За время своей работы в губотделе ГПУ Владимир был на операции пока только один раз. Вместе с Вадимом. И все его участие ограничилось тем, что он стоял у двери квартиры, в которой шел обыск, и наблюдал за арестованным. Это был бывший белый офицер, которого заподозрили в причастности к заговору против советской власти. После обыска арестованного в наручниках посадили в машину и привезли в отдел для допроса.
Начальство Владимира уже отпустило, но он пошел домой не сразу, а задержался немного в своем кабинете. Когда он уже шел по коридору, из комнаты, где допрашивали арестованного, донеслись удары и стоны. Владимир хотел туда войти, но навстречу выскочил взъерошенный и злой Вадим.
- Циммерман лютует, – бросил он вполголоса. Потом взял Владимира за плечи и развернул его в сторону выхода: - Ладно, пошли. Сами разберутся...
- Но ведь бить подследственного - незаконно! - возмутился Владимир.
- Володя! Ты можешь, наконец, понять: что законно, а что незаконно - каждый начальник решает у себя сам! А в нашей конторе - особенно! Здесь - хуже, чем на «малине». Там - были хоть понятия, которые даже пахан не мог нарушить. Здесь же каждый - сам себе пахан. Сколько пахано$в, столько законов.
Володя привык уже к жаргону Вадима, и теперь тоже не стал ему перечить. Но он не мог смириться с этими варварскими методами работы, его это мучило, и он часто говорил об этом с Зоей и доктором. Но и самые близкие ему люди говорили почти то же, что и Вадим: не надо вмешиваться.
Сегодня Владимира взяли на задание во второй раз. Взял сам товарищ Циммерман. Взял он и Вадима. Втроем они приехали куда-то на окраину Одессы и, оставив машину, прошли к неприглядному, обшарпанному домику. «Неужели здесь кто-то живет?» - подумал Владимир.
Было еще раннее утро. Ставни дома оказались прикрыты, и со стороны улицы ничего разглядеть не удалось. Циммерман вынул маузер, снял его с предохранителя. То же сделал и Вадим. Они осторожно обошли дом и убедились, что другого выхода у него нет, два окна и дверь выходили на одну сторону.
– Приготовьте оружие и встаньте у двери - так, чтобы видеть и окна, - приказал Циммерман Владимиру. - Кто попытается бежать - стрелять без предупреждения. Но – по ногам, он нужен нам живым.
Дальше все произошло очень быстро. Циммерман с Вадимом ногами разом выбили дверь и ввалились в дом.
Женский вскрик, возня, шум борьбы. И опять крик женщины:
- Не пущу! Сволочи!! Гады!! Не пущу-у-у! А-а-а!!!
Грохнул выстрел, и женщина смолкла.
Сразу же из дома вывели мужчину с заломленными назад руками. Лицо его было залито кровью. Он глянул на Владимира, и тому показалось, что одним таким взглядом можно убить, - столько в нем было ненависти.
Циммерман сунул в кобуру еще дымящийся маузер, сам втянул арестованного в машину и поднял тент. Потом сковал наручниками его ноги. Теперь тот не мог уже двигаться. Но мог говорить.
– Мало... мало вас давили! - словно выплюнул он вместе с кровью. - Больше бы - так не изгадили бы страну! Всех вас надо было давить! Подряд! И не судить!
Циммерман тоже был на взводе. Но внешне никак не отреагировал на слова арестованного. Он знал, что скоро - отыграется.
Они отъехали уже довольно далеко, как вдруг Циммерман остановил машину и повернулся к Владимиру:
- Черт, хату не обыскали. Возвращайся. Собери все бумаги. Сам не читай. Бери всё подряд и неси в отдел. Думаю, у него есть списки других.
Владимир выбрался из машины и снова пошел к домику.
Чуть помедлив, он заставил себя открыть дверь.
Внутри, прямо у входа, лежала мертвая молодая женщина в порванной ночной сорочке. По полу от нее тянулся кровавый след - видно, когда чекисты покинули дом, она была еще жива и пыталась добраться до двери, чтобы позвать на помощь, но силы оставили ее, и она умерла.
Володе стало страшно и больно. Он стоял и не мог переступить порог.
Наконец решившись, он вошел. Потом поднял теплое еще тело и уложил на кровать, хранившую тепло двух любящих людей. И обоих уже практически не было в живых - Володя не сомневался, что мужчина тоже проживет не долго. Быстро найдя в столе какие-то бумаги, он, не глядя, сгреб их в стоявший у стены портфель и вышел из страшного дома.
Осмотревшись вокруг, он заметил невдалеке еще один домик. Он подошел к нему и постучался.
- Пожалуйста, - попросил он вышедшую пожилую хозяйку, - пойдите в дом к вашим соседям и похороните девушку, которая там лежит. Вот деньги... - И он отдал удивленной женщине все деньги, что нашлись в кармане.
В отделе его встретил Вадим. Он задумчиво стоял у окна и курил. Увидев Владимира, лицо которого было белее мела, он сразу забрал у него портфель и сказал, что на сегодня - работа закончена. Можно идти домой.
У Владимира перехватило горло.
- На сегодня?! - прошептал он почти беззвучно. – Мы уже столько «сделали», что жизни не хватит, чтобы расплатиться! Да, я слышал, что говорил тот, в крови. Но при чем здесь женщина, которую просто убили? Ей и двадцати, наверно, не было, совсем юная! Что же это за мясорубка такая, куда бросают всех без разбору, лишь бы было что перемалывать?!
Он уже не шептал, а говорил - все громче и громче. Вадим понял, что у Володи может начаться истерика. Он крепко взял его под локоть и побыстрее вывел на улицу. Здесь стояла его личная машина. Посадив Володю рядом с собой, он поехал в сторону набережной.
- Всё, всё! Успокойся. Подумай о Зойке. Что будет с ней, если тебя возьмут? А с доктором?..
Эти слова отрезвили Володю, он замолчал и сник.
- Напиться хочется, - сказал он немного погодя.
- О! Это - дело! - поддержал Вадим. – Слушай, погода шепчет... Поехали к Дюку! Там под навесом столики поставили. Прямо у самой Потемкинской. Вид оттуда – как на полотнах маринистов, море до горизонта - как на ладони!
Продолжая балагурить, Вадим подрулил к ресторанчику, который так и назывался: «У Дюка». По причине раннего часа посетителей почти не было. Они заняли столик под акацией, у самого спуска, и Вадим сделал заказ.
Уже после двух рюмок Володя опьянел - казалось, он молча смотрит на море, но перед его глазами стояла картина сегодняшнего убийства. Вадим, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей, что-то говорил, но все было бесполезно. Вдруг на его лице отразились удивление и радость:
- Володя, ты только посмотри, какие люди рядом с нами!
Владимир посмотрел туда, куда показывал Вадим, и вмиг протрезвел. За соседним столиком сидела Роза с подругой. Они ели мороженое. Роза сидела вполоборота к ним и, наверное, поэтому не заметила Володю и Вадима. Подруга рядом с ней тоже была молода и хороша собой. Вадим поднялся, вынул из вазочки на столе две гвоздики и подошел к девушкам.
- Сидите-сидите, - успокоил он готовую вскочить при виде начальства Розу. – У вас сегодня выходной, я знаю. А у нас тоже выдался свободный день. Так почему бы нам не провести его вместе? Розанчик, - так ласково называл он иногда машинистку, - познакомь со своей подругой... Этой королевой красоты славного города Одессы!
Зарумянившаяся от удовольствия подруга, которую Роза представила как Инну, сразу же увлеклась Вадимом. Он пригласил девушек за свой стол, заказал бутылку шампанского, и через несколько минут всякому показалось бы, что за столом сидят давно знающие друг друга люди.
Вадим был поглощен разговором со своей новой знакомой, и они совсем не мешали Володе и Розе. Володя взял руку любимой и, перебирая ее пальцы, смотрел ей в глаза. Он сказал, как ему не хватает ее. Как по ночам он мечтает о ней. Ее присутствие на время смягчило кровавые картины сегодняшнего утра. Роза тоже говорила, как она скучает по нему и как счастлива, что они сегодня встретились.
Между тем Вадим предложил спуститься на Морской бульвар и прогуляться. Все согласились. Был уже первый час, и на бульваре гуляло довольно много народа. Сначала пары шли вместе, потом Инна захотела пить, и они с Вадимом остановились у киоска, а Володя и Роза пошли дальше. Гуляя по бульвару, они очутились у пристани прогулочных катерков. Здесь зазывали прокатиться по акватории бухты - от Морского бульвара до Лонжерона, затем до Аркадии и Большого Фонтана. Владимиру, который пил редко, от выпитого было не по себе, а близость любимой девушки заставляла его думать только о том, что он хочет остаться сегодня с нею.
Он посмотрел ей в глаза:
- Роза, хочешь прокатиться до Большого Фонтана?
Роза сразу все поняла. Она помнила, что на одной из станций есть дача, на которой и она была в майские праздники.
Ни минуты не колеблясь, она крепко взяла его за руку и согласилась. Так, держась за руки, они и добрались до дачи. Они не сказали больше ни слова. Да и что было говорить? Они давно оба хотели этого.
Едва очутившись в доме, скрытые от чужих глаз, они кинулись друг другу в объятия. Потом Владимир подхватил почти теряющую сознание от страсти Розу на руки и понес ее на кровать...
Сквозь прикрытые ставни пробивались лучи солнца, нагревая пучки трав, которые доктор развешивал у окон для просушки. Пахло мятой, дурман-травой и еще чем-то, и эти запахи кружили голову, пьянили душу. И совсем близко шумел разыгравшийся прибой.
Окружающий мир перестал существовать. Владимир был нежен и страстен, а Роза, у которой он был первым мужчиной, чувствовала только восторг и счастье от близости с любимым. Когда солнце уже ушло на ночлег за море, уставшие влюбленные уснули.
Владимир проснулся на рассвете. Розы рядом не было. Он вскочил и позвал ее. Никто не ответил, и тут на столе он увидел записку. Она была написана аккуратным почерком Розы:
{Любимый мой, единственный! Спасибо тебе за этот День! Память о нем я пронесу сквозь всю мою жизнь. Не вини себя ни в чем! Наоборот, если бы этого не случилось, я была бы самой несчастной из женщин. Пишу тебе это письмо, зная, что если останусь, ты будешь мучиться и разрываться между долгом перед Зоей и чувством ко мне. И, в конце концов, эту сказку убьют быт и скандалы. А я не хочу этого. Зоя спасла тебе жизнь, и ты должен быть с нею. Не думай обо мне. Не страдай. Того восторга, который я испытала с тобой, мне хватит на всю мою жизнь. Будь счастлив, мой родной. Целую тебя.
Твоя Роза}
Владимир еще несколько раз перечитал письмо, и его удивила мудрость этой совсем молодой женщины. «Откуда это у нее? - подумал он. И сам себе ответил: - Это мудрость народа. Она передается от матери к дочери из поколения в поколение».
Как всегда, Зоя у мужа ничего не спросила. После разговора в саду с доктором она решила делать вид, что ничего не происходит. «Пусть будет как будет, - подумала она. - А там, Бог даст, мы уедем, и он забудет свою Розу».
Вечером к ним пришел Вадим. После чая он обратился к Зое и Владимиру:
- Думаю, Володе из нашей конторы надо уходить. Он в конце концов взорвется, и все кончится арестом. И сейчас - как раз подходящий случай. Мой сосед по квартире (Вадим делил двухкомнатную квартиру с одиноким директором новой школы) давно ищет преподавателя иностранных языков. Причем штатная единица выделена только одна, и ему нужен человек, говорящий сразу на нескольких языках - французском, английском и, желательно, немецком. Я сказал, что все эти языки ты знаешь. Он пришел в восторг и завтра явится уговаривать Циммермана, чтобы тот отпустил тебя преподавать в школе. – Вадим повернулся к Зойке: - Думаю, сопротивления особого не будет, Владимира он едва терпит... Удивляюсь, как до сих пор ничего не выкинул. Видать, это связано с доктором, ему он сам многим обязан. Так что, - снова посмотрел он на Владимира, - если тебя отпустят - с Богом! Иди, учи юных советских интеллигэнтов иностранным языкам. Только... Фиг это поможет им стать теми интеллигентами, которых расстреляли или выгнали их папаши. Рылом не вышли! – Вадим усмехнулся. - Прежнего интеллигента и обворовать было приятно. Он если и замечал, так просто стеснялся сказать вам, что, дескать, зачем это вы, батенька, в мой карман лезете? Нет! Он краснел, как будто сам лез в твой карман, и ты, глядя на него, просто отдавал ему его бумажник: вот, возьмите, вы обронили-с... А он долго благодарил и даже предлагал пойти выпить... Да и то сказать, «хрустов» в этом бумажнике было обычно столько, что и пачкаться-то за них не стоило. Только репутацию портить...
«Что-то его в воспоминания понесло, - подумала Зойка. - К чему бы это?»
Вадим еще немного посидел и, уже уходя, в дверях обернулся к Владимиру:
- Но еще один раз ты нашей конторе поможешь. В начале июля в Одессу прибудет некий господин Розенкрат с супругой. Они хотят открыть здесь ювелирные магазины и мастерские. Сам Розенкрат - потомок еврейских выходцев из Одессы. Он неплохо говорит по-русски. А вот мадам Розенкрат - та по-русски, естественно, ни бум-бум. Тебе, как доверенному лицу, надо будет сопровождать ее везде, куда она захочет пойти или поехать. И днем, и вечером. Так что готовься. Говорят, стерва она редкостная.
И Вадим ушел. А Зойка поняла, что все сказанное перед этим касается в первую очередь ее.
Как и обещал Вадим, на следующий же день в губотдел пришел директор новой школы на улице Пушкинской. Красивые дома старинной постройки, иные – времен графа Воронцова, широкие балконы, виднеющиеся среди крон платанов и акаций, – в общем, в Одессе Пушкинская всегда считалась улицей бомонда. Даже мостовая ее была выложена гранитными брусками, «в елочку». Теперь здесь снова жили богатые и известные в городе люди. И новая школа должна была их запросам соответствовать. Конечно, ведь в ней будут учиться их дети! Поэтому директор смело пришел просить товарища Циммермана отпустить для преподавания в школе иностранных языков Владимира Любарского. Конечно же, если товарищ Любарский снова станет нужен ГПУ, он вернется сразу...
Циммерман был рад. Но для проформы приводил аргументы против ухода товарища Любарского. Он даже пригласил Владимира к себе в кабинет и спросил его, что тот сам думает по этому поводу. На это Владимир очень веско ответил, что работа чекиста, безусловно, очень интересна и важна, но сам он вряд ли способен приносить такую же пользу, как его товарищи. В школе же, обучая советских школьников иностранным языкам, он сможет быть более полезен для дела строительства нового общества.
На том и согласились. Володю отпустили, и он с радостью подумал, что не будет больше приходить в это гнездилище зла и людского горя. Одно огорчало его: теперь он не мог видеться с Розой. После того дня на даче он видел ее только один раз, и то мельком. А она явно избегала его и, как ни старался он поговорить с ней, не давала ему такой возможности.

* * *

Летние дни летели как всегда быстро, и вот уже сорван был листок календаря, на котором значилось: «30 июня». А второго июля в Одесский порт вошел турецкий пароход, на котором, как и говорил Вадим, прибыла чета Розенкрат. Они остановились в итальянской миссии, и на следующий день Владимира с Зойкой пригласили на прием, устроенный в честь важных гостей.
Вадим, который представлял господину Розенкрату присутствующих, подвел к нему Владимира:
- Господин Розенкрат, разрешите представить вам товарища Владимира Любарского и его жену товарища Зою... Товарищ Любарский будет сопровождать мадам Розенкрат как переводчик на всех ее прогулках. И он...
Но Розенкрат уже не слушал. Он пожирал глазами Зойку с того самого момента, как она и Владимир появились в дверях, и теперь, забыв, что она - всего лишь жена переводчика его супруги, схватил ее руку и жадно поднес к губам. Потом, не выпуская руки и глядя Зойке в глаза, он стал рассыпаться в комплиментах. Он совсем не обращал внимания на свою жену. Правда, и та уже забыла о своем муже: она тут же вцепилась во Владимира и болтала с ним весь вечер, отвлекаясь только на то, чтобы выпить шампанского, которое было поистине великолепно и лилось рекой. Высокая и худая госпожа Розенкрат в прическе и одежде явно подражала Мэри Пикфорд, по которой сходила в то время с ума вся Америка. И рядом с Зойкой казалась просто сухарем рядом со сдобной булочкой.
Несколько раз глава американской миссии в Одессе отрывал Розенкрата от Зойки, чтобы представить ему какого-нибудь делового человека, заинтересованного в ювелирном бизнесе. Американец с неохотой выпускал Зойкину руку из своей огромной лапищи и, перебросившись несколькими словами с гостем, снова подходил к ней, брал ее руку и говорил, говорил... Он говорил, как он счастлив, что встретил ее здесь. И что теперь, независимо от того, как сложатся его дела в Одессе, его поездка уже удачна. Но только миссис Зоя должна встретиться с ним в другой, более романтичной обстановке. Чтобы им не мешали беседовать, и они смогли по-настоящему насладиться обществом друг друга. И если миссис Зоя согласится, она никогда-никогда об этом не пожалеет...
Сначала Зойка, как и положено порядочной женщине, возмутилась и спросила господина Розенкрата, за кого он ее принимает. Ведь она - замужем. И что подумают о ней ее муж и сам господин Розенкрат, если она согласится на такую встречу? После этих слов Розенкрат готов был просто упасть перед нею на колени в присутствии всех гостей, чтобы доказать ей свое абсолютное уважение и восхищение. О да! Если миссис Зоя не захочет, то ничего не будет! И она останется чиста перед мужем. Но он так хочет встретиться с нею наедине...
В конце вечера, когда пора уже было уходить, Зойка сдалась. И сказала, что сама сообщит своему кавалеру, где и когда они встретятся. На том счастливый Розенкрат и уставшая Зойка расстались.
Вадим, весь вечер наблюдавший за развитием событий, был восхищен своей бывшей подругой и в который раз пожалел, что он - не на месте Владимира. Владимир же страшно устал от болтовни Лилиан - так звали жену ювелира, и так она просила себя называть. Они договорились, что на следующий день Лилиан пришлет за ним лимузин, и Володя покажет ей Одессу. Вместе с ними поедет и Вадим. «Для сопровождения», как сказал он Володе. А тому было все равно. Тем более что Вадим знал Одессу гораздо лучше.
Назавтра в десять утра Вадим подъехал к дому доктора на своей машине и, пока Владимир завтракал, переговорил с Зоей.
- Я сам сообщу Розенкрату, якобы от твоего имени, где вы с ним встретитесь, - сказал он. - Тянуть нельзя. Но и суетиться тоже не будем. Корабль отходит седьмого, и все нужно сделать за день до отхода. С капитаном я договорился. Он, правда, запросил драконовский гонорар, но сделает все в лучшем виде. Иначе ему не спрятаться от меня нигде на этой планете, и он это знает. Так что, Зойка, готовься к своему выходу. Номер уже снят. Володя будет занят с Лилиан весь день и вечер, я достал им билеты в оперу. Когда он вернется, ты уже будешь дома.
В предпоследний день пребывания Розенкрата в Одессе Зойка ждала его в великолепном номере гостиницы «Лондонской». Ювелир пришел с огромным букетом астр и тут же заказал в номер французское шампанское, коньяк и всякие деликатесы. Зойка сразу же выпила большой бокал коньяка. И запретила себе думать о Володе: в конце концов, она делает все это для его же блага. И в ней словно проснулась ее мать, великолепная куртизанка Рива. К счастью, кавалер оказался мужчиной вполне ординарным, без выкрутасов. Он восторженно целовал ее тело, был слащаво-ласков и называл ее «моя королева». А Зойка играла с ним, как кошка с мышью, и довела его до почти истерического состояния. И только потом сдалась.
Кончилось все довольно быстро. Обессиленный ювелир, расцеловав «свою королеву», ушел в ванную. Пока он был там, Зойка разлила в бокалы шампанское и бросила в один из них снотворное, которое дал ей Вадим.
Когда сияющий Розенкрат вернулся, она предложила ему выпить. Он с радостью согласился:
- За тебя, моя королева! - Он залпом осушил свой бокал.
Скоро ювелир уже спал крепким сном.
Зойка подошла к журнальному столику, на который Розенкрат, видимо, по привычке, выложил содержимое своих карманов. Здесь была и связка ключей. Она взяла их, и в тот же момент в дверь тихонько постучали. «Как будто подсматривали», - подумала Зойка.
Она тихонько приоткрыла дверь номера. В узкую щель просунулась маленькая детская рука - не то мальчишки, не то девчонки. Зойка вложила в нее ключи, и рука сразу исчезла.
Больше получаса взволнованная женщина ходила по номеру, не находя себе места.
Ровно через полчаса в дверь опять постучали, и та же рука протянула ключи. Зойка внимательно их осмотрела и, не заметив каких-либо повреждений или иных следов, положила на журнальный столик. Облегченно вздохнув, она выпила еще шампанского и прилегла рядом с ювелиром.
Разбудил ее нежный поцелуй.
Она открыла глаза. Над ней склонился только что проснувшийся Розенкрат.
Зойка посмотрела в окно. Был уже поздний вечер. Она испуганно вскочила и стала быстро одеваться.
- Мне пора. Всё, всё...
- Зоенька, - схватил ее руку ювелир, - вы сделали меня счастливым! Зачем вам эта страна? Уезжайте со мной в Америку! Вы засияете там королевой!
- Да? А куда вы денете свою жену? - ехидно усмехнулась Зойка. - Или вы зовете меня в содержанки?
Улыбка сбежала с лица Розенкрата, и его голос стал жестким:
- Моя жена не выполнила главного условия брачного контракта. Она не родила мне наследника. Я могу развестись с нею в любой момент. - Он посмотрел на Зою, и в глазах его отразилось отчаяние. - Одно ваше слово...
Зойка засмеялась:
- Ну нет, господин ювелир. Я действительно люблю своего мужа, и я...
В этот момент Розенкрат взял со стола длинный бархатный футляр, на который Зоя до этого не обратила внимания. Он открыл его и извлек роскошное колье, которое могло бы украсить шею самой знатной дамы королевского двора. Оно было выполнено в форме удлиненного треугольника, образованного великолепными цветками из крупных изумрудов, каждый из которых был окружен пятью бриллиантовыми лепестками. Между цветками, на тончайшей золотой цепочке, свободно висели такие же изумруды, но уже без оправы.
Ювелир подошел к Зое и надел колье ей на шею. И сразу ее зеленые глаза засияли, как будто в них зажглись огоньки, и в них словно отразились все цвета - от лазурного до фиалкового.
Зойка замерла перед зеркалом. Потом, глубоко вздохнув, сняла колье.
- Увы, господин Розенкрат... Я не могу принять ваш поистине королевский подарок. Как я объясню это мужу? - Она положила колье на столик. – И мне действительно пора...
Поцеловав ювелира на прощание, она вышла из номера.
Буквально через десять минут после ее возвращения вернулся домой и Владимир.
Зойка вздохнула свободно. Все прошло гладко. Поужинав, они поскорее легли - оба очень устали. Но усталость у каждого была своя.
Утром к ним пришел Вадим и сказал, что завтра корабль, на котором они решили бежать, отходит, и они должны быть готовы.
Сердце Володи сжалось. И сжалось от тоски по Розе. Он не видел ее уже давно - с самой их поездки на дачу, где они были так счастливы, девушка избегала встреч с ним. Он все надеялся, что со временем сможет уговорить ее хотя бы просто видеться иногда. Но теперь все менялось. Он должен был потерять ее навсегда. Потерять именно теперь, когда он нашел наконец свою настоящую, единственную любовь.
Он сказал Зойке, что пойдет к морю, и отправился к своему камню на берегу. Этот камень у самого прибоя стал уже для него родным, как становятся нам родными трава, деревья, запах нагретого песка - все, что связывает нас с переживаниями о наших близких.
Еще не дойдя до камня, он увидел, что около него кто-то сидит. Подойдя ближе, он понял, что это - Роза. Правда, ведь он сам рассказывал ей, что, когда ему становится совсем невмоготу, он приходит к морю, садится на этот камень и мысленно разговаривает с мамой. Теперь у этого камня стояла та, кого он должен был оставить навсегда и которую он не хотел, да и не мог вырвать из своего сердца.
Они радостно бросились друг к другу.
- Как хорошо! - одновременно воскликнули оба и рассмеялись, поняв, что каждый из них желал этой встречи.
- Володенька, я должна тебе что-то сказать, - утопив свою руку в его большой ладони, тихо произнесла Роза.
- И я должен ... - грустно произнес Владимир. - Но сначала – лучше ты, – попросил он, отодвигая минуту, когда должен будет сказать девушке об их неминуемой разлуке.
Роза опустила глаза:
- Володенька, ты только не подумай... Я бы никогда... - начала она сбивчиво. - Это мама настояла... А я бы - никогда, я сама, все сама смогла бы. Я же понимаю, ты не можешь оставить Зою. Я же сама хотела того, что произошло... Но мама... Она сказала...
- Да что такое? - Владимир крепко взял девушку за плечи и, приподняв, слегка встряхнул.
От этого Роза словно пришла в себя и, глядя на него своими огромными глазами, которые от плескавшегося в них испуга и волнения стали еще больше, одним духом выпалила:
- Я жду ребенка!
И тут же, словно боясь, что он сейчас уйдет, крепко прижалась к нему, опустив лицо, чтобы не увидеть в глазах любимого человека то, что увидеть боялась.
Владимир отстранил девушку и посмотрел ей в глаза.
- Повтори... - хрипло произнес он.
- Я жду ребенка, - уже спокойно произнесла она. И продолжила: - Я бы никогда тебе этого не сказала. И воспитала бы его сама. Но мама настояла, она сказала, что ты должен об этом знать. Она сказала, что в рождении ребенка участвуют двое. И каждый должен сделать свой выбор.
«Это - судьба! - подумал Владимир. - Опять судьба все решила за меня». И вдруг, неожиданно для себя, он поднял девушку на руки и прижался щекой к ее щеке. И вдохнул ее уже такой родной запах.
- Это прекрасно, Роза! Прекрасно! – взволнованно заговорил он. - Я тоже хотел сказать тебе, что мы должны быть вместе. Я не могу без тебя. А теперь и речи не может быть о том, чтобы мы расстались.
- А как же Зоя?.. - еще не веря своему счастью, прошептала Роза.
- Зоя? - Владимир вздохнул. - Зоя - разумная девушка. Она поймет, что ребенок должен иметь отца. Ты не думай об этом. Я сам все решу.
Он проводил Розу домой. И они поцеловались в тени большой акации.
Они не видели, что сквозь занавески на них смотрела мать Розы.
- Дуреха-дуреха... - говорила она негромко. - Рожать она будет сама, воспитывать сама, все она будет сама... Ой, дурные девичьи мечты! Не знаешь ты, моя дорогая, что такое быть с ребенком одной. И не дай Бог тебе узнать! Но я понимала, что твой Володя - порядочный мальчик. Он не оставит своего ребенка. А его Зоя - она переживет. Детей у них нет. А время – оно все сгладит, и она – тоже встретит свою судьбу, дай Бог ей здоровья и счастья...
И пожилая женщина опустилась на колени и тихо помолилась Богу, прося здоровья и счастья своей непутевой Розе и той Зое... И, конечно же, она просила Бога дать и ей самой еще немножко пожить - понянчить внука или внучку...
А Владимир, придя домой, всю ночь провел в кабинете доктора. Он писал письма.
Одно письмо он написал британскому консулу в Стамбуле, который хорошо знал семью Диамантов. Второе письмо он написал Кристоферу Ашли. В письмах он рассказал, что произошло с его семьей, и просил английского посла помочь Зое уехать в Лондон. А в письме к Кристоферу он просил принять Зою в семью и перевести на нее все денежные средства, которые накопились на счете семьи Диамантов.
На следующий день, утром, он рассказал Зое все о себе и Розе. И о том, что она ждет ребенка.
- Зоя, - сказал он, - я остаюсь в Одессе...
Зойка сначала побледнела, а потом вдруг горько расплакалась.
- Я знала! Знала! - повторяла она. Ее трясло, как в лихорадке, она не хотела ничего слушать и только повторяла одно: - Я знала...
Владимир крепко обнял ее и, прижав к себе, стал говорить уверенно и спокойно.
- Зоя, - говорил он, - я всю жизнь буду благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. И если бы Роза не ждала ребенка, ты никогда бы не узнала о моем отношении к ней. Но, видно, так угодно Богу! Я уже оставил одного ребенка. Но тогда я не знал, что он должен родиться. Сейчас я не могу оставить второго. Тем более что люблю эту женщину больше жизни.
Сказав это, он понял, что сделал Зое очень больно, но было уже поздно. Зоя освободилась из его объятий и молча села на другой стул.
А Владимир продолжил:
- Вот два письма. - Он положил на стол написанные им ночью письма. - Одно - для английского консула в Стамбуле. Я верю, Вадиму удастся провести тебя в консульство. Консул хорошо знал нашу семью, и в письме я привожу факты, которые смогут доказать, что все, о чем я пишу, - правда. Второе письмо – семье Ашли. Они живут в нашем старом доме. Я тебе много о них рассказывал. Они примут тебя с радостью. А главное, Зоя, я хочу, чтобы ты воспитала моего сына, который растет там, в Англии... И когда он вырастет, рассказала ему все обо мне. И объяснила, что я оставил его не по своей воле. На твое имя Кристофер Ашли переведет все средства Диамантов. И я верю, что ты не оставишь моего сына. Не оставишь и тогда, когда он вырастет...
Взяв вещи, собранные еще ночью, Владимир крепко поцеловал застывшую Зою и оставил дом доктора. Он шел к Розе. Закрывая за собой калитку ставшего уже ему родным дома, он знал, что с мечтою вернуться на родину он расстается навсегда. А значит, надо строить жизнь здесь, в Одессе. В городе, где погибли все его родные. Но где живет теперь его любимая. И где скоро появится на свет его ребенок.
День начинался ясный, солнечный. С моря доносился гул прибоя, пахло акацией. Навстречу Владимиру прошла молодая женщина с детской коляской. Она смотрела на своего малыша и улыбалась.

Зойка всматривалась в свое лицо. Старинное венецианское зеркало отражало красоту стоящей перед ним молодой женщины правдиво, без всякой лести. Но Зойка все равно была недовольна. Легкими движениями пальцев она разглаживала чуть намечающиеся «лапки» у уголков глаз. И две легкие полоски между бровями. «Да-а, годы не щадят никого», - подумала она.
Все же она осталась довольна. И не только лицом, но и своими по-прежнему великолепными волосами, и стройной, как у юной девушки, фигурой. И, конечно же, главным ее украшением оставались глаза. Они стали еще больше похожи на русалочьи, только к зелени их прибавилась легкая синева, поэтому взгляд стал еще более глубоким.
За спиной Зои отражалась большая комната, богато убранная в теплых золотистых тонах. На стенах висели картины хороших мастеров, из-под потолка лился мягкий свет хрустальной люстры, а по полу словно разлетелись осенние листья - рисунок индийского ковра ручной работы. Весь облик спальни - а это была ее спальня - дышал покоем и умиротворенностью.
Отойдя от зеркала, хозяйка комнаты присела на огромную кровать и взяла в руки фотографию двенадцатилетней давности. На ней счастливо улыбались сама Зойка, молодой мужчина и маленький мальчик, очень похожий на Владимира.
За дверью слышался легкий шум. В доме шли приготовления к празднику Бар Мицва.
Сыну Владимира, а теперь, конечно, и ее тоже, исполнилось тринадцать лет. «Как быстро пронеслись годы! – снова подумала Зоя. – Ведь как будто только вчера я постучалась в двери этого дома...»
И на нее нахлынули воспоминания. Она словно перенеслась в то памятное раннее утро. Последнее утро в Одессе.
Через полчаса после того, как Владимир покинул дом доктора и ушел к Розе, появился Вадим. И Зойка сразу сказала ему, что никуда не поедет. Ни в какую Англию. Без Володи - ей там делать нечего. Не обращая внимания на Вадима, она металась по комнате, ломая руки и плача. Все уже для себя решив, Зойка не хотела больше жить и ждала лишь момента, чтобы покончить с этой проклятой жизнью. Вадим, видя, что с нею началась истерика, схватил ее за плечи и, пытаясь привести в чувство, тряс так, что странно, как ее голова не слетела с плеч. Все было бесполезно. И только тихие слова доктора, что Володя надеется на то, что она воспитает его сына, привели ее в чувство.
К ней вернулось ощущение реальности. Она перестала плакать, вошла в их с Володей комнату и легла на их кровать, где они провели столько счастливых дней и ночей, где Владимир болел, а потом, выздоровев, отдавал ей всю страсть молодого тела. Недолго полежав и мысленно попрощавшись с любимым, Зоя привела себя в порядок, взяла письма, написанные Владимиром для английского посла в Турции и для обитателей дома в Лондоне, расцеловала доктора и, поблагодарив его за все, ушла с Вадимом на турецкий пароход.
Придя на судно под видом приглашенных гостей, Вадим и Зоя зашли в каюту, и никто их больше не видел. Тем более что праздник, устроенный капитаном для важных лиц Одессы, удался на славу. Уже поздно ночью, после катания на катерах по морю и прощального ужина, гости распрощались с капитаном, совершенно довольные, сытые и пьяные. И никто уже не помнил, что на судно вместе со всеми поднялась молодая пара, а потом она куда-то исчезла. А Зойка с Вадимом тихо сидели в каюте, и каждый вспоминал суматоху и нервозность последних дней. Слишком многое за это время произошло. Но теперь – они были в безопасности. И их уже не волновало, что где-то совсем недалеко находился злосчастный ювелир.
А Розенкрат накануне обнаружил пропажу своих драгоценностей. Однако впадать в истерику не стал. Стоя перед открытым сейфом, он спокойно размышлял, как же это могло произойти. Сейф не взломали, а открыли ключами, это ясно. А ключи он не держит при себе только ночью... Впрочем, потери хоть и неприятны, но не смертельны. Можно пережить.
И тут его словно ударило: Лилиан! Она уже устраивала подобные проделки дважды. После очередной ссоры, выслушав упреки мужа за неспособность родить ему наследника, она полностью очищала сейф и уезжала к родителям в Чикаго. Значит, снова?! Вот тут Розенкрат взбесился.
Лилиан как раз вошла в комнату. И не успела еще ничего понять, как получила увесистую оплеуху и отлетела на диван. В следующий же миг ее шею стиснули пальцы разъяренного ювелира.
- Всё! – шипел Розенкрат. - Ты мне надоела, бесплодная корова! Возвращаемся в Америку, и я развожусь!
- Что случилось?! - плача и ничего не понимая, спрашивала Лилиан.
- Ты еще будешь притворяться? Тварь лживая! Где драгоценности?!
- О май Год! – только теперь увидев распахнутый пустой сейф, воскликнула жена. - Нас обокрали!
Окончательно выведенный из себя этим гнусным лицемерием, Розенкрат снова занес руку, как вдруг Лилиан отпрянула к спинке дивана.
- Не трогай меня! - крикнула она. - Я беременна!
Услышав это, Розенкрат остолбенел.
- Что ты сказала? - все еще тяжело дыша, спросил он. - Повтори!
- Я уже месяц как беременна, - спокойно сказала Лилиан. – И доктор сегодня подтвердил это. Зачем мне брать драгоценности, когда они и так принадлежат мне и моему ребенку?
- Наконец-то! – Неожиданно для себя Розенкрат упал перед женой на колени и стал целовать ее руки и ноги. Лилиан же, осознав, что теперь может позволить себе все, с силой оттолкнула мужа и, подойдя к сейфу, сказала, что, пока не поздно, надо заявить о пропаже в местную полицию. Ошеломленный новостью Розенкрат, послушавшись жену, уже хотел пойти к представителю итальянской миссии, но на пороге его пронзила догадка: тот номер в гостинице! Ведь это там он совсем потерял голову во время феерического свидания с обольстительной одесситкой! Похоже, и уснул он тогда тоже не без ее помощи. Значит...
Розенкрат расхохотался во весь свой большой рот. Потом подошел к сейфу, закрыл его и сказал:
- Нет, моя дорогая. Мы не будем поднимать скандал. Все останется в тайне. Будем считать, что мы заплатили за наши грехи. Бог взял у меня эти цацки, но дал наследника! Я согласен на такой обмен!
– Но у нас забрали всё! - возмутилась Лилиан.
- Нет, моя радость! В Америке у нас еще кое-что осталось. Этого хватит и нам, и нашим детям, и внукам! Собирайся. Завтра мы отбываем тем же пароходом, на котором прибыли в этот город артистов и фокусников. – И, глядя на не понимающую ничего жену, он снова расхохотался. Рука его машинально опустилась в карман куртки и наткнулась на футляр с колье. Он достал его и надел на шею Лилиан: - Это тебе - за прекрасную новость! Все хорошее - еще впереди! Главное, роди мне наследника!
Корабль вышел из акватории порта, и капитан разрешил Зойке и Вадиму подняться наверх, чтобы подышать свежим воздухом. На море уже опустилась ночь. Они стояли у борта и смотрели на игру лунного света и волн. Вот луна зашла за облако, и стало темно так, что нельзя было разглядеть даже стоящего рядом человека. И только большой утес на берегу оставался освещенным и выделялся на темном, без единой звездочки, небе. И на вершине его ясно вырисовывалась маленькая человеческая фигурка.
Зойка схватила Вадима за руку:
– Это Володя! - прошептала она. - Я чувствую!
Перегнувшись через поручни, она хотела что-то крикнуть, но в это время совсем рядом зазвучали два голоса. Говорили мужчина и женщина. По-английски.
Вадим и Зоя сразу узнали Розенкратов. Те говорили громко, ничего не опасаясь. Вадим приблизил губы к самому уху Зойки:
- Попробуй понять, о чем они говорят.
Зойка прислушалась и удивилась тому, что понимает почти все. Уроки Володи не прошли даром.
- Как только придем в Стамбул, сразу сделаю визы в Англию, - говорил ювелир.
- Но я хочу побывать в Париже! - капризничала Лилиан.
- Нет-нет! Никакого Парижа! В Англию - и домой! Ты беременна, не забывай. Я не могу рисковать моим наследником, я доверяю только нашим врачам. Домой, домой!
Розенкрат обнял жену, и они ушли с палубы. Спустились в свою каюту и Зоя с Вадимом.
- Ну что ж, - потирая руки, сказал Вадим, – похоже, проблем с английским консульством не будет. Розенкрат запросто проведет тебя туда под видом своей жены.
Зойка вскинулась:
- Как ты себе это представляешь? Чтобы я показалась ему на глаза? После всего?! И почему ты уверен, что он согласится?
- Ты же сама перевела мне, как этот «мешок бриллиантов» боится потерять наследника. А что будет с его женой, если она узнает правду?
- Но это шантаж! - возмутилась Зойка. - И грязно, в конце концов!
- Не спорю, моя леди. А разве все остальное было чисто? Или ты предпочитаешь, вместо того чтобы воспитывать сына своего любимого, вернуться к нашим инквизиторам и покаяться? А что будет тогда с Володей и доктором, ты подумала?
Зойка обреченно опустилась в кресло. Она поняла: как бы мерзко это все ни было, другого пути нет.
По прибытии в Стамбул обе пары «случайно» встретились на берегу.
Удивлению Розенкратов не было предела. И Зойкиному – тоже: на шее Лилиан во всей красе сияло колье - то самое, что предназначалось для нее. Зойка грязно про себя выругалась, и все сомнения по поводу задумки Вадима у нее пропали.
Теперь нужно было подготовить Розенкрата к разговору с Вадимом и нейтрализовать сопротивление ювелира, если таковое последует.
Зойка подошла к Лилиан.
- Какое изумительное колье! - дотронулась она до роскошной игрушки. - Я, кажется, где-то видела его совсем недавно! - И она посмотрела прямо в глаза Розенкрату.
Тот не выдержал этого взгляда и отвел глаза. Теперь Зойка была уверена, что он согласится провести ее в консульство. Так и получилось.
На следующий день она, под видом жены Розенкрата, вошла в консульство Великобритании. Консул внимательно прочел письмо Владимира Диаманта и выслушал печальную историю его семьи. Он решил оставить Зойку у себя и уже не выпускал до самого отплытия в Англию. Не предполагавшая, что все произойдет именно так, Зоя переживала, что не попрощалась с Вадимом. Ее утешало только то, что все драгоценности остались у него.
Больше она Вадима не видела. Через неделю ее отправили в Англию - под видом работавшей в консульстве буфетчицы, завершившей свой контракт. Вместе с ней уезжал и мелкий английский чиновник. Ему поручено было довести Зою до порога дома, где когда-то жил Владимир.
Неожиданное появление в старом доме Диамантов Зои вызвало у его обитателей удивление, восторг и боль. Они были рады, что получили наконец весточку от Владимира. И горевали о трагической гибели всей его семьи. Всех поразило известие, что Владимир знал о рождении сына и о смерти в Англии Розы. Зойка, которой Владимир рассказывал обо всем, кроме истории и тайны Скарабея, не могла этого объяснить. И сказала, что, наверное, это просто Володина интуиция.
Прочитав привезенное Зойкой письмо, семейство Ашли приняло ее как близкого человека. Ее поселили в бывшей комнате Сары, рядом с комнатой маленького Мозеса. Когда Зоя вошла к ребенку в первый раз, он спал, раскинувшись в кроватке и крепко сжав кулачки. Так до сих пор спал и Владимир. Сердце Зойки чуть не разорвалось от нахлынувших воспоминаний. Боясь разрыдаться, она хотела уже уйти к себе, но малыш вдруг открыл глазенки и, улыбнувшись Зойке так, будто знал ее с самого рождения, протянул к ней ручки.
Подняв ребенка на руки и уткнувшись лицом в его шейку, Зойка заплакала. Слезы лились из ее глаз, и вместе с ними как будто выходили из ее души все терзания последнего времени. А маленький Мозес тихонько терся щечкой о ее волосы, словно понимая ее и успокаивая.
С того дня не было для него человека роднее, чем Зотя. Так он назвал ее, едва начав говорить.

* * *

После отъезда Диамантов Кристофер Ашли расширил и упрочил свой бизнес. Но Питер, не особенно интересовавшийся обувным делом отца раньше, оставался к нему равнодушен и теперь. Однако еще в отрочестве он любил играть с драгоценными камнями своей матери. Его привлекала красота камней, их загадочность и связанные с ними легенды. Он рылся в книгах и вычитывал истории знаменитых бриллиантов. Когда же умерла Роза, Питер занялся ювелирным делом серьезно. Это успокаивало его и давало пищу для ума и фантазии. Постепенно он начал рисовать эскизы ювелирных украшений и самостоятельно их изготавливать. Первые же его серьезные изделия вызвали восторг публики, и его заказчицами стали дамы высшего общества.
Старший Ашли в последние годы стал уже сдавать и, видя, какой успех имеют работы сына, продал свой бизнес и вложил все деньги в ювелирное дело Питера.
Время шло. Зою давно считали в семье своей. Она буквально купалась в счастье, так нежданно выпавшем на долю дочери проститутки из бардака мадам Шаду. И она старалась забыть это уже далекое прошлое, причинившее ей столько боли.
Питер был с нею очень откровенен. Он рассказал ей историю своей любви к Розе, рассказал об их женитьбе и смерти жены. И о признании Розы в том, что ребенок родится от Владимира.
- Но поверь мне, Зоя, - сказал он. - Никогда, ни на одну минуту я не пожалел, что женился на ней. Я полюбил ее с первого дня, полюбил, как только увидел. И для меня Мозес - мой сын. Потому что его родила Роза. Я обещал ей, что, когда мальчик вырастет, он узнает, кто его отец, и его фамилия будет - Диамант. Я выполню свое обещание. А он пусть сам потом решит, как ему быть.
Такая откровенность мучила Зою. Она понимала, что должна быть с Питером так же откровенна. Но не могла. Ей страшно было даже подумать, что он, такой чистый и честный, узнает историю ее жизни. Но, как ни старалась Зойка избежать откровенного разговора, обстоятельства оказались сильнее.
Однажды теплым весенним вечером они с Питером вышли в сад подышать воздухом. Малыш уже спал, и молодые люди медленно шли по дорожке, думая каждый о своем. Над головами их раскинулось непривычное для Лондона звездное небо, и в воздухе стоял аромат рано расцветшего жасмина. Вокруг было спокойно и тихо, лишь где-то вдалеке пела какая-то птичка. Под ногами прошуршал ежик.
- Как в детской сказке, - негромко сказала Зоя.
Питер взял ее за руку и заглянул в глаза. И вдруг, глубоко вздохнув, начал говорить.
Зоя сначала не поняла, что он хочет ей сказать, - Питер говорил взволнованно, и в его голосе то звучала внутренняя боль, то прорывалась надежда. И вдруг она осознала: он - объясняется ей в любви!
Зойка обомлела от восторга и страха. Она боялась вздохнуть.
Питер вдруг замолчал на полуслове. Зойка взглянула на него, и этот взгляд широко распахнутых глаз уничтожил его колебания. Он предложил ей стать его женой.
Зоя не ответила ничего, лишь сжала его руку и тихо ушла в дом.
А ночью в ее душу вошел уже другой страх. Страх того, что теперь приходилось рассказать Питеру все.
Она долго мучилась, не зная как быть. Отказать молодому Ашли - значило нанести ему душевную травму. К тому же Питер и сам ей нравился. Конечно, о такой любви, как к Владимиру, речи идти не могло, однако умом она прекрасно понимала, какой человек ее полюбил. Но дать согласие – значило рассказать о себе все. Не выгонят ли ее тогда из дома? Зойка горько усмехнулась: если так, то правильно сделают, ведь биография ее скорее подходит для тюрьмы, чем для приличного общества.
Два дня она ходила в тяжелых сомнениях. Но на третий к ней подошел Питер и, твердо взяв за руку, потребовал дать наконец ответ.
Зойка усадила его в кресло, села напротив и, поглубже вздохнув, начала свой рассказ.
Говорила она долго. Начала со своего рождения в заведении мадам Шаду от «королевы борделя» и неизвестного клиента. И закончила историей кражи драгоценностей у Розенкрата и побегом в Турцию.
Уже давно уснул и затих дом, а Зоя все вспоминала и вспоминала, забыв уже, что рядом сидит Питер, забыв, для чего она рассказывает. За все время ее исповеди Питер не проронил ни слова. Когда она окончила свою печальную повесть, он встал, поцеловал ей руку и провел к ее комнате.
- Пора спать, – сказал он. И ушел к себе.
На следующий вечер, когда вся семья собралась в гостиной за чаем, Питер взял руку Зойки и надел на ее палец кольцо.
- Я прошу тебя выйти за меня замуж, - не выпуская ее руки, сказал он.
Все за столом замерли. Зоя почти не могла говорить, и только по ее губам Питер понял, что она согласна. Все вокруг зашумели, стали целовать и поздравлять его и Зою. Питер подошел к ней и крепко обнял. И в этот момент почувствовал, что кто-то дергает его за брюки.
Он опустил взгляд и увидел маленького Мозеса. Тот уже начал понемножку ходить и теперь стоял у ног Зои и Питера и тянулся к ним, прося взять себя на руки.
Питер поднял малыша, и Мозес, как мог, обнял их обоих за шеи своими маленькими ручками. И в это время их сфотографировал отец Питера - он незаметно, пока все внимание было обращено к молодым, принес камеру и установил ее в гостиной.
Так и была сделана фотография, на которую сейчас смотрела Зоя. И сегодня уже готовились праздновать тринадцатилетие Володиного сына. И сына Питера. И ее сына...
«Мозес - счастливчик, у него два отца. И оба - прекрасные люди. Он может ими гордиться», - подумала Зоя. И, счастливая, вышла к гостям.
Глава 9
- Соня! Сонечка! Вставай, деточка, в школу пора, - позвала дочку Роза.
Соня неохотно открыла глаза. Было еще темно, в воздухе кружились и мягко опускались на подоконник за стеклом редкие снежинки.
«Видно, снег идет недавно. И снежинки не успевают растаять», - подумала Соня и вспомнила закон теплообмена, который они проходили недавно по физике. Соне нравились точные науки, нравились строгие и логичные законы физики и стройные математические выкладки. В задачах по математике она ощущала даже некую загадочность. Ей хотелось сразу их решить и сверить ответ с учебником, и она приходила в восторг оттого, что у нее все получилось правильно. За школьные каникулы она умудрялась обычно перерешать все примеры и задачки из учебника для следующего класса. Но вот с литературой у Сонечки не все было ладно. Ей совсем не хотелось плакать над страданиями Анны Карениной, ей были непонятны чувства княжны Мери. Даже Пушкин, которого одесситы всегда считали своим поэтом и, проходя мимо дома на Ришельевской улице, где он останавливался, когда приезжал в Одессу, снимали шляпы, оставлял ее ум и сердце совершенно спокойными. Конечно же, она знала все, что полагалось по школьной программе, назубок, поскольку память у нее была отличная, но стихи на уроках она читала всегда монотонно, без выражения и чувства, как это делали ее одноклассницы. Писала она грамотно, но мысли свои излагала шаблонно. И вот как раз сегодня нужно было писать сочинение. На первом же уроке. Поэтому Соня собиралась в школу неохотно и все оттягивала момент, когда надо будет покинуть такой уютный дом, где всегда пахло как в кондитерской, а главное, папа был еще дома - он не спешил сегодня на работу.
Владимир, наблюдая за дочкой, все это понимал. «Как же быстро пролетело время, - подумал он. - Вот уже я провожаю свою девочку в школу, ей уже одиннадцать лет...»
Поцеловав Соню и пожелав ей ни пуха ни пера, он подошел к окну и замер возле него. Он смотрел на все усиливающийся снегопад и вспоминал.
Через некоторое время после бегства Зои и Вадима они с Розой расписались и перебрались жить к доктору Любарскому.
Они не заметили, как стали единым целым. У них были одни и те же мысли и желания, они только высказывали их по-разному. Садясь вечером за стол, молодые супруги делились друг с другом новостями прожитого дня. Но каждый из них хранил в себе свою тайну, не решаясь высказать ее любимому. Рассказав Розе всю историю своей жизни, Владимир скрыл от нее секрет Скарабея. И то, что алмаз находится у него. Он почему-то все откладывал рассказ «на потом». А Розу тоже тяготила тайна. Тайна горькая, которую она должна была, наверное, хранить теперь всю свою жизнь.
Она тогда еще продолжала работать машинисткой в губотделе ГПУ. Своего начальника товарища Циммермана она почти не видела, но однажды, когда ей пришлось остаться после работы, чтобы напечатать что-то срочное, тот вызвал ее к себе.
Стоял конец августа, от жары в Одессе нечем было дышать, воздух стал плотным, как лист картона. Роза с первого же месяца ощущала свою беременность, а теперь, в жару, носила свободное платье, в вырезе которого чуть виднелись ее налитые груди. Когда Роза вошла к Циммерману, тот словно прирос взглядом к этому вырезу, и она сразу почувствовала беспокойство. Обычно, когда случалось задерживаться, ее встречал Володя. Но сегодня его в городе не было, он уехал с новым директором школы в Киев за учебниками.
- Вам надо еще что-то напечатать, Аркадий Давидович? - спросила Роза.
Циммерман недавно пришел с допроса «с пристрастием» и находился в странном состоянии. В последнее время избиение людей доставляло ему все более острое наслаждение. Понимание того, что их жизнь - в его руках, что он сам решает, остаться им здесь или уйти к праотцам, делало его в собственных глазах почти богом. Кровь, лившаяся из носа или рта избиваемого, возбуждала его еще больше. Но после таких допросов ему часто хотелось просто приставить к собственному виску наган. Только большое количество спиртного и ночь с женщиной, принимающей все его желания, восстанавливали его равновесие. Сегодня был как раз такой допрос.
- Нет. - Он поглядел на нее каким-то нехорошим взглядом. - Я хочу тебя спросить. Ты знаешь, куда делась Зойка?..
У Розы от страха закружилась голова. Стараясь не потерять сознание, она тоненьким голосом произнесла:
- Не знаю. Мы с Володей не видели ее с тех пор, как...
- Ну продолжай: с тех пор как твой замечательный, честный, чистый Володя бросил жену и ушел к любовнице. И все это - без скандала. И Зойка, эта проститутка, рожденная проституткой в бардаке, отпустила его просто так. Не поцарапав тебе физиономию и не избив в кровь твоего Володю. Верно? – Все это Циммерман говорил, не отрывая взгляда от груди девушки.
- Владимир сказал ей, что я беременна, - пискнула в ответ Роза. Она стараясь отвечать начальнику ровно, чтобы тот не заметил, насколько ей не по себе, не заметил, что она от страха вся покрылась липким потом. - И там был Вадим... – добавила она.
- Да-да. Доктор Любарский сказал, что после вашего ухода Зойка с Вадимом тоже собрались и ушли. Он думает, что они сбежали в Москву. Вор - всегда вор. А проститутка - всегда проститутка.
Роза облегченно вздохнула и мысленно поблагодарила доктора за такую версию, вполне объяснявшую исчезновение Зойки и Вадима.
Циммерман смотрел на Розу.
Теперь он мог ее отпустить. Но ему нужна была женщина. «А почему бы и нет? - усмехнулся он про себя. - Я хочу ее с того дня, как увидел. А она променяла меня на этого жалкого интеллигентика. На этого сопляка. Ну ладно... Это раньше она была девочкой, а теперь...»
Он подошел к Розе и, подняв ее за плечи, впился ей в губы, одновременно целуя и кусая их. На Розу пахнуло перегаром, и она только теперь поняла, что начальник пьян. Она вскрикнула, но Циммерман зажал ей рот рукой. Потом поставил ее на ноги и, глядя ей прямо в глаза, прошептал каким-то могильным голосом:
- Слушай меня, дорогая. Откуда взялся твой Владимир? Да, я знаю эту легенду о племяннике доктора Любарского. Но его племянник удрал из Одессы еще в восемнадцатом году. И не вернулся. И если ты сейчас будешь делать то, что я хочу, я забуду всю эту странную историю. И напишу в его деле, что вопросов по его биографии нет, и он действительно является племянником Любарского. Старик в свое время помогал революционерам. Правда, он потом помогал и белой твари, но это мы опустим... Ну как?
Роза обреченно кивнула.
Циммерман достал бутылку водки, налил полный стакан, выпил. Потом запер дверь, подошел к Розе, сунул ей под платье руки и, пощипывая ее тело, повел их вверх. Роза стиснула зубы. Циммерман рывком снял с нее платье, повалил на диван и стал ласкать и мучить одновременно. Он хватал своими мокрыми губами ее тело, он впивался в него зубами, как вампир. Роза будто окаменела. Она словно превратилась в бездушную куклу и, как игрушка, подчинялась своему мучителю. Наконец он устал, и все закончилось.
– Уходи, - грубо бросил он, отвернулся к стене и тут же захрапел.
Быстро одевшись, Роза выбежала на улицу.
Плотную стену горячего воздуха прорвал наконец ливень. Он низвергался с небес водопадом, смывая пыль с мостовых, наполняя свежей водой пересохшие фонтаны, неся городу облегчение. Роза шла прямо по лужам, не замечая, что вся промокла, и ее слезы сливались со струями дождя.
Она пришла к маме, и та, от страха, что дочь заболеет и потеряет ребенка, сразу стала вытирать ее полотенцами, поить чаем с медом и укладывать в кровать. И не замечала за этими заботами состояния дочери. Молчала и Роза. И уже лежа в постели, она не выдержала и разрыдалась – взахлеб, с криком и причитаниями. Только теперь мама поняла, что случилось какое-то несчастье.
Она долго утешала Розу и упрашивала ее рассказать все.
Наконец, немного успокоившись, Роза рассказала ей о случившемся ужасе. Обняв дочь и прижав, как в детстве, ее голову к своей груди, пожилая женщина долго сидела, чуть-чуть покачиваясь, словно стараясь убаюкать своего взрослого ребенка. Наконец она заговорила:
- Не плачь, мое солнышко. Циммерман - грязное животное, подонок. Поверь мне, жизнь рассчитается с ним за тебя жестоко. И не только за тебя. Но я даром прожила бы свою жизнь, если бы не сказала тебе сейчас одно слово: забудь! Всё забудь, ничего не было! И вот еще что: не вздумай рассказать об этом своему мужу. Он у тебя - из другого теста. Рыцарь. Он ведь бросится мстить за тебя. И тогда - погибнет. И доктора тоже арестуют. И твой ребенок будет расти без отца... Стоило ли тогда Зое приносить в жертву, ради твоего будущего ребенка, свою любовь к Володе? – И мать снова прижала к груди голову дочери.
Успокоенная Роза заснула.
Утром она вышла на улицу. Весь мир сиял, обновленный пронесшейся грозой и ливнем, словно только что сотворенный Всевышним. И на душе у нее стало вдруг легко и спокойно. Когда вернулся любимый, она встретила его как всегда радостно, с улыбкой на лице. Циммермана она больше не видела. Через несколько дней его перевели куда-то на повышение, и он исчез из Одессы. Но обещание свое он выполнил: Владимира никто не побеспокоил, и он остался для всех племянником доктора Любарского.

* * *

Роды у Розы начались в середине марта и проходили долго и трудно. На дворе, как случается в это время в Одессе, стояла не то зима, не то поздняя осень, было промозгло и гадко. Но в доме натопили до духоты - доктор опасался, как бы роженица не простудилась. Роза металась по столу, на который ее положил доктор, мокрая от пота рубаха прилипла к измученному телу, распущенные волосы сбились в паклю. Когда схватки ненадолго прекращались, она сразу засыпала. Это продолжалось уже почти восемь часов.
Видя ее мучения, доктор позвал Владимира - тот сидел в другой части дома, страдая не меньше Розы от того, что ничем не мог ей помочь.
- Думаю, дружок, мы будем делать ей кесарево, - сказал старый врач. - И должен предупредить: после этого, если у вас еще будут дети, все они смогут появиться на свет только таким же образом.
Владимир был согласен на все, лишь бы мучения его любимой Розы наконец закончились. Но когда все уже готово было к операции, роды начались.
Роза родила девочку. Большую, около четырех килограммов. Сразу после появления на свет та чуть пискнула, как бы сообщая, что уже здесь, и уснула. Так она и спала, просыпаясь только тогда, когда Роза подносила ее к груди. «Ну и соня у тебя дочка», - сказал как-то доктор. Так девочку и назвали: Сонечка.
Володя был счастлив. Жизнь постепенно налаживалась. И в школе, где он теперь преподавал, он быстро сошелся с коллегами. К его радости, учителя школы оказались людьми интересными, получившими настоящее образование еще в прежней России. После денежной реформы двадцать четвертого года изменилась и оплата труда учителей. Деньги теперь выплачивались в твердых рублях, по курсу один золотой рубль за пятьдесят тысяч рублей образца 1923 года. Учительские ставки теперь соответствовали распределению городов по тарифным поясам. Одесса входила во второй пояс. И все же получаемых Владимиром денег едва хватало молодой семье на пропитание. Сонечке нужны были витамины - фрукты и овощи, а Володя не хотел, чтобы Роза выходила на работу до тех пор, пока ребенок не научится самостоятельно есть и ходить. Доктор отдавал им все свои гонорары, хотя Володю это тоже очень смущало: они и так жили в его доме, не платя ни копейки. И дачей могли летом пользоваться, разумеется, бесплатно.
Трезво рассудив, что вернуться в Англию уже вряд ли удастся, Владимир стал присматриваться к городу, в котором ему, возможно, предстояло прожить всю жизнь. А Одесса в те годы кипела, как прибой Черного моря. Улицы наводняли толпы народа. На Привозе громко звучали шутки одесситов на смешанном наречии из слов русских, еврейских, румынских, украинских. Переполненные трамваи сновали по городу, бежали от центра к пляжам, и на их подножках висли те, кому не хватило места внутри. Владимир тоже научился ездить на подножке трамвая и уже отвечал шутками на шутки одесситов. В это время все одесские женщины, от молодых до не очень молодых, старались походить на свою землячку Веру Холодную и, следуя этому своему стремлению, становились загадочны и томны. Занятно было гулять по паркам и бульварам Одессы и видеть их, фланирующих под руку со своими кавалерами, склонив изящные головки к плечу представителей сильного пола.
Повсюду обсуждались последние стихи и рассказы знаменитых на всю страну земляков – как живущих в родном городе, так и уехавших уже в Москву и Ленинград - Эдуарда Багрицкого, Сергея Бондарина, братьев Катаевых, Ильи Ильфа, Юрия Олеши, Нины Гернет, Аделины Адалис. Летом десятки одесситов собирались под кронами цветущих акаций и платанов, чтобы читать и слушать произведения своих земляков. В то время в Одессе открылось несколько литературных кафе. В одно из них, со странным названием «Пэон-4», взятым из стихов Иннокентия Анненского, часто приходил и Владимир. Там же появился однажды высокий и худой Илья Ильф. Он вошел в кафе, сел на подоконник и начал медленно ронять в пространство свои непонятные, не похожие на другие стихи:

...Комнату моей жизни
Я оклеил мыслями о тебе...

И дальше:

...А мы, в костюме Адама от грехопаденья,
Прикрыв неприличие шевиотовой эманацией...

Многие из этих стихов Владимиру нравились. А однажды к доктору пришел Эдуард Багрицкий. Он с детства страдал бронхиальной астмой. Доктор снял ему приступ и пригласил Багрицкого «испить чайку», как выражался обычно старый эскулап. Тот, не ломаясь, согласился. Доктор пригласил к столу Розу и Владимира и познакомил их. Багрицкого он представил как Эдуарда Дзюбина. Это была настоящая фамилия поэта, семью которого доктор знал и лечил еще в старые времена.
После чая Багрицкий читал свои стихи о Пушкине:
...И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает - здесь конец...
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
Кровь на рубахе... Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег, и скука путевая,
Возок уносится назад, назад.
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя, -
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза...
Конечно же, цвет глаз у Натали Гончаровой был не медовый, а скорее черносмородиновый, а прическа была а-ля директуар. Но именно такие кудри и глаза были у той единственной, которую полюбил Эдуард Дзюбин и которая изменила ему с пьяным офицером. Боль от потери этой женщины не заживала в душе Багрицкого всю жизнь. Но он был истинным одесситом. Когда, уже будучи в столице, он прислал жене телеграмму, ее читала, ухохатываясь, вся литературная Одесса: «Собирай барахло. Хапай Севку. Катись в Москву».
В двадцать пятом году в Одессу нагрянули настоящие московские киношники во главе с Эйзенштейном. Владимир и Роза ходили смотреть, как великий режиссер снимал свой бессмертный фильм «Броненосец “Потемкин”». Эйзенштейн отказался от профессиональных актеров, и в его фильме снимались соседи и друзья, жившие на одной улице и в одном дворе с теми, кто стоял у съемочной площадки и наблюдал за съемками фильма. Приходил туда и Владимир. А когда съемку заканчивали, он часто шел в порт, садился на прогулочный катерок и катался по акватории одесской бухты. С моря Одесса напоминала ему Марсель, где он побывал с родителями в детстве.
В том же году не обошлось и без потерь. Мама Розы каждый день ходила в Бродскую синагогу, что на углу улиц Итальянской и Почтовой, где служил раньше отец Розы и где он умер во время службы. И вот теперь синагогу закрыли. После этого мама как-то сразу сдала. И через полгода тихо ушла к своему любимому мужу. Роза неделю ходила совершенно убитая, а Владимир в эти дни окончательно осознал, насколько дороги ему жена и маленькая дочурка. Чувствуя его поддержку, заботясь о Соне, и Роза постепенно пришла в себя.
В доме доктора была блестящая библиотека, собранная еще его родителями и пополненная им самим и его женой. В ней Владимир нашел много книг на языке авторов - Шекспир, Байрон, Гете, Бальзак, Золя... Были и великолепные словари. И порой Володя удивлялся тому, что Роза не хочет изучать языки, тому, что она не восхищается, как он, постоянно звучащими в Одессе стихами. Тогда она говорила, что если бы у них родился еще один ребенок, то и Владимиру стало бы не до стихов. Возможно, и так. Но познания мужа в языках давали семье хлеб насущный. А в дополнение к основной работе в школе Владимир стал заниматься еще и репетиторством.
Одним из его учеников был сын заместителя ректора Педагогического института. Брать репетитора из своего института отец мальчика не хотел - он намеревался удивить коллег блестящими знаниями своего сына, когда тот будет сдавать вступительные экзамены. Однажды, придя домой и застав Владимира за занятиями с сыном, он попросил его почитать что-нибудь из произведений великих немцев на языке оригинала. Сам Федор Иванович - так звали отца мальчика - неплохо знал немецкий.
Владимир подумал и стал читать свое любимое - «Страдания молодого Вертера» Гёте. Когда он закончил, Федор Иванович сказал:
- Это полное безобразие, дорогой мой, что вы до сих пор учите балбесов в школе, когда у нас в институте - острая нехватка преподавателей иностранных языков.
И уже на следующий день Владимира пригласили для беседы в ректорат Пединститута, а еще через неделю он был зачислен в штат с солидным по тому времени окладом.

* * *

В двадцать седьмом году Сталин практически покончил с НЭПом. В двадцать девятом страна перешла на карточки. Сначала их выдавали только на хлеб, затем, постепенно, стали выдавать и на муку, крупу, масло, мясо. Наконец - и на картофель. Опять все население страны было разбито на группы согласно профессии и занимаемой должности.
К счастью Владимира и Розы, преподавателей высших учебных заведений отнесли к индустриальной группе, и семья не ощущала острого недостатка в деньгах. Но вот доктор теперь окончательно сдал. Пришло совсем уже не его время. И он был уже стар. Его ровесники давно обрели покой в могилах, а он все жил, хоть жизнь и перестала его радовать. Да ему уже ничего и не хотелось. Иногда он еще соглашался консультировать, но все реже и реже. Уже не загорались огоньком его глаза при виде красивых женщин. И скоро он перестал выходить на улицу. Умер он тихо, во сне, когда на дворе уже была весна, и все цвело, все радовалось возрождению жизни.
Гроб с его телом поставили на табуретках в его саду. Он лежал под любимой яблоней, и лицо его было умиротворенно и мудро. Казалось, на нем застыла улыбка. Он словно радовался вместе с деревом вновь пришедшей весне и словно говорил: «Все возвращается на круги своя...» Свое имущество он завещал Владимиру и Розе.
Неожиданно для них, проститься с доктором пришла почти вся «старая» Одесса. За свой долгий век он ни разу не отказал в помощи никому. Лечил он дворян и простой народ, воров и проституток, лечил жандармов и революционеров, белых и красных, чекистов и бандитов. И говорил своим близким: «Я - не судья. Я только эскулап. Я давал клятву помогать людям. И в этой клятве люди не делятся на плохих и хороших. Кто есть кто - знает только Всевышний. Который и будет судить нас самым справедливым судом. Когда придет наш час...» И, дав однажды, еще на заре молодости, когда жизнь кажется бесконечной, эту великую клятву, он не нарушил ее за всю свою долгую жизнь ни разу.
Похоронили доктора, как он и завещал, рядом с его женой, за могилой которой он ухаживал и возле которой оставил место для себя. Когда каждый пришедший с ним проститься бросил, по обычаю, на его гроб горсть земли, могильщикам осталось не много работы - только засыпать могилу оставшейся землей, выровнять холмик и положить сверху венки. Венков и цветов было так много, что на холмике не хватило места, и остальные просто расставили вокруг ограды. Роза очень переживала, что для всех, кто захочет помянуть доктора, может не хватить угощения, но, когда они с Володей вернулись домой, на поминальном столе в саду нельзя было найти пустого места. Люди подходили, наливали себе водки, говорили о докторе теплые слова и, отойдя в сторону, рассказывали другим, как их, или их родных, или их знакомых спас этот человек.
К вечеру, когда все разошлись, Роза и Володя, прибравшись, усталые пошли спать. Роза провалилась в сон сразу же. А Владимир не мог заснуть долго. После смерти доктора он вдруг снова почувствовал себя осиротевшим. Тихонько встав, он достал из тайника Скарабея и вышел в сад. Он давно уже не смотрел в глубь камня. Теперь, как и всегда, он подержал алмаз в ладони, согревая его. И только он разжал пальцы, как за его спиной раздался голос жены:
- Что это, Володя?
От неожиданности Владимир выронил брошь. На какое-то мгновение она слилась с темной землей. И тут из облаков вышла луна, ее луч упал на землю, и камень словно загорелся маленьким холодным костром.
- Как в сказке об Аленьком цветочке... - тихо произнесла Роза.
Володю охватило чувства стыда. Он давно хотел рассказать жене о Скарабее, но каждый раз находилась причина, по которой он откладывал свой рассказ. И вот теперь Роза могла подумать, что он ей просто не доверяет. Взяв любимую за руку, Владимир опустился на скамейку и посадил Розу к себе на колени.
- Родная моя, - начал он, - я давно хотел показать тебе этот камень и рассказать его историю. Ты сказала: «как в сказке». История этого камня и есть почти сказка. Слушай...
И он стал рассказывать ей историю камня и историю любви своего деда к таинственной египтянке. Он рассказал, как камень попал к его отцу и как он сам сохранил его в тайнике внутри каблука.
- Там и будет теперь находиться алмаз, - сказал он пораженной всем услышанным Розе. Потом передал Скарабея жене: - Смотри теперь ты...
Как он научил, она подержала сначала камень в кулаке, а потом осторожно раскрыла ладонь, и они вместе посмотрели в глубь камня. Сначала алмаз оставался чист. Затем в нем стало прорисовываться изображение. Оно становилось все более отчетливым, и наконец они увидели красивую комнату, и в ней на ковре - молодую женщину, а рядом с ней мальчика. Они играли с маленькой железной дорогой. Владимир вздрогнул. Он узнал не только Зою, но и спальню своей матери. А на ковре, конечно же, сидел его сын. В этом Владимир был уверен. И сердце его снова сжалось в тоске по родному дому и стране, куда он вряд ли уже сможет вернуться.
Роза тоже смотрела в глубь камня, затаив дыхание. Но вот изображение стало понемногу блекнуть и наконец совсем пропало. Роза хотела уже отдать Скарабея Володе, как вдруг увидела новую всплывающую картинку.
- Смотри, - сказала она.
Они снова вгляделись в глубину камня.
Там, как на экране кинотеатра, появилось изображение какого-то незнакомого города. Оно было удивительно резким и отчетливым. Правда, город выглядел разрушенным, везде виднелись одни развалины домов. На какой-то улице, спиной к Володе и Розе, стоял мужчина в военной форме непривычного образца и поднимал на руки раненого молодого офицера, тоже в какой-то незнакомой форме. По плечу раненого офицера текла кровь, его лицо было искажено от боли. Роза вскрикнула, и изображение тут уже пропало. Камень опять стал бесстрастным и холодным, как и тысячи лет назад, как будто напоминая, что люди приходят в этот мир и уходят, а он - вечен.
Владимир не мог объяснить увиденного. Он помолчал, подумал. А потом произнес:
- Возможно, Скарабей не только предсказывает будущее. Возможно, он уберегает от смерти того, у кого находится. Ведь меня тоже хотели убить - тогда, на берегу. Но только ранили, и я выжил. Камень все время был при мне...
И они пошли спать. Они легли и крепко обняли друг друга. Но заснуть не могли долго. И мысли у них были разные. «Какая все-таки добрая у меня Роза, – думал Владимир. - Ни словом, ни намеком не дала мне понять, как обидно ей было из-за моего недоверия». Роза же думала о последнем видении. И вдруг ее пронзила догадка: «Это же будущая война!» Но она не сказала ничего.
После того вечера они больше не вынимали камень из тайника. А Роза, зная, что все, связанное с Англией, вызывает у мужа душевную боль, не заводила разговора об увиденном. И жизнь пошла дальше.

Соня росла, и Владимир стал уделять девочке все больше внимания. Заметив, что дочь не особенно интересуется литературой, он стал читать ей вслух. Соня была послушной девочкой, она тихо сидела рядом с папой и слушала «Сказку о рыбаке и рыбке», а позже, когда подросла - «Героя нашего времени». И, увы, в глазах ее была скука. Но когда Владимир нашел в библиотеке доктора популярный учебник по математике, она не выпускала его из рук. «Ну что ж, - сказал Владимир Розе, - видно, она - в тебя. Может, у нас растет будущая Софья Ковалевская?» Он перестал мучить Соню художественной литературой и стал заниматься с ней языками. И эти занятия пошли хорошо.
Когда Соня подросла, Роза снова устроилась на работу - машинисткой на Одесский судоремонтный завод. Молодая женщина, печатающая со скоростью диктовки и исключительно грамотно, сразу обратила на себя внимание начальства, и, когда на заводе было создано машинописное бюро, Розу назначили его руководителем.
Однажды Владимир пришел домой из института раньше обычного, бледный и расстроенный. Он отказался от ужина и пошел в кабинет доктора, который стал теперь его кабинетом. Роза, накормив и уложив спать Соню, вошла в кабинет и молча посмотрела на мужа. Владимир подвел ее к креслу у письменного стола.
- Сядь, Роза, - сказал он. – Думаю, наступают плохие времена. У нас сегодня арестовали Петринского. Пришли двое, в длинных плащах и шляпах. Зашли в деканат, спросили, в какой аудитории читает Петринский. А потом прямо во время лекции вошли в аудиторию и забрали. Ему даже не дали взять вещи, сразу вывели во двор и затолкали в черную машину. Декан и ректор пытались выяснить, в чем дело, но им грубо сказали, что сообщат, если сочтут нужным и когда сочтут нужным. После этого занятий уже не было. Студенты пошли к ректору спрашивать, в чем дело, и тот отпустил всех домой. Завтра обещал попытаться выяснить, что же произошло... И кто-то сказал, что в университете арестовали Стрижака. Похоже, это только начало, - вздохнул Владимир. – Помню, как-то ночью, когда я готовился к лекциям, ко мне вошел доктор. Это было, наверное, за месяц до его смерти. Мы долго тогда с ним говорили. И он сказал, что к власти в стране окончательно пришли «бесы». Я спросил, почему он так говорит, а он достал с дальней полки книгу и показал мне роман с тем же названием – «Бесы». И сказал, что наступают совсем кровавые времена. Жизнь человека не будет стоить ни гроша. И кровавая мясорубка, сказал он, будет прожорлива как никогда. И еще он сказал так: «Я не думаю, что у вас с Розой будет случай вырваться отсюда. Но если такая возможность мелькнет хоть слабым лучиком - постарайтесь ее использовать. Бегите! Это говорю я, человек, для которого нет более прекрасного и любимого города на земле, чем Одесса». И он ушел. – Владимир снова вздохнул. - Я тогда подумал, что это просто угнетенное состояние, в котором он был все последнее время, и не стал тебя расстраивать. Но потом я прочитал тот роман Достоевского. Выходит, и революцию тоже устроили «бесы». Сегодня, в институте, я вдруг ясно понял, как он был прав. Все это – одна цепочка...
Роза обняла мужа. Она вся дрожала. Что будет с ним, с Соней, что будет с их семьей? Ведь так хорошо все было в последнее время...
- Что же нам делать? - тихо спросила она. – Может, мы возьмем расчет и уедем куда-нибудь? Можно - в Николаев. Или в Херсон...
- Нет, Роза, - Он взял ее за руку. - Если мы сейчас вдруг исчезнем, нас точно найдут и арестуют. Будем молиться, чтобы нас миновала эта беда. Ладно... Как говорят в России, утро вечера мудренее.
По пути к спальне они заглянули в комнату Сони. Девочка крепко спала, раскинув руки, на полу валялся учебник физики.
– Господи! - прошептала Роза. - Сохрани нашу девочку, она же совсем еще безгрешна!
Поправив одеяло, родители вышли из комнаты. Было уже темно. В окно светила яркая луна.

* * *

Повальные аресты преподавателей и научных работников продолжались в Одессе всю весну тридцать третьего года. Теперь Владимир, уходя утром на работу и прощаясь с Розой, не знал, вернется он вечером домой или нет. От постоянного напряжения нервов он потерял аппетит, похудел, и его стала беспокоить давняя рана. Однажды он попал под дождь, промок и заболел. Болел он тяжело и долго. Постоянно держалась высокая температура, он часто бредил. Бедная Роза не знала, что делать, она приглашала разных врачей, но улучшения не наступало.
«Господи, - часто думала Роза, - как же не хватает нам нашего доктора!» И она пыталась вспомнить средства, которые старый врач и ее мама применяли в таких случаях.
Как-то ночью она, сидя у кровати мужа, заснула. И проснулась от его голоса. Владимир сидел в кровати и, протягивая руки к окну, выходящему в сад, с кем-то разговаривал. Роза подошла к окну. За стеклом ветер качал оголенные ветки яблони и бросал в окно горсти дождя. Она прислушалась и поняла, что Володя разговаривает в бреду со своей мамой.
- Мамочка, мамочка! Мне плохо, приди, забери меня, - говорил он тихо и замолкал, как бы ожидая ответа.
Роза намочила полотенце в воде с уксусом и, сделав мужу компресс, уложила его поудобнее. Он умолк и заснул. Дышал он теперь ровно и спокойно. Роза приложила ладонь к его лбу - температура спала.
Утром Владимир проснулся и попросил есть. С этого дня он начал выздоравливать.
Однажды, уже совсем собравшись снова выходить на работу, он признался Розе:
- Знаешь, ко мне приходила мама... Нет-нет, не говори, что я бредил. Я видел ее, и она со мной разговаривала. Мама положила мне руку на голову и сказала, что я теперь выздоровею. И еще она сказала, чтобы мы не тревожились: меня не арестуют. Но у меня будет другая работа...
И правда: в первый же день, когда он вернулся в институт, его вызвали в ректорат. В ректорском кабинете сидели заместитель ректора Федор Иванович, сам хозяин кабинета и незнакомая женщина в строгом черном костюме, с волосами, стянутыми на затылке в узел. Выглядела она очень деловито.
- Познакомьтесь, Владимир Михайлович, - сказал ректор, - это заведующая городским комитетом по образованию, Елена Павловна. У нее к вам есть разговор. – И ректор с заместителем вышли, оставив Владимира наедине с дамой.
Та извлекла маленький портсигар, предложила некурящему Володе папиросу, закурила сама и стала расспрашивать его о биографии: из какой семьи, где учился, откуда такое знание языков, любит ли работу со студентами. Задавала и другие вопросы, ответы на которые Владимир и покойный доктор уже давно предусмотрели и составили вполне правдоподобную легенду.
- Значит, вы - племянник доктора Любарского, - сказала она, выслушав ответы Владимира. - Дядя ваш был светилом. Да. Ушел старик. Такие у нас теперь не скоро будут. Но надо стараться! Надо ро$стить... Ро$стить надо своих докторов Любарских. Советских! И для этого мы должны делать усё для подрастающего поколения. Усё! Особливо - для тех, хто остался без родителев. У советской власти не может быть брошенных детёв. Она усех усыновит и удочерит. - Деловая дама говорила, словно любуясь со стороны своим спичем. А Володя никак не мог понять, к чему этот доклад для одного слушателя. Наконец она остановилась. - Да. Так вот... У нас открывается новый детский дом. И вас рекомендовали на должность его директора. Что вы думаете на это?
Владимир уже давно понял, что гостья ректора - из тех необразованных коренных одесситок, которые поняли, что именно сейчас они смогут сделать карьеру: будучи истинными одесситкам, они «хватали счастье в обе жмени». И, конечно же, Владимир понимал, что для него это предложение - шанс уйти из института, где уже и студенты чувствовали себя как на раскаленной сковороде, причем уйти по уважительной причине, не привлекая к себе лишнего внимания.
- Мне, конечно, будет очень интересно работать с детьми, - ответил он. - И я буду стараться делать мою работу как можно лучше. Но я никогда раньше не работал в таком качестве...
В это время в кабинет вошли Федор Иванович и ректор. Строго и внимательно глядя Владимиру прямо в глаза, ректор внушительно произнес:
- Соглашайтесь, товарищ Любарский. Вы человек способный, хорошо образованный. А мы вам поможем...
Владимир понял, что за это неожиданное спасительное предложение – стать директором нового детского дома – он должен быть благодарен и своему институтскому начальству. Значит, можно не сомневаться.
- Я готов, - ответил он.
- Ну вот и решили! – довольно подытожила дама. И повернулась к Владимиру: - Ждем вас завтра же у нас. Будете входить в курс делов.
При последних ее словах в глазах Федора Ивановича вспыхнул огонек, но он вовремя его погасил. А ректор достал из сейфа папку:
- Вот личное дело товарища Любарского. Возьмите, раз уж все решено.
- Да-да, вы правы. Время не терпит. - Дама взяла папку, пожала всем руки и ушла, еще раз напомнив Владимиру, где и когда его ждут завтра.
Когда она покинула кабинет, ректор подошел к Владимиру:
- Вы просто счастливчик, дорогой мой. Уходите, и как можно быстрее. По городу - новая волна арестов. Желаю вам удачи.
Через час в здание института вошли люди в плащах. Пройдя в кабинет ректора, они подчеркнуто вежливым тоном, который уже никого не мог обмануть, попросили хозяина выйти, оставив им кабинет для работы, и выдать им личные дела преподавателей. Всех без исключения. Ректор выполнил приказ и выдал людям из ГПУ все личные дела, что были в сейфе.5 Дела Владимира среди них уже не было.

* * *

Детский дом имени Максима Горького разместили в старинном, прекрасно сохранившемся особняке. Сам дом стоял на холме, у моря, в окружении большого сада, из сада на пляж вела лестница. Во дворе имелся отдельный флигель - видно, когда-то в нем жила прислуга или садовник с семьей. Все это хозяйство и принял Владимир.
Детей в доме было сначала не очень много - всего двадцать мальчиков и девочек от пяти до одиннадцати лет. Но Владимиру начальство сказало, что в ближайшее время привезут еще столько же. В помощь новому директору сразу же дали двух воспитателей, кухарку и нянечку. Прислали и завуча, который должен был организовать учебный процесс. Люди подобрались хорошие.
Владимир стал уговаривать жену, чтобы она тоже переходила на работу к нему, но Роза решительно отказалась. Роза вошла во вкус: теперь она руководила пятнадцатью машинистками, на работе ее уважали, и ей это нравилось. А вот Сонечка проводила в детском доме все свободное время, разве что не ночевала там. И с малышами она возилась с удовольствием, даже пробовала учить их читать и писать, и у нее это отлично получалось. Однажды Владимир, увидев, как сгрудились вокруг Сони ребята и как светятся их глаза, сказал: «А что, доча, может, тебе и стать учителем? Смотри, как здорово у тебя получается!» Девочка зарделась от удовольствия. Похвала отца, которого она боготворила, была для нее самой высокой оценкой.
К лету тридцать четвертого привезли еще двадцать детей. И дали еще двух нянечек и троих воспитателей. Владимир, незаметно для себя, быстро втянулся в эту совсем не знакомую ему раньше работу: обеспечить детский дом бельем, одеждой, мебелью, закупить учебники для старших детей, книжки и игрушки для маленьких, сделать ремонт и привести в порядок сад и флигель... Надо было договориться и с соседней школой, чтобы его ребята ходили туда на занятия.
Отправившись на встречу с директором школы, Владимир снова подумал, какими же неожиданными поворотами удивляет его жизнь: давно ли он сам работал школьным учителем?
Конечно, в школе не были в восторге от перспективы получить еще почти три десятка новых учеников, но здесь тоже понимали, что детям надо учиться, и не ходить же им на занятия за несколько километров... Через два дня провели совместное собрание преподавателей школы и персонала детского дома и остались друг другом довольны. А после собрания решили накрыть в саду стол и немножко отдохнуть. Тем более что погода стояла отличная, с моря дул легкий свежий бриз. Немного выпив, коллеги расслабились, и кто-то затянул песню: «Ревэ та стогнэ Днипр широкый, сердитый витэр завыва...» Поющего тут же поддержали, и песня, набирая силу, взлетела ввысь, поплыла над садами, над морем.
«Хорошо!» - неожиданно для себя подумал Владимир. Сердце его радовалось, и душа наполнилась покоем. Он уже шел домой, когда его поразила вдруг мысль: он - не хочет возвращаться в Англию! Ему нравилась теперь эта жизнь, нравился этот необыкновенный веселый город, нравились его остроумные и добрые жители. Он принял здесь все таким, как есть. И более того - он все это полюбил. Он полюбил каждого ребенка в своем детдоме, как своего. Он знал всех их по именам, знал все их привычки и детские повадки. И дети отвечали своему директору тем же. Даже Соня иногда ревновала отца к ним. Но самой счастливой была теперь Роза. Каждый вечер, ложась спать, она молила Бога, чтобы все оставалось как теперь, чтобы ничего не менялось.

* * *

Когда нам хорошо и мы счастливы, время несется как ветер. Сонечке уже исполнилось пятнадцать, она прекрасно заканчивала восьмой класс и всерьез думала о поступлении в Педагогический институт. И по-прежнему обожала маленьких детей, мечтала стать преподавателем в младших классах. «После института приду к тебе», – говорила она отцу.
Еще к осени прошлого, тридцать девятого года Владимир расширил флигель, сделав к нему пристройку, и теперь у них действовал свой учебный корпус. В детском доме было уже более ста воспитанников. Благодаря хлопотам Розы шефство над ними взял Одесский судоремонтный завод. И первыми же подарками шефов стали автобус и грузовая машина. Это сразу облегчило работу всех. И, конечно же, несказанно обрадовало ребят: теперь они часто выезжали и в кино, и в театр. Несколько девочек занимались балетом и посещали балетное училище, теперь их туда тоже отвозили. Владимир же все больше убеждался, что занят действительно своим делом. К этим детям, потерявшим родителей, как правило осужденных в качестве «врагов народа», нужен был особый подход. Перенесенный ими удар сделал их взрослее, но при этом они все равно оставались детьми – слабыми, болезненно ранимыми. Он разговаривал с ними серьезно, как со взрослыми людьми, но никогда их не ругал. И они понимали его и всегда делали так, как он просил. А когда кто-нибудь из воспитателей, случалось, напускался на провинившегося ребенка, Владимир всегда предлагал своему сотруднику представить, что пришлось перенести этим детям. «Подумайте, что увидели они в жизни, - говорил он. - Мы должны быть с ними терпеливы и ласковы. Только тогда они нам поверят, и мы станем для них настоящей семьей...»
Так все и шло. И жизнь вокруг стала вроде бы поспокойнее. Или так просто казалось? Во всяком случае, все газеты утверждали, что границы Советского Союза, самой мирной на свете страны, защищены как никогда, а Германия теперь – надежный друг советского народа. Последнее было странно: Владимир прекрасно помнил, как еще пару лет назад те же советские газеты на все лады обличали «коварные происки германского фашизма», мечтающего о распространении на восток. Но гораздо больше, чем этот поворот пропаганды, Владимира беспокоила опасность, которой подвергались теперь его близкие в далекой Англии.

* * *

18 июня 1940 года Зоя, вместе со всей семьей придвинувшись к приемнику, с волнением слушала выступление Уинстона Черчилля.
- То, что генерал Вейган назвал битвой за Францию, – закончено, - звучал из динамика хрипловатый голос премьер-министра. - И я ожидаю, что битва за Великобританию только начинается. От этой битвы зависит судьба всей Христианской цивилизации. От этой битвы зависит жизнь всей Великобритании, сохранение уклада нашей жизни и нашей империи. Вся сила ярости наших врагов скоро обрушится на нас. Гитлер хорошо понимает, что он должен сломить нас и завоевать наш остров, или он проиграет войну. Если мы сможем противостоять ему, мы поможем освободить всю Европу, и наша жизнь опять засияет всеми красками. Если мы проиграем - весь мир опять надолго вернется во времена мрачного Средневековья. Поэтому все мы должны собраться с духом и выполнить свой долг перед Великобританией. Чтобы даже через тысячу лет о нас сказали: «Это был их звездный час!..»6
Сидевший вместе с родными Мозес вскочил и нервно заходил по комнате.
- Ну вот! – подбегал он то к Зое, то к Питеру. - Ну вот! А вы все держите меня здесь, как младенца! Я хочу их бить! Я могу летать! Зотя! - Он подбежал к побледневшей от страха за него женщине. - Зотя, ну ты же видела, как я летаю! Видела! Ну пустите же вы меня!
Наконец встал Питер. Он подошел к юноше, положил ему на голову ладонь, и этот жест, такой привычный для Мозеса, немного успокоил его.
– Хорошо, - сказал Питер, - завтра я свяжусь с твоим наставником на аэродроме... Как его зовут?
- Лейтенант Кэмпбелл.
- Да, с лейтенантом Кэмпбеллом. – Питер внимательно посмотрел на взволнованного Мозеса. - Думаю, он лучше объяснит тебе, что война - это не игрушки. Значит, всё - завтра. А теперь - спать.
Мозес не стал спорить. Он понял, что у Питера на душе. Еще накануне Питер сказал, что ему не по себе с того момента, когда его отец и мать, Кристофер и Дели, отправились на остров Джерси. Они решили погостить у своих друзей. Англичане спокойно ездили на остров и возвращались, но Питера в последние дни не оставляло странное беспокойство. К тому же в последнее время он вообще чувствовал себя неважно.
Мозес продолжал думать о Питере как о своем отце. Хотя ему было уже семнадцать и минул уже год как он узнал правду.
После завершения того памятного торжества по поводу его шестнадцатилетия Зоя и Питер, проводив гостей, пришли к нему в комнату и принесли фотографии, которых он никогда не видел. На одной из них стояли два мальчика, одновременно очень похожие и очень разные. На другой, рядом с его мамой Розой, - ее фотография всегда стояла в кабинете Питера, - он увидел симпатичного парня - чуть старше, чем он был теперь сам.
- Мозес, это твой настоящий отец. Владимир Диамант, - сказал Питер.
Юноша был ошеломлен. Он не мог понять, каким образом этот незнакомый молодой человек мог быть его отцом. И Мозес был уверен, что никогда нигде его не видел. Правда, он сразу почувствовал в нем что-то удивительно знакомое.
Питер усадил его рядом с собой и стал рассказывать. Он рассказал все, что знал о судьбе Владимира и его семьи. О Зое он просто сказал, что ее сюда переправил Владимир.
- Твой отец не знал, что ты должен появиться на свет, - завершил Питер. – И никто не думал, что Диаманты никогда больше не вернутся в Англию, что их ждет такая страшная судьба. Зоя тоже расскажет тебе о твоем отце все, что знает. Она спасла его от смерти, и они были большими друзьями...
Питер встал, поцеловал юношу в лоб и направился к выходу. Мозес вскочил и бросился к нему. Схватив Питера за руку, он молча заглянул ему в глаза.
- Нет-нет, родной, - тепло улыбнулся Питер. - Ты был и будешь моим сыном. Любимым сыном. Просто теперь ты знаешь, что у тебя есть еще один отец...
На следующий день Мозес слушал рассказ Зои. У него было богатое воображение, и мысленно он представлял себе, как его отец, раненый, лежит у моря рядом с убитыми бабушкой Сарой и дядей Исааком.
- А почему он не приехал вместе с тобой? – спросил он.
Зоя грустно улыбнулась:
- Мозес, твой папа - очень добрый, честный и порядочный человек. Он полюбил в Одессе женщину. Она ждала ребенка, и он не мог ее оставить. Но он очень тебя любит. И ты очень на него похож... А вот слух и любовь к музыке - это у тебя как у твоего дяди Исаака. Он мог стать всемирно известным скрипачом... - Зоя вздохнула. – Ты, наверное, утомился. Столько всего нового ты сегодня узнал. Тебе надо побыть одному...
Зоя поцеловала Мозеса и вышла из комнаты. А юноша встал и подошел к зеркалу. И вздрогнул: прямо на него смотрел его отец Владимир, которого он сегодня увидел на фото. «Так вот почему мне показалось, что я его знаю, - подумал Мозес. – Оказывается, мы так похожи...»
Он поставил фотографию своих родителей на столик у кровати, чтобы они всегда были рядом с ним.
«Нет, все-таки мне повезло, - думал он. - Меня все любят, у меня замечательная мама Зотя. И у меня теперь - два отца». Он подумал, что должен будет рассказать все это своей подружке Силии.
Силия была очень хорошенькой рыженькой девушкой, чуть постарше Мозеса. Она жила неподалеку, тоже в Холборне. Как и Питер, отец Силии занимался ювелирным делом. Звали его Роберт, и он был сыном того самого Кейта Бенедикта, который сделал когда-то для Майкла Диаманта копию Скарабея. Обе семьи часто встречались, потому Мозес и Силия дружили с малых лет. Он еще в детстве любил пересчитывать ее веснушки, а она в ответ на это всегда фыркала, как котенок, и ее полные губки вздрагивали от обиды.
Вспомнив о девушке, Мозес почувствовал, что покраснел. И перед его глазами встали картины их пока еще вполне невинных ласк. Правда, каждый раз, оставаясь наедине, они позволяли себе чуть больше. Теоретически Мозес знал уже об отношениях мужчины и женщины все. Сил, как он ее называл, была не против более глубокого познания любви, но каждый раз оттягивала этот желанный для него момент. «В следующий раз дойдем до конца», - думал обычно Мозес, засыпая. Теперь, в этот вечер, размышляя о своей жизни и о своем далеком отце, он, подумав о своей девушке, почувствовал, что подумал уже как-то по-иному. Словно он разом повзрослел. С этим новым чувством он и уснул.
А Питер и Зоя не могли уснуть долго. Они разговаривали о своем мальчике и волновались за него. И вспоминали, как он рос.
Мозес с детства был здоровым, веселым ребенком. От отца он унаследовал доброжелательный характер, от деда - любовь к музыке. У него был отличный слух, и он прекрасно играл на пианино, хотя учебу в музыкальной школе бросил. Бросил, потому что им завладели две страсти: к джазу и к самолетам. Однажды, когда он только начал хорошо читать, на глаза ему попался старый номер «Таймс», в котором описывался перелет капитана Генри Ригли и его товарища сержанта Артура Мёрфи из Англии в Австралию. Вылетев 16 ноября 1919 года, они приземлились на далеком континенте через 27 дней. И стали пионерами таких дальних перелетов. Они совершили свой полет без карты, со скоростью всего 116 километров в час. Мозес тогда еще не родился. И вот теперь он прочитал об этом перелете с горящими глазами. С того момента он стал бредить самолетами. Но вот он подрос, и джаз захватил его не меньше. Мозес покупал каждую новую пластинку своего кумира Гленна Миллера и тут же подбирал услышанное на пианино. Потом в доме стали собираться его друзья и их подружки, и иногда они танцевали под звуки джаза до утра.
А вот интереса к ювелирному делу Мозес поначалу не проявлял. Но однажды, когда ему уже исполнилось пятнадцать лет, он увидел, как отец работает над эскизом браслета, заказанного одной знатной леди. Отец на минуту отошел, а он взял карандаш и парой штрихов достиг того, чего опытный ювелир не мог добиться много дней. «Ну, теперь я спокоен за свое дело. Будет кому продолжить», - сказал Питер Зое вечером. А следующим утром парень исчез из дома.
Зоя и Питер весь день не знали, куда делся их сын. Они уже решили обратиться в полицию, когда раздался телефонный звонок, и их соединили с аэродромом в Лютоне. Мужчина, назвавшийся лейтенантом Кэмпбеллом, сказал, что они могут не волноваться: Мозес - у него на аэродроме. Он с товарищем пригнал туда на мотоцикле, и ребята попросили научить их летать. «У вас славный парень, - сказал лейтенант Зое. - И он классно играет джаз. Пусть побудет у нас. Не волнуйтесь. Больше чем положено, ему никто не разрешит сделать».
На этом аэродроме обучались пилотированию любители. Некоторые счастливчики имели свои самолеты, и среди них был Бари, сын барона Ллойда - парень года на два старше Мозеса. Но они сразу потянулись друг к другу: у обоих оказались одинаковые страсти - авиация и джаз. Бари разрешил инструктору учить Мозеса летать на своем легком самолете. Через неделю тот летал не хуже других начинающих любителей и скоро начал делать в пилотаже серьезные успехи.
Теперь, когда Англии грозило завоевание, главной силой, способной противостоять гитлеровцам, становились летчики. Мозес рвался туда, к ним, чтобы его взяли летать хотя бы вторым пилотом. И только поверив, что Питер свяжется с лейтенантом Кэмпбеллом, он немного успокоился.
Найти лейтенанта на следующий день не удалось. Питер, выполняя данное Мозесу обещание, снова и снова набирал номер телефона аэродрома, но результат оставался прежним: выяснить не удавалось ничего. А 30 июня всем стало не до самолетов и полетов: остров Джерси, где оставались родители Питера, захватили фашисты. Слухи поползли один другого хуже. Через три дня женщина, чудом вырвавшаяся с острова и знавшая Кристофера и Дели, подтвердила, что их увезли вместе с остальными евреями и расстреляли. В семью пришла беда.
Питер слег. Он никогда не отличался крепким здоровьем, с возрастом у него стала все больше болеть нога, а теперь, узнав о страшной участи родителей, он сразу постарел на несколько лет. Он словно ушел в себя. Мозес и Зоя не отходили от него, а врачи посоветовали вывезти его к морю. У семьи с давних пор сохранялся большой дом в Брайтоне, туда Зоя вместе с Мозесом и повезли Питера. К сентябрю Питеру стало легче, и Мозес отпросился у него и Зои в Лондон.
Приехав в город, он прямиком отправился домой к Сил.
Уже вечерело, девушка стояла у окна своей комнаты на втором этаже и смотрела, как солнце опускается за крыши домов
Она очень обрадовалась Мозесу и, радостная, бросилась ему на шею. Мозес обнял девушку с каким-то новым чувством. И неожиданно для себя совсем серьезно предложил ей пойти к нему домой. Она согласилась.
Дома они поужинали, а потом Сил сказала, что давно не слышала его игры на рояле.
Мозес сел за инструмент. Странно, но сегодня ему почему-то не хотелось играть джаз. Он начал играть романсы Рахманинова - любимые произведения Питера.
Закончив, он несколько мгновений прислушивался к затихавшему пению струн, и вдруг пальцы его словно сами взяли первые ноты рахманиновской «Элегии».
...Мягкие глубокие арпеджио, словно сумерки, подкрадывающиеся исподволь, когда еще горят в облаках лучи закатного солнца. Движения ветра, легко трогающего уже готовую уснуть листву. Вопросы и ожидания, надежды и безответность... Тонкая, подобная ручейку, пробирающемуся среди камней, мелодия словно лились из-под его пальцев.
Вот обрушилась лавина звуков - словно порывом налетел ветер, пытаясь разорвать тенёта судьбы, - налетел и ослаб бессильно, безнадежно. И налетел снова. И вдруг...
В тонкую ткань звучания фортепьяно врезался вой сирены. И сразу же накатился гул самолетов, и через насколько секунд - грохот взрывов.
Мозес и Сил подскочили к окну. Стекла уже дрожали от стрельбы зениток и разрывов бомб. Молодые люди бросились на верхний этаж дома - там был широкий, выходящий на улицу балкон. И оттуда они увидели, как над Лондоном поднимается огненное зарево.
Забыв об опасности, Мозес и Сил стояли на балконе и смотрели, как каждые две минуты в небе над Лондоном появлялась новая волна самолетов. Гул их моторов больше походил на злобное рычание, они сбрасывали свой смертоносный груз на город, словно освобождаясь от переполнявшей их ненависти. Наконец молодые люди пришли в себя от первого шока. И окончательно поняли, что в страну пришла война.
Сил уже вся дрожала от страха, и Мозес подумал, что надо бы где-то переждать бомбежку. Он повел девушку в подвал особняка. Помещение было большим и надежным, грохот разрывов сюда почти не доносился. Здесь стоял старый диван, а на полках лежали бутылки вина, оставленные еще прежними владельцами, Диамантами. В плетеную корзину в дальнем углу были свалены ложки, вилки, приспособления для открывания бутылок. Ими уже давно не пользовались, и вот теперь они пригодились невольным пленникам подвала. Мозес взял бутылку вина, открыл ее и стал искать, куда бы налить, но Сил уже держала в руках два неизвестно как попавших на полку хрустальных бокала. Молодые люди сели рядышком на диване и посмотрели друг другу в глаза.
- За тебя! - сказал Мозес.
- За тебя! - ответила Сил.
И они разом осушили бокалы старого крепкого вина. По их жилам сразу разлилось тепло, и на душе стало спокойно и хорошо. Мозес взял руку Сил и стал медленно целовать ее тоненькие пальчики, а она ласково ерошила его волосы.
Внезапно дом содрогнулся, и в подвале погас свет. Сил вздрогнула.
- Может, здесь есть свечи? - спросила она тоненьким голоском.
Мозес прижал девушку к себе:
– Не надо нам свечей, Сил. Разве ты не чувствуешь, как я тебя люблю?
Он медленно склонил ее на диван, и для них перестали существовать и война, и бомбежка, и вообще весь мир. Теперь были только Он и Она. И этого было достаточно.
Все было почти так же, как у Розы двадцать пять лет назад. Всё - на круги своя...
С сентября сорокового года немцы бомбили Англию беспощадно. Страшные пятьдесят семь дней непрерывной бомбежки выдержал туманный Альбион. Главными героями войны стали летчики. Они десятками погибали каждый день, встречаясь с воздушными армадами немцев, но все-таки выиграли эту главную битву в небе. Хотя война все равно продолжалась, и снова рушились дома, снова гибли люди
Мозес еще некоторое время жил с родными в Брайтоне. И наконец смог уговорить Питера и Зою: они разрешили ему поступить в летное училище. Мозес был счастлив.

Пришел июнь сорок первого. Розе исполнилось тридцать шесть лет, Владимиру было уже тридцать семь. Они смирились с тем, что детей у них больше не будет. И вдруг Роза поняла, что у нее давно не было женских недомоганий. Ничего не сказав Володе, она пошла к врачу. И тот ее поздравил: у нее будет ребенок. Вернувшись домой, Роза посмотрела на календарь. На листке значилось: «20 июня, пятница». Сказать о грядущем прибавлении семейства мужу Роза решила в ближайшее воскресенье - чтобы весь день они могли посвятить этой неожиданной радости.
...Эвакуацию детского дома назначили на конец июля. Владимира вызвали в дирекцию судоремонтного завода и сказали, что вместе с детским домом поедут также жены и дети заводских работников. Роза, как начальница заводского машинописного бюро, тоже должна была ехать вместе с ними.
А вот Соня не хотела оставлять Одессу категорически. И приводила детские доводы, которые самой ей казались очень вескими. Она отказывалась есть, плакала и умоляла мать и отца оставить ее в городе.
- Пап, ну неужели ты думаешь, что мы отдадим нашу Одессу?! – заглядывала она в глаза отцу. - Неужели наши допустят, чтобы вот здесь, по этой мостовой, по этим бульварам, по нашей Потемкинской лестнице ходили эти ублюдки?! – Она говорила в каком-то лихорадочном возбуждении, а потом вдруг опустилась на стул и заплакала.
Владимир и Роза были поражены этими слезами всегда спокойной и выдержанной Сони.
Но вскоре причина открылась. За пару дней до эвакуации в дом к Владимиру и Розе пришел парнишка лет семнадцати-восемнадцати. Он вежливо поздоровался и попросил позвать Соню. Та, едва услышав голос пришедшего, выскочила из своей комнаты. Подбежав к парню, она радостно схватила его за руку и заглянула ему в глаза:
- Ты приехал! Ты вернулся! Я боялась, что не успеешь. Папин детский дом эвакуируется. И они настаивают, чтобы я ехала вместе с ними. Чтобы оставила Одессу и...
Соня говорила быстро, словно забыв, что рядом стоят отец и мать, а она даже не познакомила их с этим парнем. Но молодой человек, оставаясь вполне спокойным, сам взял ее за руку:
- Успокойся, Соня. И, пожалуйста, познакомь меня с родителями.
Соня опомнилась и, покраснев, как пионерский галстук, который сама еще недавно носила, повернулась к Розе и Владимиру:
- Пап, мамусь, познакомьтесь. Это Семен...
- Семен, - представился и парень.
- Ну что ж, пойдемте пить чай... - позвала всех к столу Роза.
За чаем Семен, или Сеня, как он просил его называть, рассказал, что учится в мореходном училище. На штурмана. Они как раз вышли в море на практику, а через неделю началась война. И они вернулись.
- Соня, - обратился он к девушке. - Сонечка! Мы, конечно же, не отдадим фашистам нашу Одессу. Да они просто захлебнутся своей кровью! Но ты должна уехать. Должна поехать вместе с родителями и детским домом. Ты ведь не можешь оставить детей, которые тебя так любят. Кто им будет читать, кто будет учить их писать? - Он говорил тихо, глядя в глаза Соне влюбленно и ласково, и удивленные Владимир с Розой видели, как их дочь от этого взгляда успокаивается и уже согласно кивает. - А когда мы погоним этих гадов с нашей земли, - посуровел Семен, - вы вернетесь в нашу Одессу. И мы с тобой поженимся. И наш свадебный стол будет стоять под акациями прямо на Французском бульваре. И пусть все, кто захочет, подходят, пусть едят, пьют и поздравляют нас. - Семен повернулся к Владимиру и Розе: - Я прошу у вас руки вашей дочери... - Он вытащил из кармана маленькую коробочку, достал оттуда узенький перстенек с небольшим бриллиантом, надел на палец Соне и поцеловал ее в щеку: – Это кольцо дала мне мама, когда я рассказал ей всё. С этим кольцом сделал ей предложение мой отец...
Счастливая Соня вопросительно взглянула на родителей.
- Неожиданно, конечно, - произнес Владимир. - Но теперь такое время... Что ж, мать, думаю, мы их благословим.
Он принес оставшуюся еще от запасов доктора бутылку французского шампанского. И все выпили за то, чтобы война закончилась быстро, и все влюбленные смогли соединить свои сердца. Потом Семен извинился и сказал, что ему надо идти, - завтра рано утром он должен быть на корабле. Соня пошла его проводить.
- Неужели это уже наша дочь выходит замуж? - грустно произнесла Роза, глядя ей вслед.
- Дай Бог, чтобы все у них сложилось, - ответил Владимир. Подойдя к жене, он обнял ее и ласково погладил по животу. – А ты родишь мне еще маленького. Чтобы нам не было скучно.
Накануне отъезда Владимир последний раз пошел в военкомат с просьбой отправить его на фронт. И снова получил отказ. «Не морочь мне голову! - взорвался издерганный замвоенкома. - Тебе дано важное задание - доставить детей и женщин в Ташкент! А там можешь пойти в местный военкомат, и они рассмотрят твою просьбу».
Двадцать пятого июля воспитанники и персонал детского дома вместе с присоединившимися к ним семьями работников судоремонтного завода погрузились в ташкентский эшелон и покинули Одессу.
Ехали через уже бомбившиеся немцами Донецк и Днепропетровск. За окнами вагонов убегал назад совсем не тыловой пейзаж: забитые людьми дороги, брошенные телеги, разбитые, порой горящие дома. По дорогам шли в основном женщины и старики. На одном из перегонов, когда поезд проходил по высокой насыпи, Владимир увидел внизу отступающих солдат. Те - оборванные, грязные - шагали, опустив головы. По той же дороге шли вместе с солдатами и беженцы. Видно было, что они стараются идти поближе к солдатам, все еще надеясь обрести в них защитников.
Внезапно в небе появились три «юнкерса» в сопровождении двух «мессершмиттов». Отчаянно закричал паровоз. Люди внизу кинулись кто куда.
Бомбардировщики с воем свалились на головы беззащитных людей, грохнули взрывы. Лишь только сбросили свой смертоносный груз «юнкерсы», их сменили «мессершмитты». Они низко пронеслись над пытающимися спастись людьми, расстреливая их из пулеметов. В поезде все, кто мог, припали к окнам. Под насыпью метались женщины с растрепанными волосами, разыскивая своих пропавших детей. Выстрелы и взрывы заглушали плач и крики, но ясно видны были страшные, искаженные ужасом лица людей. Это была картина ада на земле. Почему-то немцы не стали обстреливать эшелон, и машинист, прибавив ходу, поскорее ввел его в лесополосу, скрывавшую большой участок железной дороги. Только тогда в поезде перевели дыхание.
Детскому дому, со всеми его эвакуирующимися, выделили два плацкартных вагона. Взрослые распределились по секциям равномерно, чтобы все их подопечные находились под присмотром. Детей пришлось устроить на полках по двое и по трое. Продуктами запаслись еще в Одессе - детдом щедро снабдили хлебом, консервами, печеньем. Воду брали из титанов, наполненных проводниками еще в мирное время. Она уже заканчивалась, и Владимир понимал, что теперь ее придется где-то добывать. Но больше его волновало сейчас другое. Перед его глазами стояла картина бомбежки, и он понимал, что из-за паники там погибли и те, кто мог бы остаться в живых. Он собрал взрослых, и они распределили между собой всех своих и детдомовских детей - теперь в случае бомбежки и необходимости оставить поезд каждый взрослый знал, за кем он должен присматривать. Старшим детям объяснили, рядом с кем они должны стараться держаться, а маленьких, которых было всего пятеро, распределили по нянечкам, чтобы те, если что случится, не выпускали малышей из рук. Все взрослые и дети сделали себе красные косынки - в случае паники они смогли бы помочь найти своих.
На одной из ближайших станций эшелон остановился. К составу стали прицеплять еще один вагон с эвакуированными. Владимир распорядился оставить всех детей в вагоне, а взрослым - взять все, в чем можно принести воду, и наполнить почти пустые титаны. Колонка находилась вблизи платформы, надо было только перейти один путь. Невдалеке виднелись дома какого-то небольшого городка, к нему вела дорога через лесопосадку, начинавшуюся в полусотне метров от путей.
Они заканчивали набирать воду, и паровоз уже дал гудок, когда из облаков вывалились вдруг несколько немецких самолетов.
Владимир и женщины бросились к составу.
Они еще не успели добежать до своего вагона, как вспыхнул паровоз и два вагона рядом. Люди в панике выскакивали на платформу и тут же попадали под пулеметы «мессершмиттов». Роза бежала первая и увидела, как из их вагона, еще целого, тоже начали выскакивать дети. Некоторые бросились в сторону лесополосы.
- Ложись!!! – что было сил закричал Владимир, но его голос утонул в криках других людей.
Подбежав к детям, он повалил нескольких на землю между рельсами.
- Лежите! - крикнул он и бросился к другим ребятам.
Те в панике, не зная, что делать, метались у вагона, держа за руки младших, и были прекрасной мишенью. Он хватал их и стаскивал с платформы - под ней была глубокая выемка, и можно было спрятаться. Остальные ребята, увидев своего директора, побежали за ним и уже сами спрыгивали вниз и укрывались от пуль.
Розу и Соню Владимир из виду потерял. Оглядываясь в поисках своих, он увидел у соседнего вагона девочку лет двенадцати - она вырывалась из рук матери, а та пыталась увести ее от пылающего поезда. Вдруг девочка вырвалась и кинулась к вагону. Вот она нагнулась и подхватила с земли маленького котенка. И в этот момент над составом пронеслись «мессершмитты».
Владимир не понял, что произошло дальше. Он только с ужасом увидел, как рука с котенком, словно сама по себе, отлетела в сторону и упала на землю. Мать девочки пронзительно закричала и бросилась к дочери. Владимир успел раньше и поднял ребенка на руки. Девочка удивленно посмотрела туда, где только что была ее рука, и глаза ее закатились.
Из раны хлестала кровь. Не обращая внимания на вой моторов и взрывы, Владимир оторвал кусок своей рубахи и перетянул остаток руки выше искромсанного места. Потом поднялся, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. И в этот момент что-то ударило его в левое плечо. Он покачнулся и вдруг увидел Розу. «Слава Богу, жива», – пронеслось у него в голове. Стараясь не потерять сознание, он присел прямо у платформы.
Немцы улетели. Вокруг бегали, кричали, пытаясь найти друг друга, женщины и дети. Появились санитары, они наскоро перевязывали и уводили раненых. Какой-то пожилой мужчина забрал из рук матери несчастную девочку и куда-то ее понес. Роза подвела к Владимиру санитарку. Та перетянула ему рану, помогла подняться и сказала, что хорошо бы, если б он сам смог добраться до городка. Оказывается, на его ближней окраине есть больничка, оттуда и пришла помощь. Роза, плача, поддерживала мужа. К их вагону, который каким-то чудом остался цел, стали подтягиваться дети и взрослые - те, кто не был ранен.
Владимира начало знобить, и Роза понимала, что ему надо срочно в больницу. Она сказала Соне, к счастью невредимой, что всех, кто остался, нужно завести в вагон и переписать по фамилиям. Сама она хотела теперь только одного - помочь мужу добраться до врачей.
В это время к ним подошел какой-то военный с тремя вооруженными солдатами.
- Я – комендант города, - сказал он и посмотрел на Владимира: - Вы ранены?
Тот только кивнул.
- А это кто? - указал комендант на сгрудившихся у вагона детей и взрослых.
- Это детский дом, - сказала Роза. - Мы эвакуируемся из Одессы. Это - наш директор.
- Одесса? Ну вы молодцы! Даете прикурить фашистским гадам! Ведь не сдаетесь!.. А вы что делаете? - повернулся он к Соне, которая уже заводила детей в вагон. - Вы что?! Ни в коем случае! Берите сейчас же всех детей и ведите на другой конец города. Там есть еще одна станция, товарная. Новый состав уже формируется. Вагонов будет, конечно, не много, да и те собрали с трудом, но главное - есть паровоз. Ваш детский дом отправим в первую очередь. - Он глянул на стоявшего рядом солдата: - Степанюк! Помогите раненому. Вам в одну сторону идти, - сказал он Розе. И пожал руку Владимиру: – Спасибо за ваших одесситов!
Он пошел дальше, а Роза со всеми детьми и Владимиром, опершимся на плечо солдата, двинулись к городку. Они уже почти миновали свой состав, как вдруг Владимир попросил солдата остановиться. Он шагнул к вагону, с трудом нагнулся и поднял с земли того самого котенка, которого пыталась спасти несчастная девочка. Прижав его к груди, он пошел следом за всеми.
Шли медленно, и, когда подошли к больничке, начало смеркаться. Владимир был уже почти без сознания. Он пытался не показывать Розе, как ему плохо, но она и сама все видела. Прямо в дверях Володю подхватили двое санитаров и, положив на носилки, быстро понесли в приемный покой. Роза, оставив детей и котенка на Соню, пошла вместе с ними.
- В операционную, - коротко бросил врач.
Владимир приоткрыл глаза.
- Уезжай, Роза. Уезжай, - прошептал он. - Встретимся в Одессе... - Он немного помолчал и, собравшись с силами, повторил: – Встретимся. Мы обязательно вернемся домой...
Роза наклонилась и поцеловала мужа в губы.
На груди Владимира, на тонкой прочной веревочке висел небольшой мешочек, его еще в Одессе дала мужу Роза. Они долго спорили, у кого должен быть Скарабей. И Роза категорически настаивала, что он должен оставаться у Владимира. Наконец муж согласился. Роза, понимая, как трудно будет сохранить алмаз в каблуке, придумала сшить специальный мешочек. Взяв в саду горсточку земли, она завернула брошь в холщевую тряпочку и, вложив в мешочек вместе с землей, повесила на шею Владимиру.
- Тебя поймет любой, кому ты скажешь, что на груди у тебя - горсть родной земли, - сказала она.
Теперь, посмотрев на мешочек со Скарабеем, Роза подумала, что этот талисман сохранит ее мужа посреди страшной войны. Она вышла из больницы, и они все отправились на товарную станцию на другом конце города.
На путях уже стоял готовый к отправке состав. Но подойти к нему оказалось не так просто: перед ним выстроилось оцепление из вооруженных солдат. К вагонам не пропускали никого. А на станции уже собралась толпа людей, стремившихся уехать на этом, может быть последнем, поезде.
Роза подошла к одному из солдат и сказала, что на пассажирской станции комендант обещал отправить на этом поезде детей из одесского детского дома.
- К нему и обращайтесь, - ответил солдат. – А у нас приказ: никого без разрешения не пускать.
- Где же искать его? - спросила Роза, чуть не плача. Она всерьез испугалась, что поезд уйдет, и они останутся здесь, в этом чужом городе. Что тогда делать, куда идти?
- Так вот же он! - махнул солдат рукой.
Действительно, совсем недалеко, на площади перед самым вокзалом, у небольшого грузовичка стояло несколько человек. И что-то там происходило. Роза подошла ближе.
Комендант тряс за грудки какого-то пузатого мужчину. Рядом с грузовичком валялись тюки, из них на землю вывалились одеяла, одежда, посуда. В кузове грузовичка стояло даже пианино.
- Ну гад! – орал, тряся толстяка, комендант. – Ну гнида! Люди гибнут как мухи - дети, старики, женщины! А ты свое барахло спасаешь, да еще вагон требуешь?! - Он оттолкнул мужчину и выругался. – А ты куда смотрел? - напустился он на стоявшего тут же парня лет двадцати.
- Та боже ж мой! - взмолился парень. - Та освободите менэ от цего изверга! Я с самого началу казав, шо пойду в военкомат та на фронт! Так вин принес мэни цю бумагу... - Парень начал рыться в карманах в поисках документа. Достав, он подал его коменданту.
Тот взял бумагу, глянул в нее и побагровел.
- Это тебе, Петру Ищенко, предписывается сопровождать «товарища Петрюка А. М. и груз особой важности»?! - Комендант обернулся туда, где должен был стоять толстый мужчина, и хотел, видно, выразить ему свое возмущение «вручную», но того уже и след простыл.
- Так, Ищенко. Нет у меня сейчас времени разбираться. Долой все с машины, посадим туда детей и женщин. В поезде всем места не хватит, один вагон надо будет отдать для раненых. Оставлять их нельзя, скоро здесь будут немцы. - Тут комендант увидел стоявшую вблизи Розу. - Вот, Ищенко, посмотри. Эта женщина - из Одессы! Вокруг все сдаются, а Одесса стоит. Как звать-то тебя, черноморская красавица? – неожиданно улыбнулся он. – Роза? Ты и есть Роза. Эх, война... Степанюк, - обратился он к подбежавшему, уже знакомому Розе солдату, - проводишь Розу и всех, кто с ней, к поезду. Посадишь в вагон. – Он строго посмотрел на женщину: - Документы у тебя есть на твоих детей и прочих?
Документы Роза взяла, когда они пошли к станции. Но это было всё. Ни еды, ни одежды у них не осталось.
Посмотрев бумаги, комендант кивнул Ищенко:
- А ну, пошукай в закромах твоего благодетеля! Может, есть там что для детишек...
- Та якый вин мэни благодий?! - взвился парень.
- Ладно-ладно, верю.
Один из мешков оказался набит консервами и пачками с печеньем.
- О! – обрадовался Степанюк. - Роза, вот то, что тебе надо. Петро, неси!
Раздался призывный гудок паровоза, и все быстро пошли к составу. Степанюк подхватил еще и мешок с одеждой.
- Пригодится твоим детям, - сказал он.
К поезду пробивались через толпу, с трудом. Уже закончив поднимать в вагон детей, Роза увидела, как к составу несут носилки с ранеными. «Может, и Володю повезут с нами?» - подумала она, и на душе у нее впервые за много дней стало чуть светлее.
Освоившись в вагоне, переписав детей и взрослых и убедившись, что все хоть как-то устроены, Роза прилегла рядом с Соней, крепко обняла свою девочку и тут же провалилась в сон.
Проснулась Роза от тишины: вагон уже не качался, не скрипел, не вздрагивал на стыках. Состав стоял. Роза приподнялась. В маленькое окошко виднелся лес, и над ним всходило солнце. Она встала и огляделась. В вагоне почти никого не было. Она вышла на платформу. Вокруг все было спокойно - ни свиста падающих бомб, ни криков людей. Сюда немцы уже не прилетали. По деревянному настилу ходили женщины с корзинами в руках и раздавали приехавшим еду, в основном хлеб и фрукты. Воспитанники детского дома вместе со взрослыми стояли у края перрона и умывались из протянутого откуда-то шланга.
Внезапно Роза вспомнила, что в поезде везут раненых, и среди них может находиться Владимир. Она бросилась к тому вагону, куда их грузили накануне, но в нем оказались уже другие люди - женщины, дети, старики.
- Говорят, как только поезд встал, раненых сразу перенесли в машину и увезли в какой-то госпиталь, - сказали ей. – А мы уж больше часа стоим.
«Проспала мужа, - билось в голове Розы, - проспала...»
К вагону, сильно хромая, подошел пожилой мужчина.
- Вы Роза? – спросил он. - Вам записка.
Она схватила листок и, забыв поблагодарить мужчину, жадно вглядываясь в строчки, стала читать:
{Любимая моя, Единственная! – писал Владимир. - Начальник поезда сказал, что ты, с нашими, в этом же составе. Не знаю, сможем ли мы увидеться, - нас забирают, чтобы перевезти в госпиталь. Не волнуйся, мне уже лучше. Я надеюсь скоро выздороветь совсем и, конечно же, пойду на фронт. Но ты не переживай. Главное, береги себя, Соню и будущего малыша. Вдруг это будет сын? Но кто бы ни был, я уже люблю его. Мы обязательно выживем и вернемся в Одессу. И, как сказал Сонькин Семен, сыграем им свадьбу. И стол поставим прямо на Французском бульваре, под акациями. Целую тебя, Сонечку и будущего малыша. Ваш Владимир.}
С глазами полными слез, но успокоенная и почти счастливая, Роза пошла разыскивать начальника поезда. Но в головном вагоне ей сказали, что его уже сменили.
Состав больше не бомбили, и Роза с детьми благополучно добралась до Ташкента. Правда, один случай сильно разбередил ей сердце.
В детском доме совсем маленьких детей было пять - трое мальчиков и две девочки. Все взрослые их любили и баловали, как могли. Но особенно выделялась среди них Катенька. В детском доме ее называли принцессой. Действительно, девочка была сказочно красива: светлые чуть вьющиеся волосы, нежное личико, небесно-голубые глаза. Она была тонка, как тростиночка, один вид сразу вызывал желание защитить ее от всех невзгод. Да и сама малышка была очень доброй.
Как-то раз на одной из станций, где, как всегда в последние дни, к вагону подходили женщины и раздавали детям еду, Роза вышла подышать свежим воздухом. Катеньку она взяла на руки. Вокруг ходили какие-то люди, и в глазах у многих темнело горе. Роза старалась не думать об этом - она все сильнее ощущала свою беременность и боялась, что, нервничая и страдая, навредит ребенку. Вдруг кто-то схватил ее за руку. От неожиданности Роза растерялась и не сразу поняла, что неожиданно появившейся молодой женщине нужна вовсе не она сама, а Катенька. Глядя на девочку с какой-то безумной любовью, женщина стала буквально вырывать Катеньку из рук Розы.
- Катенька, Катенька! - кричала она. - Ты жива! Девочка моя! Я тебя нашла!!
На Розу она совсем не обращала внимания.
- Ты жива, жива, - уже спокойнее, с тихим счастьем в голосе приговаривала незнакомка и гладила испуганную девочку по голове. - Иди же ко мне, я твоя мама. Ты забыла, забыла меня, девочка... Я - мама Ляля.
Ей каким-то образом удалось забрать из рук Розы девочку. Поставив ее на землю и опустившись рядом с ней, она прижала тоненькое тельце к своей груди.
В это время к ним приблизилась пожилая, элегантно, насколько это можно было в то время, одетая женщина.
- Лялечка, успокойся, - мягко сказала она, - эта не наша Катенька. Эта другая, чужая девочка. Отдай ее маме. – Она взглянула на Розу: - Простите ее, пожалуйста. У нас горе. Нашу Катеньку убило прямо на руках у Ляли. Мы эвакуировались и попали под бомбежку. – Она понизила голос: - Видно, рассудок моей невестки не выдержал. Она не отдавала девочку, чтобы ее похоронили. Мы смогли это сделать, только когда Ляля заснула. А утром она решила, что мы оставили Катеньку на станции. Что потеряли ее. С тех пор она ищет нашу Катеньку. И знаете... Она никогда не делала так, как сейчас, не бросалась к детям. Просто посмотрит на ребеночка и отойдет: «Нет, это не моя Катенька». А ваша дочка так похожа на нашу девочку... – На глаза женщины навернулись слезы. - Я даже вздрогнула, когда ее увидела.
Роза посмотрела на Катеньку. А та стала вдруг ладошкой гладить несчастную женщину по волосам.
- Не плачь, не плачь, - говорила она тихо.
Женщина продолжала обнимать девочку, и ее лицо стало вдруг спокойным, просветленным и осмысленным.
Солнце начало припекать, и взрослые повели детей в вагон. Роза не знала, что делать.
- Меня зовут Вера Васильевна... – представилась женщина, назвав и свою фамилию. - Вы знаете, ваша дочка похожа скорей на Лялечку, чем на вас. Наверное, пошла в вашего мужа...
- Да нет, - ответила Роза. - Просто это не моя дочь. У нас детский дом, мы эвакуируемся из Одессы. А Катенька - наша воспитанница. Мы все ее очень любим.
В глазах у Веры Васильевны зажглась надежда.
- Послушайте... - сжав Розе руку, начала она тихо. – Послушайте... Я вижу, вы женщина образованная, и детдом у вас, конечно, хороший, но... Что ждет этого ангела в будущем? Послушайте, отдайте нам Катеньку. Мой сын занимает очень хороший пост в Ленинграде, у нас прекрасная квартира в центре. Отдайте нам ребенка... Я не замужем, увы, овдовела. Мой муж был известным профессором-геологом, очень уважаемым человеком, и нас в Ленинграде хорошо знают. Девочке с нами будет хорошо. Вы сделаете Божье дело. И вы спасете нашу Лялю. У них с моим сыном вряд ли будет еще ребенок, они и первого ждали пять лет...
Роза опешила:
- Вера Васильевна, что вы говорите? Как я отдам вам нашу девочку? Это все равно что собственного ребенка отдать! Мы все привыкли к ней, мы ее очень любим... - И Роза сделала шаг, чтобы взять Катеньку.
Но тут произошло удивительное: Катенька не захотела оставлять Лялю. Она крепко обхватила ее шею и вдруг горько заплакала.
- Хочу к маме, - плакала девочка. - Хочу к маме!
- Но, Катенька, твоей мамы здесь нет... – растерявшись, сказала Роза.
- Есть! Есть! - закричал ребенок. - Вот моя мамочка! - И Катенька еще крепче обняла женщину.
– Я твоя мама! Я, маленькая! - приговаривала и Ляля, не обращая внимания на Розу.
Та стояла совсем растерянно, не зная как быть. И тут к ней подошла женщина, которая тоже эвакуировалась от завода. Вместе с двумя своими детьми она наблюдала всю эту сцену.
- Роза, - сказала она, - отдай им девочку. Катенька сама выбрала себе маму. Вокруг столько горя, так пусть хоть у кого-то сейчас будет радость. Отдай ей ребенка. Потом Катя будет тебе только благодарна... – И женщина ушла в вагон.
А Роза стояла и думала. Действительно, решила она наконец, идет война, и каждый день дети теряют родителей. Так пусть хоть одна девочка, вопреки всему, обретет родных людей. Она посмотрела документы Веры Васильевны и Ляли, записала их ленинградский адрес и, расцеловав Катеньку, отдала ее новым родным.
Они ушли. А через некоторое время Вера Васильевна вернулась.
- Роза... - неуверенно начала она. - Вот... – Она раскрыла ладонь. На ней лежал красивый перстень. – Возьмите...
Роза побледнела.
- Да как... Зачем? – чуть не заикаясь от неожиданности, с трудом сказала она. - Сейчас же уберите...
Смутившись, Вера Васильевна убрала перстень и уже хотела отойти, но вдруг обернулась, взяла Розу за плечи и крепко ее поцеловала:
- Бог вам за это воздаст, Роза. Вот увидите...
Роза увидела Катеньку уже в Ташкенте, на рынке, - чистенько одетая, та стояла, держась за Лялю, во фруктовом ряду. Обе они выглядели совершенно счастливыми. У Ляли в глазах пропал безумный блеск, и она вполне разумно торговалась с продавцом абрикосов. Роза не стала к ним подходить. «Ну и хорошо», - подумала она. И в этот момент в животе у нее шевельнулся ребенок. Словно подтверждая, что да, хорошо.

* * *

В конце октября пришла весть, что сдана Одесса.
Город у моря оборонялся семьдесят три дня. И каждый одессит, от мала до стара, считал своим долгом сделать что-то для его защиты. Плевать было, что румынские войска уже обстреливают город и порт из Александровки, - одесситы зубами вцепились в свою землю и жестоко сопротивлялись фашистам. В городе уже не хватало продовольствия и воды, но каждое утро, встав как на работу, люди выстраивались у киосков за доставленными с Большой земли свежими газетами.
Пятнадцатого октября порт покидали последние корабли. По улицам родного города шла колонна моряков. Молодые парни, иные - еще вчерашние ученики школ, со слезами на глазах срывали бескозырки и махали ими вышедшим проститься с ними матерям и любимым. Тяжело было защитникам города оставлять родную Одессу. Но и остающимся было не легче. Многие не понимали причин отступления. Глядя на последние уходившие на восток корабли, они с горечью думали о завтрашнем дне. «На кого ж вы нас оставляете?» - причитали старухи. Им ли, больным и немощным, под силу было разобраться в головоломках войны, им ли было понять, что бои за их город - лишь эпизод большого сражения, развернувшегося на пространстве от черноморских утесов до голых скал, обрывающихся в холодный северный океан...
Войска уходили, выполнив свою задачу: они надолго задержали два десятка вражеских дивизий, перемололи, истребили отборные гитлеровские части. Но не могли этого понять мудрые старухи. Они знали только свой зеленый солнечный город, в воздухе которого смешались запахи степи и моря, в котором они рожали детей, пестовали внуков, в котором налаживалась их жизнь... И вот теперь защитники города уходили. «Мы еще вернемся, Одесса! Слышишь?! - кричали моряки. - Мы вернемся с победой! И на твоих площадях, в твоих парках мы закружим в вальсе наших невест!» А с тротуаров к ним протягивали руки женщины, и тоже махали им, и крестили их, шепча: «Храни вас Бог!» В той последней колонне моряков был и жених Сони, Семен.
Одесситы - всегда одесситы. И эта эвакуация была проведена так, что румынские части вошли в Одессу только на третий день после того, как из ее порта ушел последний корабль.