19 марта 2024  11:43 Добро пожаловать к нам на сайт!

Крымские узоры



Евгения Баранова


Поэт, прозаик. Родилась в 1987 году в Ялте. Финалист Илья-премии-2006. Вторая премия на Международном поэтическом конкурсе «Серебряный стрелец»-2008. Третья премия международного литературного конкурса «Согласование времен»-2010 (поэзия). Дипломант Международного поэтического конкурса «Лужарская Долночь»-2013. Публиковалась: «Ликбез», «Журнал Поэтов», «Новая реальность», «Байкал», «Дети Ра», «Южное сияние», «Новая Литература», «45-параллель», «Гостиная», «Пролог» и др. Автор книг «Зеленый Отсчет» (2009) и «Том 2-ой» (2012). Судья Международного поэтического конкурса «45 калибр». Модератор портала http://litfest.ru . Авторский сайт — http://hoagoa.org.ua


Стихи Евгении Барановой

Посвящение поэзии

Не покидай меня! Не пробуй!

Не пей, не ройся, не взыщи.

Метафизический Чернобыль

необитаемой души.

Моя поэзия!

Хотя бы

не проходи. Не привечай

дороги-дроги, мысли-крабы,

и городов чужих печаль.

И лица лишние, и скатерть

в слезах от кофе с эскимо.

Любимец музы, певчий катет!

Смотреть и больно, и смешно.

Моя поэзия! Трамвай ли,

от солнышка ли ржавый пес.

Ты – дух, ты – дым. И осень валит.

И жизнь летит из-под колес.

РЕМИНИСЦЕНЦИИ. ФЕВРАЛЬ.

В такие дни — выпрыгивать из окон
и небо лить в фаянсовые блюдца.
И быть дождем — и от дождя промокнуть.
И камнем быть — и камнем же вернуться.

В такие дни — ворочаться в постели.
Не спать, не спать, не веря валерьяне.
Достать чернил и плакать в "Англетере",
писать письмо Есениной Татьяне.

В такие дни — болтать как рыба, править
стекло души холодными руками.
И чувствовать, как память убивает,
как время умирает вместе с нами.

НОЯБРЬ В КРЫМУ

Лишь горы позвоночником Земли.
Лишь оттепель, пристегнутая к лужам.
Никто не свят. И пустота внутри
куда больней, чем пустота снаружи.

Лишь акварель. И сосен корабли.
И крыши, обветшалые некстати.
И что бы ты кому ни говорил,
одной души по-прежнему не хватит.

Один замолк, соседний занемог,
одна бутылка грохнута об стену.
Ноябрь в Крыму не то чтобы замок:
он ключник и замок одновременно.

Какая тишь! Хоть ласточкой об лед.
Размыло дни на стареньком планшете.
Никто не свят. Грусть осени пройдет.
И ты пройдешь — как не было на свете.

ХЛЕБНИКОFF

белла чао говорили губы белла чао
ваэоби говорили губы ваэоби
лишь душа молчала одичало
лишь душа умалчивала слоги

аллилуйя говорили губы аллилуйя
поцелуй ли говорили губы поцелуем

ничччччччего не говорило тело
и как бабочка
плелось, лилось, летело

и как девочка
врастало в неба обувь

ваэоби говорили губы ваэоби

АВГУСТ

А для тебя не будет ничего.
Ни слова, ни распятия, ни танца.
Лишь Петербург как время и пространство
в твоей душе нечаянно взойдет.

Лишь линии, и кольца, и черты —
истории неправильная милость.
И песня, для которой все свершилось,

останется невыпитой почти.

И ты поймешь за баночкой сардин,
что звук лилов, а вечер фиолетов.
И косточкой оранжевого цвета
застрянет август у тебя в груди.

IN EXILE

Душа моя, душа моя, душист

последний вечер, пахнущий игристым.

Мы так давно не виделись, что лист

стал выглядеть не Ференцом, но Листом.

Мы так давно не виделись, mon cher,

что здесь сменилось несколько прелюдий.

То памятник расколют, то торшер.

То флаги изменяются, то люди.

Мне кажется, я дряхлая швея —

усталость рук, осколок Эрмитажа —

Трещит костюм на несколько, а я

его пытаюсь пластырем и сажей,

улыбкой, уговором — сколько бит! —

А за спиной лишь сплетенки да зависть.

Душа моя! душа моя — болит.

И кажется, я больше не справляюсь.

ПОСВЯЩЕНИЕ БЛОКУ

Кукушонок выпрыгнул из гнезда.
— Мама-мама,
я тоже хочу,
как все.
— Посмотри,
мой милый,
кругом вода.
Что ни день,
то мертвый Саддам Хусейн.

Кукушонок выпрыгнул.
— Знаю сам,
только нечем молодость отскоблить.
— Посмотри, мой милый,
на небесах
уже строят светлые корабли.

— Для чего?
Послушай,
звонят отбой,
сердце бьется в тела гнилой настил.
— Корабли затем, чтобы — глупый мой —
своевременно на́ небо вас везти.

НЕТ ДОРОГИ

Нет дороги длинней,
чем дорога назад.
Паруса
обвисают, как кожа на брюхе голодной собаки.
Нет дороги длинней,
чем дорога.
Любая.
Ты сам
порождение слуха, и слухов, и лишней бумаги.

Засыхающий тополь рассказывал сказки корням,
грелся вечер в желе подозрительно чистого солнца.
Нет дороги длинней,
чем дорога по брошенным дням.
Нет дороги родней,
потому что ты памятью сросся

с каждым рейсом,
обидой,
плацкартой,
немытой рукой,
с каждой девушкой в тамбуре,
с каждым кондуктором строгим.
Нет дороги длинней, чем дорога назад, дорогой.
Нет дороги длинней, чем дороги, дороги, дороги.

ПОСВЯЩЕНИЕ БРОДСКОМУ

О, не выходи из комнаты, не вызывай... Ты вышел.

Почувствуй себя бракованным, бессмысленным, смелым, лишним.

Почувствуй, как день сутулится, как свитер оброс оленями.

Ты, в общем-то, не Кустурица, зачем тебе ждать прозрения?

Ты пишешься так, как слышишься. Вселенная ждет, немая,

хоть Курта, хоть Сида Вишеса, хоть — молодого Мао.

Усталым, ненужным, сложенным танцуешь, как Бродский в мебели.

Обыденность — это крошево из Байрона или Гегеля.

И все-то вокруг расколото, размолото словом липким...

О, не выходи из комнаты, не совершай ошибки.

***

Съешь этих мягких французских булок.

Съешь, успокойся да выпей чаю.

Видишь — горит подо мной проулок.

Видишь ли, кот по тебе скучает.

С Миллером Генри почти сроднились.

Булочник Петр все грозит кредитом.

Каждое утро макаю в известь

чувства мещанского пережиток.

Черт подери — или даже Бог с ним.

Черт бы побрал — да все души гладки.

Вечер. Кофейник. Седая осень.

Зимнее солнце в сухом остатке.

ЯБЛОЧКО

Иногда начинаешь — не о чем говорить.
Вьешься себе, как Вертер, как дождевая нить.
Как расписная дура,
как взбитый чай.
Иногда начинаешь — кажется невзначай.

Иногда начинаешь — хочется отыскать
-Бога,
-наивность,
-душу,
-ребро холста
Поезд. Границу. Деньги.
Печаль до дна.
Находишь —
одни глаголы во временах.

Иногда начинаешь — думая, что любим.
Целуешь кого-то прям-таки в светлый нимб.
Потом умираешь,
ищешь чулан/чердак,
и все бесконечно,
и невозможно так,
как больше не будет
— больше нигде, ни с кем —
и боль заглушает придурь твоих поэм.
И ты начинаешь:
— ...яблочко, не катись...
И ты понимаешь, что же такое жизнь.

ПОСВЯЩЕНИЕ СЛОВУ

Чувствую, как из меня вырастает слово,
рвется на небо, боли моей испив.
Слово, пожалуйста, выжми себе другого,
как золотую мякоть из тела слив!

Слово — хорошее.
Словушко!
Слон-словечко!
Прочь из посудной лавки!
Запрячь ножи!
Мне бы хотя бы месяц, хотя бы вечер.
Мне бы хотя бы вечер, хотя бы жизнь.

Сон мой нескромен:
жатва,
жаровня,
жажда.
Губы мои стремительны, как война.
Не забывайся, не сомневайся даже —
не оставляй без вымысла свой сонар.

Не оставляй без Шиллера или грога,
не оставляй без шиллинга, без тревог.
Каждое слово — ласточка в доме бога.
Каждая рифма — право на эшафот.

***

Регата. Парусник. Четыре корабля.

Сей список — журавлиный, красноперый.

Волна играет белыми. Маяк

выдерживает взгляды репортеров.

На побережье — бой и бабл-гам.

И жжет глагол у хлебного киоска.

Регата. Парусник. К недальным берегам

уходят одинокие подростки.

Как хорошо быть штурманом! А дни!

Какие дни стоят у Жюля Верна!

И мальчики становятся — людьми.

И блинная становится — таверной.

КОЛУМБ

Я Колумб,

Я дворняга Колумб!

В голове моей спят переулки.

В голове моей тяжесть шкатулки

переполненных временем рун.

Я - Колумб,

я - коралл,

я - корунд.

Я перчатка тончайшего меха.

Мой хозяин забыл и уехал.

И теперь меня вряд ли вернут.

И теперь мое место в каюте.

Чудеса парусиновой сути

и горячие пальцы минут.

Я - Колумб! Я - Колумб! Я - Колумб!

Божья дудка!

Стальная заря!

"Капитан, торопитесь, земля!"

TERRA INCOGNITA

Не вытравить из сердца теорем,

из времени не выстругать петлю.

Как говорил Шекспир или Моэм,

луна и грош равны по декабрю.

Как говорил Высоцкий или Бах,

но главное — что ты не говорил.

Поэзия — лишь вымысел бумаг,

бессмыслица серебряных чернил,

всего лишь отражения мои,

всего лишь геометрия улик.

Достаточно пароли удалить,

и страсть переливается в других.

WOODY ALLEN

Родной Вуди Аллен! Пишу тебе из предместья.
Здесь ели сутулы, как фрукты на мокром тесте.


Здесь сон убегает, снежинки собрав в корзину.
Здесь лучший асфальт — от почты до магазина.


Никто не смотрел беднягу Антониони,
зато из окна заливы, как на ладони.


И в принципе можно жить-не тужить со всеми,
но матрица сдохла — ошибка, наверно, в схеме.


Слежу в результате за Полночью из Парижа.
Твой Хэм горделив, а Пикассо — слегка пристыжен.


Твои проститутки — солнечны и приятны.
Их сложно представить, как в сыре цветные пятна.


И джаз торжествует — смел, прихотлив, уместен.
Как в мелкой квартире с адресом из предместья.

BRIC-À-BRAC

То ли Vogue, то ли век.

Упадем, упадем

на резиновый снег

под холодным огнем.

Зажимая в руках

неотбеленный холст,

мы увидим, что страх —

это то, что сбылось.

Мы запомним лишь тех,

кто летать обречет.

То ли бог, то ли смех,

то ли пули расчет.

Пустяки. Перебой.

Утомляет слегка.

То любовь, то люголь,

то на горле строка.

***

"Не ломай головы", — говорила Антуанетта.
Говорила, конечно, сказочно — по-французски.
Зимним вечером в Ялте,
поздним — уже в Соренто
неизвестный бармен расплескивал белый_русский.

Мне хотелось представить тебя молодым джедаем,
сделать группу с названием сочным, как Piggy Jazz.
Наша долгая жизнь потихоньку летит и тает,
как советских республик густой золотой запас.

Кое-кто оженел, кое-кто перестал томиться,
кто-то ищет лицо, кое-кто не терял лица.
А разгадка одна. Через несколько лет мне тридцать,
и это бессмысленно в принципе отрицать.

И это — обыденность:
проза, ружье, больница,
обеды по средам,
поклонников полный зал.
Никто не умрет. Мне исполнится ровно тридцать.
"Да здравствует революция!"
Точка.
Залп.

***

На миру и жизнь не страшна.

На миру и мира не жаль.

Оплывает сквером луна,

оплывает даром фонарь.

Тишина — священный телок:

разухабил вдребезги грусть.

На миру и день — недалек.

На миру и смерть — наизусть.

Всех бессонных телом и ртом

укрывает неба калач.

На миру и мертвый — ведом.

На миру и август — палач.

***

Скажи только то, что обязан сказать.
Иначе — не говори.
Я вижу, как в небе горят поезда
и день у грозы болит.

Я вижу состав и движения в нем,
и клекот, и гарь луча.
Не стоит живого просить о живом —
не стоит и отвечать.

Простой.
Остановка.
И кукольник скис,
и кукла мертва на треть,
и если здесь кто-то играет в жизнь,
зачем на него смотреть?

Дожди!

Завтра будут дожди и дожди,
и на кошках простывшие блохи.
Если долго куда-то идти,
то приходишь к началу эпохи.

Если долго рассматривать дверь,
все равно не пойдешь на прогулку.
Телефон, как прирученный зверь,
вытирает хвостом штукатурку.

Тянет лапу рекламный медведь.
Вот и август пройдет. И полгода.
Ничего никому не хотеть,
кроме чаю и взлетной погоды.

Догорает — последний фитиль,
добивает — последнее слово.
А поэзия, как ни крути, —
только дудочка для крысолова.

Rado Laukar OÜ Solutions