19 марта 2024  10:06 Добро пожаловать к нам на сайт!
Поэзия

Николай Асеев


Николай Николаевич Асеев родился 28 июня (10 июля) 1889 в Льгове Курской губ. Сын страхового агента (по др. сведениям, агронома). Окончил Курское реальное училище (1907), учился в Московском коммерческом институте (1908–1910), был вольнослушателем Московского университета (историко-филологический факультет). С 1908 регулярно печатался в журналах «Весна», «Заветы», «Проталинка», альманахе «Первоцвет» и др. изданиях; некоторое время работал секретарем в журнале «Русский архив».
Начал как символист, в Москве сблизился с В.Я.Брюсовым, Вяч.И.Ивановым, с писателем, критиком, переводчиком и художником С.П.Бобровым; в 1913 вошел в организованную им литературную группу «Лирика», став одним из учредителей одноименного издательства, из которого в 1914 выделилась группа поэтов с отчетливо футуристической ориентацией «Центрифуга» (Асеев, Бобров, Б.Л.Пастернак). В том же году в Харькове Асеев – один из организаторов литературной группы «Лирень», прокламировавшей национально-архаическую традицию русского футуризма «хлебниковского» толка, с ее увлечением примитивизмом и словотворчеством. Сблизился с В.В.Хлебниковым, Д.Д.Бурлюком и особенно с В.В.Маяковским (некоторое время поэты жили в одной квартире). После призыва (1915) на военную службу и работы на Дальнем Востоке по инициативе Асеева во Владивостоке было создано литературно-художественное общество «Балаганчик», ставшее основой возникшей в 1920 футуристической группы «Творчество», куда входили, в числе прочих, Бурлюк и С.М.Третьяков. С 1922 постоянно жил в Москве; в 1923 вступил в ЛЕФ.
Символистская изысканность и футуристическая эпатажность (первая книга Ночная флейта, 1914), интерес к русской народной речи (сб. Зор, 1914), переросший в культ звукописи (книга Леторей, 1915, совместно с Г.Петниковым; позднее оценена самим Асеевым как «беспредметное новаторство»), решающее влияние – в поэтике и антибуржуазном мировидении – Маяковского, высоко ценившего Асеева («Этот может, хватка у него моя» – в стихотворении Юбилейное) и написавшего в соавторстве с ним множество агитационных стихов, проявились в сборниках Асеева Ой кониндан окейн (Люблю твои глаза), 1915; Оксана, 1916; острота социальной проблематики, восторженный оптимизм революционно-романтических надежд и трагизм их несопряжения с ожидаемым – в сборниках Бомба, 1921 (выпущенный во Владивостоке тираж почти полностью уничтожен), Стальной соловей, 1922; Совет ветров, 1923; Изморозь, 1927, включающем известное стихотворение Синие гусары; Запеваем!, 1930; Пламя победы, 1946; Разнолетье, 1950; Раздумья, 1955; Лад, 1961, Ленинская премия, 1962; Самые мои стихи, 1962, – в совокупности создавших впечатляюще яркий, стилистически многообразный мир лирики Асеева, органично сочетающей гражданственный пафос и интимную камерность, новаторскую дерзость и верность традициям, «индустриализованные» неологизмы и просторечие, – и, в основном векторе своего развития, идущей от усложненной образности к прозрачной ясности стиха (что отразилось также в поэмах Асеева Буденный, 1923; Лирическое отступление, Электриада, Двадцать шесть, посвященная расстрелянным бакинским комиссарам, все 1924; Свердловская буря, 1925; Семен Проскаков, 1928; Маяковский начинается, 1936–1939, отд. изд. 1970, Государственная премия СССР, 1941; дополнительные главы – 1950).
Заинтересованно страстный разговор о судьбе поэта в революции продолжен Асеевым в статьях о литературе (книги Дневник поэта, Работа над стихом, обе 1929; Проза поэта, 1930; Зачем и кому нужна поэзия, 1961), в мемуарах и путевых записках (Разгримированная красавица, 1928). Асеев – автор также стихов для детей, переводов, статей по вопросам истории русского стиха и т.п.
Умер Асеев в Москве 16 июля 1963.
СТИХИ
ОБ ОБЫКНОВЕННЫХ

1
Жестяной перезвон журавлей,
сизый свист уносящихся уток -
в раскаленный металл перелей
в словолитне расплавленных суток.
Ты гляди: каждый звук, каждый штрих
четок так - словно, брови наморщив,
ночи звездный рассыпанный шрифт
набирает угрюмый наборщик.
Он забыл, что на плечи легло,
он - как надвое хочет сломаться:
он согнулся, ослеп и оглох
над петитом своих прокламаций.
И хоть ночь и на отдых пора б,-
ему - день. Ему кажется рано.
Он качается, точно араб
за широкой страницей Корана.
Как мулла, он упрям и уныл,
как араба - висков его проседь,
отливая мерцаньем луны,
не умеет прошедшего сбросить.
У араба - беру табуны,
у наборщика - лаву металла...
Ночь! Меня до твоей глубины
никогда еще так не взметало!

2
Розовея озерами зорь,
замирая в размерных рассказах,
сколько дней на сквозную лазорь
вынимало сердца из-за пазух!
Но - уставши звенеть и синеть,
чуть вращалось тугое кормило...
И - беглянкой блеснув в вышине -
в небе вновь трепетало полмира.
В небе - нет надоедливых пуль,
там, не веря ни в клетку, ни в ловлю,
ветку звезд нагибает бюль-бюль
на стеклянно звенящую кровлю.
Слушай тишь: не свежа ль, не сыра ль?..
Только видеть и знать захотим мы -
и засветится синий сераль
под зрачками поющей Фатимы.
И - увидев, как вьется фата
на ликующих лицах бегоний,-
сотни горло раздувших ватаг
ударяют за нею в погоню.
Соловей! Россиньоль! Нахтигалль!
Выше, выше! О, выше! О, выше!
Улетай, догоняй, настигай
ту, которой душа твоя дышит!
Им - навек заблудиться впотьмах,
только к нам, только к нам это ближе,
к нам ладонями тянет Фатьма
и счастливыми, росами брызжет.
ВДОХНОВЕНЬЕ

Стране
не до слез,
не до шуток:
у ней
боевые дела,-
я видел,
как на парашютах
бросаются
люди с крыла.
Твой взгляд разгорится,
завистлив,
румянец
скулу обольет,
следя,
как, мелькнувши,
повисли
в отвесный
парящий полет.
Сердца их,
рванув на мгновенье,
забились
сильней и ровней.
Вот это -
и есть вдохновенье
прилаженных
прочно ремней.
Казалось:
уж воздух их выпил,
и горем
примята толпа,
и вдруг,
как надежда,
как вымпел,
расправился
желтый тюльпан!
Барахтаться
и кувыркаться
на быстром
отвесном пути
и в шелковом
шуме каркаса
внезапно
опору найти.
Страна моя!
Где набрала ты
таких
нерассказанных слов?
Здесь молодость
бродит крылата
и старость
не клонит голов.
И самая ревность
и зависть
глядят,
запрокинувшись,
ввысь,
единственной
мыслью терзаясь:
таким же
полетом нестись.
ВЕНГЕРСКАЯ ПЕСНЬ

Простоволосые ивы
бросили руки в ручьи.
Чайки кричали: «Чьи вы?»
Мы отвечали: «Ничьи!»
Бьются Перун и Один,
в прасини захрипев.
мы ж не имеем родин
чайкам сложить припев.
Так развивайся над прочими,
ветер, суровый утонченник,
ты, разрывающий клочьями
сотни любовей оконченных.
Но не умрут глаза —
мир ими видели дважды мы,—
крикнуть сумеют «назад!»
смерти приспешнику каждому.
Там, где увяли ивы,
где остывают ручьи,
чаек, кричащих «чьи вы?»,
мы обратим в ничьих.
ОКЕАНИЯ

1
Вы видели море такое,
когда замерли паруса,
и небо в весеннем покое,
и волны - сплошная роса?
И нежен туман, точно жемчуг,
и видимо мление влаг,
и еле понятное шепчет
над мачтою поднятый флаг,
и, к молу скрененная набок,
шаланда вся в розовых крабах?
И с берега - запах левкоя,
и к берегу льнет тишина?..
Вы видели море такое
прозрачным, как чаша вина?!

2
Темной зеленью вод бросаясь
в занесенные пылью глаза,
он стоит между двух красавиц,
у обеих зрачки в слезах.
Но не любит тоски и слез он,
мимолетна - зари краса.
На его засвежевший лозунг
развиваются паруса.
От его молодого свиста
поднимаются руки вверх,
на вдали зазвучавший выстрел,
на огонь, что светил и смерк.
Он всему молодому сверстник,
он носитель безумья брызг,
маяками сверкают перстни
у него на руках из искр.
Ополчись же на злую сушу,
на огни и хрип кабаков,-
Океан, загляни нам в душу,
смой с ней сажу и жир веков!

3
Он приставил жемчужный брегет
к моему зашумевшему уху,
и прилива ночного шаги
зазвучали упорно и глухо.
Под прожектор, пронзающий тьму,
озаряющий - тело ль, голыш ли?-
мы по звонкому зову тому
пену с плеч отряхнули - и вышли.
И в ночное зашли мы кафе -
в золотое небесное зало,
где на синей покатой софе
полуголой луна возлежала.
И одной из дежурящих звезд
заказав перламутровых устриц,
головой доставая до люстры,
он сказал удивительный тост:
«Надушён магнолией
теплый воздух Юга.
О, скажи, могло ли ей
сниться сердце друга?
Я не знаю прелестей
стран моих красавиц,
нынче снова встретились,
к чьим ногам бросаюсь».
И, от горя тумана серей, сер
он приподнялся грозным и жалким,
и вдали утопающий крейсер
возвестил о крушении залпом.
Но луна, исчезая в зените,
запахнув торопливо жупан,
прошептала, скользя: «Извините».
И вдали прозвучало: «Он пьян».
ВОЛГА

1
Вот пошли валы валандать,
забелелась кипень.
Верхним ветром белый ландыш
над волной просыпан.
Забурлилась, заиграла,
загремела Волга,
закружила влажью вала
кружево восторга.
Нет на свете выше воли,
чем на этих гребнях,
и на них сидеть изволит
пеньявода-Хлебник.
И на них, наплывши тучей,
под трезвон московский,
небо взять в стальные крючья
учит Маяковский.
И влачит Бурлюк-бурлака
баржу вешних кликов,
и дыбятся, у орла как,
перья воли дикой.
А за теми плавят струи
струги струнной вести,
то, опившись песней,- други
распевают вместе!
2
Синяя скважина
в черной земле
смята и сглажена
поступью лет.
Выбита шайками
шумных ватаг,
взвеялась чайками
небо хватать.
Этой ли ветошью
песне кипеть?
Ветром рассвета шью
зорь этих медь!
3
Загули Жигули,
загудели пули,
загуляли кули
посредине улиц.
Заплясали столбы,
полетели крыши:
от железной гульбы
ничего не слышать!
Только дрему спугнешь,
только сон развеешь -
машет алым огнем
Степан Тимофеич!
Машут вверх, машут вниз
искряные взоры...
Перегнись, перегнись
через эти горы!
Разливайся, река,
по белому свету!
Размывай перекат,
пеня песню эту!

ОТВЕТ

На мирно голубевший рейд
был, как перчатка, кинут крейсер,
от утомительного рейса
спешивший отдохнуть скорей...
Но не кичитесь, моряки,
своею силою тройною:
тайфун взметает здесь пески -
поэт идет на вас войною!
Пусть взор, склоняющийся ниц
покорный силе, вас встречает,
но с опозоренных границ
вам стих свободный отвечает.
Твоей красе никто не рад,
ты гость, который не был прошен,
о серый, сумрачный пират,
твой вызов - будущему брошен.
Ты, седовласый капитан,
куда завел своих матросов?
Не замечал ли ты вопросов
в очах холодных, как туман?
Пусть твой хозяин злобно туп,
но ты, свободный англичанин,
ужель не понял ты молчаний,
струящихся со стольких губ?
И разве там, средь бурь и бед,
и черных брызг, и злого свиста,
не улыбалося тебе
виденье Оливера Твиста?
И разве там, средь бурь и бед,
и клочьев мчащегося шторма,
не понял ты, что лишь судьбе
подвластна жизнь и жизни форма?
Возьмешь ли на себя вину
направить яростные ядра
в разоруженную страну,
хранимую лишь песней барда?
Матрос! Ты житель всех широт!..
Приказу ж: «Волю в море бросьте» -
Ответствуй: «С ней и за народ!» -
И - стань на капитанский мостик!

ЕЩЕ ЗА ДЕНЬГИ ЛЮДИ ДЕРЖАТСЯ

Еще за деньги
люди держатся,
как за кресты
держались люди
во времена
глухого Керженца,
но вечно
этого не будет.
Еще за властью
люди тянутся,
не зная меры
и цены ей,
но долго
это не останется —
настанут
времена иные.
Еще гоняются
за славою —
охотников до ней
несметно,—
стараясь
хоть бы тенью слабою
остаться на земле
посмертно.
Мне кажется,
что власть и почести —
вода соленая
морская:
чем дольше пить,
тем больше хочется,
а жажда
всё не отпускает.
И личное твое
бессмертие
не в том,
что кто ты,
как ты,
где ты,
а — всех земных племен
соцветие,
созвездие
людей планеты!
С тех пор,
как шар земной наш кружится
сквозь вечность
продолжая мчаться,
великое
людей содружество
впервые
стало намечаться.
Чтоб все —
и белые,
и черные,
и желтые
земного братства —
вошли в широкие,
просторные
края
всеобщего богатства.

Милые бывают не такими

Нет, ты мне совсем не дорогая; милые такими не бывают…
Сердце от тоски оберегая, зубы сжав, их молча забывают.
Ты глядишь — меня не понимая, слушаешь — не видя и не веря, даже в этой дикой сини мая видя жизнь — как смену киносерий.
Целый день лукавя и фальшивя, грустные выдумывая шутки, вдруг — взметнешь ресницами большими, вдруг — сведешь в стыде и страхе руки. Если я такой тебя забуду, если зубом прокушу я память - никогда к сиреневому гуду ни идти сырыми мне тропами.
«Я люблю, когда темнеет рано!» - скажешь ты и станешь как сквозная, и на мертвой зелени экрана только я тебя и распознаю.
И, веселье призраком пугая, про тебя скажу смеясь с другими: - Эта — мне совсем не дорогая! Милые бывают не такими

Синие гусары

1

Раненым медведем
мороз дерет.
Санки по Фонтанке
летят вперед.
Полоз остер -
полосатит снег.
Чьи это там
голоса и смех?
- Руку на сердце
свое положа,
я тебе скажу:
- Ты не тронь палаша!
Силе такой
становись поперек,
ты б хоть других-
не себя - поберег!

2

Белыми копытами
лед колотя,
тени по Литейному
дальше летят.
- Я тебе отвечу,
друг дорогой,
Гибель не страшная
в петле тугой!
Позорней и гибельней
в рабстве таком
голову выбелив,
стать стариком.
Пора нам состукнуть
клинок о клинок:
в свободу - сердце
мое влюблено.

3

Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары -
пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
собираются
в номерах.
Скинуты ментики,
ночь глубока,
ну-ка, запеньте-ка
полный бокал!
Нальем и осушим
и станем трезвей:
- За Южное братство,
за юных друзей.

4

Глухие гитары,
высокая речь...
Кого им бояться
и что им беречь?
В них страсть закипает,
как в пене стакан:
впервые читаются
строфы «Цыган".
Тени по Литейному
летят назад.
Брови из-под кивера
дворцам грозят.
Кончена беседа,
гони коней,
утро вечера
мудреней.

5

Что ж это,
что ж это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа:
синие гусары
под снегом лежат!
Декабрь 1925
Я не могу без тебя жить.
Я не могу без тебя жить.
Мне и в дожди без тебя – сушь.
Мне и в жару без тебя стыть,
Мне без тебя и Москва – глушь.

Мне каждый час без тебя – год,
Если бы время мельчить дробя,
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать,
Бедность друзей, верность врагов,
Я ничего не хочу ждать
Кроме твоих драгоценных шагов...

Непогода моя жестокая,

Непогода моя жестокая,
не прекращайся, шуми,
хлопай тентами и окнами,
парусами, дверьми.

Непогода моя осенняя,
налетай, беспорядок чини,—
в этом шуме и есть спасение
от осенней густой тишины.

Непогода моя душевная —
от волны на волну прыжок,—
пусть грозит кораблю крушение,
хорошо ему и свежо.

Пусть летит он, врывая бока свои
в ледяную тугую пыль,
пусть повертывается, показывая
то корму, то бушприт, то киль.

Если гибнуть — то всеми мачтами,
всем, что песня в пути дала,
разметав, как снасти, все начатые
и неоконченные дела.

Чтоб наморщилась гладь рябинами,
чтобы путь кипел добела,
непогода моя любимая,
чтоб трепало вкось вымпела.

Пусть грозит кораблю крушение,
он осилил крутой прыжок,—
непогода моя душевная,
хорошо ему и свежо!
1915

Rado Laukar OÜ Solutions