. Недаром, Шульгин, посетив Родину после многолетней эмиграции, сказал:

- Вам удалось сделать то, что не смогли мы. Вы создали сильную Россию!

В памяти Эльса, кроме гладиаторских боёв и костров инквизиции, кроме войн крестоносцев с восточными славянами, кроме ужасов первой и второй мировых войн, сохранилось ощущение ужаса и тотальной боли, когда в тысяча девятсот сорок шестом году кто-то под пытками назвал его имя среди других по делу о теневом правительстве Маленькой Счастливой Республики.

1942 год. Русские отступали. Немцы подошли вплотную к границам республики. Нашлись люди среди адамлийцев и хизбов, которые тайно создали подпольное правительство, чтобы было кому вступить в переговоры с немцами, в случае их победы... Эльсу было уготовлено место министра спорта. Вроде немец. Хотели потрафить победителям. Но немцев разбили. И всё бы забылось, если бы случайно при пытках, по совсем другому и сугубо денежному делу, министр образования, морали и нравственности того призрачного кабинета не раскололся и не прибавил себе и своим друзьям вину в государственной измене. Эльса схватили и пытали.

Его мучителем оказался добродушный с виду хизб по имени Рафаил. Рафик. Он прошел теорию и практику пыток в Германии, в застенках СС, перед началом Великой войны, когда Россия еще дружила и сотрудничала с фашистами.

Не выдержав истязаний, Эльс после одного из допросов, когда его вели по лестнице, бросился головой вниз по гранитным ступеням Дворца Справедливости, чтобы разбить голову, чтобы впасть в кому. Он мечтал получить хотя бы небольшую передышку.

Приходя в сознание, он молил Бога сделать его обычным - конечным, как все мы, смертным человеком, чтобы с ним умерла его боль…

Эльса отправили на рудники. От работы здесь освобождала только братская могила.

Он попросил начальника лагеря встретиться с ним.

Полковник Григорий Григорьевич Гриппер не отказал.

Они встретились..

Григорий Григорьевич выглядел интеллигентным человеком. Знал русскую и европейскую литературу. Любил Пушкина. Не кричал на заключенных. Не унижал их.

Эльс заговорил с ним на идиш.

- Вы еврей?

- Да, - солгал Эльс.

- А по документам вы - немец.

– Вы же знаете, как в этой стране относятся к немцам после этой войны.

- Я знаю, кто вы, - прервал его Гриппер.

- Кто?

- Вечный Гот.

- А я знаю, кто вы.

- Кто же я, по-вашему, гражданин Эльс? – спросил Григорий Григорьевич.

- Если я Вечный Гот, то вы – Вечный Жид…

- За такие слова я могу вам прибавить ещё десяток лет, - рассмеялся Григорий Григорьевич.

- Извините, гражданин начальник! Вы - Агасфер…

Григорий Григорьевич любил немцев. Может быть, и не любил, но уважал их трудолюбие и законопослушание. Он преклонялся перед Гёте и Бисмарком. Его инстинкт подсказывал ему правильные выводы. С любым народом может случиться то, что случилось с Германией. С любым народом может случиться, что случилось с евреями. С любым народом может случиться то, что случилось с украинцами и русскими. Нужно заранее предугадывать взрыв и предотвращать его до того, как всё полетит к чертям. Не разрешать ситуации развиться до газовых камер и погромов… Потому он пошел в ЧК. Гриппер видел Эльса насквозь. Он впервые встретил немца, притворяющегося евреем. Это льстило. Это забавляло. Да, он любил немцев, как русские любят монголов, потерявших былое величие после известных в истории битв. Как любят волков, ставших собаками. Ящериц, бывших когда-то ящерами. Он, как еврей, уважал образованность и, как теперь говорят, креативность. Он узнавал в Эльсе своих предков и себя самого. Ему знакомо было это чувство, это состояние затравленного зверя… Который должен выбрать – убить, быть убитым или притвориться собакой…

- Хорошо, - сказал он. – Будешь работать на телефонной станции. Там, в подсобке, будешь спать. Какие будут ещё вопросы?

- Мне нужны книги.

- Можно только одну.

- Какую?

- Биографию Иосифа Виссарионовича Сталина.

- Нет, лучше ничего.

- А что бы Вы хотели?

- Фауст Гёте. Желательно на немецком.

- Есть только на русском.

- Тогда в переводе Пастернака.

- Это книга мне очень дорога. Мне подарил её сам Борис Леонидович. Мне выпала честь допрашивать его по одному делу.

- Не беспокойтесь. Я люблю книги…

Вечный Гот восхищался еврейским народом, его традициями, методами воспитания, патриотизмом. Ему было приятно общаться с евреями и дружить с ними. Потому что в еврейском характере есть одна особенность, которая делает общение не только деловым, но и интересным. Эта черта заключалась в любопытстве присущим евреям, любопытстве к любой неординарной личности, в стремлении понять человека. Это роднит евреев с русскими интеллигентами. Или правильнее – русских интеллигентов с евреями.

Но в общении с любым народом Эльс был всегда начеку, насторожен, внимателен к любому человеку, человеку любой другой национальности, который пытается стать его другом, проникнуть в его душу. И к евреям тоже и, может быть, особенно. На протяжении почти двух тысяч лет среди его друзей и доброжелателей евреев было больше, чем представителей других народов. Они всегда готовы были помочь ему в беде, не боясь драки, не боясь гриппа, не боясь потратить время на общение с ним… Он невольно пытался вести себя так же, как они. И не мог, потому что был готом…

Потом…

Умер Сталин.

Берия расстреляли.

Эльса выпустили.

Эльс быстро поправил здоровье в санатории для жертв террора. Его реабилитировали. И даже наградили медалью «За безвинные страдания» второй степени.

 

12

 

- Добрый вечер, Эльс! Побед и благополучия тебе!

- Добрый вечер, господин Палач! Побед и благополучия тебе!

Полвенка назад Эльс шел по улице теплым осенним вечером. Это была знаменитая хрущевская оттепель – время надежд. На каждом шагу он слышал пожелания побед и благополучия. Он изжил в себе обиду к этому государству и этим людям. Старался забыть всё плохое и очень плохое. Оправдывал конкретную жестокость людей колесами и жерновами истории. Он любил эту жизнь. И эту землю.

Из толпы выскочил человек в шинели без погон. Схватил его крепко за руку.

Эльс сначала не узнал в нем Рафика, Рафаила Рафаилова, того, что пытал его когда-то.

А тот уже издалека наметил его, как свою цель. Ведь это был его подопечный, крестник, связанный с ним кровью и страданиями!

- Я узнал вас… - прошептал его недавний мучитель.

- Кто вы? – Эльс безуспешно пытался высвободить свою руку. – Что вам надо?

Но Рафик знал приемы, которых не знал Эльс.

- Неужели вы не помните меня?! Я тот самый... Рафик… Рафаил… Майор… Заслуженный работник Культуры… Помните? Вы мне так понравились. Я всё думал. «Вот угораздило же ему попасть именно ко мне… Под мою тяжелую руку...» Но я сохранил Вам жизнь. (Он не знал, что Эльс бессмертен) Помогите мне!.. Меня мои дети выгнали из дома… Спасите хотя бы стаканом вина! Зайдём в погребок, поговорим по душам. Вспомним нашу молодость!

- Неужели попросится пустить пожить у меня? – с тоской подумал Вечный Гот.

- Нет! Нет! У меня дела! Свидание с любимой женщиной, - сказал он.

- Вах! Молодец! До сих пор? Пошли выпьем по этому поводу.

- Я не пью, - солгал он. - Вот, деньги! Возьмите! Выпейте за моё здоровье!

Эльс отдал Палачу всё, что было в кошельке и в карманах.

А дома долго с отвращением мыл руки.

Его не отпускал вопрос: « Что испытывал этот громадный, психически здоровый с виду мужчина, вероятно, хороший семьянин и верный друг, когда бил и пытал меня. Неужели при этом я был ему симпатичен?! Неужели он сочувствовал мне?»

Рафаил следовал за Эльсом. Он шел за ним в праздничной толпе. В Маленькой Счастливой Республике во все дни года был какой-нибудь праздник.

Он оказался на той тихой улице. Перед ним был тот самый дом, Дом Осипова, откуда Эльса брали тогда, много лет назад.

Рафаил видел, как открылась парадная дверь, как мелькнуло в свете тусклой лампочки худощавая фигурка Вечного Гота.

Палач достал фонарик и стал изучать кнопки электронного кода.

Выискивал терпеливо заветные сочетания цифр, которые откроют ему дверь в жилище его бывшего подопечного… должника… его кровника во всех смыслах этого сакрального слова… Возможно, его будущего спасителя и благодетеля ... Он ведь не откажет… Не прогонит… Он обречен прощать…

- . -

Да, он поселился в этом доме. Прожил месяц. Оказался милым и услужливым человеком. Готовил по утрам кофе по-турецки.

- Не говори мне - Палач! Как брата прошу! – умолял он Эльса, наливая кофе в маленькую фарфоровую чашечку. – Я ведь дважды получал приказ повесить тебя в камере. Но обрывалась веревка. Трижды получал приказ расстрелять тебя. Но, то осечка, то мимо. Я ведь не убил тебя. Ты мне был симпатичен. Не такой, как все. Умоляю, не называй меня так, я не Палач! Я честно служил, пока не выгнали…

- А как мне тебя? – Рассеянно спрашивал Эльс, отрываясь от компьютера.

- Ну, хотя бы ПАлыч. Рафаил ПАлыч…

- Ладно. А что, твоего отца звали Павлом?

- Нет, его звали Тхам –Хам.

Здоровья и благоденствия тебе, Палач мой! ПАлыч Тхам-Хамыч! Побед над врагами! И тебе здоровья и благоденствия, отец палача моего, Тхам-Хам! Скоро тебе стукнет сто лет, а ты такой же кутила и забияка, как был в юности! Побед над врагами!

Рафаил стирал пыль с книжных обложек. Пытался читать, но слова все были вроде бы знакомыми с детства, но складывались в непонятные, (а главное – неправильные!) образы и мысли. Растворялись, исчезали в сером веществе мозга, оставляя недоумение и тревогу.

- Кофе в постель?

- Спи. Я сам приготовлю.

- Уважаемый Эльс, ты никогда не научишься варить кофе, как варят его турки и хизбы...

- И арабы...

- Да, и арабы.

- Водички бы. Холодной…

Эльс любил после двух глотков кофе сделать глоток ключевой воды.

- Есть, дорогой мой брат! Есть вода, душа моя.. Я достал целую канистру. Мне предлагали три бурдюка вина за эту воду. Но я принес её тебе…

-Как? Как удалось тебе?

- У нас врезка к президентскому водопроводу. Товарищи по прежней моей работе не забывают меня. И тебе будут помогать. Водой и водкой будешь обеспечен до смерти.

- Дорогой мой, брат! Палач мой милосердный! Ко мне сейчас придёт женщина. (Не Эврика, другая! Это было за двадцать лет до Эврики. А тогда её вообще не было на свете) Погуляй до вчера… Возьми мой плащ и зонт… Возьми деньги на кино.

- А что смотреть? Смотреть-то нечего…

- Ну, просто погуляй. Посиди в духане…

Они жили так уже месяц.

Люди подозревали их в извращённых отношениях, но это не смущало Вечного Гота.

Ему хотелось быть милосердным. Милосердие излечивало его от иронии и сарказма, которые разрушают душу человека.

Рафаилу всё было необычно и забавно в доме Эльса.

-Эльс, что с тобой, ты бредишь?- беспокоился он. – С кем ты разговариваешь?

- С Богом.

- С Богом? – изумлялся Рафаил. - Разве Бог не выдумка для утешения рабов?

- Нет, Он реально существует. Он всё.

- А зло? Зло тоже от него?

- Зло - обратная сторона добра.

-А мы нужны Ему ?

-Если Он создал нас, значит, нужны.

- И я был нужен? Если он создал меня…

- А как же?..

- Почему?.. Почему я должен теперь отвечать за все поступки, за всю мою честную жизнь и работу?! Если он создал меня таким… Нет, я не понимаю.

-А что тут понимать?! Нужно верить…

-Я никогда не думал об этом.

-Ну и спи. Не думай. Потом само придёт… Если захочет…

Ночью Палач разбудил Эльса. Его трясло от ужаса.

- Что с тобой? – спросил Эльс.

- Научи меня молиться!

- Зачем тебе?

- Во сне увидел.

- Что?

-Не скажу.

-Ну и не говори. - Эльс достал из аптечки успокоительные капли. - Вот прими.

Палач выпил. Поморщился. И снова просил.

-Научи.

-Вот тебе – читай.

-А что это?

-Молитвослов.

Через несколько дней Палач снова разбудил Эльса среди ночи.

-Я читаю и ничего не понимаю. Читаю, и ничего не понимаю…

-А ты читай, и, если торкнет, остановись. – Пытался помочь ему Эльс. - И жди… Читай, пока мурашки не побегут по коже. Это твоя молитва. Она будет тебя выручать, когда совсем плохо.

Рафаил не умел творить «умную молитву». Он стонал и причитал. И даже кричал.

Он то смирялся, то яростно доказывал Ему, что он достоин Его милости, лучшей доли и приличной духовной пенсии (в смысле, регулярных духовных поддержек, или, как теперь говорит молодежь, энергетических подпиток) , что он честно, добросовестно исполнял свою работу, свои обязанности. Выполнял все приказы начальства. Не изменял жене. Воспитал порядочных детей, сына и дочку. Не крал. Не…

Вечный Гот не мог спать, слыша эти вопли. И соседи жаловались.

- Кофе в постель?

- Спасибо, мой милый Палач.

Эльс мечтал в застенках, когда он выйдет на свободу, плюнуть ему в лицо. Но теперь приютил его. И не мог от него избавиться. Он стыдился, видя, как Рафаил старательно моет пол в его комнате и стирает белье. Приливы мстительной злобы не давали Эльсу спать и работать. Все силы душевные уходили на укрощение этого зверя. Жизнь становилась невыносимой.

Почему я должен возиться с ним? У него есть дети. Он им дал, пока был в силе, блестящее образование. Они востребованы новой жизнью. Дочь - преуспевающий адвокат. У неё своя небольшая, но крепкая контора. Сын кончил консерваторию. Известный лирический тенор. Его голос полон неземного трепета и трагизма – он вобрал в себя все стоны и плачи жертв своего отца и его сослуживцев..

Эльс разыскал дочь Рафаила. Его приняли без очереди.

Дагмара Рафаиловна оказалась приятной и воспитанной деловой женщиной.

Она согласилась вернуть отца в семью. Пусть старик возится с внуком. Даст ему мужское воспитание.

Рафаил был счастлив. Он снова бродил по своей пятикомнатной квартире. Сидел в удобном кресле за большим письменным столом в своем кабинете. Ему доверили внука.

Что ещё нужно отставному полковнику?!

Он не чаял в мальчике души. Он мечтал воспитать его в духе Эльса, которым он восхищался, ещё когда пытал его. А теперь Эльс открыл ему возможность другой, совсем другой жизни, где любовь и совесть. И возможно спасение.

Рафаил научил внука креститься. Произносить слова молитв.

Но внуку было скучно.

Тогда Рафаил вспомнил свои детские деревенские игры – альчики, лапту, прятки,

разбойники... Всё, что развлекало его в детстве.

Но внуку было скучно.

Карты... Нарды… Шахматы…

Скучно. Скучно. Скучно!

Перед праздниками они готовили курицу и поросенка. Покупали живых на рынке. Готовили к ритуальной казни в просторной кухне сталинского дома.

Рафаил увидел оживление в глазах внука.

- Хочешь сам?

Внук кивнул.

Рафаил передал ему нож.

Детская рука вознеслась к небу. И резко опустилась. И кура, лишенная головы, задергалась на колоде.

- Молодец! Мужчина! – похвалил Рафаил.

Когда пришел черед поросенку, мальчик проявил такую же ловкость и врожденный талант - убивать с улыбкой. Убивать радостно. Точным движением.

Но праздники не каждый день.

Тогда Рафаил стал учить его читать и писать.

Правда, Палач владел только сухим стилем отчетов и доносов. Он учил внука читать по уставам, приказам и секретным инструкциям. И в этом языке, будем справедливы, есть своя трагическая выразительность. С людьми случались обмороки и даже смерть, когда им зачитывали приговор. Это был катарсис! Иные даже мочились, как маленькие дети. Тогда ведь не было памперсов.

Рафаил стал разыгрывать небольшие сценки, реконструкции запомнившихся ему дел. Он учил мальчика вести допросы. Учил, как добиваться признания вины даже, если человек не виновен. Как добывать имена соучастников... Дед исполнял роль обвиняемого, роль жертвы, а внук повторял сказанные когда-то Рафаилом слова. Повторял всё, что делал его дед в былые времена... Соседи замирали, слыша жуткие крики старика.

Дочь старалась переменить тему. Покупала компьютерные игры. Приключенческую литературу. Фэнтези…

Но мальчику нравились игры с дедом. Он грезил. Он видел во сне продолжение. Он чувствовал себя всемогущим.

И однажды, обидевшись на деда, приговорил его к расстрелу.

Он знал, где лежит именной ТТ, подаренный деду министром.

Он давно научился открывать письменный стол, в котором хранилось оружие! Наган! Мечта!

В этот день старик кричал особенно правдиво.

А потом смирился и тихо прошептал:

- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мене грешного!

Не очень громкий хлопок, и всё было кончено.

А мальчик вырос. Пошел в школу. Ничем не отличался. Только молчал. Его боялись. Прозвали Худой… Не за худобу! Потом – Ху Дой. Потом просто Ху…

А за окном шел снег. Влажные большие снежинки прилипали к стеклу.

-Эльс, ты не рассказывал мне этого, - сказала Эврика.

- Я много чего тебе не рассказывал, девочка моя, и не успею рассказать всего, потому что это не только время моей жизни, но еще и жизни и приключения людей, живущих во мне…

- Нет, ты мне это не так рассказывал, Эльс. По другому…Ты говорил, что была весна.

- Ты слушай. И это и то было со мной. И зимой, и весной, и летом. И до сих пор. Не придирайся. Не обращай внимания на мелочи. В жизни больше нелогичного, чем логичного. И так много загадочного, которого нам не понять… Я никогда не был в Оптиной Пустыне. Но мечтал побывать там. Купил диск. Смотрю. И вдруг вижу себя среди паломников. Увеличиваю. Да, это я. И мимика и жесты мои. Моя одежда. И пуговица, пришитая мной. Другая… от другой рубашки. И шрам на шее. Он взглянул на меня и улыбнулся…

 

13

 

Вечная память вам! Отбывшим в путешествие по мирам неизвестным нам живым! Милости Божей!

Под правым глазом Эльса зачесалось, засвербело. Не открывая глаз, он поднял руку, чтобы почесать щеку, но кто-то маленький и шустрый пробежал по его лбу. И всё. Никто больше не беспокоил его.

Он потянулся к плееру, но плеера не было.

Эльс раскрыл глаза и увидел большое помещение, похожее на спортивный зал.

Рядами стояли столы. На столах лежали люди, вернее, их тела, прикрытые простынями. Было холодно. Чуть слышно работал рефрижератор.

Эльс понял, что это морг.

На груди у него сидела крыса Маргарет. Она магичила. Она возвращала его к жизни. Увидев, что он открыл глаза, соскользнула на пол и спряталась под топчаном.

Эльс пытался восстановить цепь событий. Ему не сразу удалось это.

Над ним пролетела муха.

Она чувствовала тепло, но не решилась пока погреться на его губах…

Эльс встал, откинул простыню с лица соседа. С трудом узнал в нем знакомого редактора. Когда-то ходили в гости друг к другу. Перезванивались.

Доброхоты предупреждали Эльса, что этот редактор записывал их дружеские откровенные разговоры. О жизни. О президенте. О премьер-министре… Он был умный, начитанный, милый человек. С ним так хотелось говорить откровенно. Даже зная, что их приватные беседы будут анализировать другие умные и интеллигентные и даже милые люди, много разных людей, и беседы эти, как улики, будут до конца жизни торчать в его, Эльса, секретном досье и влиять на его судьбу даже при перемене власти.

Теперь черты редактора заострились и стали значительными. Миловидность пропала. Он страдал от неизлечимой болезни, а казалось, что сострадал всему человечеству. Он похож был на мощи святого. Но запах был - наш земной, трупный.

На щеке у него сидела муха. Она смотрела на Эльса. Потирала передние лапки и, казалась, тихонечко смеялась .

Эльс знал, что человек сохраняет ощущения ещё почти сутки после смерти. И подумал, что тот, лежащий рядом с ним, его приятель, чувствует щекотку, но сам бессилен отогнать наглую тварь или почесать щеку.

Эльс хотел прогнать муху, но этот жест показался ему неуместным здесь и сейчас.

Хотел перекрестить усопшего приятеля, и, как бы невзначай, вспугнуть нахального крылана, но засомневался, можно ли крестить муху и усопшего до отпевания и одновременно.

Он снова был живым. Один среди мертвых.

Эльс заглядывал в лица усопших. Узнавал в них не только потерянных друзей, знакомых, но и героев книг, которые окружали его с детства.

- Здравствуй, милая.

Он помнил её девочкой. Потом женщиной зрелых лет. Она писала стихи и пьесы. В неё были влюблены знаменитые поэты и режиссеры.

О, как она улыбалась!

Как тонко плела кружева разговоров!

И теперь улыбка не сходила с её припухлых насмешливых губ. Казалось, откроет глаза и…

Но не открыла.

Сосед. Кажется его фамилия была Юзбашев.

Миша Смирнов.

Гулливер.

Блаженный Августин.

Олег Даль.

Панург.

Маршал Рокоссовский.

Князь Чиковани.

Леван Готуа.

Степан.

Василий.

Гурам Рчеулейшвили.

Гурам Тиканадзе.

Киркор.

Анна Ахматова (не старая! та, которую он видел в Париже в начале прошлого… О, Господи, конечно же позапрошлого века).

Модильяни.

Чаадаев.

Пушкин…

Пушкин приподнялся, легко соскочил со скорбного пьедестала и, смеясь, ушел к живым.

Господи, упокой души раб твоих, людей и созданных гениями героев. Прими их. Утиши их страсти. Помоги им подняться к стопам твоим. Прости им и нам грехи вольные и невольные… Прости их, задохнувшихся в смраде пошлости и предательства, мелких обид и самолюбий, погребенных на свалке под толстым бетоном, под свинцовой тяжестью миллионных тиражей графоманов…

Последние - принципиальные. Последние - с идеалами.

Он был один среди живших в нем гигантов и карликов, почивших кумиров, светочей его души.

Он молился и плакал от бессилия, потому что молитва не шла, слова застревали в горле, язык не слушался… Душа и сердце противились.

Почему? Почему? Почему?!

Он понял. Потому, что эти гении и их создания не умерли. Здесь в гробах были призраки. Духи уныния и искушения. А его духовные кумиры живы. И не только в его сердце. Они будут жить, пока человечество воспринимает мысли, образы и слова.

Он был один, и потому обрадовался, когда снова увидев муху…

Она была умна и опытна в отношениях с людьми. Появлялась неожиданно, садилась на лоб или руку и улетала галсами, растворялась в воздухе. Она словно кокетничала с ним.

Он ждал её.

Не мог сосредоточиться..

Ждал.

Прилетала.

Улетала.

Пропадала.

Он ждал.

Он уже тосковал по ней.

Не мог думать ни о чем. Только о ней.

Он никому не был интересен.

Была тишина, спокойствие… и одиночество.

Он сбросил трупик мухи в унитаз и спустил воду.

Он сожалел, что потерял, убил единственное существо, которому был нужен.

И обрадовался, когда снова увидел её – воскресшую…

Она ожила и снова прилетела к нему.

Он улыбался.

Наблюдал, как кокетливо летает она вокруг его головы. Чувство, похожее на нежность, возникло в нем. Согревало.

На раскладушке у входа спал человек. Живой человек спал. Он проснулся, как только Эльс открыл глаза. Но притворялся спящим. Следил за ним.

Это был Бизон. Давнишний приятель Эльса. Его давний ученик. Теперь он работал спичрайтером и советником у президента Гулугла.

Они дружили когда-то. Но потом Бизон сильно продвинулся по службе. Ходил с охранником. Вел себя высокомерно.

- Что с тобой? Кем ты себя возомнил? - спросил его Эльс. - Ты же был нормальным человеком…

- Да, был нормальным человекам, - отвечал тот, - и все пинали меня. Я присмотрелся. И решил жить, как все. Лизал сапоги тем, кто был выше меня. И теперь достиг того, что сегодня мне лижут сапоги. И рассказывают, какой я мудрый, справедливый, как я нужен людям… А ты? Кто ты теперь? Ноль без палочки… Наша страна, как была азиатчиной, так и осталась, и закон один – или лижи сапоги, или тебе лижут…

- А ты не боишься, что тебя убьют?

- Конечно, боюсь. Но я наелся и напился, наконец. Я всё испытал. Всё перепробовал. И имел всех, кого хотел поиметь. И страны посмотрел. И люди знаменитые мне руку жали. А ты ведь испугался? Ну ладно, ладно, теперь все чего-нибудь боятся, - насмешливо рассматривал Бизон Вечного Гота. - Я тревожился за твою жизнь… Разыскал твою подружку… Ну, эту старуху в Овраге Февральской Революции… Она раскрыла твой фокус… Я терпеливо ждал, когда ты проснешься… Не бойся! Ничего страшного! С тобой хочет говорить президент! Всё хорошо. Он помнит, как ты учил его в детстве аглийскому…

- Немецкому.

Эльс рассматривал Бизона. Он изменился за эти годы. Вроде бы выглядел моложавым и спортивным, но глаза были усталые, пресыщенные. Глаза пожилого американца - англосакса, успешного в жизни, но понявшего, что достиг своего предела и дальше только инерция. Эльсу было знакомо это чувство. Оно сродни унынию. Оно предвестник неизлечимых болезней. Это чувство толкает человека на убийство и самоубийство.

- Главное – не ругай армрестлинг, - предупредил Бизон. - Это его любимое дитя… Детище. Ты ведь знаешь, Гулулг сам был чемпионом. А теперь помойся, побрейся, оденься приличнее.

- Здесь, что ли?

- А почему бы и нет?

Эльс почувствовал себя первым живым, который мылся и брился в морге. Это его рассмешило. Он радовался теплым струям душа. Он хотел избавиться от запаха, которым пропитался за эти дни. Здесь даже мыло было другим – как будто смешали сало с карболкой.

На голубом топчане лежали комплект нового белья, голландская рубашка и светло серый костюм. Под топчаном стояли новые штиблеты. А в них носки. Тоже новые.

Бизон одобрительно цокал языком.

- Это президент выделил на мои похороны? - спросил Эльс.

- Да. Постарайся не попадать под дождь, - предупредил Бизон. - А теперь хорошо бы подкрепиться! Я проголодался, пока ждал тебя. А уж ты тем более.

- Ну, и куда же мы? В «Амбасадор», «Ривьеру». – Эльс стал перечислять знакомые ему дорогие харчевни.

- Зачем пугать народ?! Завтра твои похороны, а сегодня ты уплетаешь молодого барашка. Причем всенародно… И со мной… Нет, я повезу тебя в миленькое заведение. Для випперсон. Одна комната, один стол… Одна хозяйка... Один повар, глухонемой китаец Ки Ка Пу. Всё конфиденциально… Никто не должен знать…

Они сели в лимузин с затененными стеклами.

Зачем я понадобился Гулуглу?

Эльс прокручивал варианты.

Возможно, от меня и впрямь хотят избавиться… Но пока, видимо, я им нужен… Зачем?

Остановились вблизи от Музея Жертв сталинских репрессий. Теперь он назывался Музеем жертв русских репрессий…

Дом был тоже сталинский, торжественный, облицованный гранитом. Аналог Московского Дома на набережной. Светились три окна.

Справа от парадного входа неприметная дверь.

Бизон открыл её, приложив перстень к медной пластинке. На ней каллиграфическим почерком было написано «Хирург-стоматолог А.Зурабов. Прием по предварительным заказам».

Прямо от дверей начиналась узкая лестница, которая осветилась, как только они взошли на первую ступеньку.

Тем же перстнем Бизон открыл дверь на четвертом этаже, и они оказались в гостиной, обставленной асктично, в духе пятидесятых годов.

Навстречу им вышла большая красивая женщина, в наброшенной на плечи кашемировой шали. Улыбалась лениво и загадочно.

- Алина, - представил Бизон. – Это Эльс.

На Эльса нашло. Он поцеловал ей руку.

- Вы тот самый Эльс, которого завтра…

- Тот самый.

Бизон приобнял Эльсв.

- Садись. Давненько мы с тобой не киряли…

- Вы, что ли друзья? – спросила Алина.

- Можно и так. Эльс учил меня языкам и хорошим манерам. Давно это было.

- Я думала, вы ровесники, - Алина приглядывалась к Эльсу, оценивала. – С чего начнем?

- Неси всё, что у тебя есть. Мы проголодались. – Он обернулся к Эльсу. - Ты меня чуть не свел с ума своими фокусами. Разозлил… Горячее будешь? Или потом? - И снова к Алине. - Эльс как-то гостил у меня в Испании. Мы прекрасно провели время. Он хотел остаться жить там… купить домик… Устроиться на работу тореадором. Он тогда без риска и адреналина жить не мог… Водочку?

- Можно я посижу с вами?- спросила Алина. - Я тоже водки хочу!

- Ты много выпила до нас?

- Два бокала шампанского, - сказала она кокетливо. - А теперь водки хочу!

Бизон налил Алине полрюмки.

- Никогда не пей водку маленькими глотками – только залпом, - Он обернулся к Вечному готу. - Эльс, голубчик мой, твоя попытка умереть – просто глупое мальчишество. Нужно соображать немного… А не бросаться, как бык на красную тряпку…Уж лучше бы ты пошел в тореадоры… Вреда никому… кроме быка… Правда, тоже до поры до времени… Кстати, я ненавижу бой быков. И всегда – на стороне быка!

- Нет, поесть мне здесь не дадут! – рассердился Эльс. - Ты опять меня учишь… Отвези меня домой. По пути куплю… пиццу. – Эльс встал из-за стола. – Мне не нравится здесь…

- Хватит, Алина. Тебе достаточно, - приказал Бизон Алине. И снова к Эльсу, - Ты сам доберешься? Или тебя отвезти?

- Не беспокойся… Сам доберусь.

Бизон усмехнулся.

- Ну, давай!

За дверью стоял громадный мужик с автоматом.

Эльс увидел другую дверь. Коридор показался еще темнее и длиннее. Там тоже стоял вооруженный охранник.

Эльс вернулся. Сел за стол. Пил. Пил Пил.. Хмелел.

- Фирс, куда ты пойдешь, - спросил он вдруг Бизона, - куда ты пойдешь, когда продадут имение?

Бизон сначала удивился, а потом вспомнил и ответил по тексту:

- Куда пошлют, туда и пойду.

Нога Эльса ощутила тепло. Там под столом была Маргарет. Он бросал ей незаметно фисташки.

- Будь, что будет!

До него долетали обрывки разговоров. Причудливо соединялись. Мужской и женский голоса.

- Я сегодня видел сон, будто я русский!

- Ну и как!

- Не говори!

- Я не люблю, когда при мне ругаются!

- Маринка тоже не любила… Ее взорвали, когда она ехала венчаться…

Эльс открыл глаза.

Алина рисовала на белой скатерти карандашом для ресниц его портрет.

- Похож?.

- Это я?

- А что, не похож?

- Я считал себя … моложе.

- Подожди… Давай еще выпьем…

- Вы не пейте больше.

И провал. И голос Бизона.

- Потом в Швецию махнул… Ну, а потом… Да мало ли что потом…

- А кореш твой?… Ну, с которым ты…

- Кореш мой? Он решил из меня барана состроить… Не дошел до турецкого кишлака…

- Вы его?

Эльс попытался встать

- Ты совсем пьян, Эльс. Ложись и спи, - сказал Бизон.

- Где?

- Здесь.

- Я не хочу здесь. Я хочу домой, - растягивая слова, начал Эльс. – Мы же должны к президенту!

- Куда ты в таком состоянии! Я что-нибудь придумаю. Легенду… Для президента… А ты поспи здесь… Поспи. А завтра – контрастный душ. Кофе. Массаж тебе сделает Алина. И на прием!

Он проснулся. Во рту было мерзко. В душе обида, и злоба. И главное стыд – ощущение забытой непристойности. Никак не мог вспомнить. Но тревожило. Как в юности.

Рядом с ним лежала женщина. Большая. Молодая. Сильная. Не обремененная комплексами.

Алина?!

Она хорошо дышала. И запах у неё был хороший… домашний… душевный.

- Сколько тебе лет?

- Двадцать.

- А тебе?

- Мне две тысячи… Скоро…

Она рассмеялась.

- Ты ведь Алина?

-Да.

- А я Эльс?

- Иди ко мне…

Он не ответил.

- Ты, что? – Она старательно по складам пыталась сказать трудное слово. – Не-тра-ди-ци-онал…

- Понимаешь, я не могу без любви. Ты красивая… ты привлекательная… Но я люблю другую…

- Ты какие-то слова говоришь… старинные. Причем тут любовь - не любовь?… Нам будет нормально… По простому… Как будто любя…

- Но я, правда, люблю…

- Как её зовут?

- Её зовут - Эврика. Прости… Хочу видеть её… Целовать её… Ласкать только её… Я тоскую по ней…

- Ты вроде, умный… Всё знаешь…

- Да нет. Я так выгляжу. А что тебе?

- В чем смысл жизни?

Он вспомнил последний свой разговор с Эврикой. Тот же вопрос. И каждый раз он отвечал по-разному. Открывал для самого себя новые смыслы.

- Так, в чем же смыл жизни, Эльс?

Теперь ему казалось, что смысл жизни в любви.

- Смысл жизни в Любви, - сказал он.

Она дрожала. Она восприняла его ответ, как шутку. Она дрожала от смеха.

Он тоже рассмеялся.

Он ушел в память, в прошлое. Он слышал голос Эврики.

- Мне ничего не надо! Мне ничего не страшно! Мне ничего не жалко… для тебя… Ради этого мгновения… А ты? Ты всё думаешь о чем-то. Как будто ты не здесь, а где-то. У меня маленькая грудь, да?..

Где-то под ложечкой, в районе солнечного сплетения, откликнулись её легкие шаги по деревянной лестнице старинного особняка.

Он испытывал тоску и отчаянье, когда расставался с этой странной девушкой…

Алина пыталась открыть дверь своим ключом. Не получилось. Потом долго звонила, вызывая охрану... Дверь молчала. Охрана наблюдала за ними с помощью новейшей аппаратуры.

Эльс распахнул окно.

Шел дождь.

Эльс добрался по карнизу до пожарной лестницы. Промок. Озяб.

Его модный пиджак, несколько тесноватый накануне, стал просторным.

Эльс вспомнил предупреждение Бизона, не попадать под дождь.

На улице никого. Фонари горели через один. Водосточные трубы фыркали, выбрасывая воду на асфальт.

Он трезвел с каждым шагом. У него было отличное настроение, несмотря на понимание тупика. Его обложили, как зверя. Ему некуда деться.

Надо было раньше уехать в Россию! – подумал Эльс. – О, эта Любовь! Эта привязанность к знакомым местам и старым знакомым!

И тут же понимание, что Эврика никуда не уедет, останется здесь, на своей Родине. Что он потеряет её, если уедет.

- Отец, подожди! Поговорить надо!

Его остановили два крепких парня. Такие промышляют ночами в больших городах.

- Как добраться до вокзала?

Эльс остановился. Стал думать, как лучше объяснить им.

Его хотели ударить, но он увернулся.

Они готовились к новой атаке. И вдруг остановились. Смотрели, открыв рты от удивления, как пиджак, тот самый – подарок президента Гулугла, расползался, распадался превращался в грязь. Шляпа стекали на лицо Эльса темными ручейками. Только туфли ещё сохраняли форму и способность защитить его ступни от битого стекла.

Он летел – голый и свободный по проспекту Свободы.

Перед ним бежала его крыса Маргарет. Ей нравился бег. Она подпрыгивала время от времени и снова бежала, обгоняя Эльса.

Он внутренне смеялся, представляя, как удивятся его знакомые, заметив его в таком виде. Обязательно сфотографируют и поместят в твиттере.

Но город спал, и никто, кроме тех двух бандитов, не видел его забег на проспекте Свободы.

Он вошел в свою комнату.

Эврика приходила. Всё чисто. На столе порядок. Фрукты. Цветы…

Эльс накормил Маргарет и долго мылся в душе.

 

14

 

Побед и благополучия вам, властители и подданные! Мира вам и благоденствия!

Президент, Гулугл, носил обычные для этой страны фамилию и имя государствообразующего народа. Он был доктором математических наук и академиком нескольких академий. Но в частных разговорах граждан республики редко произносили его настоящее имя и фамилию. Здесь не только крестьяне, но и послы иностранных держав называли его Мудрой Серебристой Росомахой или просто Гулугл, что в переводе с латыни означает «обжора».

При этом он был худощав, аскетичен, ел и пил мало, гораздо меньше, чем того требовал протокол встреч. Однако прозвища ведь даются не по тому, что есть, а по прихоти воображения, часто по тому, чего нет.

Президенту нужны были люди, умеющие придумывать бесполезные, но увлекательные головоломки, разрабатывать идеи, ведущие в никуда, но на какое-то время отвлекающие подданных от реальных проблем и трудностей жизни. Ему нужны были пастухи для стада, но наиболее активные, умеющие влиять на овец оказывались в лучшем случае козлами, а чаще всего волчарами, что сказывалось не только на экономике, но и на общем положении дел.

Президент разглядывал Эльса. Раздумывал, годится ли он на что-нибудь полезное в это неспокойное время.

Президент Гулугл был уверен, что время идей, как их понимали в девятнадцатом веке, прошло. Их заменили идеологические бренды. Бренды относились к идеям, как адаптированный пересказ «Войны и мира» к роману, или, скорее, как реклама к товару.

Борьба идей заменилась соперничеством брендов. Отрекаться от идей было стыдно, а сменить бренд – естественно и легко, как симку в трубе.

Он знал, что дела идут не так хорошо, как информировали его люди окружения. Они боялись потерять работу. А, возможно, даже свободу и жизнь.

- Шалом, Эльс! Ну как там… на том свете?

- Гутен Таг, господин президент. Там всё нормально, - поддерживая ироничную тональность разговора, ответил Эльс. - Как и здесь, господин президент… - и добавил: - Жить можно, господин президент…

Вечный Гот понимал серьезность ситуации. Каждое неправильно понятое могущественным собеседником слово могло решить его судьбу. Никто кроме Бога не мог лишить его жизни. Но заточить в тюрьму на неопределенно долгий срок и подвергать пыткам и унижением могли. И в этом «нормально», «как и здесь, господин президент», и в этом «жить можно, господин президент» был как бы и комплимент, и отвергалось подозрение в неискренности и лести. ( Никакого страха! Всё сдержанно и достойно!)

Президент оценил выбранный Эльсом стиль, и теперь улыбнулся по-другому, доверительно и даже дружелюбно.

Но при этом у него была улыбка крокодила. Иногда в лице его появлялась печальная мудрость, роднившая его с Христом, но вскоре мудрость сменялась «объективностью», нет, не то слово, скорее - холодным «над», и он вдруг становился похожим на Понтия Пилата. И тут же вспыхивали в его глазах страх и жестокость Царя Ирода.

У многих, может быть, у каждого, в душе живут они, надвечные, повторяя извечную борьбу этих сил в каждом человеке, но, увы, только, может быть, один миллион из семи миллиардов (!) жителей планеты верит в грядущее пришествие Спасителя и Страшный суд. Устали ждать. Устали бояться суда.

- Бог забыл про нас. И, слава Богу, - думали они

Старый почтенный человек, преподававший церковно-славянский язык, рассказывал такую историю. Он учился в семинарии с Сосо Джугашвили, который вошел в историю, как Иосиф Сталин. Высокий чин православной церкви приехал в Москву на важное совещание. Ему позвонили и сказали, что его хочет видеть Иосиф Виссарионович. Иерарх разволновался. Давным-давно, в юности они подрались. По пустячному поводу. У них были разные взгляды на философию идеалиста Беркли. Сосо был слабее и ушел с раскрашенным носом. Поклялся не забыть. Отомстить. И вот теперь… Иерарх стал думать, в чем ему ехать, какой костюм надеть – облачение или партикулярное платье. Всё же к богоборцу ехал. К человеку, который сгноил в лагерях тысячи священников… Перед которым дрожал весь мир… Которому он нос расквасил…

Выбрал строгую черную тройку и темный галстук. Приехал. Встал в дверях. Сталин изучал какие-то бумаги. Попыхивал трубкой. Поднял глаза на гостя и вдруг захохотал.

- Его не боишься! – Он поднял палец к небу. – Меня боишься!

Поведавший мне эту историю, не рассказал, что было дальше. А мне важно, как развиались события потом. Это разные притчи о человеке верующем.

- Его не боишься! Меня боишься!

Сталин поднял палец к небу и захохотал.

Иерарх стоял некоторое время растерянный, а потом задергался. Смех душил его.

Так смеялись они до икоты и утирали слёзы. И не было вражды между ними. А потом пили вино. Ели мясо. И пели любимые песни генералиссимуса - Гапринди, шаво мерцхало! (Вернись, черная ласточка!) и Мумли мухаса (О том, как маленькие черви съели большой дуб. Подразумевалась Российская империя).

Или.

- Его не боишься! Меня боишься!

Сталин поднял палец к небу и захохотал.

Иерарх побледнел и рухнул на ковер.

Сталин нажал кнопку и углубился в чтение документов. Это были списки приговоренных к расстрелу людей, подозреваемых в организации переворота, заговорщиков. Прибежала охрана.

- Уберите это дерьмо! И проветрите кабинет! – приказал вождь и продолжал изучение списков. Дошел до фамилии иерарха и вычеркнул её.

– Сам сдохнет...

Они оба жили в страхе ещё несколько лет.

Или.

- Его не боишься! Меня боишься!

Он поднял правую руку к небу. Грозил кому-то пальцем. Шептал грузинские ругательства. Смеялся.

Иерарх молчал. Собирался с силами.

- … твою мать! – наконец, закричал он по-русски. И добавил уже на родном грузинском. – Могитхан! Пёс! Пёс ты! Бес!

Его долго лечили. И он продолжал пасти стадо Христово.

- Наше общество сильно изменилось за эти двадцать лет, дорогой мой Эльс, - сказал Гулугл. - У нас нормальное общество. Но в нем, естественно, много своих органически и исторически обусловленных проблем, которые решать должны мы, а не кто-то за нас… Я хотел бы услышать от тебя твои мудрые суждения по этому вопросу.

Он улыбнулся и показал всем своим видом, что готов выслушать внимательно уважаемого гостя.

Эльс знал, что улыбки, как и слёзы, у разных народов, тем более у разных людей, имеют различный, иногда даже противоположный смысл. Для Вечного Гота улыбка была вроде протянутой руки. Предваряла рукопожатие. Для других улыбка была, как манок, отвлекающий жест перед ударом или выстрелом… У некоторых вообще принято улыбаться дружелюбно и даже ласково, прежде, чем пырнуть тебя кинжалом. И это нельзя назвать вероломством, так были воспитаны они с детства… Таков их обычай. Каннибалы, кстати, так добро, по-детски, улыбаются в предвкушении пиршества. И целуют свою жертву ласково, как мы целуем найденный в лесу красивый белый гриб...

Вечный Гот не мог разгадать смысла улыбок Гулугла. Только чувствовал, что за маской, за парадным портретом, за фейсом, идёт напряжённый анализ его, Эльса, слов, движений рук, пальцев, век, расширение и сужение зрачков… Бисеринки пота на лбу...

Они молчали. Но это был напряжённый диалог. Гулугул мучительно раздумывал: как решить судьбу этого странного человека. Как использовать?.. Или убить, чтобы не мешал… Вычеркнуть из жизни…

- Зачем я вам? – спросил Эльс. – Я не занимаюсь политикой…

- Прости меня, дорогой Эльс. Вспомнил детство. Плюсквамперфект… Различие этикета у немцев, англичан и французов… Общение с вами. Захотел увидеть вас. Вернуться в то время…

Они помолчали.

- К сожалению, все, кто со мной дружил, уже не здесь, а там... – продолжал президент, иронично улыбнувшись. - А я не могу думать, если у меня нет оппонента…

- Кто хочет долго жить, избегает споров, - вспомнил Эльс популярный афоризм, - Но молчание не лучший вариант. Молчание – это опасный знак. Конец угодливой покорности. Разрыв. Говори! Говори!

- Я не гожусь в пастухи, господин президент, - сказал он. - Я не гожусь вам в советники. Потому что думаю постоянно совсем о другом, о других проблемах…

- О чем же ты думаешь, учитель мой?

- О процессах, идущих внутри каждого человека, которые откликнутся, может быть, нескоро, но откликнутся. О трагическом противостоянии в душах понятий законности и нравственности. О борьбе менталитетов. Наша жизнь, как никогда жестко, ставит перед каждым выбор - отказаться от нравственности или отказаться от законности… Или вообще отказаться от того и другого…

Эльс вдруг понял, что не должен был этого говорить, и даже думать, но птичка улетела…

«Если положительный ответ на какой-то вопрос можно быстро проверить, то правда ли, что ответ на этот вопрос можно быстро найти?»

Эта фраза, прочитанная Эльсом в интернете мимоходом, забытая в суете, вдруг всплыла в его сознании. Он не понимал её смысла, она мешала ему думать и давать правильные ответы президенту. Но она же защищала его мысли от постороннего вторжения, как в романе Альфреда Бестера «Человек без лица».

Меж тем Гулугл развивал свою любимую теорию. По его мнению, во всем виновата Россия и советская политика всеобщего образования.

- … Мир стонет от наших умников. Раньше каждый второй был князь. Теперь каждый третий профессор… И мало кто из них способен применить хотя бы сотую часть своих знаний для пользы страны… Разумнее купить мощный компьютер с хорошей программой, и голодного молодого интеллектуала для обслуживания техники… Но тогда на что будет жить эта свора?! Устроят переворот… Или уйдут в партизаны… И ещё придумали эту толерантность! Приходится соглашаться на словах. Но как я соглашусь в сердце своем, если вижу, к чему всё это привело. Толерантность! Хорошо звучит. Но когда кошки перестают ловить мышей и совершают с ними совместную трапезу, стащив со стола колбасу... Крадут вместе и пируют. Нет, я не могу принять такую толерантность. Не могу! Пусть уж лучше моя мама заплачет!

Это он говорил, а сам думал.

- Зачем он мне?.. Отпущу… А по дороге собьет машина. Или… Говорят, что он вечный, то ли еврей, то ли немец… Посмотрим, насколько он бессмертен… Он учил меня в детстве… Всё пригодилось… Глаза такие же молодые. Мало изменился. Похож на сюртук, не новый, но отличного качества. Может быть, френч… Пиджак? Нет, всё же - сюртук!

- А что ты скажешь, дорогой мой учитель, если я предложу тебе возглавить оппозиционную газету? Ну, скажем, типа Литературки при Сталине или Эха Москвы.

Гулугл никому не верил. Его любимым чтением был Макиавелли. Он очищал общество от друзей, пока они не стали врагами. Он чувствовал, что реальная картина жизни, проходит к нему через фильтры, искажается. Но насколько искажается, не представлял. Он допускал, чувствовал, что даже, когда пытался пойти на контакты с народом, встречал переодетых полицейских, а иногда безработных артистов…

Ему стало скучно и тревожно. Он не доверял умным и презирал глупых. А ведь были ещё и хитрецы, притворяющиеся дураками. И дураки, имитирующие мудрость…

Гулуглу было тревожно и скучно в президентском кресле. Его встречи с политическими «аутистами», маргиналами, которые стали маргиналами из-за своей неспособности лицемерить и воровать, вызывали нервозность у его окружения.

- Наши внутренние неурядицы можно было бы постепенно решить, но повлиять на отношение мировых держав, нам не под силу. Мы- мальчики , подающие мячи… Или, скорее, мячик между двумя ракетками. Да, мы получили свободу. Нас содержат, как нелюбимую жену, лишь бы молчала. И вот теперь все недовольны… И назад нельзя, и непонятно, что впереди…

- Ваша беда в том, что вы получили независимость без крови,- думал Эльс. - Ваша беда в том, что в империи вы были богаче и образованнее русских. Ваша беда в том, что вас любили, восхищались вашей яркостью, вашим гостеприимством. Ваша беда в том, что вы владели Россией и придумали себе, что сможете владеть ею, отделившись от неё. А когда не вышло, обиделись и нашли себе новых покровителей, для которых вы просто азиаты. И прежде вас нужно отучать от вредных привычек, а потом уже пускать к себе, даже не в гостиную, а в прихожую.

Так он подумал, а сказал по-другому. .

- Не всем достается судьба Исландии, которая далеко, у которой нет нефти или чернозема, или лесов… И природа не балует. Она, красавица, живущая за тридевять земель. На неё никто не покушается. Далеко. Опасно. Они там ещё живы? Ну, это их проблемы…

Гулугл молча смотрел на него. Ждал ответа.

- Господин президент, я хочу обратить Ваше внимание на одно высказывание. «… Если нации не будут жить высшими, бескорыстными идеями и высшими целями служения человечеству, а только будут служить одним своим «интересам», то погибнут эти нации несомненно, окоченеют, обессилеют и умрут…»

- Кто это сказал? – спросил Гулугл.

- Фёдор Михайлович Достоевский… И дальше – « …они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит — Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство...»

- Я перечитал всего Достоевского, и теперь к этому человеку не чувствую ничего, кроме физической ненависти, - сказал Гулугл. - Когда я вижу в его книгах мысли, что русский народ - народ особый, богоизбранный, мне хочется порвать его на куски... От русских все наши беды…

Гулугл улыбнулся. Он не хотел пугать или отталкивать от себя этого человека. Он был привязан к нему детскими воспоминаниями.

- Попробую использовать его.

У президента не было пастухов. Но даже козлов было мало. То есть козлов, как всегда было много, но мало кто из них, теперь решился бы вести на бойню это умное, высокообразованное, дипломированное стадо в окружении голодный волчьих стай. Тем более под маниакально внимательным, зорким оком президента и прокурора.

Были, конечно, неглупые люди даже в парламенте. Но они не хотели делить с президентом ответственность за судьбу страны.

Они ловко имитировали работу. Прикалывались. Придумывая каждый месяц новую национальную идею..

Кто-то из остряков пустил анекдот, что национальной идеей Маленькой Счастливой Республики может стать решение вопроса «как избавляться от жира на животе и ягодицах, не лишая себя возможности наслаждаться пищей». Если по простому – «как жрать, сколько требует душа, и не умереть от ожирения». На этом можно разбогатеть! Есть два способа - римский и китайский. Первый состоит в том, чтобы во время обеда принимать рвотное. Второй, простите, заселить в недра организма глистов, которые будут поедать излишнюю пищу. Но есть ещё и наш византийский способ похудания - держать народ на голодной диете.

Его парламентарии придумывали и принимали сотни новых законов,

лишь бы их не разогнали, лишь бы не отогнали от кормушки.

Дрались, обсуждая вопрос, давать ли домашним животным паспорта. Как определять гражданство домашних животных? С кошками и собаками было вроде ясно. Сибирские кошки и русские борзые не должны иметь паспортов Маленькой Счастливой Республики. Они оккупанты. А если мать – руссколающая сука - родила от кобеля- кавказца? Или наоборот? Они граждане или неграждане? Или приравнять их к русским человековидным существам и давать временное удостоверение, где их признают сущими тварями, но не дают гражданских прав?.. Другие говорили, что порода для служебной собаки не важна, главное – личные качества.

Они не заметили, как стали как бы друзьями. Тон разговора был такой, почти дружеский. Они пробовали на вкус каждое слово. Вели утонченную беседу. Цитировали греков и римлян.

- Убить? Или купить? Или сделать другом? Но тогда меня убьют мои теперешние друзья, - думал Гулугл. - Друзья по власти ревнивее женщин. Ревнивее мужчин геев! Всегда найдется Брут...

- У нас у всех - судьба Израиля, - сказал президент. - Островок радости и единства в море ненависти.

И вдруг зазвонил золотой телефон.

Гулугл взял трубку. Покраснел и вдруг закричал:

- Что?! Да я урою вас, козлы!!! Свиньи!!! Ты чего гусей гонишь? Гомон вам всем будет! Мама твоя заплачет!

Он оглянулся на Эльса.

- Пардон! С ними нельзя по-другому. Ну, что за народ! Пока не обматеришь, ничего не сделают, гайку не завинтят. Извини... Погорячился.

И снова звонок. Гулугл прервал говорившего.

- Меня не интересуют ваши версии! – холодно сказал он. - Меня интересуют последствия этих убийств для страны… Антагонизм между диаспарами и коренным населением дошел до критической точки. Полиция найдёт?! Да! Я-то знаю. Найдут человека, который во всём сознается… Якобы… Навесят ярлык ксенофоба. Накажут. Может быть, даже убьют. Но родственники и друзья знают, что он не виноват…

Он положил трубку и подмигнул Эльсу.

- Ты кто? Наш?

- Нет, но я люблю птиц.

Это был отрывок диалога из популярного детского мультика.

- Бог любит тех, кто любит птиц. Не волнуйся, тебя никто не тронет… Ты мне, как дядя, брат матери…. Тебя пальцем никто… Если кто тебя… Его мама заплачет… - Он помолчал, дожидаясь ответа.- И всё же… Что ты думаешь о состоянии нашего общества?

– Я не занимаюсь политикой… - уклонился Эльс. – Меня интересует душа... Меня интересуют явления, которые принято не замечать… Я наблюдаю… Это моя слабость и моё увлечение, - сказал Эльс. - Я не разучился наблюдать… Но…

- Что «но»? – прервал молчание Гулугл.

- Я разучился понимать происходящее в мире.

-Ну, намекни. Метафорически… Что ты думаешь о нашем обществе, - ласково подталкивал его Гулугл. – Ты раньше, при коммунистах был таким смелым…

- Ладно, так и быть, - решился Эльс. - Рим в третьем веке нашей эры. Или Константинополь перед падением Византии… Очень близко по состоянию душ…

Гулугл задумался. Точнее, сделал вид, что задумался. Долго молчал.

- Понимаешь… Раньше это стадо было послушное, приученное к командам. Направо! Налево! Вперед! Ложись! Стройся! И все поворачивали, куда надо одновременно и стройно, как рыбный косяк. А теперь всё смешалось. И главное – люди молчат, но я ведь знаю – они начали рассуждать и сомневаться во всем. Где право? Где лево? А где вперед-назад?.. Законность… Нравственность… И нет выхода. Может быть, просто разрешить им убивать друг друга по квотам, как зверей. Самых активных!

Эльс мучительно придумывал, как изменить направление их беседы. Ему было тошно. Это был ведь его ученик. И Эльс чувствовал, что непричастность его, которой он так гордился, становится причастностью и соучастием.

Эльс любил наблюдать и делать выводы и прогнозы для себя, зная, что не его стезя – рушить устои… защищать или свергать правительство… Но трудность понимания усугублялась тем, что у каждого народца, у каждого племени Маленькой Счастливой Республики были свои мифы, свои безумные объяснения логики мировой историю. Свои амбиции. На Западе считали это следствием неумеренного употребления алкоголя, вяло текущей белой горячкой. Эльс придерживался другого мнения. Эльс считал, что легко возбудимые люди этой страны ищут для себя опору, выстраивают себе картину мира, часто невероятную, но близкую им, для того, чтобы хотя бы на время не мучиться вопросом – почему так? Почему? Доколе? В чем смысл гражданской войны? Кто виноват?

Пора было менять тему. Чтобы как-то выбраться из опасной зоны, Эльс улыбнулся и сказал:

- А помните? Вы в раннем детстве как-то сказали мне, что хотите стать пожарником… Теперь это можно понимать, как желание гасить локальные конфликты… Потом у вас появились новые герои… Чингисхан… Сталин… Гитлер…

- Лет пять назад моим идеалом был Нельсон Манделла…

- Что же вам помешало?

- Не нашел опоры… Народ развратился… Образование не отменило невежества. Беда нашей республики - хорошие дороги и умники… У нас даже чистильщики сапог с философским дипломом. Как управлять таким народом?! Они всё знают и ничего не умеют… Только продавать… пилить…

Эльс отметил про себя, что президент ни разу не упомянул имени Махатма Ганди и Мартина Лютера Кинга.

- Хорошо, что элиты поняли, что выборы – опасная игра… Они кричат: - Будь царем! Я-то знаю – царей убивают…

- И президентов тоже…

Гулугл вздохнул.

- А я часто вспоминаю наши занятия… Вы ведь учили меня в детстве не только языкам… Это было так давно….

- Я тоже помню вас, господин, президент. Вы были очень грустным мальчиком, похожим на Христа…

- А теперь я стал Понтием Пилатом!

- Не дай вам Бог стать царем Иродом! – сказал Эдьс и прикусил язык.

На него напала вдруг нервная зевота, и он зевнул сквозь крепко сжатые зубы. Понимал, что не к месту, неприлично, опасно, но не мог сдержать бесконтрольного движения челюстей и губ.

- Какая зловещая улыбка, - подумал Гулугл.

Но Гулугл не рассердился.

Этот холодноватый и спокойный, несуетливый Эльс располагал его, Гулугла, если не к откровенному разговору въяве, то к мысленному диалогу…

Эльс знал, что математики отличаются от других ученых злопамятством и скупостью… Потому не притронулся к фруктам, которые стояли на столе.

Он с тоской подумал, что бездарно теряет здесь время своей вечной жизни. Он знал, что власть Гулугла, как всякого диктатора, хотя и была абсолютной, могла прерваться в любой день в любую минуту, и зависела, как и его жизнь, от множества причин, которые не поддаются прогнозированию на самых мощных компьютерах.

- А тут ещё эти талибы… фанатики… - услышал он голос Гулугла. - Они уже у наших границ… Как тысячу лет назад…

- Не так всё плохо господин президент. Талибы такие же люди, как и мы. Они тоже тоскуют по идеальному обществу, где все равны. По справедливости, как они её понимают… Но они принципиальнее нас. В этом их сила… Они никогда не подвергают сомнению всемогущество Бога… И непреходящую святость Его заповедей…

Вечный Гот не произнес этих слов, только пожал плечами.

И сказал:

-Та жизнь кончилась, господин президент. Мы никому не интересны в мире, господин президент. Мы стали третьестепенной страной, которую можно использовать только, как территорию, пригодную под военную базу или для захоронения опасных для жизни отходов. Но я покажу вам нечто, что заставит вас изменить своё отношение к вашим подданным. Сегодня большой концерт в Зале Мусоргского.

- Где?

- В концертном зале имени Мусоргского.

- У нас нет такого зала...

- Он есть в каждой республике, господин президент. В каждом городе… Поехали?

- Окей. Поехали.

Уже в машине.

- Беда России – плохие дороги и дураки. А наша – хорошие дороги и умники!- повторил Гулугл свою любимую мысль.

- Плохие дороги и дураки всегда спасали Россию… - сказал Эльс… Не даром Иванушка Дурачок… Вы позволите мне попросить у вас…

- О чем?

- Полиция арестовала сына моего друга… Авака… Ну, того, что играет на дудуке. Я прошу освободить его, помиловать.

- Чемпиона?

-Да.

- Я не могу до суда…

- Вы всё можете, господин Президент.

- Я попробую, если Вы просите. Придумаю. – Гулугл задумался, прикрыл глаза и вдруг просиял. – Вот, прочтите, до какого маразма дошли наши европейские друзья. Они считают, что только в Африке и у нас в Маленькой Счастливой Республике, остались настоящие мужчины, исчезающий вид - Мужчина натуральный, в собственном соку. Выращенный на экологически чистых продуктах. Я уже отправил им на улучшение породы две сотни волонтеров. И этого вашего протеже тоже отправлю им на радость. В запломбированном вагоне. Как Ленина.

- А что же Африка? Не подходит?

- Они хотят, чтобы дети были белокожими.

- Хотят негра - блондина?

- Европейца производителя.

- Ну, какие же мы европейцы?! – усомнился Эльс.

Он заметил, что президент Гулугл, так же, как его ближайшие советники, заигрывая и лебезя перед Западом, в душе презирают своих благодетелей - их обычаи, пищу, их законы, как когда-то варвары презирали Рим.

- Я не пойму, Эльс, что вы нашли в этих отбросах, в этих лузерах?! Это отстой общества… Вы тратите на них драгоценное время жизни… Я не вижу вас в Опере. Не вижу на выставках… Вы игнорируете мои приглашения на приёмы…

- Мне хорошо с этими людьми… спокойно…

Он хотел добавить, что именно там хранится судьба страны. Хотел сказать:

- Вам не хватает нежности, господин президент! Вам не хватает нежности в чувствах к своему народу. Вам не хватает слез о его бедах...

Он хотел это сказать президенту, но благоразумно промолчал. Только подумал.

Но Гулугл услышал. Президенты не глупее нас. Он ответил, тоже мысленно.

- А в этом стаде, найдётся хоть один козел, хоть одна телка, хоть один идиот(!), кто бы с нежностью подумал обо мне, о своем президенте?!

- Вам не хватает нежности в чувствах к своему народу. Вы запутались в дворцовых интригах! Но сейчас Вы увидите ваших подданных… Вы прозреете, господин президент! Пока не поздно…

Ослепительная вспышка и грохот взрыва помешали ему додумать эту мысль. Придать ей приличную форму. Помешали сказать.

Выстрелы. Взрыв… Вой сирен.

В новостях:

… Срочно! На президента Гулугла совершено покушение.

… Пока никто не взял на себя вину…

Не закрывайте книгу. Ещё не конец. В своё время узнаете, что там стряслось,

 

15

 

Добрый вечер, Эврика! Добрый вечер, Николь! Побед вам и благоденствия! Добрый вечер, уважаема публика! Добрый вечер Концертный зал Мусоргского!

Эврика вышла на мостовую и пыталась привлечь внимание проезжавших мимо машин. Но все спешили домой после работы, после бессмысленного жаркого дня, и не обращали на неё внимания.

Наконец, притормозила старенькая Хонда.

Девушки сели позади шофера.

- Славных побед и благоденствия! Куда вам, красавицы?

- В Мусоргского…

Он назвал сумму в долларах.

Николь потянулась рукой к карману курточки, но Эврика остановила её.

- У нас только души.

- По курсу.

- Окей…

Шофера звали… Ах, неважно, как его звали… Не о нем речь…

Николь грызла виноградную колбаску, начиненную орехами.

Эврика пыталась вспомнить детали своего последнего сна.

В этом сне главным был не сюжет, а ощущение опасности и предчувствие конца спокойной жизни.

Она ехала верхом на осле. Перед ней была крутая скальная гряда без растительности. Едва просматривалась тропа.

Ей нужно было укрыться где-нибудь там, наверху от опасности, которая подстерегала её в городе… Она смутно помнила лицо белокурого подонка, ограбившего сберкассу. Но не могла избавиться от его тошнотворного запаха… Она могла опознать его. И ему необходимо было убрать её.

Она искала глазами дорогу. Но видела только едва заметную тропу. Тропа начиналась серпантином, но вскоре терялась среди нагромождения сорвавшихся глыб…

Осел меланхолически жевал редкие сухие травинки.

Она долго упрашивала его, умоляла, даже заплакала, и он взглянул на неё своими бесстрастными глазами. Эти глаза знали нечто, что было недоступной ей.

Он бережно понес её по тропе, как… Нет, не хочу сравнений.

Искусство езды на ослах несколько отличается от верховой езды на лошади. Нужно выбрать себе место как можно ближе к хвосту. И запастись терпением…

Этот осел вообразил себя сыном Пегаса, крылатого жеребца, покровителя поэтов. А мать его была сумасбродная, ветреная ишачка, не чуждавшаяся близости с местными бедняками, у которых не было средств на калым.

Он сам питал слабость к сукам человечьим. Потому смиренно разрешил Эврике забраться на его крестец, позади крыльев, которыми он гордился.

И размеренно, не торопясь, зашагал к вершине.

Камушки, потревоженные его копытами срывались в пропасть, прыгали и шелестели.

Внизу осталась долина, шумный город и сберкасса. А впереди не было видно ни вершины, ни перевала…

- Что ты такая грустная? – спросил осел.

- Пропал Эльс… Говорят, он умер… Но я не верю…

- С ним всё в порядке, - успокоил её осел. – Твой Эльс – Вечный Гот. Вы скоро встретитесь…

- Мне грустно… Грустно… Ничто не мило…

- Пиши стихи, они рассасывают грусть…

- Я не умею… Я ничего не умею… Я всё забыла…

…Быстро наступала ночь. Зажигались огни светильников на трассе.

Когда они проезжали Овраг Февральской Революции, Эврика показала глазами на тускло светившиеся окна лачуг

- Там живут колдуны… Они говорят, что прежде были богами… По статистике каждый третий житель республики ходит сюда чаще, чем в церковь… И ждет их помощи…

- У нас те же проблемы, - не сразу ответила Николь.

- Где у вас? В Мексике? – спросил водила.

- Ещё дальше… Но не в этом дело… Я, правда, услышу хорошую музыку? У меня голова трещит от ваших барабанов…

- Да… Да… - поспешила успокоить её Эврика. – Ты услышишь хорошую музыку. Но сегодня не знаю, что будет… Симфонический оркестр отправили на побережье. Там панихида по последнему дельфину…

Шофер остановил машину.

- Я не поеду дальше… У меня нет респиратора…

Запах и вправду был отвратительный. Гниение и хлорка. Жара усиливала смрад. Ночь не принесла желанной прохлады. Казалось, даже холодные всегда звезды источали сухой жар.

Эврика и Николь скрыли лица под марлевыми повязками.

Николь вскрикнула.

- Что с тобой? – спросила Эврика.

- Посмотри… там что-то живое… шевелится…

Эврика увидела летучую мышь. Она умирала, ещё вздрагивала, хватала коготками сухую траву.

- Далеко нам ещё? Может, вызвать моих друзей? – спросила Николь. – Они быстро доставят нас на концерт…

- Не надо… Их могут принять членов Лиги защиты птиц… Люди разбегутся, и концерта не будет. Метров триста ещё… Потерпи.

- Объясни. Что ещё за Лига защиты птиц?

- Потом. Потом. Сама всё поймёшь. Помолчи пока… здесь всё прослушивается.

- Я включу заглушку.

- Ни в коем случае! Приедет полиция разбираться. Лучше помолчим пока…

Эврика включила новости.

…На президента Гулугла совершено покушение

… Президент жив… Он полон решимости не допустить в Маленькой Счастливой республике разжигания межплеменной и межконфессиональной вражды. Не допустить распада государства… Не допустить гражданской войны… Погиб шофер. Тяжело ранены охранники президента. Гулугла спасло то, что он в этот раз ехал не в своем лимузине, во внедорожнике сопровождения… Получил контузию…

- У меня мигрень разыгралась от всех этих ваших…

- Так вернись… Ты ведь можешь… Стань птицей… Исследуй проблемы пернатых…

- Я уже была птицей…- сказала Николь с грустью. Она вспомнила, как во время перелета половина их лебединой стаи было убито охотниками. - Теперь хочу понять, каково это быть человеком… Как вы говорите «человеком разумным»!

Они шли по дороге среди разбитых машин…

От Николь исходил голубоватый свет. Он то катился, то скользил перед ними, освещая дорогу. Маленький светящийся пушистый коврик…

- Ну, вот мы и пришли, - сказала Эврика.

- Это и есть ваш зал… имени… Как ты сказала?

- Мусоргского?

- Да, Му-сор- ско-го? Красиво звучит…

- Да, вот он…

В темноте ощущалось присутствие большой массы людей.

Свет, исходивший от Николь, угасал в зарослях топинамбура. Красивые жёлтые цветы возникали и исчезали перед глазами Эврики.

- Осенью сюда придут обитатели трущоб и будут выкапывать клубни, чтобы дожить до весны…

- А я слышала, что главная проблема республики – избыточный вес.

- Кому как… Это проблемы нашей элиты. Они даже хотят утвердить через парламент национальную идею…

Она не договорила, вглядывалась в призрачные фигуры, надеясь найти знакомых.

Это скопище людей напоминало громадный перезрелый подсолнух - все черные и похожи друг на друга.

Ей показалось, что она увидела Эльса, его прямую офицерскую спину. Хотя он никогда учился в балетной школе и не служил в армии. Если не считать эпизода, когда он месяц был адъютантом Брюса во время Полтавской битвы.

Эльс почувствовал её взгляд и обернулся, всматривался в темноту, улыбнулся ей, не видя её… Приложил пальцы к губам…

Она тоже приложила пальцы к губам и улыбнулась.

Внутри неё будто заработала тепловая пушка.

- Что с тобой? – спросила Николь.

- А что?

- Ты покраснела.

- Тебе показалось… Как ты могла увидеть это в темноте?

- Меня обдало жаром, как от костра…

Эльс всматривался в темноту.

- Что с тобой? - спросил Гулугл.

- Так… Вспомнил одну девушку…

Охрана Гулугла тоже напряглась, в ожидании покушения.

Час назад всё обошлось. Гулугл отказался возвращаться. Кодекс чести толкал его только вперед.

- …Это место только называется концертным залом, - объясняла меж тем Эврика. Ей приходилось иногда подрабатывать гидом. - На самом деле это свалка, где собираются маргиналы, аутсайдеры, лузеры, бедняки… Ну, те, которые получили хорошее воспитание , но не успели научиться доставать деньги из воздуха… Говорят, этому нельзя научиться, и таких фокусников рождается в каждой стране не больше семи процентов… Сюда приходят старики, у которых нет ни работы, ни пенсии… Билеты на концерты в филармонию так дороги… нам не по карману… А здесь мастера… Когда-то знаменитости… Теперь их забыли… А им нужно, чтобы кто-то их слушал… Чтобы их встречали, как прежде…

Раздались аплодисменты. У людей в руках затеплились свечи.

- Пожалуйста, выключите мобильники!

Сценой служил остов, круг, старой карусели. Трогательно смотрелась ободранная деревянная лошадка и лебедь – всё, что сохранилось от прежнего жизненного головокружения.

Когда-то здесь, на месте свалки, было мемориал героев первой мировой войны. Потом - Парк культурного отдыха. Потом кладбище бродяг… Из хлама старой одежды, распоротых матрацев, диванов, стульев, дырявых кастрюль, кружевно распадающейся плёнки ещё торчали гипсовые руки и головы, призванные в иные времена воспитывать эстетические и патриотические чувства граждан.

Пятеро молодых людей притащили старый рояль. Водрузили его на сцену, на круг карусели.

У рояля не хватало одной ножки. Её заменил протез, найденный тут же. Нет, как же… Этот протез протянул рабочим молодой инвалид, герой одной из разборок в горячих точках.

- Пожалуйста, отключите мобильные телефоны!

Две старые еврейки, с ярко накрашенными губами взошли на импровизированный помост. Что-то вполголоса обсуждали меж собой. Двора Тубеншляк, когда-то блиставшая не только в России, открыла крышку рояля, села на зеленый ящик из-под боеприпасов. Марина Розовски достала из футляра скрипку, выпрямилась и вдруг преобразилась – помолодела, похорошела. Сорвала с лица респиратор. Поклонилась публике. Морщины разгладились. Она стала молодой. И загадочно красивой. И только белила и яркие губы остались прежними, но теперь они оттеняли не уродство, а красоту…

Они застыли. Длились мгновения, а они всё не начинали. Они не двигались.

Тихо. Тревожно. Только дыхание свалки…

Гулугл приобнял Эльса.

- Что ты такой грустный, учитель? Не жалей этих людей. Они не смогли вписаться в новые правила жизни. Их не будет завтра. Ну, вымрет часть – четверть или треть. Зато общество станет мобильнее…

Марина кивнула Дворе.

И возникли божественные звуки. Сначала рояль, потом скрипка.

- Что это? – шепотом спросила Николь.

- Тихо! – Эврика прикрыла ей рот ладонью. – Это Рахманинов… Нежность…

- Нежность? У нас нет такого слова…

- Тогда слушай и старайся понять. И помолчи, ради Бога.

- Что с тобой?

- Тсс.

Они общались мысленно.

- Что с тобой? У тебя мокрые щеки. И краска стекает с ресниц…

- Это слёзы…

- Слёзы? Это когда щиплет глаза от лука?…

- Это называется плакать…

- У нас никогда не плачут… И не смеются… У нас улыбаются…

- А ты… Ты плачешь? Ты тоже плачешь?

- Да, первый раз в жизни.

- Тебе хорошо?

- Мне больно и сладко. Как, ты сказала, это называется?

- Нежность…

- Когда я летела сюда, я думала: – Что за дикари! Живут на такой красивой планете. И тысячи лет не могут избавиться от боли и страданий. Но теперь поняла…

- Что?

- Вы оставили себе несчастья и страдания, чтобы плакать и улыбаться, как сейчас…

На сцену – карусель вышел Авак.

Да, тот самый Авак, который чистит обувь у дверей своего жилища, прапраправнук императора Джумки Четвертого. Тот самый Авак, что играет на улице старого города, недалеко от мечети. И его кормят за это. Делятся с ним у кого, что есть. Он не стал соперником Дживана Гаспаряна. Но его душа поселилась в его дудуке и пела его голосом. И души людей отзывались ей.

Люди замерли. Они снова становились народом. Не стадом! Не населением – народом! Все они были детьми этой земли – братьями и сестрами. Родными даже по крови, пролитой в битвах друг с другом.

Забегая вперед, скажу, что и теперь, после кровопролитных войн, после того смутного времени, матери Маленькой Счастливой Республики и других таких же маленьких и счастливых республик, и даже русские матери на севере, включают музыку дудука, чтобы их дети видели мирные добрые сны и забыли о кровавых распрях, опустошивших землю. Чтобы дети спали спокойно и не видели даже во сне ужасов войны...

Гулугл вдруг почувствовал себя над пропастью. Под прицелом снайперской винтовки. Он даже услышал звук выстрела. И пуля просвистела рядом с его ухом…

Он ощутил опасность в человеке по фамилии Эльс. И отвращение к нему.

Провокатор! Насмешник! Фигляр! Фантазёр! Романтик! Разрушитель!

- Вы будете приходить сюда, господин президент? Я дам вам программку на следующий месяц… Посмотрите на этих людей… Помогите им выжить и сохранить всё хорошее, что было у нас… у нашего народа… В прошлом…

- Что вы волнуетесь за них? – повторил Гулугл. - Они не вписались… Не думайте о них..

А сам подумал:

- Надо бы изолировать его. Изгнать из своего сознания. Нет, замочить в туалете. Или в поликлинике. Но замочить. Натравить бандита, сообщив ему о бриллиантах и золоте, которые запрятаны в его книгах…

А Эльс в свою очередь.

- Зачем я привел его сюда! Для него мы – вторсырье. Деньги. Очень большие деньги. Гулугл умный. Он знает - революции зарождаются на свалках культуры. Одной искры достаточно, чтобы полыхнул пожар на этой измученной засухой, когда-то счастливой земле…

Эльс отказался от машины. Сказал, что любит пройтись пешком после концерта.

Ему показалось, что кто-то следует за ним.

- Наверное, Гулугл послал своего охранять меня, - подумал Эльс и свернул на свою тихую и безлюдную улочку.

Но беспокойство его усиливалось. Он видел как бы со стороны себя и того, кто убыстрил шаг, желая догнать его.

Он видел, как человек достает нож и резким коротким ударом посылает клинок в его Эльса, сердце.

Потом добивает, перерезая горло.

При всем желании Вечного Гота покинуть этот грешный мир, такой вариант его не устраивал. Он был отвратителен и оскорбителен - этот вариант.

И вдруг.

- Дай закурить, отец.

- Я не курю. И тебе не советую!

За этот отеческий добрый совет он получил удар в глаз и тотчас вслед – такой же короткий и резкий в нос. Эльс ощутил на губах солоноватый вкус крови.

Он действительно увидел, как блеснул нож в руке незнакомца.

Время тянулось, как восточная мелодия. Как «Слезы Армении».

Движения нападавшего замедлились и его, Эльса, рука тоже поднимала зонт непростительно медленно, но гораздо быстрее нападавшего. Остро заточенный штычек приближался к глазу врага. Также медленно входил к него… Ещё одна душа вырвалась из материального тела и вышла на орбиту Земли. Летела рядом с МКС. Заглядывала в иллюминаторы. Киллер не успел ударить первым. В этом была его ошибка.

- Благодарю тебя, Господь, за всё, что случилось со мной в этой длинной и противоречивой жизни, и за каждый новый день. Благодарю!.

Сердце Вечного Гота медленно обретало нормальный ритм.

- . –

Скептики предрекали распад прежних отношений. Забвение прежних ценностей. Но в Маленькой Счастливой Республике простые люди по-прежнему сближаются при наступлении трудных времен и помогают друг другу. Они привыкли к несчастьям, к войнам, в вечной бедности. Но не хотят терять того, что спасало их веками – солидарности.

В старом городе в жаркие ночи выносят раскладушки на улицу и спят, не боясь бандитов. Правда и то, что и сами они, когда уж сильно припрет, могут стать бандитами, могут украсть или ограбить. Но не ночью, не во время сна. Не друга. Не соседа. Может быть вечером или под утро… Случайного встречного... Или внезапно разбогатевшего чужака...

Аврора и Авак помолились на разных языках и разным богам и уже готовились было ко сну, когда в дверь кто-то тихо постучал.

Аврора включила свет. Подошла к двери.

- Кто там?

- Это я Эльс.Простите, дорогая Аврора.

- Входите, уважаемый.

- Не спится. Тревожно на душе. Спасибо тебе, Авак. Ты божественно играл сегодня.

- Спасибо, брат.

И снова стук в дверь.

Пришел Гурыч.

- Я на минуту. Нас подняли по тревоге. Я ухожу. Позаботьтесь, если что, о моей семье…

Никто не удивился появлению Николь. Она вела себя, как подобает азиатской девушке. Молча ставила на стол тарелки с ужином

Потом села рядом с Робертом. Отгоняла от него мух. Прислушивалась к разговорам мужчин.

- Мне пора, - сказал Гурыч.

Эльс проводил его до дверей.

- Что вы чувствуете сейчас?

- Зачем вам, Эльс? – удивился Гурыч.

- Но я всё же, как бы это вам точнее… летописец.

- Как офицер я жду приказа, как человек очень тревожусь за людей.

Гурыч пожал руку Эльсу и вышел на улицу.

Там ждала его машина.

Эльс вернулся к столу.

- Как жить дальше будем?

- Как-нибудь переживём, бывало и хуже, - сказал Авак. - Придется уйти на время, - сказал Авак.

- Куда? – спросил Эльс.

- Туда… В подземелье… В пещеры… Когда большие народы выясняют, кто начальник, земля болеет большой войной, когда начинают выяснять малые, у земли сразу много-много маленьких болезней... Когда на губе трещина, чтобы лучше зажило, надо разорвать ещё больше. Давай выпьем по стаканчику черного вина.

- Давай.

- Скажи, за что пьём!

- Сначала я расскажу вам одну историю, - начал Эльс. - В Петербурге жил незаметный человек Саша К. Ему парепало в жизни много чего и плохого и хорошего, всего понемножку. Отсидел небольшой срок. Работал ассистентом оператора на Ленфильме. Проводником на железной дороге. Фотографом. И ещё много всего было в его жизни. Он был переполнен яркими жизненными историями. Писал свои наивные рассказы просто, без прикрас. Студенты полиграфического техникума издали его книжку, как дипломную работу. Он продавал её у входа на Смоленское кладбище. В этой книжке был рассказ о весеннем ледоходе на Фонтанке. На небольшой льдине сидел рыжий кот и вопил. Не хотел умирать в холодной воде в этот солнечный апрельский день. Собралась небольшая толпа праздных горожан. Наблюдали. Обсуждали важный вопрос – как рыжий кот оказался на льдине. А кот всё вопил, взывал о помощи. Подошел Саша.

- Что же это вы, товарищи?! Хватит говорить! Спасать кота надо.

- Как?

- Дай-ка твой шарф! И ты! И ты!

Они связали пять шарфов и стали бросать их на льдину коту. Для утяжеления пригодилась чья-то трость. Кот быстро сообразил что к чему и выбрался на берег. Мгновение, и след его простыл. Толпа поредела, растворилась в людском потоке. У каждого были свои дела. Каждый у себя – на работе или дома - сушил свой шарф и рассказывал свой вариант того, что случилось на Фотанке. Эта история долго ходила по Петербургу, обрастая деталями, пока не стал мифом. За спасение Рыжего Кота, господа-товарищи!

Эльс встал.

- Спокойной ночи. Спокойных снов!

Он ушел.

Аврора обернулась к Николь.

- А ты надолго к нам? Уезжай! Люди здесь тёмные, грубые. Не надо их тревожить...

Николь не ответила.

-У тебя деньги есть? –спросила Аврора.

Николь подняла руку, тряхнула ею – ну, мол, их, эти деньги.

- Нету?.. Я тебе дам, чтобы до дому хватило. У тебя есть дом? Если твой дом очень далеко, мы соберём во дворе. У нас все добрые.

Она выглянула во двор и закричала:

- Тенгиз! Ты слышишь меня?

- Слышу, - отозвался Тенгиз со второго этажа. - Что тебе?

- Ты не спишь?

- Уже проснулся.

- Ты сегодня в рейс едешь?

- Еду, джаника. Что тебе привезти?

- Сделай доброе дело.

- Сделаю, если просишь.

- Здесь один человек. Ему денег нет.

- Ему денег дать?

- Ему денег не надо. Отвези его.

- Куда отвезти?

- Где твой дом? Говори быстро!

Николь смеётся, пожимает плечами.

- Тенгиз!

- Вах! Не кричи так громко! Я слышу тебя.

- Отвези его куда-нибудь. Где спокойно.

- Везде неспокойно.

- Ну, куда-нибудь. Ему всё равно...

- Ладно. Пусть будет готов.

Аврора захлопотала.

- Возьми в дорогу, доченька... Вот помидоры, чеснок... Вот яблоки, инжир... Ты яблоки ешь?

- Спасибо, добрые люди.

- Уезжай! Уезжай! Здесь народ темный. Не тревожь его. Потом, потом приезжай, когда мы успокоимся… когда снова людьми станем.

И Николь исчезла. Исчезла даже из памяти тех , кто видел её реально.

Только Эврика помнила.

 

16

 

Я нищий! Я честный! Я гордый! Я русский!

Гришка Немой жил в старом доме, который давно хотели снести. Его комната не закрывалась. Ключ давно был утерян. На подоконнике лежали журналы «Твой современник» двадцатилетней давности. На стене висели старинные ходики с кукушкой. Молчали, не тикали. Его цветок поправлял здоровье в новом глиняном горшке. Неровный осколок зеркала на грязном полу.

Гришка спал на старом матрасе, как некогда, в конце девятнадцатого века, спал молодой революционер Сосо Джугашвили, известный миру, как Иосиф Сталин, или Папа Джо..

С тихим скрипом распахнулась дверь.

Трое молодых, хорошо одетых адамлийцев заглянули в логово русского медведя.

Бесшумно вошли. Их обувь была лёгкая из тонкой кожи ручной выделки.

Стояли, брезгливо осматриваясь.

Гришка почувствовал присутствие чужих и опасных людей. Заворочался. Открыл глаза. Схватил дубинку. Ну, не дубинка! Ножка от рояля. Он нашел её на городской свалке.

- Мир и побед тебе, Григорий!

- Побед и благополучия вам, господа!

- Вах! Значит, правда, что ты обрел дар речи!

- Ну, да! У нас ведь свобода слова!

- Это чудо!

- Тебя русская диаспора считает святым.

Он пожал плечами.

- А память? Память тоже вернулась к тебе, несчастный?

- Всё помню!

- Ну, вспомни что-нибудь и расскажи.

- Что?

- Что в школе учил.

- Правило какое-нибудь. Формулу... Теорему…Или стихи…

- Прочти, что помнишь. Анекдот какой-нибудь…

- Михаил Юрьевич Лермонтов… - начал Гришка торжественно. – Мой любимый поэт… - Начал тихо, бормотал. – Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром, бандитам отдана…

- А громче можешь?

- Скажи-ка, дядя! – закричал Гришка трубным голосом.

Дом задрожал. Началось землетрясение. Кусок штукатурки с протечкой в виде осеннего пейзажа упал посреди комнаты. Ходики молчавшие до того, затикали, а кукушка высунулась из окошечка и закричала: - Куку- кукукуку!

А закончила совсем по-петушиному:

- Ку- ку! Ку-ку! Кукареку!

Адамлийцы также бесшумно, как вошли, покинули жилище Гриши.

Он выглянула в окно и увидел, как их внедорожник Хантер помчался среди рушащихся старых домов.

- Дурак, ты, Гришка, и шутки твои дурацкие – сказал он сам себе и снова заснул.

Но его не оставили в покое и через несколько дней, когда улицы очистились от камней и мусора, пришли снова и предложили ему выступить на митинге в поддержку президента за тридцать евро. Дескать, русская диаспора почитает его блаженным и прислушивается к тому, что он скажет.

- Я подумаю, - сказал Гришка. – Дело ответственное. Сочинить всё толком нужно.

- Чего тебе сочинять! Вот текст. Мы уже всё за тебя сочинили. Ты только озвучь! (выучи и прочти.) И деньги в карман.

Гришка начал было читать, но отложил текст.

- Я не могу чужое читать. Я ничего не понимаю, что вы мне здесь… Нет! Только своё или Лермонтова!

- Мы тебе много денег заплатим. Триста тысяч рублей!

В его мозгу возникли картины заморских курортов – Кипр, Бургаба, Таиланд, Индия…

Он с ужасом подумал, что надо бы приодеться и приобуться, чтобы не срамить Родину одеждой из сокенхенда..

- И в Россию твою отправим на самолете!

- Я не хочу в Россию.

- Почему?

- Кому я там нужен?!

- Ну, так здесь будешь жить. Квартиру тебе купим.

- Нет, не могу.

- Почему?

- Я бедный!

- Ну.

- Я честный!

- Ну.

- Я гордый!

- От денег грех отказываться.

Он поднял на них страдающие глаза и добавил тихо:

- Я русский!

Он подошел к окну, всё ещё шевеля губами, улыбаясь. Увидел Хантер, отъезжавший от их старого полуразвалившегося дома. Снял кастрюльку с журнала « Твой современник» за 1994 год. Раскрыл и стал читать статью Кожинова.

- . -

Эльс вернулся в свою комнату. Лёг на тахту, не зажигая света.

Старинная антикварная кафельная печь начала XX века, выступающий карниз, рельефный декор на восточных изразцовых плитках, печные дверцы выполнены из художественного чугунного литья. Глазурь зеленая.

Убитый им человек не тревожил его совесть. За долгую свою жизнь он насмотрелся. Он убивал раньше, чем убили его. Они не знали, что он бессмертен.

Эльс сомкнул руки на затылке. Это была его любимая поза.

Луна освещала книжные полки – его сокровища – книги, которые спасали его от отчаянья, живущие меж страниц существа, разительно похожие на людей, но всегда живые, не умирающие, как и он. И не имеющие права на изменение своей кармы после того, как печатная машина пригвоздит их буквами и знаками препинания к бумажным страницам.

В этой комнате бывали известные люди прошлого. Властители дум своего поколения. Маяковский как-то прибежал ночью из гостиницы, где его заедали клопы… просил пустить переночевать… Но у Эльса в постели спала женщина, и он отказал великому поэту. За что получил такую пощёчину: « Эльс, ты как был недобитым буржуем, так и остался!»

А в этом углу на полу спал Есенин…

Эльс открыл глаза и увидел, что пол его комнаты усыпан белыми розами.

- Наверное, Эврика приходила, - подумал он. – Она любит такие приколы…

Улыбка убыстряет время и погружает его в вечность. Но радость сменяется грустью.

Он был чужаком на этой далёкой любимой теперь земле и, тоскуя по своей потерянной родине, не стал здесь своим. Взгляды его формировались на чужбине. Он был вечным эмигрантом, и это давало ему сладкое и горькое право смотреть на все со стороны. Его взгляды не совпадали со взглядами общества, стада, погоняемого пастухами. Иногда ему казалось, что стадо движется не к тучным лугам, а к обрыву. Он вспоминал часто старую литовскую сказку о человеке, который потерял свой зримый образ, чтобы узнать о судьбе своего народа… Узнал… Кричал… Но никто не услышал его… Растоптали…

Да, наверняка, приходила Эврика и разбросала цветы, чтобы порадовать его. Ей свойственны были неожиданные поступки.

А за этим столом когда, он Эльс, пил вино с … Не будем называть фамилию… Этот писатель получил с помощью Вечного Гота валюту в банке на творческую поездку в Европу. И вдруг от него пришла открытка из Константинополя. « Дорогой Эльс. Наконец, благодаря тебе, я выбрался… вырвался из этого ада. Надеюсь, что никогда не вернусь… Спасибо тебе...»

Эти строчки… Этот знакомый почерк поверх фотографии Босфора. Эти искренние и горячие слова благодарности могли стать для Эльса приговором. Он конечно, был бессмертным, но остро чувствовал боль… Он ждал, что за ним придут, приедут, уведут, подвергнут пыткам и будут расстреливать, не жалея патронов, пока не будут расстреляны сами… Он не знал, что делать с этой открыткой. Сжечь или оставить? Она и теперь лежит у него меж страниц Монтеня. Тот писатель не понадобился ни в Америке, ни в Европе. Вернулся. Был обласкан властью. Издавался миллионными тиражами. И умер, погрузив в отчаянье всю страну, которую он ненавидел и презирал. Его помнят теперь только старики и историки литературы…

Эльс заснул хорошим здоровым сном, а когда проснулся, ещё не успев открыть глаза, хотел увидеть цветы на полу…

Увы, при дневном свете белые розы оказались скомканными носовыми платками из пакетика Плюс. Он вспомнил, что у офицера арестовавшего его, был насморк…

Он брезгливо собирал эти бумажки каминными щипцами и бросал их в огонь.

И снова лег на спину и смотрел на потолок.

Он вспоминал Эврику, и морщины разглаживались.

Улыбка убыстряла время и погружала его в вечность.

- Я не изменял тебе. Я никогда ни с кем… тебе… Даже взглядом… Кто узнал тебя, тому не с кем… Даже с образом твоим во сне, когда он соблазнял меня…

- Эврика, принеси мне, пожалуйста, плед и грелку. Включи тепловую пушку. Так сыро и холодно.

- Эльс, кончился бензин. И опять отключили электричество.

- Эврика принеси мне, пожалуйста, бумажные полотенца. Нос забит. Насморк не дает дышать…

- Эврика, принеси мне, пожалуйста, Библию.

…И восстал брат на брата… И народ на народ…

- Эльс, ты так много знаешь. Расскажи…

- Что тебе интересно, девочка? Моё ощущение мира, в котором мы живем?

- Да.

- Море…Океан… Волны выбрасывают на берег много всякой всячины – обломки кораблей, потерпевших крушение, пустые бутылки и бутылки с письмами людей, которых уже нет среди нас, живых. Предметы быта… Вещи, которые уже не нужны никому… Я собираю их. Пытаюсь понять... Наша душа требует сочувствия даже, когда она покидает землю.… Отклика ждёт… тоскует… Мы умираем, когда нет резонанса… Когда нет ответа…

- Я тоже пытаюсь понять эту жизнь.

- Будь осторожна, ласточка моя. Не обожги крылья...

- Я читаю каждый день по двадцать страниц.

- Будь осторожна. Знания не делают человека счастливым… Знания это удобрения. Если слишком много – сгниешь. Если мало - захиреешь. Главное – правильно выбрать.

- Ты не говорил мне об этом.

- Я много чего ещё не сказал тебе.

- А почему сейчас?

- Чтобы ты была готова…

И вдруг дёрнуло его.

- Мир меняется так быстро, что не успеваешь понять – зачем? Как пел Вертинский, «я не знаю, зачем и кому это нужно?!» Мы уже не мусор, следы катастрофы, мы - вторсырье! Скоро не будет у нас зала Мусоргского. Так сказал мне президент… У него новая концепция, идея... Да, наша страна и все мы свалка. Но пригодимся кому-то, как вторсырье. Научные открытия. Сюжеты… Мелодии… Они пригодятся на Западе… всплывут под другими именами и фамилиями. На месте Зала Мусоргского будет аэродром международного значения. Да! Может быть, этих музыкантов запишут на диски. Продадут. Купят. Поселят в пятизвездочных отелях. Будут слушать в канцерных залах за большие деньги. Да! А у нас только память!

Слава Богу, пока мы не потеряли память, пока не ослабла она, мы живы и есть надежда - не умрем!

За окном хлестал ливень. Жара сменилась холодом. Сверкали молнии. .

- Эврика, принеси мне, пожалуйста, плед и грелку. Включи тепловую пушку. Так сыро и холодно.

- Эльс, я ведь сказала тебе только что, кончился бензин. И опять отключили электричество. Встань, сделай зарядку. Я приготовила кофе на спиртовке…

- В честь чего ты надела это серебристое платье?

– Ты что? Забыл…- в голосе её звучал насмешливый веселый укор.

Он попытался вспомнить и не мог.

- Сегодня мой день рождения! Что ты подаришь мне? – спросила она смущенно.

Он обнял её, и живительное тепло любви согрело их.

- Я подарю, – Он открыл тайник в стене. Протянул ей кольцо.

Золотое. Но вместо камня – небольшая серебряная монетка с профилем Александра Македонского.

Эльс любил это кольцо, как скрепку времен, как мобильную связь с тем временем, когда его ещё не было на свете.

- Носи на счастье!

– Ведь это уже было. Ты дарил мне это кольцо.

- Это было в твоих мечтах… И в моих тоже было. А теперь реально.

- И это всё? – спросила она. - И это всё?!

Она хотела ласки, а он думал о судьбах мира. О талибах, которые уже подступали к границам Маленькой Счастливой Республики.

- А что бы тебе ещё хотелось? – спросил он.

- Исполни моё желание.

- Какое? – в его сознании пронеслись несколько вариантов её возможных желаний от элементарных физиологических до высоких духовных.

- Обещай, что исполнишь.

- Обещаю.

- Сбрей бороду и усы.

- Я не сбривал их триста лет. После того, как император Петр лишил вдруг своих подданных этого, данного нам природой отличия мужского лица от женского, этого естественного украшения мужчин… Я тогда плюнул на всю эту мнимую европеизацию и уехал в Индию. Там никто не приказывал мне, как жить… Никто не навязывал мне своих вкусов и правил… Я снова отрастил бороду и усы, но не такие, как теперь. Длинные. Темно-русые. И волосы были до пояса…

- Сбрей, пожалуйста, ты ведь обещал… А то люди думают, что ты мой дедушка…

- . –

День объединяет людей реальными событиями дневной жизни. Ночью мы уходим в мир снов. Иногда это эхо дня. Иногда непонятно что – так хитро зашифровано значение каждого предмета, каждого лица и каждого чувства. И не стоит поддаваться искушению разгадать сон, нужно просто радоваться, ужасаться, любоваться причудами своего глубокого неподконтрольного внутреннего мира.

На этот раз обошлось. Наверху договорились.

- . -

Гурыч вернулся домой.

Лег и заснул.

Он проснулся, услышав стоны Степана.

Подошел к нему положил свою теплую ладонь на его лоб.

- Что с тобой?

- А что? Всё нормально, отец.

- Ты стонал во сне.

- Всё нормально, отец.

- Что-то привиделось?

- Наверное...

- Что?

- Не помню.

Он молчит. Не хочет беспокоить родителей.

- Вспомни.

- Будто и не сон, а правда. Но сон. Я подхожу к зеркалу... Смотрю на себя и не узнаю. У меня глаза другие… Глаза теленка. Внутри пусто. Бегу в фитнес-клуб. Напрягаю и расслабляю мышцы. И рядом десятки таких, как я. И у всех одно желание - напрягать и расслаблять мышцы. И любоваться собой. А внутри пустота… Я ухожу. Иду по улице. И вдруг вижу Ботсума. Художника… Он хилый… У него одно плечо выше другого. Я всегда жалел его. Он рисовал девушку. Ну, ту, что приходит к Аваку, Эврику… Он рисовал её, а она делалась ещё красивее. Она любовалась Ботсумом. А на меня даже не взглянула. Я проснулся и чувствую, что я другой.…. Я не такой, как ты. Я другой. Я не хочу лечить. Я хочу рисовать… Я готов мыть кисточки ему, лишь бы научил меня…

Гурыч долго молчал, озадаченно смотрел на сына. И вдруг улыбнулся и сказал.

- Ты будешь художником. Ты обязательно будешь художником! Поверь мне. Ты будешь писать иконы! Я ведь тоже мечтал когда-то стать художником. Но та корова изменила всю мою жизнь.

- Какая корова? - Со страхом глядя на отца, спросил Степан. - Что с тобой, папа?

- Ну, та, корова, которую я вылечил. Я ведь рассказывал тебе. Забыл?

- . -

… Сначала Эльс прошелся по щекам электробритвой. Потом намылил щеки, шею и подбородок…

- И усы.. Усы тоже сбрей.

- Ладно. Будь по-твоему, - ответил он нарочито грустно.

Лезвие Жилет легко скользило по коже, оставляя чистые просеки.

Он давно не брился, и потому не обошлось без небольших порезов. Кровь проступала сквозь пену.

Перед ним в зеркале возникало лицо усталого русского интеллигента... Не очень старого… Лет пятидесяти.

- Ты так помолодел вдруг, Эльс… Дерзкий мальчишка… - Эврика внимательно рассматривала его. – Прикольно! Погляди на себя в зеркало. Седые твои вихры темнеют…

- Не темнеют, а русеют, - поправил он с улыбкой.

Он заглянул в зеркало. Действительно, что-то происходило с ним. Голова была теперь не сплошь белая… Темно-русая поросль наступала. И глаза были другие – не усталые, ярко-голубые, веселые…

- Может быть, я родилась, чтобы увидеть это чудо, – сказала Эврика.

- И не только на голове… - сказал он.- Процесс пошел.

…Теперь я бреюсь теперь два раза в день. Что бы ни случилось. Почти автоматически. Могу в темноте. Могу с закрытыми глазами. Но обязательно включаю настольную лампу и подсветку. Мне важно посмотреть на себя. Кто я сегодня? Если чуть-чуть сощуриться и улыбнуться, я – азиат. Немного раскованности – и я похож на европейца. Но не в этом дело – в любом случае мое лицо должно сохранять выражение, которое возникло в далеком-далеком детстве, когда я понял, что дважды два четыре. Эта формула проста и лаконична, как лозунг, как афоризм. Вглядитесь, как это красиво и просто. Запоминается легко, думать не надо. Иногда я пою "дважды два четыре", иногда шепчу, как заклинание… Смотри, луна восходит на востоке. Видишь?

- Ой, что это?!

- Это супер-луна, девочка… Луна… Супер – девочка…

- . -

К исходу третьего дня они, наконец, выглянули на улицу. Голод заставил. Холодильник был пуст.

Дождь не прекращался.

Город стал похож на Венецию. Потоки воды несли к реке городской мусор.

Дышалось легко.

Несмотря на угрозу затопления, и даже потопа, было весело на душе. Уходила тягостная скука и однообразие, вызванные жарой и неподвижностью жизни.

Он шел по колено в воде.

Когда возвращался, вода уже была по пояс.

Он поймал руками двух довольно больших усачей. Раздобыл три пшеничные лепешки.

Он встретил двух не очень близких знакомых. Поздоровался. Хотел обменяться новостями, но те не узнали его.

Эврика смотрела на него, открыв рот от восторга.

- Что с тобой? – спросил он. – Вот поймал двух усачей. Почисти и приготовь... Да что ты смотришь так на меня?

- Взгляни на себя!.

Он подошел к зеркалу.

Теперь ему было не больше сорока… Даже тридцать пять…

- Если бы не этот твой шрам на шее, я бы не узнала тебя. Я и сейчас не уверенна, что это ты.

Он обнял её.

- Ты… Твоё тепло…

Всё началось несколько дней назад, когда Эльс ехал в метро. Обычно ему уступали место, и он, уютно расположившись, просматривал бесплатную газету «Метро».

Ещё на улице он почувствовал, как изменилась его походка. Он шел легко и пружинисто.

Он спустился в подземку. Зашел в вагон. Стоял, рассматривая пассажиров. Неназойливо. Как бы невзначай. Как бы фотографируя с короткой выдержкой и вспышкой. Лаконичные портреты. Повторения лиц и рук.

Он был частицей этого мира. И мир был его частью.

Что за день?! Никто не встал, чтобы уступить ему место. Не шелохнулся, даже не посмотрел на него.

Метро работало с перебоями. Боялись терактов. Боялись всего. Горожане предпочитали наземный транспорт или такси. Но было достаточно пофигистов, которым было все равно.

- Надо было пойти пешком, - подумал он.

Совсем недавно ему пришлось с другими выжившими после теракта долго идти в темноте по туннелю и вылезать наружу через аварийный люк.

- Народ черствеет. Влияние севера пагубно.

Он стоял и думал о том, что будет с этим народом, с этой страной…

Перестали уважать стариков…

Здесь всегда помогали молодым и уважали старость…

Он прочел вчера в интернете высказывание известного интеллектуала: "...единственная вещь, которая мне непонятна в человеческой культуре - это уважение к старости. Подумаешь, какой-то х… дольше меня на свете живет. Тоже мне, бл…, событие!"...

Сначала Эльс возмутился. Потом посчитал глупостью. Ночью думал об этом человеке, откровенно высказавшим то, что думают, но не говорят/, многие. Старался понять его, войти в его сознание. И ему открылось. Всё не так глупо. И не так безумно.

Старики знали, как жить, чтобы не попасть в тюрьму или на больничную койку. Как жить в достатке. Как воспитывать детей. Как воевать. Жизнь и её законы менялись медленно, незаметно. Тысячелетиями. Как климат. Как оружие… Законы…Заповеди казались нерушимыми. Конечно! И в те времена, убивали, крали, соблазняли жен своих друзей, и рабов их, и скотов их. Но знали, что это плохо, что наказание неминуемо… Закон возмездия не подвергался сомнению.

Но теперь жизнь меняется так быстро. Заповеди мешают жить. Мешают добиваться успеха. Молитвы ещё шепчут формально, как «спасибо». Или «будь здоров»!

Сегодня опыт предков востребован только в гастрономии…

Менопауза в идеологии. Мы всё ещё думаем, что мы молодые, а мы уже не те. Сегодняшние истины и нравственные кодексы ещё не работают, а вчерашние уже на исходе. Прежние представления о жизни и законах отношений между людьми высмеиваются, объявляются ложными, а новые работают, как беззаконие. Космического мусора стало так много, что не видно звезд…

Вагон метро резко затормозил. Эльс включился в общий ритм жизни. Шептал извинения за толчки.

На одной из станций вошел пожилой мужчина. Моложе его, Эльса, ну, пожалуй, на две тысячи лет. И тут же несколько молодых парней и одна милая девушка вскочили, чтобы уступить ему место.

Эльс удивился и снял вязаную шапочку, чтобы показать, какой он седой.

Никто не обратил внимания. Он случайно взглянул на себя в стекло вагона. Поверх проносящихся арматур, на него смотрел русый, завидно моложавый человек… Отдаленно похожий на него…

Эльс отнес это видение к оптической игре.

- Садитесь, пожалуйста.

Девушка встала, чтобы уступить ему место.

Эльс насильно усадил её.

- Нет, Нет. Что вы!

Девушка, как девушка. Ничего примечательного. Ничего лишнего. Русая. Правильные черты лица. Обычная. Хорошая. Но коленях у неё была её голова в натуральную величину. Девушка держала её, как испуганного ручного зверька...

- Муляж?

Девушка пожала плечами. Она не была готова к продолжению разговора.

Эльсу хотелось понять, зачем и для кого был сделан этот муляж из папье-маше, но с натуральными волосами. Он узнал стиль своего приятеля, молодого художника. Когда не было заказов, он собирал упаковки для яиц и делал из них сувениры, которые продавал, чтобы прокормиться.

Художник был талантлив. Муляж излучал теплоту, готовность к любви. К большой любви. К душевному общению.

Лицо девушки казалось муляжом, а муляж на её белых коленках - живой головой. Эльсу показалось, что голова эта чуть улыбнулась ему.

Он отвернулся.

Эльс вышел на остановке Проспект Толи Собчака. Здесь был Дом печати.

В вестибюле встретил нескольких знакомых, поздоровался, но те не узнали его.

Лифтер, старый гей с грустными глазами, обычно не замечавший Эльса, взглянул на него с интересом, но не поздоровался. Не узнал…

Однако, когда Эльс выходил из кабины на третьем этаже, как бы случайно, коснулся тыльной стороной ладони его брюк, плавным движением от ширинки к бедру...

- Странно, - подумал Эльс. – Я слишком стар, чтобы казаться блондином!

 

17

 

Привет вам, вечные! Мира и успокоения! Небесной амнистии вам!

– Вот купил форель. Сейчас почищу и приготовлю... Да что ты смотришь так на меня?

- У нас гость.

Настал день, когда они встретились. Два вечных странника… Вечный Жид приехал в Маленькую Счастливую Республику.

И пришел в гости к Вечному Готу.

Они обнялись тепло, как родные братья.

Они сидели в удобных креслах. На столике появилась бутылка местного вина, зелень, чудесно пахнущие приправы и соусы. И форель припущенная.

В жерле печи весело жужжал огонь.

Эврика бесшумно передвигалась по комнате. Украшала стол фруктами и цветами.

Любовалась этими крепкими спокойными, зрелыми мужчинами.

Белая крыса Маргарет вылезла из своей норы между томами Истории Цивилизации Бокля и Толковым словарем Даля под редакциейБодуэна де Куртенэ. Прислушивалась к разговору.

Агасфер рассматривал бутылку. Улыбался.

- Откуда она у тебя?

- Кто? – Эльс невольно оглянулся на Эврику.

- Эта бутылка… Их не выпускают уже сто лет. Это ведь кварта?

- Да, я берегу её. Она чуть больше литра…

- Литр и сто сорок миллилитров. Но какой цвет! В тени – почти черный, а на солнце – темноизумрудный. Цвет прошлого.

Эльс наполнил вином коричневые керамические пиалы.

- Ты посидишь с нами? – спросил он Эврику.

Она мотнула головой, накинула шаль, залезла с ногами на тахту, и словно растворилась в полумраке. Гладила крысу и дремала. Слова и голоса сплетались и разбегались.

Агасфер принюхивался к вину.

- Я так долго живу… Так долго, что не знаю: запахи, тревожащие меня – реальны? Или они воспоминание? – Агасфер поднял на Эльса иудейские, источающие вечную скорбь и вечное бесшабашное веселье, глаза.

- У тебя есть женщина? – спросил Эльс.

- У меня всегда было много женщин. И я всегда воспринимал их, как одну, единственную в разных обличьях.

- А они? Как они относились к этому?

- Я избегал разговоров на эту тему. А они не спрашивали… Только одна сказала мне: - Я нашла в твоей библиотеке пергамент, твоё письмо какой-то Саре… Две тысячи лет тому назад. И перевод этого письма. – Ну и что? – спросил я. – А то, что ты две тысячи лет повторял одни и те же слова тысячам женщин, которые ласкали тебя… Я рассмеялся. «Разве это плохо?» Но подумал: « Может быть, все мои увлечения, все романы - это воспоминания о большой любви, которую я испытал и забыл, и пытаюсь вспомнить… - Он помолчал и сказал с надеждой: - Может быть и грех мой тоже только воспоминание, отредактированное и стилизованное. И жизнь наша – тоже воспоминание о бывшей когда-то реальной, действительной жизни, запахи которой не дают нам покоя. Но не слушай меня. Скажи лучше. Как ты здесь? Привык? Как относятся к тебе? – спросил Агасфер.

- Неоднозначно. Я вызываю симпатию и откровенность у пьяниц, бедняков и доверие властителей, - ответил Эльс. - Представители среднего класса относятся ко мне, если не враждебно, то с осторожностью, недоверчиво. Они не могут понять, как извлечь из меня выгоду, не могут придумать, другом или врагом объявить, и что выгоднее. А ты как? Небось, генерал в отставке. С большой пенсией.

- Увы. Меня выгнали из органов ещё при Хрущеве… Я пробовал заняться бизнесом, но мои друзья, люди, которым я доверял, так манипулировали законами, что вчистую разорили меня. Ааз, ох ун вей! (Что буквально - "когда ой-ой-ой" или «боже ты мой, вот беда, ну и дела, вот несчастье")

- О, майн гот! – вторил ему Эльс. - Если евреи обманывают евреев, значит, правда, скоро конец света.

- А если евреи бегут из страны, значит у этой страны серьезные проблемы. Я сменил имя. Теперь я Фон Флиинтуус.

- Что заставило тебя покинуть Петербург?

- Потянуло к теплу. С трудом переношу холод. Думал, здесь теплее и спокойнее. Увы, здесь, как везде теперь на земле.

- Почему бы тебе не поехать в Израиль?

- Там никто не хочет говорить на идиш... Там другой менталитет. А я тоскую по той культуре. По тому языку. Идиш – музыка революций. Похоронный марш империй. Идиш – язык управляемого хаоса. Мы в Киеве в ЧК говорили только на идиш… А какая литература! Какие имена! Шелом Алейхем… Маркиш… Зингер… Но всё течет, друг мой, и всё из меня… Идиш стал мертвым языком. Как латынь и древнегреческий. Может быть, возродится в идишинглиш… Иврит – это совсем другая культура!

- Ты что, забыл иврит? Не может быть!

- Нет, не забыл, но акцент чудовищный. Южнорусский… Гыкаю, как последний президент… ну этот… с картой Америки на лбу... Нет, я, конечно, мечтал бы жить в свободном Израиле! Среди свободных жизнерадостных… безкомплексным людей! Я мечтал, что когда-нибудь увижу таким мой народ. Но Израиль закрыт для меня! Мне не простят работу в органах. Не забудут тридцатые и сороковые…

- Ах, когда это было, дорогой Альцгеймер! – дразнил его Эльс. – Всё давно забыто…

- Я не Альцгеймер! – рассердился Агасфер..

- Ну, не Альцгеймер, так Паркинсон! Не всё ли равно!

- Не всё равно.

- А ты испытал?

- Бог миловал. А ты?

Агасфер ел, прильнув к миске. Серьезно и торжественно. Казалось, он близорук и читает книгу, приблизившись к странице лицом. Беззвучно. Наконец, он оторвался от еды, поднял на Эльса грустные, но притом озорные глаза и сказал:

- Не дразни меня. У меня от твоих восточных острот разболелся желудок.

И снова ел, склонив над тарелкой седую голову. Наконец, отбросил вилку и нож. Смотрел на Эльса слезящимися стариковскими глазами.

- Что нам делать на этой земле?! Что нам делать на этой земле, нам вечным, когда вечные истины рушатся, попираются… Когда предательство делается единственной формой жизни и выживания! Когда наш грех – тот наш давний грех - детский лепет! Ну, толкнул Бога… Ну, по наивности… Не по злобе… Не знал, что Сын Божий! Не знал, что мне за это… Божественный пендель… А теперь… Смотрю… Неужели и они все станут вечными?!… Сонмы, миллиарды вечных грешников! Вечных предателей! Вечных развратников. Вечных бандитов… Вечных палачей! Если не по приговору неба, то рождая себе подобных, увековечивая себя в потомках. А все честные… умрут… вымрут… Не оставят наследников… Будут убиты… Будут заключены до Великого Суда на остров с убийцами, насильниками и растлителями… Потому что у них нет и не может быть большой волосатой руки, которая бы защитила их сверху от беззакония и от закона?! От законов беззакония! Да, я служил тому режиму. Но я не предавал. Предательство – это извращение… А я всегда старался быть натуралом…

Эльсу было неловко, он понимал, что Агасфер ещё не готов смотреть на себя со стороны, как смотрел он на «врагов народа» в ГУЛАГе… Как мстил в Прибалтике латышам и эстонцам за сотрудничество с нацистами, за попытку уничтожить избранный народ…

- Куда же ты теперь? Во Францию? В Америку?

- Избави Бог! Куда-нибудь, где поспокойнее. В Австралию… Или Новую Зеландию.

- Объясни мне, что такое настоящий еврей? – спросил Эльс, чтобы сменить тему разговора.

Агасфер не сразу ответил. Загадочно улыбался.

- Настоящий еврей?.. Настоящий еврей - это ты.

Конечно, это была шутка, но в ней что-то было, какая-то глубокая, не поддающаяся расшифровке мысль… какой-то намек… Наверное, есть люди, даже арийцы, которые к концу жизни становятся похожи на евреев.

- Но ты уж точно не немец! – парировал Эльс.

Они грустно рассмеялись.

Эльс включил телевизор.

- У тебя тарелка?

- Да, около двухсот каналов… Но смотрю не больше десяти…

Заголубел экран, и симпатичная девушка взглянула им в глаза.

– А сейчас ваша любимая передача. «Политический стриптиз» с депутатом парламента, покровителем поэтов господином Гарри Пегасовым.

- Можно уточнить? Покровителем поэтов был мой дедушка Пегас. Я покровитель графоманов.

- А в чем разница?

- Поэт – псих… Самоед… Он страдает… Сомневается… А графоман уверен в себе. В своей гениальности … Он творит ради удовольствия…

- Интересная мысль…

Она считывала текст с экрана, невидимого для зрителей. Она была свежа и хороша собой, но глупа и потому путала слова – текст с сексом, оргАн с Органом, и неправильно ставила ударения.

Оператор развернул камеру.

Теперь в комнате их стало шестеро - Вечный Гот, Вечный Жид, Эврика, телеведущая, Гарри -Пегас и крыса по имени Маргарет.

За время работы в Парламенте Пегас Пегасович изменился. Лицо его, в смысле морда, сократилось, но уши, хотя и укоротились, всё также привлекали внимание формой и величиной.

Лоб, щеки и подбородок его были тщательно выбриты, а борода торчала метелкой…

Он был в светлом свитере и джинсах. На задних лапах красовались высокие ботинки фирмы Экко, а копыта передних были скрыты черными кожаными перчатками.

- Как вы думаете, что отличает человека от животного? – спросила ведущая, обращаясь к зрителям. - Мы зададим этот вопрос депутату Парламента Гарри - Пегасу Пегасовичу Пегасову- Онагрову..

- А вы сами-то знаете ответ? – задал встречный ответ депутат.

- Естественно… - улыбнулась ведущая.

- Ну! – подзадоривал её Пегасов.

Он засмеялся слишком громко, и смех его был похож на икоту.

- Мы прерываемся на рекламу. Не переключайтесь.

Реклама Таро. Грязь, которая удаляет волосы. Мама и дочь. Две коротко стриженные брюнетки.

- Мамочка, волосы - это наша гордость? Да?

-Так что же, по-вашему, отличает нас от вас? – Пегасов говорил неплохо по-адамлийски , но с заметным ослиным акцентом.

- Честь и совесть, - бойко прочла девица. – Это главное отличие человека от животных.

- Вы ошибаетесь, - сказал Пегасов... - У животных я тоже наблюдал совесть и честь. Правда, также редко, как и у людей.

- Так что же, по-вашему, отличает нас, кроме внешнего вида?

Пегасов улыбнулся.

- Деньги! И спорт…

-А логика!? Счет?! Вера в Бога?,

- Только деньги… И спорт! В остальном мы равны… Я сомневаюсь в богоизбранности человека.

- Вы всегда во всем сомневаетесь?

- Я с благодарностью думаю о тех силах, которые научили меня верить. И не меньше благодарен тем, кто научил меня сомневаться. Без веры нет силы духа. Без сомнения нет личности. Зачем мы Создателю безличностные?! Зачем мы Небу без высокой цели?! Без любви! Без них Вера превращается в суеверие, а сомнение в уныние.

Агасфер и Эльс умолкли. Переглянулись.

- Не боитесь ли вы, что новый образ жизни - двухуровневый хлев, и другой вид питания изменят ваш характер и образ жизни, сделает вас ослом разумным, Equus sapiens. Или даже человеком?

- Дорогие братья по разуму! Я торжественно заявляю, что не позволю, чтобы обстоятельства жизни меняли меня, и мои взгляды на жизнь. Я никогда не соглашусь, чтобы обстоятельства меняли мою идентичность. Я осел-патриот!

- Правда ли, что стены и потолок вашей спальни выкрашены черной краской?

- Это не совсем так. Цвет меняется. На западе он черный, потом переходит в темнозеленый, темносиний , а на востоке – голубая полоска рассвета. А по темному фону созвездия и туманности. Самые счастливые ночи моей жизни прошли в горах. Там я родился и там надеюсь умереть. Моя спальня – это попытка вернуться в горы, хотя бы в мечтах. К сожалению, работа в парламенте не дает мне возможности посещать родные места даже в праздничные дни… когда все граждане нашей счастливой республики отдыхают.

- Вы самый богатый предприниматель среди животных не только нашей республики, но и всех республик Союза Новой Византии. Вы fat cat, как говорят на Западе…

- Я бы не хотел сравнения с котом. У нас свой имидж.

- Ну, хорошо, первый олигарх среди ослов и первый осел среди олигархов.

- Вы преувеличиваете, среди олигархов довольно много ослов и лиц двойного происхождения…

- Как вы добились таких успехов?

- Реклама.

- Чего?

- Кофе. Нам удалось раскрутить бренд - кофейные зерна, прошедшие желудок осла. Это для гурманов покруче, чем знаменитый сорт… Ну, тот, что добывают из экскрементов козлов…

- Выключи ты, эту хрень,- попросил Агасфер.

- Но он говорит правду.

- Понимаешь… Если осел в минуты просветления или для имиджа говорит правду, он не перестает быть ослом. Он умеет говорить, как говорят праведники. Он цитирует мудрецов, пророков, святых отцов, Библию и Коран, а сам нечестив, сребролюбец, взяточник, насильник, обманщик, покрывает без разбора не только ослиц, но и верблюдиц, и даже страусих… Он не перестаёт быть ослом смердящим, даже когда, говорит высокие слова. Я не верю, что это Дух Святый говорит в нем! Он грязнит, чернит и поносит высокие слова своим лживым голосом, своим нечистивым дыханием! Увы! Такое настало время - мудрецы лукавят и лгут, и только ослы упрямо говорят правду. Давай лучше выпьем. Вино, действительно, прекрасное. За что пьем? За ослов?

- За тех, кого любили мы и тех, кто любил нас.

- Меня никто не любил, - с грустью сказал Агасфер. – Даже жена и дети. Хотя я всегда старался улучшить условия жизни людей, которые зависели от меня…

Провожая Агасфера, в темноте, на парадной лестнице, Эльс спросил его:

- Как тебя угораздило попасть в эту компанию? Ты ведь интеллигентный человек… Тонкий… Думающий… Знающий поэзию…

- Я всегда стремился к активной жизни. В партию меня не приняли не потому, что я еврей… А потому что я – вечный. А у них вечными считались только Ленин и Сталин… Оставались музыка, медицина, литература. Но там все места были заняты более талантливыми моими соотечественниками… Я ни о чем не жалею… Благодаря моей работе я имел возможность общаться с такими интересными… славными людьми! С элитой… И с тобой мы познакомились тоже в связи с моей работой…

Эврика мыла посуду и краем уха слушала интервью депутата Пегасова.

- Я не амурский тигр, я осел. И если я, как депутат парламента, не позабочусь о сохранении моего вида, вы потеряете собратьев по разуму, не менее славных, чем лошади или верблюды… Тем более тигры… Осел не упрям. Осел принципиален. Он всегда отстаивает своё мнение. Почитайте библию…

- Правда ли, что вы потратили на лазерную эпиляцию четыреста тысяч евро? Но волосы стали расти ещё быстрее и гуще? – спросила ведущая.

- Нет, это забота президентов, - отвечал Пегасов. - Мы животные, как и большинства мужчин нашей республики, останемся такими, какими сотворил нас Господь. Мы гордимся своей шерстью и не любим, когда нас стригут.

- Вы не только депутат парламента. Вы уже несколько тысячелетий покровитель графоманов. Вам нравится их творчество?

- Небезызвестный литератор Эльс подразделяет людей искусства на творцов, вторцов и подлецов. Ну, творцы, понятно, творят. Вторцы – повторяют, умело используют добытое другими… Подлецы сидят в редакциях и в жури конкурсов и обирают творцов и вторцов. Я счастлив, что общаюсь с графоманами. Это психически и физически здоровые люди, которым нравится всё, что они пишут. Они не страдают, как творцы, они не сомневаются в своей гениальности. Они самодостаточны…

На улице тускло мерцали бруснички лампионов. Ночью город переходил в руки бандитов. До утра. Но сегодня был День ВДВ. Мирные граждане закрывали двери и окна. Щелкали задвижки и замки. Десантники были веселы и пьяны. Бегали по городу толпами и били стекла. Но не в жилых домах, а в тех, что пустовали. Били гастарбайтеров, если попадались им под руку. Били бомжей и цыган.

- Может, переночуешь у меня, - предложил Вечный Гот. – Ночные прогулки опасны. Вон кто-то стоит за деревом. Ждет тебя.

- Тебе показалось… Чего нам бояться, вечным?! - отозвался Агасфер. – Простим их, им завтра умирать… Пусть порезвятся ребята…

Прогремел гром. Порывы ветра меняли облик деревьев. Придавали им вид живых существ. Капли дождя застучали в окна, тревожа засыпающих обывателей... Обрывки разговоров, музыка, дальний лай собак. Кто-то кашлянул. Кто-то чихнул. Ожил водопроводный кран, фыркал, сморкался. И потом такой долгожданный, такой утишающий звук - плеск свободно льющейся воды.

- Ты раскаиваешься? – спросил Эльс.

Агасфер улыбнулся.

- Я хоть и еврей, но отвечу тебе словами Магомета : «Мужчина не должен раскаиваться в том, что сделал…» Прошлого не вернешь… Я был тогда другой. Мы изменили генетику немцев, англичан и французов. Сделали их цивилизованными народами. Россия громадный райский сад, запущенный, заросший сорняками. Как при варягах. Земля наша богата, но порядка нет в ней… Мы хотели помочь очистить этот сад от сорняков и дураков. Но мы проиграли. Не рассчитали сил. На месте одного расстрелянного дурака рождалась сотня новых. Дураки бессмертны, как и мы с тобой. Я устал от борьбы.

- Рссия всегда была степью и тайгой. Она никогда не была и не будет райским садом. В этом её прелесть и сила. Она была и останется тайгой… и степью… А если бы всё повторилось, как бы ты поступил? – спросил Эльс Агасфера.

- Не знаю. Когда мы вынуждены жить по сценарию, написанному свыше, мы просто фигуры на доске… Не я хотел поступить так… - Ответил Вечный Жид. - Я тоже был другой… Совсем другой человек… Но память… Что с ней делать?!

Они стояли рядом. Но смотрели в разные стороны.

Мочились на стену дома, как тысячи лет назад после пира, после обильных возлияний…

- Ты неиссякаемый! – пошутил Эльс.

- Просто у меня аденома простаты.

- Давно?

- Тысячу лет.

- Аденома портит характер.

- Да, не меньше квартирного вопроса. – И тут Агасфера прорвало. - Сто лет назад и тысячу лет назад жизнь была путешествием. Теперь стала спектаклем. Система Станиславского оказалась универсальной. Мы все живем по обстоятельствам, меняемся от постановки к постановке. От режиссера к режиссеру. На двадцатый век выпало столько кардинальных изменений, что хватило бы на пять – шесть прежних веков. Запахи прошлого века – хлеб, папиросы Беломор, дым домашней печки, одеколон Шипр. А теперь – бензин, машинные масла. Деозаранты заглушают естественные запахи. Нивелируют нас. Сто лет назад у нас было время думать и молиться. Музыка помогала нам разбираться в сложных вещах (явлениях) которые непереводимы на язык слов. Теперь музыка стала фоном, и еще хуже – дубиной, шоком… Люди боятся думать. Не могут жить без постоянной зрительной и звуковой подпитки. Не выключают ящик, даже если слышали это уже не раз. ТВ для них словно капельницы для тяжело больного. Но они не знают, какие там капли и как они скажутся завтра на их сознании. Хотят, чтобы капало. Полстолетия назад они мастерили различные приспособления, чтобы обойти заглушку и узнать, как смотрят на жизнь по другую сторону железного занавеса, чтобы разобраться, найти свой взгляд на события. Теперь интернет дает им такую мешанину взглядов и оценок, что самые благоразумные закрывают глаза и слушают записи птичьих голосов. Хорошо это или плохо?

- И не плохо. И не хорошо. Это совсем другая жизнь, - ответил Эльс. - И нам не понять, погибнет человечество, приспосабливаясь к обстоятельствам, или погибнет, пытаясь вернуть себе свою, завешанную Всемогущим Творцом идентичность. Но даже, если выживет человечество, это будет другой вид. Не люди, а как бы люди. Типа. О разумности Хомо Сапиенс и раньше нельзя было говорить без сарказма и горечи. А теперь тем более. Кто бы мог подумать лет тридцать назад, что мир расколет, поставит на грань войны всех против всех не социальные проблемы, а борьба за образ жизни, борьба менталитетов?! – И вдруг, меняя тему. - Ты любишь её? Эту девушку.

- Больше, чем люблю.

- Ты спишь с ней?

Эльс не ответил. Но по выражению лица Агасфер понял, что не надоело! Не надоест никогда!

- А мне иногда кажется, что все любови мои воспоминание о прежней великой любви, которую я забыл. По которой тоскую… - Сказал с грустью Агасфер. - Может быть и грех мой тоже…

Расходились молча, не попрощавшись, будто стыдясь своей роли в истории, своей зависимостью от предначертанной судьбы. Будто понимали, что пройдёт ещё много-много времени, прежде чем они снова вот так встретятся, как друзья.

- Странный таинственный дом, - подумал Агасфер, оглянувшись… - Странный таинственный дом… Странная страна - мудрецы состязаются во лжи, и только ослы упрямо говорят правду…

Моя роковая привязанность к России. Мой голод. Мои унижения. Мои боли и болезни душевные и телесные позволяют мне испытывать свою причастность к её судьбе. Какое счастье, что я жил в России среди обездоленных и униженных, был одним из них, и не потерял любви к стране и к народу, частью которого считали и считают себя миллионы немцев, и евреев, татар, чеченцев, грузин, поляков, украинцев белорусов, армян, корейцев – всех, веривших и верящих до сих пор в возможность жить, не враждуя, одной большой семьей...

Я не знаю почему, но моя христианская (Мб христианско-языческая!) душа улыбается верующим людям, к какой бы конфессии они ни принадлежали. И я говорю:

- Мир вам, братья мои! Мир вам миротворцы! Мир вам идущие к Господу своей дорогой и не мешающим другим идти своими путями к Единому Богу.

Не дай Бог вам допустить Майдан в своей душе! Не дай Бог дать обидам разрушить стабильность душевную! Стабильность нашего византийского союза. Не дай Бог лишиться спокойной любви к людям! Даже если вдруг покажется, что человечество не достойно любви, а только лютой ненависти! Нереализованная энергия. Несправедливость. Презрение сильных мира сего. Голод. Неразделенная любовь. Вот главные силы Майдана. Не дай Бог им разрушить наши души!

Так или приблизительно так могли думать и Эльс, и Агасфер. Естественно, с существенными поправками на специфику национального мышления. А может быть, мне так хочется, а им до фени...

 

18

 

Доброй ночи вам, Эврика и Эльс! Любви и радости!

Он задремал. Когда открыл глаза, Эврика задумчиво смотрела на него, опершись подбородком на ладонь.

- Эльс! Скоро ты станешь моложе меня.

Он скрылся за ширмой, чтобы принять душ. Посмотрел на себя в большое зеркало.

- Я в неплохой, пожалуй, даже в хорошей форме, - подумал он. – Кубиков пока нет, но они будет через неделю.

Кубики появились к вечеру…

- Я магичу… Я преображаю его своей любовью, - подумала Эврика.

Она так увлеклась. Ей так нравилось управлять временем. Пусть хотя бы личным временем Эльса. Ей так нравился альтруизм её любви. Она чувствовала себя частью сил, которые управляют жизнью. Ей, и правда, казалось временами, что это она управляет этими таинственными силами.

А на самом деле всё было гораздо сложнее и задумано раньше её появления на свет.

- Эльс, ты стал моложе меня! Я не хочу, чтобы на тебя заглядывались. Я разрываюсь от ревности. Я не могу ничего с собой поделать! Отпусти усы и бороду, чтобы выглядеть немного старше.

Он судорожно провел ладонью по левой щеке, проверяя, как чисто он побрился сегодня…

Всё было безукоризненно гладко.

- Что ты, девочка! То побрейся, то отпусти бороду!

- Ну, пожалуйста…

Она смотрела на него так нежно, что он не смог отказать.

- Ладно, я попробую.

Через два дня на подбородке, вместо бороды, появился юношеский пушок. И такой же пушок над верхней губой…

- Теперь я выгляжу старше тебя… Эльс, за что тебе даровали бессмертие? Какой подвиг ты совершил? Что ты сделал такого?

- Бессмертие не даруют, бессмертием наказывают, девочка моя.

- Что ты говоришь такое?!

- Бессмертие – это наказание… Мучает совесть… Накапливается боль. Отчаянье… Уверенность в бессмысленности всего происходящего… И просишь смерти, как избавления…

- А ты? А ты, Эльс? Ты такой добрый… ласковый… умный… - Она целовала его юношеские губы. - За что наказали тебя?

- Я не добрый… - отстранился он. - Я не делаю зла, но я не добрый… Я отдаю спокойно всё, что у меня есть. Мне ничего не жалко… кроме книг… Но я не добрый.

- Но за что? За что?

- Потом когда-нибудь… Нет, этого я никогда не расскажу тебе…

Он был приговорен к бессмертию за то, что не открыл дверь, не пустил апостола переночевать у него дома, укрыться от преследователей. К нему пришла женщина, любви которой он долго добивался. А тут какой-то одержимый просится переночевать!

Когда апостола распинали, он услышал странные, глупые по тогдашнему разумению его, слова, нет, не слова - вопли:

- О крест, освящённый моим Господом и Владыкою! Приветствую тебя, образ ужаса! Ты, после того, как Он умер на тебе, сделался знаком радости и любви!

Молодой гот рассмеялся, он был слишком молодым, чтобы понять эти слова, понять их глубину. Он был просто молодым готом, хорошим парнем, воином. С юмором было всё в порядке. Какая глупость! Ужас и радость? И Любовь! Абсурд!

Прошли столетия прежде, чем осознал непостижимость этих слов.

Вспоминал. Раскаивался. Просил Господа помиловать его. Но молитвы его застревали в облаках на полпути к небу.

Он вдруг (или не вдруг, а постепенно) ощутил тяжёлый груз предательства не только в отношении пророков и духовных учителей, но чувствовал стыд за лёгкость осмеяния высокого, стыд за своё самооправдание, за легкость, с какой он и его братья и сестры, но прежде всего он сам, предавали людей. И не только людей, но и братьев наших меньших – собак, кошек, лошадей, когда они переставали быть необходимыми для выживания сильных мира сего, заменялись машинами, роботами, ядами, приборами ночного виденья. Когда переставали окупать затраты на содержание…

Эльс вспомнил, как он стал христианином. Это было в Помпее. Незадолго до извержения Везувия. Незадолго до того дня, когда город засыпало пеплом.

Готов ценили в Риме. Давали им гражданство. Они верно служили в войсках. Вели римский образ жизни. Но в душе ненавидели римлян – их высокомерие, их еду, их женщин и мужчин. Ненавидели их образ жизни. Помнили свой язык и дружили только с готами. Они знали своим звериным инстинктом, что Рим падет. Они видели, что рабы размножаются, как лемминги, а свободные римляне тратят семя своё в притонах. Убивают себя алкоголем и наркотиками... Значит, конец близок…

Однажды после попойки друзья пригласили Эльса в бордель. Там клиентов обслуживали женщины, которых обратили в рабынь за христианскую веру.

Её звали Лидия. Он выбрал её. Она сидела, скромно опустив глаза, пока он пил подслащенноё медом вино и ел молодую козлятину. Похожа была на девочку из хорошей семьи.

Она не сопротивлялась. Но в ней не было страсти. Она даже не пыталась изобразить оргазм, как это делали почти все римлянки, с которыми он утолял свои страсти. И это, как ни странно, распаляло Эльса. Он только что вернулся из похода и был голоден мужским звериным голодом. В ней не было страха. В ней была кротость. Она молилась за своих мучителей... За тех, кто обрек её на унижение. И за Эльса молилась…

Ему показалось, что она прошептала что-то, он не разобрал слов, язык был незнакомый, но понял, что она пожалела его.

Эльс отвернулся к стене. И увидел нацарапанный на камне крест, а немного поодаль - другой, начертанный углём.

Ещё год он прожил язычником. Вспоминал Лидию. Хотел вернуться к ней. Встать на колени. Поцеловать руку. Выкупить её и сделать своей женой. Он розыскал христианскую общину и тайно принял крещение. Ему простились все грехи. Кроме скептицизма. Кроме слепой веры в неотвратимость судьбы и тщетность наших попыток изменить себя и мир к лучшему… Он хотел исправить свои ошибки. Но не мог избавиться от фатализма.

Он собирался поехать в Помпею, но всё откладывал, - походы, ранения, лечение, приобретение дома в Риме… А когда, наконец, решился, город был погребен на века. Он ходил по теплому ещё пеплу, и ему становилось страшно от конкретной чувственной близости могущественных нечеловеческих сил…

Уже в двадцатом веке, узнав о раскопках, приехал в Италию. Нашел тот дом. Ту комнату. Нацарапанный на камне крест. И рядом - едва видимый другой – нарисованный углем, как отражение первого.

Он верил в переселение душ, и ему мнилось, что Эврика пришла к нему оттуда, из глубины веков, хотя и в другом образе. И характер был явно другой… Это не смущало его, хотя где-то в закоулках души зарождалось сомнение. Насмешливый голос нашептывал ему:

- Ты никого никогда не любил. Ты любил только свой идеал женщины и втискивал его насильственно в совершенно разных девушек и женщин, а те шутя или всерьез подыгрывали тебе... Ты никогда никого не любил...

 

- . -

 

Николь возникла словно ниоткуда. Её появлению никто не удивился. Она обняла Аврору. Поцеловала её.

Аврора взяла её за руку, подвела к спящему Роберту.

- Посмотри, как сладко спит. Давай покормим его. Авак, принеси-ка хлеб и молоко.

Авак открыл холодильник, но там было пусто.

- Вах, нет молока, родная.

Он увидел, что Николь несёт молоко в глиняном кувшине и ломоть хлеба на белой тарелке.

И это тоже никого не удивило, потому что люди быстро привыкают к чудесам.

- Разожми зубы, маленький... Ну разожми... Открой рот... Открой... Мама просит тебя... Если перестанешь есть, перестанешь дышать. А если перестанешь дышать, станешь холодным... Открой рот... Отпей молочка... Нужно есть... Ну, хоть немножечко... Тебя отберут у меня... И не будет радости, а только горе... Ешь, маленький, ешь... Ну, спасибо тебе, спасибо... Открой глазоньки, посмотри вокруг! Посмотри, мы здесь, рядом с тобой! Взгляни, обрадуй моё сердце. Проснись... Проснись хоть на минуточку, утешь меня...

- Какой красивый! – улыбается Николь. Она не словами сказала это – глазами.

Аврора согласно кивает. С любовью поправляет Роберту волосы.

Николь целует Роберта.

Он силится открыть глаза. Наконец-то это ему удаётся. Он с удивлением рассматривает свои руки и ноги. Потом тянется к Николь.

- Эврика! Почему ты здесь? Где наши дети?.. Там... Там два жеребёнка на лугу бегают...

- Да, маленький, бегают. Пусть бегают, а мы с тобой, - шепчет Аврора..

- Там чёрная овца на берегу...

- Пусть, маленький, пусть пасётся, а ты с нами.

- Чёрную овцу рвут свиньи... вороны клюют.

- Успокойся, маленький, это неправда всё. Это сны твои. Увидел и забыл... Ну и всё. Ну и всё...

Роберт устает. Обмякает. Опускается на подушки. И засыпает.

 

- .-

 

Дождь кончился И снова наступила жара.

Не было электричества. Не работала канализация.

Эльс молодел с каждым днем. Становился моложе и моложе.

Они любили друг друга. Они могли умереть, захлебнуться в своей любви.

Но наступил вечер, когда Эврика не пустила его к себе в постель.

- Это ещё почему?!

- Нельзя!

- Почему? Почему?!

Эврика не ответила. Такая отвратительная привычка не отвечать!

Она ушла за ширму и разделась. Накинула лёгкий халатик.

Эльса колотила дрожь отроческого желания.

- Теперь ты будешь спать отдельно от меня.

- Почему?!

- Ты уже не мужчина. Ты - мальчик.

- Мне две тысячи лет!

Он попытался лечь рядом с ней, но она оттолкнула его.

- Меня будут судить за развращение малолетнего.

Он стоял перед ней в вызывающей позе.

- Не держи руки в карманах!

- Буду. Не приказывай мне. Мы живем в демократической стране. – сказал он.

- Ты сам говорил мне – не в демократической, а в « как бы… якобы… типа демократической», - возразила Эврика. О!О!О!

- Не понял.

- Общество с ограниченной ответственностью и неограниченной властью. Потому я приказываю тебе - вынь руки из карманов!

-Это моё личное дело, - Эльс повысил голос. .

- Не делай этого, Эль. Это вредно.

- Хочу и буду! - Он не думал уступать.

- Посмотри на себя в зеркало.

Из Зазеркалья на него смотрел дерзкий подросток, озабоченный сексуально.

Муст! Муст...

Это отлучение от общей постели так возмутило его, что он готов был взять её силой.

Она рассердилась и шлёпнула его. Между ними впервые возникла потасовка, такой семейный махач.

- Вот! Смотри, что наделала! Дурра! Зуб выбила!

- Да он у тебя шатался. Это молочный… Новые вырастут. Посмотри, тебе… тебе уже меньше десяти…

Но он всё ещё желал её.

Он бросился на Эврику с кулаками. Забыл, что он мальчик.

Она была сильнее его. Она обняла его и поцеловала в макушку.

- Дура! Дурра!

Эльс заплакал. Она, смеясь, утешала его.

- Не плачь, скоро вырастешь. Будешь большой, красивый и сильный. И все зубы будут здоровые! И все женщины будут твои…

- Я никого не хочу! Я люблю тебя! Только тебя! А ты…

Он снова взглянул на себя в зеркало, взял её карандаш для ресниц и нарисовал себе усы.

Повернулся к Эврике.

- Ну!

Она засмеялась, радуясь прекращению ссоры.

Он не удержался и тоже захохотал.

Он успокоился. Вытер тыльной стороной ладони слёзы. Шмыгнул носом и сказал:

- Ненавижу подростковый возраст. Ужасное время… Но и оно, к счастью, тоже проходит…

Он подошел к ней. Взял за руку.

- Ты, что уже похоронила меня? Разлюбила?

- Что ты говоришь такое? – закричала она. – Я никогда, никогда не разлюблю тебя! Я даже сильнее люблю. Но как сына… Как любимого сына…

Он откинулся в постели. Закрыл глаза.

Эврика укрыла его пледом. Поцеловала в лобик.

Он видел, как она села к компьютеру. Засветился экран.

Она улыбалась. Там была её вторая жизнь, где Эльс был вполне зрелым мужчиной, и горячо любил её. Они вместе стояли на баррикадах под знаменами всемирной революции.

А он шептал:

- Я люблю тебя! Я не изменял тебе. Я не изменял тебе ни с кем. Даже с образом твоим во сне, когда он соблазнял меня... И не буду изменять тебе. Не смогу. Даже с образом твоим, призраком, который соблазняет меня, когда нет тебя рядом со мной...

Потом, предполагая, что он уснул, Эврика ляжет, будет смотреть в потолок и думать о странностях её и Эльса любви.

Она проснулась от ощущения его тепла.

- Ты что?!

- Ты стонала… Я поцеловал тебя в затылок. Ты перестала плакать…

 

- . -

 

Эльс не мог больше так. Ушел от неё к себе, в Дом Осипова.

Вылезла крыса Маргарет.

- Что с тобой, Эль? Ты страдаешь?

- Мне плохо, Маргарет. Мне…

- Очень плохо?

- Ты когда-нибудь любила, Маргарет?

Она не ответила.

Он искал ручку, чтобы записать зазвучавшие строчки. Как всегда, паста высохла и шарик только царапал бумагу.

Выдавленные на бумаге буквы исчезали. Он разорвал листок на мелкие клочки.

Потом пытался собрать их и прочесть. Выкинул в камин. Поджег.

Он достал мобильник. Стал искать среди фотографий одну, самую дорогую. Прошлой весной. Зеленые холмы. За ними зеленые горы, переходящие в горы снежные. И среди травы – подснежники. Эврика, смеющаяся, прижимающая цветы к лицу.

- Бред… Наваждение…

Пришел Михаил Осипов.

- Эк, тебя Эльс!

- Не говори!

- Мы устраиваем детский праздник. Золотые мальчики и девочки. Придёшь? Это ведь так прикольно! Понаблюдаешь. Послушаешь, о чем говорят наследники… Может, воспылаешь отроческой любовью к девочке из восьмого «А». Прилетит Элтон Джон. Мы ему миллион евро заплатили!

- Мне только Элтона Джона не хватает для полного счастья! - ответил Эльс, сдерживая слёзы.

- Приходи. Всё будет шикарно и впечатляюще.

Эльсу стало неловко. Ему показались пошлыми слова его молодого друга.

- Вот стихи сочинил. Послушай.

О, наваждение! О, бред

Счастливых дней…

Гляжу на твой портрет –

Подснежники не вянут!

Глаза твои всё ярче и синей!

А я живой среди твоих теней.

Брожу, как тень,

Среди живых людей

Улыбкою твоей,

Молитвою твоей помянут…

- Это кому? Мне? – насмешливо спросил Михаил.

Мальчик Эль взглянул на него гневно.

 

В его детском мозгу сверкнула отчаянная мысль. Овраг Февральской революции! Может, темные силы помогут ему снова стать взрослым, пока эта ослепительная любовь не прошла?…

 

Он вернулся к ней, в её двушку на восемнадцатом этаже. Он не мог оставить её одну в этом опасном мире, где самая большая опасность для нас – мы сами..

Он поцеловал её в щеку.

 

- . –

 

Их разбудил дверной звонок.

Пришел человек… Средних лет. Ничем не примечательный. Инспектор по надзору за демографической ситуацией …Снял шляпу обмахивался ею. Редкие рыжеватые волосы. Мягкие… Влажные . На лысеющей голове - то ли шишки, то ли рожки…

- Панты? – язвительно спросил Эльс и попытался дотронуться до этих таинственных образований.

Гость мотнул головой. .

Эльсу он сразу не понравился. Он смотрит на Эврику грязно. Сглатывает слюну. Это было у него постоянно.

- Уходи, - сказал Эльс.

Незнакомец будто не расслышал. Смотрел насмешливо на Эврику.

- У вас ребенок.

- Да.

- Документы есть?

Она не ответила. Не знала, что сказать.

- Надо заполнить анкету… Вот, пишите… Где у вас туалет?

Эльс слышал. Подслушивал. Инспектор с кем-то говорил по мобилке. Язык был вроде знакомый по звучанию, но непонятный.

Замолчал. Спустил воду. Открыл дверь. И схватил Эльса за ухо.

- Нехорошо подслушивать!

Эльс вывернулся. Укусил его.

- Я знаю, кто вы! Сначала забыл, а теперь вспомнил.

- Ты ненавидишь меня. А ведь только я могу выполнить твое желание. Вспомни, мы ведь давние знакомые… Мы уже встречались.

- Где?

- Помпеи… Почти две тысячи лет назад…

- А! Вы тот самый владелец борделя.

- Я знаю, что ты сейчас больше всего хочешь.

- А вот и не знаете, - горячо возразил Эльс, хотя внутри себя был убежден в его осведомленности о всех темных и стыдных порывах его души, о неблаговидных случаях его, Эльса, жизни…

- Я сам не знаю, чего я хочу!

- Ты хочешь стать взрослым, хотя бы на одну ночь. – Он кивнул в сторону Эврики. – И трахнуть эту телку. А сейчас в твоей голове промелькнул вопрос – «что это будет стоить?» Что я хочу взамен? Душа. Одна душа.

- У меня в копилке тысяча душ.

- Мне нужна только одна. Твоя…

- За одну ночь?

У него во рту пересохло. И он сглотнул точно так же, как Инспектор, когда тот смотрел на Эврику.

- Здесь и сейчас?

- Ладно. Не мучай себя. Не торопись. Подумай. Одну ночь я дарю тебе. А за месяц заплатишь душой... Если действительно любишь её…

Врезка в его жизнь? Или сон?

Но это было.

…Он шел по улице. Он был молод и богат. Молод и богат, как в римский период своей жизни. Он не верил в бессмертие. Воин. Свободный, смертный воин… Которому нечего терять, кроме жизни…

Он знал, что всё кончается и всё напрасно. Что нужно заполнить эту пустоту войной, пирами, женщинами. Любовь даже муравьев окрыляет. Делает крылатыми. А люди! Без дельтаплана. Без самолета. Летаем!

Сердце стучало, как в тот незабываемый день, когда он в первый раз, шел к женщине, которая ждала его. Жаждала. Любила. Умирала от любви к нему.

 

Он без труда нашел дом Эврики.

Консьержка не узнала его.

- Вы к кому?

- Мне нужна Эврика. С восемнадцатого этажа. Я приехал из Америки. Мы не виделись пятнадцать лет.

- Она ушла гулять с братом.

- С каким братом?

- Ну, мальчик такой кудрявый. Синеглазый, как вы. Его зовут как-то забавно. Не по-нашему… Эль… Лифт не работает.

- Я знаю… Он давно не работает.

Лестница была бесконечна.

Он увидел улицу. Людей. Всё было обыденно. Неинтересно. Грустно. И вдруг что-то произошло. Что-то случилось важное, связующее его, Эльса, с этой улицей. С этим городом. С этой страной. С этой женщиной.

Он увидел Эврику в расцвете её молодости и красоты. Она, смеясь, что-то рассказывала мальчику, в котором он узнал себя.

У Эльса защемило сердце. Они были счастливы. Без него. Им было достаточно этих отношений. А отроческие мучения… Кто же не страдает в отрочестве!

Эльс стал спускаться вниз, им навстречу. Волновался. Остановился у окна.

Рассматривал книги, выставленные на подоконнике Опять кто-то умер!

Услышал её смех. Её голос. Её интонации.

- Эврика!

- Вы кто? – холодно спросила она.

- Эврика! Это я! – закричал Эльс и схватил её за руку.

Она вырвалась. Смотрела на него со страхом и отвращением.

- Я не знаю вас.

Она прошла мимо него. Злая.

А до этого была такая веселая.

А мальчик Эль состроил гримасу и показал ему средний палец правой руки…

Эльс спускался. Считал ступени, чтобы успокоиться.

Они шли наверх, а он вниз.

Мальчик Эль тоже считал ступени.

С болью возвращалась любовь.

С болью возвращалась уверенность, что всё идёт, как надо. Как предначертано. По замыслу Его.

Здравствуй, Эврика! Здравствуй, весна моя! Всё хорошо! Я счастлив! Я смотрю на тебя. Улыбаюсь тебе… Но меня страшит... Зная вечность, я страдаю, что увижу твой закат. Что глаза твои…

Он достал мобильник. Стал искать среди фотографий одну, самую дорогую. Прошлой весной… Эврика, смеющаяся, прижимающая весенние цветы к лицу.

Бред… Наваждение…

- Я слишком стар, чтобы казаться…

 

- . -

 

Холодно, дождь идёт. Отключили электричество. Газ кончился. Всего месяц назад. Совсем другая жизнь.

- Эльс я принесла тебе подарок.

- ?

- Вот рылась в шкафу. Дневники моей мамы. Письма отца. Фотографии бабушек и дедушек.. И вдруг - эта старая пластинка «Дождь идёт». Танго. А я давно проигрыватель выбросила.

В тёмном углу комнаты стоял старый граммофон с трубой.

Эльс осторожно крутил ручку завода.

Взглянул на Эврику. Улыбнулся. Опустил иглу на пластинку.

Раздались скрипы…

Шорохи. Потрескивания…

Его пронзила радость желания.

И вдруг музыка. Другое время. Другие чувства. Другие женщины…

Эльс церемонно подошел к Эврике. Склонил голову. Пригласил на танец. Ждал.

Она засмеялась, прикрыла рот ладонью.

Им не было холодно. Им не было зябко. Они танцевали .

- Ты молодеешь, Эльс! – сказала она. – Мне страшно.

- Я люблю тебя!

Николь прижала лицо к стеклу окна. Слушала. Смотрела. Ей было тревожно и грустно.

Она.. он… оно …

Никогда… никогда у неё не будет...

Ей… ему… не бывает холодно. И тепла другого существа она (он, оно) тоже никогда не ощутит, как счастье. 36, 6 градусов Цельсия. Просто тепло.

Странные существа – люди!

И это было всего месяц назад. Они до сих пор танцуют там, в прошлом…

 

(Окончание следует)

 

Rado Laukar OÜ Solutions