19 марта 2024  10:08 Добро пожаловать к нам на сайт!

Проза


Вадим Михайлов
Когда придут талибы

(Продолжение, начало в 41 номере)

Аврора видела Степана через открытую дверь.

Её терзали странные непривычные чувства.

С одной стороны Стёпа-Аполлон возмущал её неприкрытостью своего тела, откровенной голизной, с другой – ей приятно было смотреть на него. Аврору мучили эротические сны. Во сне она видела себя молодой. Её чувства молодели, и мнилось ей, что впереди не старость, а нечто неподдающееся времени – какой-то другой мир чувств, приглушенный на время воспитанием и привычной моралью. Ей становилось тепло и весело. Она улыбалась. Но тут же одергивала себя.

Кран зафыркал и выплюнул небольшую порцию воды.

Аврора успела перехватить её черпачком. Вода была теплая и невкусная, отдавала хлором...

- Этот шалопай ходит по двору совсем голый, в одних трусиках. Вот в таких маленьких... – сказала Аврора. - Э, да что с них спрашивать?! Дикие! Дикие... Откуда приехали?! Зачем приехали?! Авак!

- Что? - Авак оторвался от газеты. – Что ты сказала?

- Скажи Гурычу – «Твой мальчик большой, усы растут. Стыдно голенькому по двору бегать… Неприлично... Неуважительно... Нехорошо!»

Авак пошевелил усами, задумался.

- Одни обычаи тебе хорошо, а другому не подходят, другие тебе не подходят, а другому – хорошо... – Сказал он и коротко взглянув во двор. – Мы живем в мире, где много разных народов и обычаев. Учи глаза свои смотреть, куда нужно, а куда не нужно, пусть не смотрят... – Он увидел Гурыча. - Доброе утро, друг мой желанный! Славных побед и благоденствия тебе!

- Утро доброе!

Судя по просветам и звёздочкам, Гурыч подполковник.

Он держится с достоинством. Говорит медленно, обдумывая даже самоочевидные фразы.

- Мир вам и радость!

- Доброе утро.

- Хочешь, сапоги почищу? Такой офицер, а сапоги не блестят! Если сапоги блестят – хороший офицер, если не блестят – плохой...

- Да, почисти. За этим и пришел… Давай побыстрее. – Гурыч достал бумажник. Пересчитывал деньги. - Сорок рублей хватит?

- Конечно, хватит, - весело откликнулся Авак. - Садись.

Гурыч сел на венский стул. Посмотрел сначала вдоль улицы – она была пустынна. Проехал автобус с туристами.

Потом Авак взглянул на сапоги Гурыча.

Стер тряпкой пыль. Выдавил из тюбика черную змейку. Поднял на Гурыча мудрые невозмутимые глаза.

- Уважаемый, ты лечишь людей?

- Ну.

- Говорят, многих вылечил.

Гурыч оглянулся, помолчал.

- Кто говорит?

- Люди говорят. Да и сам вижу.

- А что говорят люди?

- Говорят, что ты лечишь руками. Без лекарств…

- Ну.

- Вылечи нашего мальчика! – вмешалась Аврора. - Разбуди… Мы тебе много денег дадим. Я все свои украшения продам.

Гурыч молча встал со стула прошел в комнату. Долго всматривался в лицо Роберта.

- Как из армии пришёл, спать, говорит, хочу, мама. Я ему: «Ложись, маленький, отдохни». Он лёг и так сладко заснул. И спит. Посмотри, какой красивый... Правда? Мы хорошо заплатим… Только пусть проснется…

Гурыч также молча вышел из комнаты. Сел на венский стул перед Аваком.

Авак тоже молчал, Работал, приводил в порядок сначала левый. сапог, потом правый.

Аврора не выдержала.

- Так разбудишь нашего мальчика?

- Давно он так? – спросил Гурыч.

- Два года уже. Вылечи…

- Пусть спит пока.

- Жизнь ведь проходит, уважаемый. Ему жениться пора.

- Пусть спит. Когда нужно будет, сам проснётся.

Аврора намочила полотенце. Обтирала лицо и руки Роберта. Целовала его. Бормотала колыбельную песенку.

- Кто тебя научил лечить? – спросил Авак.

- Так, человек один, - уклончиво ответил Гурыч..

-Колдун?

- Не знаю, может и колдун.

- Совсем незнакомый?

- Да, незнакомый… Попросил дров наколоть. Я колю, ношу в избу, а в хлеву корова стоит...

- Может, разбудите, уважаемый? – снова спросила Аврора.

- Пусть... пусть спит пока... - сказал Гурыч. - Жизнь так быстро меняется. Утром одна, вечером – другая…

-А причём корова? – спросил Авак.

- Корова была понурая такая, вымя распухло... Он подзывает меня. Лечить хочешь научиться?.. Я не понял... Кого, говорю, лечить? А он – всех… Хочу! Чуть не закричал. Мы все тогда учиться хотели. А он говорит, вон в хлеву корова стоит больная. Иди и лечи!

Авак недоверчиво улыбнулся.

- Так прямо и сказал «иди и лечи»? И всё?! И никакого секрета?!

- Разбуди моего сыночка, - шептала Аврора.

Она не верила ни врачам, ни колдунам из Оврага Февральской революции, но хотелось верить, любому, кто взялся бы разбудить её сына.

- Пусть жизнь определится… Тогда разбужу… - сказал Гурыч. - А то он умрет или сойдёт с ума… Или сопьется… Ему трудно будет понять…

- Я спрашиваю – и никакого секрета в твоем лечении? – выспрашивал Авак.

- Как же! Есть секрет… Несколько секретов… Но главное- нежность, - сказал Гурыч.

- Нежность? – недоверчиво переспросил Авак.

- Ну да, нужно нежно, тепло пожалеть больного... как своего ребенка… И там внутри включается что-то… Не знаю, как называется… Но там что-то есть, внутри нас. Руки сразу делаются теплыми…

- Так просто?

- Ну, да, проще простого… А вы сами попробуйте. Вот, взгляните на свою жену и пожалейте... И она помолодеет. И не будет болеть…

- А что у неё? Что болит? – осторожно спросил Авак.

- Сердце болит… И печень на пределе… - Гурыч смотрел на Аврору, словно видел, что там у неё внутри. - Пожалейте друг друга, не бойтесь… Всей душой пожалей! И попроси небо… Ну так – нежно – будто ты мать и хочешь, чтобы твой ребенок выздоровел… Ну, попробуй!

- Сейчас... Подожди… - Авак напрягся, пытаясь почувствовать нежность.

- Ну, как? – спросил Гурыч.

Авак сокрушенно покачал головой.

- Неужели так трудно пожалеть другого?! – он был озадачен, после первых попыток пожалеть, нежно пожалеть Аврору.

- Вообще многие могут, но потом забывают, - сказал Гурыч.

-Я ведь тоже умел жалеть, когда был маленький, - вздохнул Авак, - а когда стал взрослым мужчиной, забыл… Жизнь такая…

Гурыч достал старый кожаный бумажник и пересчитывал деньги.

- Спасибо. Хорошо почистил. Сорок копеек хватит?

- Ты сказал - сорок рублей… - разочарованно напомнил Авак.

- Да, конечно. Это по старой привычке… Сорок рублей… Вот… Держи… У меня полтинник.

- Неужели в этом весь секрет? Нежность!.. Пожалеть… - не мог успокоиться Авак.

- Да, только в этом, - Гурыч и взаправду верил в то, что говорил. - Все болезни от злобы… И от зависти…

Авак шарил в карманах широких брюк.

- У меня мелочи нет. Ты – первый сегодня.

- Ну ладно, обойдусь без чая.

- Я вскипячу, - засуетился Авак. - Я заварю сейчас!

- Спасибо, в другой раз, - сказал Гурыч, вставая со стула. Побед и благоденствия тебе!

- И тебе больших побед и долгого благоденствия, - ответил Авак.

Он смотрел вслед уходящему доброму колдуну в погонах и думал. Верил и не верил. Подозревал, что тот пошутил над ним, объясняя тайну своего дара. Он считал, что в сердце мужчины не должно быть места жалости, а тем более нежности. Только сила и решимость! Взять от жизни то, что тебе полагается. И защищать своё, всё, что имеешь в законном праве, от посягательств чужаков. И в первую очередь – семью. Честь и долг! И кровная месть на века обидчику… Так требовал обычай его народа, когда-то могущественного и владевшего обширными территориями, а теперь, после поражения, ушедшего в неприступные ущелья возвышающихся на севере хребтов.

Аврора рассматривала свои старые чувяки. Ворчала.

- Прошу его, прошу, а он не чинит... Прошу, а он не чинит. Всем чинит, всем хорошо делает!.. У всех блестит, у него блестит, а у меня палец... торчит. Неприлично, стыдно... И всё терпи.

- Аврора! – прервал её Авак.

- Что, душа моя?

- Ты что-то сказала?

- Прости, это я сама себе говорю.

- Что же ты сама себе говоришь?

- Жаркий день, говорю, душно. Скорей бы осень наступила. Будет не жарко-не холодно, говорю, много фруктов…

- Осень тоже плохо, - вздохнул Авак.

- Почему?

- За осенью – зима сразу, холод, сырость, снег. Здесь на ветру ой, как плохо! Нужно будку строить. Доски где доставать?

Через открытую дверь он видела, как во дворе прохаживается Стёпа Культурист, сын Гурыча.

Аврора обернулась к Аваку. Нежно смотрела на него.

- Ах, помнишь, как мы с тобой снимались в кино!.. Были такие молодые, красивые. Я ждала когда ты меня поцелуешь. Так нам приказал режиссер. И мы репетировали. Так радостно было. Так необычно. А лошадь паслась на поле…

- Жена! - Он с трудом сдерживал смех. - Не вспоминай ты эту лошадь! – он замолчал, потер поясницу.

_ Что с тобой?

- Спина болит

. Аврора ничего не сказала. Продолжала нежно смотреть на него.

Вот и старость наступила, а я всё еще люблю тебя!


9


Здравия желаю!

Здравия желаю!

Генерала Кочеврягина срочно вызвали в Москву. Он улетел ночью. Решался вопрос, кому отдать склады с оружием и боеприпасами, какому племени, какой партии. Уничтожить всё посредством взрыва было опасно. На воздух взлетели бы сразу несколько молодых государств. Нужно было выбрать тех, кто мог сохранить порядок на южных границах России, вооружить их и сделать верными союзниками. Вопрос был сложный, потому что содержал противоречивые и, как оказалось вскоре, неверные оценки А тут ещё давние связи, посулы, клятвы в преданности и любви… Подарки…

Гурыча принял генерал Крышин.

- Ты что, с ума сошел, подполковник?! Зачем нам этот прибор?! Страна развалилась. Армия разваливается… Езжай в Россию… Займись бизнесом… Открой клинику… Лечи людей за деньги…

- Разрешите идти, товарищ генерал?

- Идите.

Гурыч шагнул к двери.

- Вернись! - остановил его властный генеральский голос. И со всем тихо: – Помоги мне…

- В чем?

- Ты ведь колдун, да?

- Никак нет, товарищ генерал.

- Врач?

- Я не врач.

- Ну это… бабка что ли. Кто ты?

- Я сам не знаю, кто я, но так получается… Помогаю иногда…

- Помоги мне.

- Слушаюсь, товарищ генерал. А что у вас?

- У меня? – Он задумался. Хотел издалека, намеками, но решился. - Ну, короче, у меня не стойба… Бегаю кроссы… Отжимаюсь… Стреляю метко… - Он развел руками. - А вот не стойба и всё!

- Это у вас от страха, товарищ генерал…

- Ты что! Да я ведь Герой…

- Герой на войне. А в мирное время дрожите. Боитесь начальства… Вас матюгают, а вы молчите…

- Попробуйте, - попросил он тихо. - Я ведь молодой и сильный.

Гурыч коснулся пальцами его головы.

- О, как приятно, - прошептал генерал.

Гурыч провел рукой поблизости от его лица. И тихо вышел из кабинета.

Сапоги его сверкали на солнце, но это не радовало его. Сорок рублей вылетели напрасно из его бюджета.

Он полагал, что, возможно, завтра его уволят. И неизвестность…

Он привык к стабильной зарплате и пайку…

Он знал тайны болезней. Знал, как лечить их. А как жить дальше, без пайка и зарплаты не знал…

А генерал Крышин сидел за столом командующего и думал о том, куда его пошлют теперь, на какие севера, в какую глушь.

Варианты были не очень. Но странно – его не старое ещё, тренированное тело воина, наполняла юношеская радость. Радость ожидания любви. Как будто ему двадцать лет. Как будто он лейтенант, и впереди – подвиги, уважение и любовь народа. И женщины!…

Он подошел к окну и взглянул на площадь. Он снова, как в юности ощутил прилив желания.

Внизу по пешеходной зоне шли мужчины и женщины, но он видел только женщин – молодых и старых. И все были красивы и все были желанны. Мужчин он не видел в упор.

Зазвонила вертушка – Москва.

Голос генерала Кочеврягина был хриплый и резкий.

Мы не станем пересказывать этот начальственный монолог. Он состоял из монтажа самых отвратительных ругательств не только русского происхождения, но и вольного перевода нецензурных поношений народов, входивших некогда в состав большой империи. Гнев начальства был вызван тем, что генерал Крышин передал тысячу калашей не той группировке, с которой у генерала Кочеврягина была договоренность.

Генерал Крышин набрал в лёгкие воздуха, чтобы ответить командующему может быть не так витиевато, но коротко и крепко – по мужски… Симметрично…

Набрал в лёгкие воздуха и, опустив голову, выдохнул его.

Он услышал короткие гудки и положил трубку.

Подошел к окну. Там, на площади, было также солнечно и людно.

Но радости не было. И надежды тоже не было.

На следующий день ему сообщили, что он уволен. Лишен наград и выходного пособия.

- . -

Гриша Немой шел по улице. Нес горшочек с цветком. Прижимал его к сердцу. Ловил носом аромат герани.

Громадный, с грубыми чертами лица он производил тяжёлое впечатление на нервных людей. Ладони с тарелку. Его уважали и побаивались, хотя не помнили люди, чтобы он кого обидел. Только в этом унаследовал он молоканскую традицию, а так ел свинину, пил водку и не отращивал демонстративно бороду. Она сама росла, как хотела, и Гришка стриг её, когда мешала пить, есть и говорить. Когда колтуны тревожили и насекомые заводились в ней.

Не было в Маленькой Счастливой республике сварщика лучше него. Он чувствовал меру любви и борьбы металла и огня. Чинил кузова автомашин, паровые котлы, не чурался мелкой работы. Кастрюли, медные тазы, разная домашняя мелочь, которую в период перестройки невозможно было купить. Зарабатывал хорошо. Кроме денег после работы ему обязательно ставили бутылку. Гришка сломался. Пьяный выходил во двор и произносил пламенные речи с обличением власти воров и коррупционеров.

Он был как бы собирателем фольклора.

Пока он чинил клиентам машины, те рассказывали ему были и небылицы про именитых и малоизвестных ворах и мошенниках. Кто кому дал взятку. Кто кого замочил. Сильно выпив, Гришка повторял всё это уже не шепотом, а во всю мощь своего голоса.

Власти Маленькой Счастливой Республики не знали, как избавиться от него. Высылали в Россию... Он и России он был не нужен и опасен. Возвращался. Кричал на площадях. Его травили плохой водкой. Тухлой колбасой. И ничего. Всё переваривал. Наливался обиженной силой. Обличал.

Наконец, приехала «Неотложка» и взвод милиции. На него набросили сетку. Ещё одну. Спеленали и понесли к спецмашине. Он кричал:

- Коммунисты! Где вы?! Спасайте рабочий класс! - Коммунисты! Где вы?!

Но в стране, в которой каждый третий мужчина ещё недавно был коммунистом, не нашлось, ни одного, кто бы вступился за рабочий класс или колхозное крестьянство, за правдолюбца Гришу.

По секретному приказу он был приговорен к смертной казни посредством чрезмерного принятия алкоголя.

За всей этой акцией наблюдал американец ирландского происхождения однофамилец президента Кеннеди Джеймс. Он плохо знал обычаи этой счастливой страны и совсем не знал языка.

Гриша сидел за столом, уставленным бутылками и пытался прочитать названия экзотических напитков. Он отвинчивал пробочки. Пробовал. Нюхал.

Поднял на палачей своих благодарные счастливые глаза.

- Благобухание!

- Что он сказал? – спросил Кеннеди.

- Это труднопереводимая русская идиома. Она сочетает в себе восторг от запаха напитка и пожелание хорошего дружеского застолья.

Меж тем Гриша наполнял стаканы. И вдруг задумался – в каком порядке пить? Что раньше? Что позже? Закрыл глаза, улыбнулся и уж хотел опрокинуть первый стакан, но услышал приказ остановиться.

Оказывается, Джеймс Кеннеди уличил своих подопечных в нарушении прав человека. Приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.

- Но первое и последнее желание этого существа – выпить! – возразил кто-то.

Решили всё же спросить.

- Что ты хочешь, Гриша?

- Хочу спеть вам мою любимую песню.

- Давай!

Он запел.

Хасбулат удалой!

Бедна сакля твоя;

Золотою казной

Я осыплю тебя.

Дам кинжал, дам коня,

Дам винтовку свою,

А за это за все,

Ты отдай мне жену!

Ты уж стар, ты уж сед,

Ей с тобой не житье,

На заре юных лет

Ты погубишь её.

При первых же звуках Хасбулата американец вскочил со стула и прослушал песню до конца - вытянувшись по стойке смирно, приложив к виску ладонь. Ещё бы! Дж. К. узнал мелодию гимна USA.

Адамлийцы удивились, но тоже стояли, приложив руки к непокрытым головам.

Гришка нравился Джеймсу Кеннеди. Он был похож на ирландца, а те, что судили его, на арабов, с которыми у Кеннеди были свои счеты.

Она мне отдалась

До последнего дня

И Аллахом клялась,

Что не любит тебя!

Береги, князь, казну

И владей ею сам,

За неверность жену

Тебе даром отдам.

Полюбуйся поди

Ты невестой своей, -

Спит с кинжалом в груди

Она в сакле моей.

Музыка соединяла их, хотя думали они о своем и на своих языках. Их разделяли звучание слов и даже смысл, заключенный в словах, не говоря уж о синтаксисе и различиях в грамматике – род, время и другие особенности, приводящие к «Моя твоя не понимает». Но простенькая песенка о Хазбулате приобретала вселенский смысл, становилась как бы притчей о судьбах сегодняшнего мира.

Гриша подмигнул Кеннеди и широким жестом пригласил всех к столу.

Первым сел американец. За ним последовали остальные.

Они пили и ели. И пели народные песни. И даже «янки дудл».

Не слова – мелодии роднили их.

Наутро им потребовалась помощь врачей и пожарников.

Их увезли. Развезли по домам. А Гришу оставили, изолировали. Помиловали. Даровали доживать свой век на свободе. Но решили переделать. Сделать ручным. Чтобы не порочил страну и не извращал свободу слова. И не пел таких двусмысленных песен.

Его лечили самыми дорогими заморскими лекарствами, разработанными специально для недовольных и правдолюбцев, для неуправляемых. Его исправляли психоаналитики и гипнотизеры. Его заставляли смотреть ТВ по 24 часа в сутки, показывая, как богато и красиво живут социально активные граждане всех племен и народов Маленькой Счастливой Республики. А он всё кричал о несправедливости тех, кто захватил общую для всех страну. И почти поверил, что он Хазбулат удалой, а Маленькая Счастливая Республика его жена.

Тогда к его виску, к центру речи, к центрам Брока и Вернике, подвели электроды. Дали не слишком большой разряд, чтобы не помер совсем, но замолчал.

И он замолчал. Маленько тронулся... Съехал на уровень ребенка пятилетнего или старика.

Его подкармливала Аврора.

Вот и теперь он пришел к ним.

Гришка здоровался жестами и кланялся. Он приблизился к ложу Роберта и, обратив к Авроре страдающие глаза, как бы спрашивал, не проснулся ли сынок. Сетовал. Объяснил, что пришел к ним, потому что цветку жарко, а у них в подвале прохладно. Можно ли цветку пожить у них?

- Да, Гришенька, - отвечала Аврора, - жарко. Очень жарко. Пусть поживет твой цветок у нас. Мы его не обидим… Оставь, Гришенька. Я присмотрю. Поставь вот сюда.

Гришка стал показывать, как надо поливать, как ухаживать за цветком, чтобы не заболел.

- Всё сделаю, джаника. Не беспокойся. Его никто не обидит здесь, ему будет здесь хорошо.

Гришка так трогательно прощался с цветком, так нежно целовал его, что Аврора прослезилась.

Она увидела Гурыча. Он медленно шел по солнечной стороне улицы. Вид у него был грустный. Он всё ещё переживал неудачу с устройством своего тренажёра. Возле Авака он остановился. Снял фуражку. Отирал пот платком.

Авак встретился с ним взглядом и, как бы продолжая тот утренний разговор, спросил:

- А этого, - он показал на Гришку, - тоже можешь пожалеть?

Гурыч не ответил. Но стал внимательно осматривать Гришку. Потом подошел к нему и спрашивал знаками, хочет ли тот снова обрести способность говорить.

Гришка не сразу понял, что от него хотят, но осознав, с готовностью закивал головой.

Гурыч спустился в жилище Авака. Поманил жестом Гришку. Поставил стул посреди комнаты. Усадил Гришку поперёк сидения. Показал, как надо расслабиться. Сдавил его голову ладонями, как будто пробовал арбуз на спелость.

Проводил пассы вдоль спины.

У Гришки сделалось мирное, почти детское лицо.

- Что вы чувствуете?

Гришка не отзывается.

- Что ты чувствуешь?

Гришка, не открывая глаз, поднял вверх большой палец.

Гурыч продолжал лечить его. Время от времени проверял, достаточно ли тот расслабился.

- Как ты?

Гришка улыбнулся, не раскрывая глаз.

- Всё, ты здоров.

Гришка неуверенно поднялся со стула, долго смотрел на Гурыча, потом на Аврору, Роберта. Потом на свой цветок.

- Говори, - приказал ему Гурыч.

- Я... – неуверенно произнес Гришка и стал ощупывать свои губы. - Я! – сказал он громче. Прислушался. И закричал:

- Я! Я!

Смеясь и плача, он хватал руки Гурыча, целовал их.

- Не надо, брат. Не надо!

Гурычу было неловко.

- Не бойся, говори!

- Скажу! Скажу. Скажу… - Он ощупывает свои губы. – Спасибо!

- Говори!

- Цве-ток! Мой цветок! Цветок цветёт! Цветок красив!.. Цвети, цветок!..

- Ну, скажи ещё что-нибудь.

Гришка задумывается. Обнимает Аврору. Ставит посреди комнаты горшочек с цветком, с неуклюжей грацией танцует вокруг него. Поёт песенку. Сначала нечленораздельно, мыча и подвывая, потом со словами, наивными, детскими.

«Мой цветочек, мой цветочек, ты мой ласковый сыночек...»

Он уходит с тихой загадочной улыбкой на лице. Совершенно счастливый. Оглядывается машет рукой.

Авак шепчет:

- Неужели никакого секрета? Только пожалеть, и человек выздоровеет?

Авак восхищен. Он смотрит на Гурыча, как на святого. И вдруг вспоминает о том, что просила его Аврора.

- Я ещё хочу спросить вас, - говорит он. -. Можно? Только не обижайтесь, да. Почему ваш Стёпа такой голый ходит?

- Он... ну как бы это тебе объяснить?.. – задумывается Гурыч. – Он от солнца берёт энергию.

- Может ему лучше одетым брать энергию? А то ведь простудится...

- Не простудится. Он у меня закалённый. Мы ведь в Заполярье жили. А здесь почти тропики…

- Вылечи моего мальчика, - просит Аврора..

- Пусть спит пока.

- Как брата прошу! – Авак подносит руку к кадыку. Здесь этот жест означает даже не просьбу, а мольбу.,. – Разбуди нашего мальчика.

- Он сам проснётся, когда надо будет...

Гурыч с достоинством уходит.

. Ну что же ты не сказал ему?

- Ты что, глухая?

- Он даже не понял, что мы недовольны.

- Скажи, ты думаешь, когда говоришь или после? Он ведь офицер? Офицер. Значит, начальник. Мало того, что начальник, он ещё и народ – начальник. Как можно по-другому!

- Эх, когда мой народ был начальник...

- А когда мой народ был начальник!

- А! Какой он начальник?! Начальник должен быть очень-очень богатый! – говорит Аврора. И смеётся. – И очень-очень толстый…

Авак тоже смеется.

- Правда, какой он начальник! Запиши, говорит, десять копеек! Куда я ему запишу? Я бы ему, как начальнику бесплатно чистил сапоги каждый день… Но он не захочет.

- Ведь офицер!

- И ещё лечит.

- И ещё без лекарств!

- Нет, этот народ не начальник! Всегда бедные, всегда смеются, пьют... и снова бедные. А если среди них кто богатый, они сразу ему голову кх! И снова все бедные, снова смеются и говорят, говорят... Очень любят говорить.

Аврора обернулась к Аваку. Нежно смотрела на него.

- Ах, как мы с тобой прятались в орешнике?!.. А орехи были совсем зелёные. Как молоко... А лошадь паслась на поле…

Аврора продолжала нежно смотреть на него. Она познавала силу своей нежности


10


Доброе утро Эврика! Солнышко моё! Хорошего дня тебе! Побед над мужчинам и благополучия!

Эврика жила в двушке на восемнадцатом этаже высотки в новом районе. Но родилась здесь, в старом городе. Родители, приподнявшись, купили это жилье в высотке...

Её детство прошло в этих старых «П»образных домах и дворах, мощёных булыжником. Здесь жили подруги и друзья её детства.

Из её квартиры открывался вид на горы.

После гибели родителей она не раз переставляла мебель. И снова по памяти восстанавливала образ того жилья, когда они были живы, когда они были вместе..

На стене портреты отца и матери. Ей казалось, что они меняли выражение в зависимости от того, как прошел её день.

Она только по отметке в паспорте была совуткой. В её родословной были и хизбы и адамлийцы. И даже угры…

Она любила толпу, приливы и отливы людского планктона. Ощущала себя частицей, пчелой одного большого улья. Она, как рыбка, легко находила нужные течения и затишки, протискивалась к самому центру людского косяка. К ногам вождя, или уличного оракула. Хотела узнать, от какой партии и за что агитирует…

Ей было забавно слушать, как хитроумный политик развращал слабых на голову, простосердечных людей, своими ложными умствованиями. Обещаниями сытой жизни.

И теперь её внимание привлек мужчина. Он расхваливал бады, которые за короткий срок наращивают мускулатуру рук, ног, спины и живота, помогают добиться выдающихся спортивных успехов, а, значит успехов в жизни.

У этого торгаша был вид опустившегося интеллигента – учителя или врача. Он говорил заученно и вяло. Ему было жарко и противно. Но у него не было другой работы.

Люди понимали, что он им морочат голову, но слушали и кивали, подбадривая его, потому что привыкли к тому, что их дурачат. Они, даже не очень молодые и обремененные болезнями, надеялись стать чемпионами, хотя бы среди стариков или инвалидов, потому что, в отличие от других времен, спорт стал самым заманчивым и реальным путем к богатству и даже утвержден национальной идеей Маленькой Счастливой Республики…

Граждане этой страны привыкли ко лжи, принимали ложь, как условную правду, хотя и понимали всё, не разучились наедине с собой, особенно ночью, засыпая, отличать ложь от правды. Это состояние полугипноза - полуиронии отлиичало их от граждан других государств.

Рядом с Эврикой стояла молоденькая девушка, белокурая и голубоглазая. В легких широких штанах и светлой мужской рубахе. Она была стройна, но сутула. Даже, можно сказать, немного горбата.

- Иностранка! – подумала Эврика.

Девушка улыбнулась Эврике по-дружески. А Эврика в ответ кивнула ей. И было в этом мимолетном общении – знакомая ирония и насмешка над животной доверчивостью людей. В смысле, доверчивостью домашних животных, у которых мы учимся смирению и покорности. А они у нас.

- Как тебя зовут?

-Николь.

- А меня Эврика.

- Эврика!- Николь засмеялась не обидно, по-дружески.

- Ты откуда? – спросила Эврика.

- Издалека.

- Да, ты не похожа на наших. Но поразительно, у тебя никакого акцента! Может твои родители были отсюда?

- Нет, мы воспринимаем, язык, как музыку. Потому у нас нет проблем в общении с любым народом. У нас ознакомительная поездка в Маленькую Счастливую Республику. Как вы говорите… целевая… направленная экспедиция. Помоги мне… Мне нужен проводник…

- А сколько заплатишь?

- Тебе в долларах, евро, в рублях или душах?

Эврика задумалась.

- Пожалуй, половину в Евро, половину в долларах…

- Сколько?

- Тысячу.

- Тридцать.

Эврика разочарованно пожала плечами.

- Ну, что ж, можно и тридцать, но программа будет короче.

- Тридцать тысяч, долларов - уточнила Николь.

Эврика протянула руку……

- Начнем с первого правила, которое ты должна знать. Иди, опустив глаза. Не смотри по сторонам. Не смотри на мужчин… Такой взгляд будет принят, как призывный… Тебе не отвертеться будет…

- Но…

- Никаких «но»!

- Я приехала, чтобы понять вас.

- Ты всё равно ничего не поймёшь. Мы все разные, как кошки… Тебе не жарко у нас?

- Нет, я привыкла…

- И всегда ходишь босиком?

- Да.

- И напрасно… У мужчин дурная привычка разбивать бутылки…

Николь приподняла правую ногу и Эврика увидела , что ступня и подошва нежны и чисты… Источают свет... И никакой грязи! Никакой пыли!

Эврика удивилась, но смолчала.

- Ты не боишься порезать ногу?

- Я ничего не боюсь!

- Не заливай. Наверняка боишься постареть…Боишься оказаться в смешном или позорном положении. Боишься пожара… Боишься голода... Боишься насильников… И ещё много чего боишься…

- Прости. Я не понимаю… Что это… насильники? - спросила Николь.

- Ну, как бы тебе это объяснить? Есть мужчины, которым безразлично, любит ли их девушка или не любит...

- Они хотят детей? – спросила Николь.

- Нет, они просто ходят стаями… И насилуют женщин… Потому я ношу вот это.

Эврика показала свернутую газету. А в ней - «пёрышко». узкий стальной клинок,

Николь задумалась.

- Странно, - сказала она. – Я изучала земных животных, даже насекомых… Нигде не слышала о таком…Я наблюдала , как молодые девушки – паучихи отгрызают у пауков-мужчин голову… Но, чтобы кто-то из разумных существ насиловал другого?!..

- Будь осторожна. Ты такая милая… Да! Да! У нас это не редкость. И девушки молчат, чтобы не опозорить себя…

- Странно, - повторила Николь. – Забавно! У нас совсем другие проблемы. Я бы сказала – всё наоборот – у нас мужчины слишком разумны, чтобы, как ты сказала … насильничать…

- О! Как пить хочется, - сказала Эврика.

- Вот, возьми…

Николь протянула Эврике плоскую металлическую фляжку.

Вода была холодная родниковая.

- Пошли в тень.

Они прошли мимо мраморного фонтанчика. Укрылись в тени чинары.

Мраморная чаша была покрыта пылью. Медная головка блестела.

- Я… я всё выпила, - сказала Эврика виновато.

- Пустяки! Не переживай. Она наполнится.

Фляжка и взаправду наполнилась сама.

По неписанному уличному кодексу Эврика не должна была удивляться или восхищаться.

- Спасибо. – сказала она. – Ты прости меня. Мы начнем работу завтра. Завтра всё покажу тебе. Сейчас я бегу на свиданье… Опаздываю. Боже, как я в таком виде! Потная!

- Хочешь искупаться?

- Где? Я уже месяц не купалась. Воды хватало только зубы почистить… Ну, и самое необходимое… Ты понимаешь…

- Без проблем. Пошли.

- Куда?

- Да, прямо здесь искупаемся..

Возник металлический зеленый забор. Раскрылись ворота. Эврика увидела бунгало. А рядом бассейн с зеленоватой водой. От бассейна исходила прохлада.

Эврика скинула платьишко и плавала голышом. А Николь стояла на парапете в красивых трусиках и топике…

- Раздевайся. Так хорошо голышом… Как рыбы...

- Нет, я не могу.

- Почему?

- Понимаешь, я не девушка.

- Подумаешь! Я тоже не девушка!

Эврика нырнула. Наслаждалась прохладой.

- Посмотри на мою спину – сказала Николь, когда Эврика выбралась из воды.

- А что? У тебя горб?

Николь сбросила топик.

Между лопатками у неё были два небольших крыла. Они смотрелись на светлой коже Николь естественно и гармонично. Эврика погладила их.

- Такие маленькие! Как у ласточки… - сказала она. - Как же ты летаешь?

- Крылья только символ. Знак отличия... А полет вовсе не крыльями… Не на крыльях…

- Ты ангел?

- Можно и так.

- И у тебя всё, как у мужчины?

- Да, вроде того. А почему ты думаешь, что ангелы мужчины?

Они легко рассмеялись. Плавали. Ныряли.

- У тебя есть жених?

- Да. Но он спит. Пришел из армии и заснул. Ты… Если ты ангел, разбуди его!

- Я могу разбудить только душу. А тело не могу…

- Расскажи мне об ангелах…

- На этот раз хватит. Сама, возможно, станешь ангелом, если не изменишь своей судьбе.

- Разве можно изменить своей судьбе?

- Можно, если очень постараться…

- Где ты остановилась, Николь? В отеле Амбассадор? Или в Приюте Странников? Или в женском монастыре? Хочешь, я дам тебе ключи от моей квартиры? Там две комнаты. Никто не будет мешать тебе…

- Зачем?

- А где ты спишь?

- Я могу в любом месте. Даже в клетке с канарейками. Спасибо. Я обязательно навещу тебя…


11


Добрый день, господин Комар! Побед и благоденствия тебе! Успеха вам таинственные сущности, посланные на землю неизвестно откуда, чтобы понять тайны человеческой души!

Сутулый, в плаще и капюшоне комар стоял на моем плече, опираясь на посох. Он не чувствовал моего взгляда. Он искал на коже горячую точку, где можно было легче добыть мою кровь, как люди добывают нефть из Земли. Его привлекала также моя рука, готовая прихлопнуть его, вечного охотника за чужой кровью.… До чужой крови…

… Я вглядывался в зеленый омут парка, ожидая, когда там появится знакомая тень. Пересохшая трава колебалась от восходящих потоков горячего воздуха. Это дыхание июльской земли возрождали во мне детское чувство, которое мы обычно принимаем за благую весть.

… На лобовом стекле моей Нивы слепни танцевали свой варварский танец. Они издавали звуки, в которых при желании можно было услышать едва различимый рокот барабана, голос дудука и зурны.

Наконец, в зеленой светотьме возникло красное пятнышко – капелька крови.

Эврика!

Вскоре я увидел её.

Её красное платье, сшитое бабушкой из флагов погибшей Большой империи, вызывало всегда во мне сначала внутреннюю, а затем и явную улыбку.

Эти красные флаги продавались в секонд-хендах ещё сравнительно недавно не поштучно, а килограммами, вместе с древками. Там же можно было приобрести за бесценок учебники той поры по истории и географии. Красивые издания Морального Кодекса Коммунизма. Автобиографии вождей той поры. И пионерские галстуки. И пуговицы с пятиконечными звездами, серпом и молотом. И книги, теперь никому ненужных, вчера ещё известных писателей и поэтов, сторонников режима и диссидентов...

- Эльс! Эльс! Прости, что я опоздала. Я встретила ангела. И купалась с ним в бассейне…

Он засмеялся шутке и поцеловал её.

Она восхищалась им. Он всегда был чисто выбрит. Он всегда был в чистой белой сорочке, и не новый, но сохранивший свой шарм галстук радовал её своей неповторимостью.

- Эльс, подари мне этот галстук.

Она никогда не называет его по имени.

Он привычными движениями освободился от пестрой ленточки. Вспомнил фойе Мариинки зимой восемнадцатого.… Вспомнил, как подрался с революционным матросом почти сто лет назад. А галстук всё ещё красив. Уже и матросов тех нет. И той маленькой балеринки.

Я поставил машину в тень, но солнце преследовало меня. Догоняло…

Я не помню такой жары. Тысячу лет назад была, но не такая…

- Разве так целуются, Эльс?! Я люблю тебя! А ты?

Её восхищало, что он был всегда одинаково прохладен и никогда не потел. И едва различимый запах старых французских духов…

- Я держу тебя, девочка, в ладонях сердца моего, - подумал он. – Как птицу в силке.

Она вытаращила глаза. Она понимала его без слов.

- Эльс! Ты что?! У сердца нет ладоней!

- Девочка! Ощущение сердца и ладоней так похожи.

Я молитвенно сложил ладони, и они действительно стали похожи на сердце...

Я держал тебя в душе тысячу лет. И, наконец, встретил тебя и узнал тебя и полюбил и люблю тебя.

А я… Я по звуку тишины чувствую твое настроение.

Я счастлива просто сидеть и смотреть на тебя.

Я страдаю, когда теряю контакт с тобой. Потому не люблю людей, которые отнимают у меня твоё внимание. Отнимают твое тепло. Я чувствую, как твои мысли обо мне блекнут. И чувства блекнут. Я не ревную тебя к женщинам, только ревную к потере тебя…

Кто-то наблюдал за нами. Позже я узнал, что это была Николь, с которой Эврика познакомилась на улице.

Её интересовали вопросы любви и секса у людей. И как эти два внешне похожих явления отражаются на характере и судьбе всего человечества и отдельного человека.

Николь было интересно. Николь волновали её наблюдения. Она иногда подключалась к Эльсу и чувствовала себя мужчиной, но чаще сопереживала Эврике.

Ещё не знала, кто она сама, к кому ближе…

- Я люблю тебя. Люблю. На губах улыбка – «ю». Лю-блю –две улыбки. Одна уходит, другая остаётся. На весь день,..

Эльс поморщился, стер текст и включил музыку. Дудук. Он записал на диск своего друга Авака. Это была музыка, которая вступала в резонанс с его чувствами.

Зная вечность, я страдаю от мысли, что увижу твой закат. Увижу, как глаза твои становятся усталыми от каждодневной суеты и нужды… Что душа твоя со временем перестанет испытывать жажду любви…

Я люблю тебя. Люблю. На глазах – слёзы. На губах улыбка. Две улыбки твоя и моя. Одна уходит, другая остаётся. На весь день...

За окном хлестал ливень. Жара сменилась холодом. Сверкали молнии. Гремел гром.

Он не мог избавиться от её лица. У них ещё ничего не было, но он уже был в сетях. Он не мог избавиться от её лица. Лицо, как лицо. Большой рот.

Её лицо запоминалось именно из-за этого большого красивого рта.

Рот шокировал Эльса.

Ему хотелось видеть её. Но он понимал, что это искушение, страсть… Ему было стыдно… Он бредил... Но в глубине сознания была уверенность, что это не фантомы, но эпизоды реальной жизни… Прошлой? Будущей? Он не знал.

- Эврика, принеси мне, пожалуйста, плед и грелку. Включи тепловую пушку. Так сыро и холодно.

- Эльс, кончился бензин. И опять отключили электричество.

- Эрика принеси мне, пожалуйста, бумажные полотенца. Нос забит. Насморк не дает дышать...

- Эрика, принеси мне, пожалуйста, Библию.

…И восстал брат на брата… И народ на народ…

Эльс вспомнил, как он стал христианином. Это было в Помпее. Незадолго до извержения Везувия. Незадолго до того дня, когда город засыпало пеплом. Готов ценили в Риме. Давали им гражданство. Они верно служили в войсках. Вели римский образ жизни. Но в душе ненавидели римлян – их высокомерие, их еду, их женщин и мужчин. Помнили свой язык и дружили только с готами... Они не верили римским богам. У них были свои боги. Но среди рабов и вольноотпущенников и даже среди свободных римлян ходили слухи о новой вере, которая примирит всех. Врагов сделает друзьями и братьями. Примирит богатых и бедных… Изгонит любовью жестокость и зависть… Однажды после попойки друзья пригласили Эльса в бордель. Там клиентов обслуживали женщины, которых обратили в рабынь за христианскую веру.

Её звали Лидия. Он выбрал её. Она сидела, скромно опустив глаза, пока он пил подслащенноё медом вино и ел молодую козлятину. Она похожа была на девочку из хорошей семьи…

- .-

.

Эврика и Николь ходили по городу. Заходили в музеи.

Эврика схватила Николь за руку.

- Опусти глаза. Не смотри туда. Это очень опасные люди… Насильники. Не смотри. Сделай нас невидимыми.

- Зачем?

- Я говорю, это - насильники. Бежим.

- А мне интересно.

Да, это были они – насильники.

Сначала казалось, что они близнецы. Или клонированы… Так бывает, когда европеец смотрит на компанию китайцев или негров. На первый взгляд, они будто неотличимы друг от друга. Одного роста. Склонные к полноте. Только один был худой и повыше остальных. Его все так и звали – Ху Дой. А иногда просто Ху…

Потом, привыкнув, можно было заметить, что у каждого было своё лицо, своя фигура. Свои мотивы, приведшие его в эту свору безумных и жестоких мужчин…

Был среди них один главный - лет сорока пяти, похожий на краба. Все называли его – Старик. Бабай. Но чаще – Цап-Царап. А с ним - Слепой, Глухой и Хромой. Правда, недостатки эти физические был едва заметны. Хромой едва прихрамывал, а Глухой и Слепой всё же слышали и видели, но старались не разлучаться – держались за руки. Был ещё Скелет. Так звали его из-за затейливой наколки, покрывавшей его тело и лицо. Был парнишка – Малчик. Шесть маньяков.

Их лица казались неподвижными. Три – четыре гримасы – гнев, удовольствие, озадаченность, обреченность. Грустные, безучастные глаза человекообезьян.

Они отбывали наказание в разных странах. И получали там по полной от сокамерников. Но возвращались на родину и наводили страх на мирных горожан.

Слепой. Его глаза были скрыты темными стеклами очков. В руках всегда была белая трость. Он просил женщину довести его до дома. А там её уже ждали… Насиловали. Убивали. Его извращение проявлялось ещё в детстве.

Малчик был небольшого роста и умел придать своему лицу детское выражение. Обычно он говорил, что потерял маму. Ловил свою жертву на сочувствии. До восьмого класса был закомплексованным и плаксивым. Но однажды в глухом месте лесопарка натолкнулся на эту компанию. Наблюдал из-за куста смородины, как издевались над женщиной, как распинали её. Почувствовал острую похоть. Цап - Царап увидел его. Поманил. Разрешил. Приобщил...

У Скелета татуировка. Ребра. Позвонки. А лицо в сумерках казалось черепом.

Ху Дой был импотент и пользовался протезом.

О Цап-Царапе вы узнаете позже.

- Посмотри! Они переговариваются. – шептала Эврика. - Смотрят на нас. Смеются. Бежим!

- Смеются? Разве это плохой знак?

- Как ты не понимаешь?! Нехорошо смеются. Они безумные. Если положили глаз, будут преследовать, пока не возьмут своё…

- А мне интересно. Если боишься, сиди на дереве и наблюдай.

Эврика взглянула нас дерево. Это была старая чинара в два обхвата. До веток было далеко.

Эврика с сомнением покачала головой.

- Я не смогу, даже если встану тебе на плечи. Я ведь не кошка!

Николь подняла полусогнутую ладонь, будто подбрасывала невидимый мячик.

Эврику подхватила какая-то ласковая сила и закинула в гущу ветвей и листьев.

Их было шестеро. Не очень аккуратные. Дурно пахнущие.

Николь улыбалась им. Она не убегала. Шла им навстречу.

Они привыкли, преследовать убегающую жертву, настигать её, валить и разрывать. Издеваться, чувствуя свою силу. А она шла е ним и улыбалась.

Насильники от удивления застыли.

Николь прошла мимо них.

Странное юное существо в свободном холстяном костюме.

У неё были золотые, ниспадающие на плечи кудри. В поведении и жестах свобода и простота, ни тени кокетства и жеманства. И главное – никакого страха!

- Француженка! – восхищенно прошептал Ху Дой. – А может быть, даже австралийка. Но какие ноги!

- Девушка!.. Девушка!.. Куда ты?! Подожди! Поговорить надо! Парле франсе? – сладкозвучно запел Цап-Царап.

Николь прибавила шагу.

- Догоним! – сказал Малчик. У него было порочно красивое лицо. Лёгкий темный пушок оттенял детские губы. - Недостойно мужчины отпускать добычу.

- Молодец! – похвалил Цап-Царап. – Догоним! Глухой и Слепой, заходите с правого фпанга. Ху Дой и Хромец с левого. А я с Малчиком с тыла. Ишь, какая гордая! Мы и не таких ломали! Вперед, герои! Вперед, рыцари!..

Они бегут, неуклюже колыхаясь полными вина животами, стуча непривычными к бегу ногами. Они пытаются догнать странное и юное существо…

Существо босое, лёгкое, прохладное. Цветок, летящий над горячим асфальтом.

Схватить! Разорвать зубами! Проткнуть! Распять! Растоптать!

Она оглянулась и пошла к ним навстречу.

Это придало им уверенности в скорой победе, и они побежали изо всех сил.

Но странно. Она летела им навстречу и улыбалась. А расстояние меж ними не сокращалось.

…Николь бежала плавно, Наслаждаясь бегом. Будто задерживаясь в воздухе.

А те, одержимые похотью и азартом погони, никак не могли приблизиться к ней.

Они пробежали площадь Свободы, Проспект Справедливости, проспект Дружбы народов, площадь Милосердия. Народ останавливался, пропуская их. Никто не хотел или не решался вмешаться, остановить, когда эти шестеро, пыхтя и задыхаясь, пробегали мимо мирных горожан.

- Остановись!.. Подожди! Поговорить надо!

Шесть потных усатых мужиков. Они пытаются догнать её.

Бегут, вытирая на ходу пот большими платками.

- Девушка! Зачем так быстро?! Ну, чуть-чуть потише! Чуть-чуть медленнее!..

Они остановились.

Сели в кружок на корточки

- Полагаю, мы бегаем зря. Не знаем даже, парень это или девушка, - сказал Хромой.

- Конечно, парень... Девушки так быстро не бегают... – прохрипел Слепой.

Он лёг на спину и смотрел в бесстрастное раскаленное небо.

- Может, двоеборец, - усмехнулся Малчик .

- Парень!

- Ты точно знаешь, что парень? Ну, он от нас не уйдёт!

- Полагаю, парень…

Они поднимаются на ноги и продолжают свою погоню.

-Эй, парень! Остановись! Поговорить надо...

- Эй, парень, курить хочешь? «Мальборо»... «Кент»... Хочешь? Всё есть...

- А вдруг это девушка?

- Конечно, девушка!.. Туристка!

- Девушка!.. Эй, девушка, в белой кофточке!.. Уф! Какая девушка! Девушка, хочешь твикс? Хочешь арбуз? Что хочешь, только остановись! Не так быстро! Поговорить надо!

- Девушка!

Теперь они бегут по брусчатке старого города.

Слыша крики и свист, Аврора, Авак и Джип настороженно смотрят на дверь.

А в дверях появляется Николь. Он ( она? оно?) не испуган… Не испугана… Не испугано… Не встревожено. Останавливается на пороге, приветливо смотрит на хозяев. На лице улыбка и румянец от нетрудного радостного бега.

Николь сразу направляется к крану. Кран ворчит, булькает и начинает извергать воду. Николь ополаскивает руки, освежает лицо. Пьёт из ладони. Улыбается Авроре. Радуется, заметив цветок. Ласково разглядывает его. Начинает расчёсывать золотистые кудри.

Джип подходит к ней. Оглядывает с подозрением.

- Ты кто?

Николь смотрит на него удивлённо. Пожимает плечами.

- Ты хизб или адамлиец?

Николь ещё более озадачена.

Авак укоризненно смотрит на Джипа.

- Не видишь, что ли? У адамлийцев не бывает таких волос.

- Были и у нас такие волосы. Были! – вступает Аврора. - Мне бабушка рассказывала. Только очень давно. А голубые глаза до сих пор ещё можно найти. Ты девочка или мальчик?

Николь пожимает плечами, будто ему неловко от этого вопроса.

- Ну, скажи!

Николь подходит к топчану, на котором спит Роберт. Тихонечко дует ему в лицо. Роберт улыбается.

Аврора, которая внимательно следит за действиями странного гостя, сияет.

- Правда, он красивый? Смотри, какой лоб, брови... Жаль, что глаза закрыты... Они такие чёрные-чёрные... Ты понимаешь, что я говорю?.. Душно, да?.. Пить хочется, да?.. Жарко... Очень жарко...

Николь с готовностью кивает.

- Понимает!.. Может ты – совутка? Или чучгуска?.. Или иностранка? Не наша?.. Инглис? Русская?

Николь и тут кивает приветливо.

Мимо дверей, как стадо быков, пробежали насильники.

Николь прислушивается. Лицо его делается серьёзным.

Аврора выглядывает из двери на улицу.

- Они остановились, - сообщает она. – Говорят о чем-то… Сюда идут!.. Джип! Прячься! Лезь под кровать!

- Лучше смерть, чем жизнь под кроватью! – Джип снимает ранец-огнемет. – Я им сейчас покажу!

Но Авак отнимает у него это страшное оружие. Прячет под кровать. Напяливает на Робинсона адамлийскую кепку.

Джип примеряет кепку, важно садится за стол.

- У хизбов одна защита – сталь. Один союзник- сталь. Один судья – сталь!

Аврора меж тем берет Николь за руку, подводит её к спящему Роберту.

- А ты ложись под одеяло! Быстро!.. Не бойся! Это мой сын Роберт.

-Что ты делаешь?! Вдруг это девушка? – кричит Авак.

- Ну и что? Мальчику давно пора проснуться... Ложись!

Николь поднимет руку – ладонью к Авроре. Он (она… оно…) спокоен, безмятежен.

- Ты – храбрый мальчик! – Джип протягивает руку Николь. -Ты – мужчина! Ты мой брат.

Джип обнажает кинжал, кладёт его рядом с собой, прикрывает салфеткой.

Входит Цап-Царап.

- Мир вам и радость, господа!

- Радость и мир тебе.

Цап- Царап прислушивается, принюхивается, оглядывает жилище. Видит Николь.

Николь сидит на топчане рядом со спящим Робертом.

Цап-Царап улыбается, едва сдерживая смех.

- Посмотри на меня, милашка. Я ведь форменный урод… Как только девочки меня любят! Вероятно, я очень умный. И ты полюбишь…

Он опускает глаза и пристально разглядывает свои туфли.

Он садится на стул. Размышляет. Думает, как дальше развить начатую охоту.

- Эй, хозяин!

- Я слушаю вас, господин, - говорит Авак, пытаясь перевести отношения в мирное русло.

- Почисти. Хорошо почисти!

Авак очищает обувь клиента от пыли. Открывает баночки с кремом.

Цап-Царап внимательно оглядывает жилище. Останавливает взгляд на Николь. Нравоучительно поднимает указательный палец правой руки. Встаёт со стула. Спускается по ступенькам в комнату. Рассматривает Николь.

В дверях замаячили, заворочились нелепые фигуры его друзей. Они входят без приглашения в жилище Авака. Один из них, Слепой, остаётся на пороге, закрывая собой выход и сохраняя возможность контролировать обстановку на улице.

- Девушка, ай-яй-яй! Как не стыдно! Нехорошо так долго бегать в такую жаркую погоду! – ласково говорит Цап-Царап.

- Нехорошо. Дяди большие, уважаемые... – поддерживает игру Ху Дой.

Мальчик с красивым порочным лицом, подходит к Николь, делает попытку приобнять, потрогать, что нельзя трогать, но отдергивает руку, почувствовав достаточно сильный электрический разряд.

-Что с тобой, Малчик? – спрашивает Цап-Царап.

- Она кусается… Она электрическая…

- Мы её сейчас заземлим,- говорит Цап-Царап. - Это кто? – спрашивает Цап-Царап, показывая на спящего Роберта..

- Тише. Это мой сын Роберт. Он спит, - объясняет Аврора.

- Хороший человек ночью спит, - замечает Слепой . - Сегодня ночью у меня угнали машину.

- Он ночью тоже спит... – пытается оправдаться Аврора. - Заснул и не просыпается.

- Это надо проверить!

Слепой достает авторучку, записывает что-то в книжечку/.

- Так не бывает, - улыбается Малчик.

- Клянусь, бывает, - говорит Аврора. - Пришёл из армии, - мама, хочу спать. До сих пор спит.

- А эта девушка, почему он здесь? – Ху Дой показывает глазами на Николь.

- Она... она невеста моего сына.

Цап-Царап в раздумье. По местным обычаям муж и жена, жених и невеста не могут быть разлучены. Они под защитой Всевышнего. Цап-Царап пытается найти выход – достойно обойти запрет и добиться своего. Он переводит взгляд с Николь на Роберта и снова на Николь.

- Женщина, дай воды! – говорит он.

Аврора хватает стакан, торопится к крану. Открывает его. Напор воды так силен, что кружка летит на пол.

- Ну что ты там возишься, старуха?! – кричит Цап-Царап.

- Извини, кружка упала, - оправдывается Аврора..

- Не кричи в моём доме на мою женщину! Убью! – хватает сапожный нож Авак.

Цап-Царап будто не слышит. Молча пьет воду, смотрит внимательно то на Роберта, то на Николь.

- Не морочьте мне голову, - наконец, говорит он. - Такая девушка не может быть невестой такого парня. Потому! Пусть пока твой сынок поспит, а она пойдёт с нами.

- Такую девушку в подвале держать?! Пфу на мою голову! – возмущается Ху Дой.- Пойдём с нами, русалочка. Фрукты-вино – всё наше. Будем кормить-поить. Пойдём! Целоваться! Баловаться! Кусаться будем!

- В саду будешь жить, в райском саду. Пойдём!- усмехается Цап-Царап. - Ну, давай быстро-быстро! Договорились? Вино, фрукты, барашка. Прямо с дерева. Всё наше! Пойдём!

- Всё твоё будет. Пойдём! – Усмехается Ху Дой, пытается обнять Николь, но его отбрасывает ударом электричества.

Николь качает задумчиво головой.

- Лучше по-хорошему. Пойдём! – угрожает Цап-Царап.

- Слушай, кто сказал, что он девушка? – пытается защитить гостя Авак. - Парень он. Парень! Он мой племянник!

- По твоей роже видно, какой это племянник. – Огрызается Цап-Царап. - Пойдём, не ломайся.

- Это мой гость! - Авак вынимает сапожный нож. - Лучше умереть, чем предать гостя.

- Она нашу нацию оскорбила… Опозорила! – Возмущается Ху Дой.

- Да! Оскорбила, унизила... – Поддерживает его Малчик.

- Чем она унизила вас? – спрашивает Авак.

- Пренебрегла нашим вниманием. Отвергла нас. Это позор!- Говорит Цап-Царап. – Она должна теперь искупить…

- Что ж, ваше право мстить, мой долг защитить гостя, - Встаёт на пути насильников Авак. .

- Интересно, чем можно оскорбить твою нацию, собака?! – повысил голос Джип.

- Это он! Я узнал его голос! – закричал Глухой. – Он хизб. Он укрылся под шапкой адамлийца. Это он кричал нам - «Хватит, вы властвовали над миром триста лет! Теперь триста лет вы будете входить во все двери последними! Теперь мы будем начальники!»

- Это справедливо – говорит Авак.

- Цап-Царап угнетал весь мир?! Цап-Царап был царь или князь?! Цап-Царап грабил?! Всегда полуголодный! Всегда в нищете. Всегда последний. А теперь нам ещё триста лет?! Нет, лучше я взорву эту землю! Кто имеет право говорить Цап-Царап – последний?!

- Я сказал крайний.

- Ты сам крайний. Я не крайний. Я всегда в центре.

Джип бросается с обнажённым кинжалом на Ху Дойя.

Авак перехватил его.

- Остановитесь! За применение холодного оружия знаете, что полагается?

Обе стороны в смущении.

Джип пытается оправдаться.

- Какое это оружие? Так, ножичек для разделки баранов. - Он прячет кинжал в ножны. - Это оружием? Тогда атомная бомба, что, по-твоему? Это и атомная бомба одно и то же, да? Ха-ха! Это... это, чтобы мазать масло на хлеб. У нас обычай такой! Если хлеб, то обязательно с маслом. Если масло, то обязательно такой ножичек. Другим нельзя! Нельзя другим! Мир осудит, если другим!

Аврора поднимает руку.

- Можно я спрошу?

- Говори, женщина, - важно разрешает Цап-Царап..

- Я все обычаи уважаю, но зачем вы пристаёте к этой девочке? – говорит Аврора.

- У нас с ней свои дела, - Объясняет Цап-Царап. - Она ищет нас, мы – её. Правда? – Он улыбается Николь.

Николь вслушивается. Пыьается понять.

- Мы мужчины. Мы всегда знаем, что хотим, - поддерживает его Ху Дой. – И добиваемся этого силой!

Но Аврора не сдается.

- Если мужчины, не обижайте ребенка!

Цап-Царап в недоумении. Он не притворяется. Он возмущен.

- Где ты видишь ребёнка, женщина?! Какого ребёнка? – Цап-Царап подходит к Николь, пытается потрепать её по щеке. - Такая красивая девушка! Такая прелесть!.. Как мы её обидим?! – Он обнимает Николь за талию. – Мы будем любить её!

Николь ласково привлекает его к себе, снимает кепку- аэродром с его головы. Гладит лысину.

Цап Царам сползает на пол.

- Уй ме... - Не на шутку испугалась Аврора. – Он скулит, как щенок.

- Я говорил, что он собака! – Джип.в знак презрения даже плюнул на пол.

- Что ты сказал?! – Хромой достаёт нож. – А ну-ка повтори, если мужчина.

- Я сказал, что он – пёс!

- Выйдем, поговорим, - кивает на дверь Хромой. – Если мужчина, выйдем, поговорим!

- Да хватит вам! Расходитесь... – Пытается разнять их Аврора. - Придёт патруль, никому не поздоровится.

Цап-Царап поднимается с колен. Протирает глаза. Трёт виски. В его сознании что-то изменилось. Он панически боится инсульта. Ему кажется, что это уже случилось. Но ему хорошо и спокойно на душе. Может быть впервые в жизни. Или он забыл.

У него была слишком трудная жизнь. Красивые и успешные мать и отец. И вдруг у них родился он - не совсем нормативный ребенок – то ли краб, то ли паук. Они хотели избавиться от него, но боялись убить. Отвезли его в деревню. В глушь. Платили большие деньги, чтобы кормили и растили его, как диковинного зверя. И держали тайну.

Он вырос в погребе. Дружил с пауками и крысами. Со змеями и кротами. Постигал жестокие законы подземного мира. Иногда ему разрешали вылезти из погреба и покачаться в гамаке на солнышке.

Он был страшен – куры разбегались, увидев его, и змеи, вылезшие погреться, уползали в свои норы. Но с десяти лет он стал обретать черты человека, быстро научился говорить, читать и писать.

Как-то Тузик, безродный кобелишка, охранявший усадьбу, облаял его. Цап-Царап пришел в такой гнев, что оторвал ему хвост и сломал левую заднюю лапу.

Приступы гнева и злобы всё чаще стали посещать его, доставляя радость и сексуальное удовлетворение.

Его приемные родители жили в страхе, пока не продали его бродячим циркачам. Он проработал в цирке несколько лет, научился скрывать свои чувства. Научился говорить ласково.

У него был приятный баритон. Он неплохо играл на гитаре и пел романсы в ресторане. И умел очаровывать женщин своим необычным видом.

Он предался разгульной жизни. И так грешил, что в тридцать лет почувствовал отсутствие желания. То есть желание было, но плоть не отзывалась на призывы верхней головы.

Однажды, он познакомился с одинокой женщиной и предложил ей погулять с ним в лесопарке. Просто погулять, чтобы разбить одиночество. Та согласилась, надеясь на большее. Он тоже надеялся. Но не произошло. Женщина стала смеяться над ним. Она уходила, и плечи её вздрагивали от смеха.

Цап Црап пришел в ярость. Догнал её. Разорвал на ней одежду. Бил её… И получилось.

С тех пор он дважды отбывал срок за изнасилование. Но преступлений совершил в разы больше. В заключении вел себя безукоризненно. Получал досрочное освобождение. И снова был судим, осужден и мотал срок.

И вдруг теперь от прикосновений ладони Николь он почувствовал нежность. И тоску по чистой и нежной любви. Он в доли секунды увидел свою жизнь. И отвращение к себе, к своему физическому образу, к своей темной душе переполнило его.

Но что потом? Что потом будет? Неужели вся его жизнь была ошибкой, неправильным сочетанием хромосом?! Он не знал, что никогда не поздно, даже за мгновение до смерти раскаяться, признать свою жизнь заблуждением, поражением, пустым временем души…

Ему стало страшно. Он запретил себе думать о никчемности своего существования. Запретил себе слабость нежности… Он снова почувствовал себя полным грозных сил. Мужчиной, которому всё можно . И радость насилия снова наполнила его. Горькая радость зла…

- Да хватит вам! Уходите! – решительно приказала Аврора. – Сейчас придет патруль.

- Ты прогоняешь нас?! В такую жару! – притворно жалобным голосом обратился к ней Цап-Царап. – Неужели вы так бессердечны! Неужели, вы откажите нам в гостеприимстве, до вечера, пока не спадет жара? Неужели в вашем доме забыли законы гор?

- За кого ты нас принимаешь! – возмутился Авак. - Будь гостем, сколько тебе надо!

У входа возник шум. Звуки потасовки.

Слепой встал на пути человека, попытавшегося войти в жилище Авака. Но силы были не равны. Слепой скатился по ступенькам лестницы к ногам Николь, а на пороге возникла массивная фигура Гришки Немого.

- Пошли отсюда... – подал голос Малчик. - Не нравится мне всё это. .

- Да! Уходим. – Стал уговаривать друзей Ху Дой. – Сейчас и вправду придёт патруль…

- А девушка? Зря, что ли, бегали? – возразил Малчик.

- Настоящий мужчина, если начал, не остановится, пока не кончит, - важно изрек Цап-Царап. - Возьмём её с собой, натурально,

- Не девушка это! Это парень, - отговаривала насильников Аврора.

- Ничего, парень тоже пригодится, - усмехнулся Слепой, - Парень тоже можно.

- С ума сойду от жары... – простонал Ху Дой. - Женщина принеси воды.

- Нет, воды, уважаемый, - извиняется Аврора..

Малчик заметил, что в руках Гришки бутылка с водой.

- Дай воду, парень, - говорит Малчик. – пить хочу!.

Гришка прячет бутылку за спину

-Дай!

-Нет.

- Дай! По-хорошему прошу!

- Не могу. Это для цветка, - пытается объяснить свой отказ Гришка.

- Для какого цветка?! Как называется?

- Называется - цветок. Он тоже пить хочет.

Они удивлены его наглостью. Никто не осмелится так говорить с ними… Отказывать никто не смел до сих пор.

- Проучим русского!

- Здоровый парень! Не стоит с ним связываться.

- Я положу его на обе лопатки за одну минуту

- Слабо.

- Вах! Давай спорить, за минуту не положишь.

- Тысяча душ!

-Две тысячи!

- Ладно. Две…

- Давай бороться.

- Я не хочу бороться, - отталкивает руки насильника Гришка. - Жарко.

- Давай бороться, если мужчина! – настаивает Цап-Царап.

- Ты что?! Бороться в такую жару! Сердце лопнет. – увещевает его Гришка. .-Посмотрите! Цветок!.. Цветок цветёт... Красивый цветок.

- Дай нам воду и уходи, - вступает Слепой…

- Нет! Вы только посмотрите, какой красивый! Мой цветок!.. Цветочек!..

- С ума сойду!.. – не выдерживает Цап-Царап. – Откуда этот идиот взялся. Мир рушится , а он – цветок! Цветок! - Цап-Царап выбивает горшок с цветком из рук Гришки. - Вот твой цветок!.. Вот тебе цветок!..

Насильники валят Гришку на пол, лениво и некрасиво пинают его ногами.

Он кричит:

- Коммунисты, где вы?! Спасайте рабочий класс!

- Рабочий класс давно положил на коммунистов, - смеется Ху Дой. – А коммунисты на рабочий класс…

Они добили бы его, если бы не ужасные звуки - то ли раскаты грома, то ли бомбежка, то ли артиллерийская дуэль.. Здесь две сотни лет не было войн, и люди ещё не могли отличать гром небесный от тех смертоносных громов, что создает на горе себе сам человек. Их тревожили две возможные беды - война сверхдержав и нашествие талибов. При всей кажущейся отсталости воинов ислама, их объединяет идея, в которую они верят. Они защищают свои духовные ценности, свой быт, свою семью, своих детей. Им отвратительна и враждебна вседозволенность нашего западного мира. Они воспринимают толерантность, как победу греха, как капитуляцию перед сатаной. У них самое современное вооружение. Они тратят на это вооружение больше денег, чем на еду. Они владеют искусством боя, поскольку тысячелетиями находятся в состоянии войны. Они бесстрашны. Потому что истинно верят в загробную жизнь и рай для героев. Может быть, они заблуждаются. Но они верят. Возможно, мы тоже заблуждаемся, но не верим всерьез ничему и никому.

Полуподвальное жилище Авка захлестнул, затопил яркий, ослепительный свет. Он обжигал. Он ослеплял.

Насильники испугались.

Отошли от Гришки.

Цап-Царап растерянно вытирал руки о штаны.

- Закройте двери!.. Пол загорится!.. - закричал он.

Ху Дой бросился к двери, но отскочил, обожжённый лучами.

- Солнце остановилось!

- Вай ме, солнце остановилось!

Гришка Немой собирает на полу черепки и смятые листья своего цветка, плачет тонким, детским голосом.

Начинает дымиться пол.

Длится невыносимое мгновение.

- Пить хочу!.. – закричал Мальчик с порочным лицом.

И другие вслед за ним.

Пить... Пить... Пить... Пить...

Были волками, а стали, как овцы.

Они окружают водопроводный кран. Отталкивая друг друга. Сосут его как щенки суку. Только Роберт спокойно спит на топчане. А рядом с ним тихо сидит Николь.

С грохотом вылетает пробка из бочонка, стоящего на столе. Красное вино, пенясь, течёт на стол и на пол. Насильники пытаются утолить жажду вином, загребая его ладонями, отталкивая друг друга. Расползаются… Стонут…

Роберт заворочался на своём ложе, привстал, силится открыть глаза, но валится назад.

Грохот, вызванный обстрелом, слабеет. Свет делается не таким резким. Из потока света образовался световой квадрат. Дрогнул и пополз по полу.

Аврора очнулась первая.

- Смотрите!.. Солнце двинулось!

Николь тихонько смеётся.

Солнечный квадрат, навёрстывая упущенное время, быстро уползает в угол, превращается в ослепительную полоску и замирает там, гаснет.

С снова нарастающий гром взрывов.

- Гроза?

- Гром?

- Война!

- Атомная бомба!

- Талибы?!

- Хозяин! У тебя есть бункер?

- Что?

- Ну, бомбоубежище... подвал…

- Ну.

- Спаси нас. Мы хорошо заплатим.

Авак взглянул на Аврору. Аврора кивнула, поняв его без слов.

Он не хотел осквернять свою тайную обитель

Но понимал, что это единственный способ избавиться от них. Избежать насилия и не нарушить законы предков.

Ему страшны были эти люди, выбранные нечистым, как орудие беспредела, бесчестия и смерти.

- Вот. – Он открыл подпол, вход в убежище, в котором прошли годы его детства.

- Слава Богу! – сказал Цап-Царап. – Ху Дой, проверь , что у них там в холодильнике. Я проголодался.

Они вынесли всё.

Джип кинулся было в драку, но Аврора остановила его.

Авак шел первым, освещая дорогу в подземелье фонариком. За ним Цап-Царап, Мальчик с красивым порочным лицом, Хромой, Слепой, Глухой, Скелет, а замыкал эту процессию Ху Дой.

Земля содрогалась, будто её душили приступы смеха.

Авак открывал старинным кованым ключом одну железную дверь за другой.

Они очутились, наконец, в знакомой нам комнате.

Авак пожелал им спокойного отдыха и захлопнул за собой тяжелую дверь

Насильники нервно похохатывая. Выкладывали на стол продукты, которые забрали у Авака.

До них доходили звуки внешней жизни. Обрывки разговоров жильцов этого дома. Перестрелка на улице.

- Жаль, девочку не прихватили с собой. Сейчас бы поиграли с ней в наши игры.

- Да не девочка он, а малчик.

- Малчик тоже можно. Он бы плакал, а мы смеялись.

Авак меж тем выбрался из подземелья. Сел на свой стул возле двери и стал обдумывать, что дальше делать с незваными гостями.

В вечернем небе взрывались снаряды и летали ящики с боеприпасами.

- Что будем делать? Спросил Авак, заглянув в комнату.

– Сдадим патрулю.

- Их ведь выпустят сразу.

- Я их огнеметом, - предложил Джип. – Как тараканов...

- Нельзя! - Сказал Авак. - Это бесчестье дому. Ты что, балован, забыл законы гостеприимства! Бог накажет! Пусть сами по себе умрут…


(Продолжение следует)

Rado Laukar OÜ Solutions