29 марта 2024  14:20 Добро пожаловать к нам на сайт!
Поэзия

Владимир Бенедиктов

Бенедиктов Владимир Григорьевич (5 (17) ноября 1807, Санкт-Петербург — 14 (26) апреля 1873, там же) — русский поэт и переводчик.
Родился в семье духовника, детство в Петрозаводске, где служил его отец. Учился в четырехклассной Олонецкой гимназии, затем, в 1821, перешел в средние классы 2-м кадетского корпуса в Санкт-Петербурге откуда был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Измайловский полк. С этим полком участвовал в походе 1831 года против польских повстанцев и по возвращении гвардии в Петербург оставил военную службу, в чине поручика, поступив в министерство финансов, где прослужил много лет, дослужившись до места директора государственного заемного банка, ревностно относясь к своим служебным обязанностям, неизменно считаясь превосходным службистом и посвящая свои досуги высшей математике, астрономии и писанию стихов. В 1858 получил отставку с пенсией и с тех пор жил «на покое» то в Петербурге, то в деревне, то за границей.
В литературе Бенедиктов дебютировал в 1832, затем в конце 1835 напечатал небольшую книжку стихотворений «Стихотворения Владимира Бенедиктова», которая обратила на поэта внимание критики и публики. Книжка покупалась нарасхват, так что скоро потребовалось новое издание, которое и вышло в начале следующего года. К первым стихам Бенедиктова поначалу с одобрением отнеслись Жуковский и Пушкин. Только Белинский (в «Телескопе» 1835 г.) взглянул на произведения Бенедиктова с иной точки зрения и заявил, что в них виден только талант стихотворца, то есть умение ловко владеть размером и рифмой, но почти совсем отсутствует поэтическое дарование.В 1838 вышел второй сборник стихов, который также быстро разошелся тиражом 3000 экземпляров, - успех по тому времени неслыханный. Однако позднее общественное мнение заметно протрезвело, и в 1842, когда Бенедиктов снова выпустил книжку стихов, ее встретили уже довольно сдержанно. Бенедиктов практически перестал писать, и вновь вернулся в литературу лишь во время Крымской войны выступив с рядом патриотических од.
В 1856 г. вышло в свет полное собрание стихотворений Бенедиктова в 3-х томах, а в следующем году в виде дополнения к этому собранию — «Новые стихотворения». На этом собственная творческая деятельность "исписавшегося" к тому времени Бенедиктова практически прекратилась и погрузилось в пучину забвения. Лишь после смерти в 1884 товариществом М. О. Вольфа было издано 2-е полное собрание стихотворений Бенедиктова под редакцией и с вступительной статьей Я. П. Полонского. Однако в то же время Бенедиктов заявил о себе как один из крупнейших поэтов-переводчиков. Он переводил произведения И. В. Гёте, Шиллера, Байрона, Шекспира, Виктора Гюго, Огюста Барбье, Теофиля Готье и других зарубежных поэтов. Перевёл с польского языка поэмы Адама Мицкевича «Гражина» и «Конрад Валленрод» (1863), а также почти всю лирику Мицкевича (не всё издано, как и переводы из Байрона). Большую известность получил его остро-политический перевод «Собачьего пира» Барбье (1856), распространявшийся в списках и вызвавший восторг Тараса Шевченко. Особо удачными считаются его переводы из Гюго, Готье и других французских романтиков XIX века, близких Бенедиктову по художественному языку. Значительная часть переводов Бенедиктова появилась в изданиях Н. В. Гербеля (1860-е годы).
Умер Владимир Бенедиктов в Петербурге 14 (26) апреля 1873 г.


ВОСПОМИНАНИЕ

Посвящено памяти Жуковского и Пушкина

И Жуковский отлетел от мира,
Кончена молитва этой жизни,
Пережит он нами - чудный старец,
Вечно юный. Он был представитель
Чистого стремления души
К неземной, божественной отчизне,
Взор его сиял тем кротким светом,
При котором так просторно мыслям,
Так отрадно сердцу, так тепло;
На челе задумчивость святая
Тихо почивала, райской гостьей
Прилетала на уста поэта
Мирная улыбка, чтоб на них
Отдохнуть под свежей тенью грусти -
Вестницы другого назначенья,
На лице его напечатленной.
Речь его таинственно текла
Из душевной глубины, подъемлясь
Легким паром мощного вулкана,
В думу погруженного, который
Скрыл свой пламень в потаенных недрах,
Чтоб, земли напрасно не колебля,
Лишь слегка дымящимся дыханьем
Возвещать ей о великой силе,
Самовластно сжавшей свой порыв,-
Тихим звуком намекать о громе,
Нам не слышном. Помню я собранья
Под его гостеприимным кровом -
Вечера субботние,- рекою
Наплывали гости и являлся
Он - чернокудрявый, огнеокий,
Пламенный Онегина создатель,
И его веселый, громкий хохот
Часто был шагов его предтечей;
Меткий ум сверкал в его рассказе;
Быстродвижные черты лица
Изменялись непрерывно; губы
И в молчанье жизненным движеньем
Обличали вечную кипучесть
Зоркой мысли. Часто едкой злостью
Острие играющего слова
Оправлял он; но и этой злости
Было прямодушие основой -
Благородство творческой души,
Мучимой, тревожимой, язвимой
Низкими явленьями сей жизни.

Как теперь гляжу на них обоих -
На того и этого. Один,
Весь проникнут таинством мечтанья,
Не легко мог ладить с этой жизнью,
С этою существенностью, где
Иногда вменяют в преступленье
И мечту святую. Оторваться
Трудно было жертвоносцу музы
От заветной думы, от приманки
Тайной мысли - даже и тогда,
Как бывал он в чинной раме света,
Где поэту надо спрятать душу,
Чтоб спастись порою от насмешки
Жалкой и тупой, но ядовитой.
В мире, где и добродетель даже
Не всегда терпима и уместна,
В этом мире, где она должна
Время знать и появляться кстати,
Неизбежны тяжкие боренья
Для души, прекрасным увлеченной.
Но певец Ундины мог зато
Ладить сам с собою в глубине
Теплой веры, с глазу на глаз с сердцем,
Будучи земли сей милым гостем,
Он умел и здесь, в гостях, быть дома,-
И сгущенный мрак земной невзгоды
В мощной ширине души поэта
Должен был редеть и уясняться,
Разрешался в туман прозрачный,
Озаренный радугой фантазий.
Страсть его в молитву обращалась,
В фимиам и жертву божеству.

А другой - стать властелином жизни
Был способен, силой крепкой воли
Отрешиться от мечты порою
И взглянуть на вещи метким взором,
Проницающим и самый камень,
Светом называемый; зато
Совладать с собою было трудно
Этому гиганту,- с бурным чувством -
С этим африканским ураганом -
Он себя не мог преодолеть.

Но земное редкое несходство
Двух поэтов - их не удаляло
Друг от друга,- общий признак Бога -
Вдохновенье - ставило их рядом
Под одно божественное знамя,
Братской дружбой руки их смыкая.-
Отчего ж, я думаю порой,
Меж людьми горят вражда и злоба?
Ратники несходных вер и мнений,
Разных сил, в вооруженьях разных -
Разве не должны они как братья
Узнавать друг друга по призванью,
Ясному в значенье человека?
Не одно ль над ними веет знамя -
Божье знамя? Не к одной ли битве
Против зла - единого врага -
Ополчил их вечный вождь небесный?

Помню: уезжая в край далекий,
Где ждала невеста молодая
Нашего Жуковского, он молвил:
"Вот - нашел я музу на земле.
Еду к ней под золотое небо.
Там я кончу поприще земное.
Вспоминайте обо мне! Простите!"
Он уехал. Много дней промчалось.
Там - в Германии - полуродной
Нашему мечтателю, в отчизне
Шиллера, которого нам, русским,
Воссоздал он, чью живую душу
Из своей всеемлющей души
Перелил в доступное нам слово,-
Там - в беседе с мудрецом Гомером
Жил он и, божественного старца
Восприемля вещие рассказы,
Отражал их нам в волшебных звуках
Русского гекзаметра и веял
В сердце наше греческою жизнью.
Так себя он продолжал и кончил.

Тот - кипучий, прежде отлетевший
В лучший мир, безвременною смертью
Сорван был, когда поэта гений
Лишь вполне развил свою могучесть.
Он широким, львиным перескоком
В вечность перенесся, до конца
Верный быстроте своих движений.
Вдруг сказал он: "Кончено",- и, бросив
Нам свой прах, душой воспрянул к небу.
Этот - от своих единоземцев
В удаленье - долго испарялся,
Чистым воздымаясь фимиамом.
Он, вдали, как призрак светоносный,
Более и более терялся
В глубине безоблачного неба,
И, как звук, эоловою арфой
Изнесенный, замирая сладко,
Утихал он,- и - конца не слышно,-
Он, и исчезая, продолжился,

Тот хотел как будто б самой смертью
Вдруг расторгнуть вечную преграду,
Что живых от мертвых отделяет,-
Распахнуть нам настежь эти двери
И открыть над миром в полном блеске
Неба светозарного пучину.

Этот, мнится, возносясь, хотел лишь
Отодвинуть только край завесы,
Между небом и землей простертой,
Чтоб не вдруг сиянием безмерным
Поразить нам немощные очи,
К сумраку привыкшие земному.

И его не стало... Нет обоих!
Их не стало, но святые звуки
Лир их сладкострунных вечно живы.
Тот нам в душу пламенные ямбы
Мечет и, упругой сталью слова
Проводя глубокие бразды
По сердцам, оледенеть готовым,
Вспахивает почву, обжигая
Корни закоснелые, и зерна
Вбрасывает мысли плодотворной
И живого, трепетного чувства
В этот прах, побеги вызывая
Чудной жизни из юдольной грязи.
Этот - льется звучными слезами,
Жаркими, истекшими из сердца,
Где горит огонь неугасимый,
Но, в земной прохладной атмосфере
Освежаясь, падают оне,
Как роса, на грудь земли несчастной,
Чтоб ее, иссохшую, увлажить,
Умягчить и утолить ей жажду,
А потом они восходят снова
Легким паром, смешанным с дыханьем
Ими орошенных злаков дольних
И цветов, в свое родное небо -
К вечному истоку своему.

***
Пиши, поэт! Слагай для милой девы
Симфонии сердечные свои!
Переливай в гремучие напевы
Несчастный жар страдальческой любви!
Чтоб выразить отчаянные муки,
Чтоб весь твой огнь в словах твоих изник,-
Изобретай неслыханные звуки,
Выдумывай неведомый язык!
И он поет. Любовью к милой дышит
Откованный в горниле сердца стих.
Певец поэт - она его не слышит;
Он слезы льет - она не видит их.
Когда ж молва, все тайны расторгая,
Песнь жаркую по свету разнесет
И, может быть, красавица другая
Прочувствует ее, не понимая,
Она ее бесчувственно поймет.
Она пройдет, измерит без раздумья
Всю глубину поэта тяжких дум;
Ее живой быстро-летучий ум
Поймет язык сердечного безумья,-
И, гордого могущества полна,
Перед своим поклонником, она
На бурный стих порой ему укажет,
Где вся душа, вся жизнь его горит,
С улыбкою: "Как это мило!" - скажет
И, легкая, к забавам улетит.
А ты ступай, мечтатель неизменный,
Вновь расточать бесплатные мечты!
Иди опять красавице надменной
Ковать венец, работник вдохновенный,
Ремесленник во славу красоты!

ЕЛЬ И БЕРЁЗА

Пред мохнатой елью, средь златого лета,
Свежей и прозрачной зеленью одета,
Юная береза красотой хвалилась,
Хоть на той же почве и она родилась.
Шепотом лукавым с хитрою уклонкой
"Я,- лепечет,- видишь - лист имею тонкой,
Цвет моей одежды - нежный, самый модный,
Кожицею белой ствол мой благородный
Ловко так обтянут; ты ж своей иглою
Колешь проходящих, пачкаешь смолою,
На коре еловой, грубой, чешуистой,
Между темных трещин мох сидит нечистый...
Видишь - я бросаю в виде легкой сетки
Кружевные тени. Не мои ли ветки
Вяжут в мягкий веник, чтоб средь жаркой ванны
От него струился пар благоуханный?
В духов день березку ставят в угол горниц,
Вносят в церковь божью, в келий затворниц.
От тебя ж отрезки по дороге пыльной
Мечут, устилая ими путь могильный,
И где путь тот грустный ельником означат,
Там, идя за гробом, добры люди плачут".
Ель, угрюмо стоя, темная, молчала
И едва верхушкой на ту речь качала.
Вдруг ударил ветер с ревом непогоды,
Пыль столбом вскрутилась, взволновались воды,-
Так же все стояла ель не беспокоясь,
Гибкая ж береза кланялась ей в пояс.
Осень хвать с налету и зима с разбега,-
Ель стоит преважно в пышных хлопьях снега
И белеет светом, и чернеет тьмою
Риз темно-зеленых - с белой бахромою,
С белыми кистями, с белою опушкой,
К небу подымаясь гордою верхушкой;
Бедная ж береза, донага раздета,
Вид приемлет тощий жалкого скелета.

ПОЭТУ

Когда тебе твой путь твоим указан богом -
Упорно шествуй вдаль и неуклонен будь!
Пусть критик твой твердит в суде своем убогом,
Что это - ложный путь!

Пускай враги твои и нагло и упрямо
За то тебя бранят всем скопищем своим,
Что гордый твой талант, в бореньях стоя прямо,
Не кланяется им;

За то, что не подвел ты ни ума, ни чувства
Под мерку их суда и, обойдя судей,
Молился в стороне пред алтарем искусства
Святилищу идей!

Доволен своего сознанья правосудьем,
Не трогай, не казни их мелкого греха
И не карай детей бичующим орудьем
Железного стиха!

Твое железо - клад. Храни его спокойно!
Пускай они шумят! Молчи, терпи, люби!
И, мелочь обходя, с приличием, достойно
Свой клад употреби!

Металл свой проведи сквозь вечное горнило:
Сквозь пламень истины, добра и красоты -
И сделай из него в честь господу кадило,
Где б жег свой ладан ты.

И с молотом стиха над наковальней звездной
Не преставай ковать, общественный кузнец,
И скуй для доблести венец - хотя железный,
Но всех венцов венец!

Иль пусть то будет - плуг в браздах гражданской нивы,
Иль пусть то будет - ключ, ключ мысли и замок,
Иль пусть то будет - меч, да вздрогнет нечестивый
Ликующий порок!

Дороже золота и всех сокровищ Креза
Суровый сей металл, на дело данный нам,
Не трать же, о поэт, священного железа
На гвозди эпиграмм!

Есть в жизни крупные обидные явленья,-
Противу них восстань,- а детский визг замрет
Под свежей розгою общественного мненья,
Которое растет.

К ЖЕНЩИНЕ

К тебе мой стих. Прошло безумье!
Теперь, покорствуя судьбе,
Спокойно, в тихое раздумье
Я погружаюсь о тебе,
Непостижимое созданье!
Цвет мира - женщина - слиянье
Лучей и мрака, благ и зол!
В тебе явила нам природа
Последних тайн своих символ,
Грань человеческого рода
Тобою перст ее провел.
Она, готовя быт мужчины,
Глубоко мыслила, творя,
Когда себе из горсти глины
Земного вызвала царя;
Творя тебя, она мечтала,
Начальным звукам уст своих
Она созвучья лишь искала
И извлекла волшебный стих.
Живой, томительный и гибкой
Сей стих - граница красоты,
Сей стих с слезою и с улыбкой,
С душой и сердцем - это ты!

В душе ты носишь свет надзвездный,
А в сердце пламенную кровь -
Две дивно сомкнутые бездны,
Два моря, слитые в любовь.
Земля и небо сжали руки
И снова братски обнялись,
Когда, познав тоску разлуки,
Они в груди твоей сошлись,
Но демон их расторгнуть хочет,
И в этой храмине красот
Земля пирует и хохочет,
Тогда как небо слезы льет.

Когда ж напрасные усилья
Стремишь ты ввысь - к родной звезде,
Я мыслю: бедный ангел, где
Твои оторванные крылья?
Я их найду, я их отдам
Твоим небесным раменам...
Лети!.. Но этот дар бесценный
Ты захотела ль бы принять
И мир вещественности бренной
На мир воздушный променять?
Нет! Иль с собой в край жизни новой
Дары земли, какие есть,
Взяла б ты от земли суровой,
Чтобы туда их груз свинцовый
На нежных персях перенесть!
Без обожаемого праха
Тебе и рай - обитель страха,
И грустно в небе голубом:
Твой взор, столь ясный, видит в нем
Одни лазоревые степи;
Там пусто - и душе твоей
Земные тягостные цепи
Полета горнего милей!

О небо, небо голубое!
Очаровательная степь!
Разгул, раздолье вековое
Блаженных душ, сорвавших цепь!
Там млечный пояс, там зарница,
Там свет полярный - исполин,
Там блещет утра багряница,
Там ездит солнца колесница,
Там бродит месяц - бедуин,
Там идут звезды караваном,
Там, бросив хвост через зенит,
Порою вихрем - ураганом
Комета бурная летит.
Там, там когда-то в хоре звездном,
Неукротим, свободен, дик,
Мой юный взор, скользя по безднам,
Встречал волшебный женский лик;
Там образ дивного созданья
Сиял мне в сумрачную ночь,
Там... Но к чему воспоминанья?
Прочь, возмутительные, прочь!

Широко, ясно небо Божье,-
Но ты, повитая красой,
Тебе земля, твое подножье,
Милей, чем свод над головой!
Упрека нет,- такая доля
Тебе, быть может, суждена;
Твоя младенческая воля
Чертой судеб обведена.
Должна от света ты зависеть,
Склоняться, падать перед ним,
Чтоб, может быть, его возвысить
Паденьем горестным твоим;
Должна и мучиться и мучить,
Сливаться с бренностью вещей,
Чтоб тяжесть мира улетучить
Эфирной легкостью твоей;
Не постигая вдохновенья,
Его собой воспламенять
И строгий хлад благоговенья
Слезой сердечной заменять;
Порою на груди безверца
Быть всем, быть верой для него,
Порою там, где кету сердца,
Его создать из ничего,
Бездарному быть божьим даром;
Уму надменному назло,
Отринув ум, с безумным жаром
Лобзать безумное чело;
Порой быть жертвою обмана,
Мольбы и вопли отвергать,
Венчать любовью истукана
И камень к сердцу прижимать.

Ты любишь - нет тебе укора!
В нас сердце, полное чудес,
И нет земного приговора
Тебе, посланнице небес!
Не яркой прелестью улыбки
Ты искупать должна порой
Свои сердечные ошибки,
Но мук ужасных глубиной,
Томленьем, грустью безнадежной
Души, рожденной для забав
И небом вложенной так нежно
В телесный, радужный состав.
Жемчужина в венце творений!
Ты вся любовь; все дни твои -
Кругом извитые ступени
Высокой лестницы любви!
Дитя, ты пьешь святое чувство
На персях матери, оно
Тобой в глубокое искусство
Нежнейших ласк облечено.
Ты дева юная, любовью,
Быть может, новой ты полна;
Ты шепчешь имя изголовью,
Забыв другие имена,
Таишь восторг и втайне плачешь,
От света хладного в груди
Опасный пламень робко прячешь
И шепчешь сердцу: погоди!
Супруга ты,- священным клиром
Ты в этот сан возведена;
Твоя любовь пред целым миром
Уже открыта, ты - жена!
Перед лицом друзей и братий
Уже ты любишь без стыда!
Тебя супруг кольцом объятий
Перепоясал навсегда;
Тебе дано его покоить,
Судьбу и жизнь его делить,
Его все радости удвоить,
Его печали раздвоить.
И вот ты мать переселенца
Из мрачных стран небытия -
Весь мир твой в образе младенца
Теперь на персях у тебя;
Теперь, как в небе беспредельном,
Покоясь в лоне колыбельном,
Лежит вселенная твоя;
Ее ты воплям чутко внемлешь,
Стремишься к ней - и посреди
Глубокой тьмы ее подъемлешь
К своей питательной груди,
И в этот час, как все в покое,
В пучине снов и темноты,
Не спят, не дремлют только двое:
Звезда полночная да ты!
И я, возникший для волнений,
За жизнь собратий и свою
Тебе венец благословений
От всех рожденных подаю!

ПРОСТИ

Прости! - Как много в этом звуке
Глубоких тайн заключено!
Святое слово! - В миг разлуки
Граничит с вечностью оно.
Разлука... Где ее начало?
В немом пространстве без конца
Едва "да будет" прозвучало
Из уст божественных творца,
Мгновенно бездна закипела,
Мгновенно творческий глагол
Черту великого раздела
В хаосе дремлющем провел.
Сей глас расторгнул сочетанья,
Стихии рознял, ополчил,
И в самый первый миг созданья
С землею небо разлучил,
И мраку бездны довременной
Велел от света отойти,-
И всюду в первый день вселенной
Промчалось грустное "прости".
С тех пор доныне эти звуки
Идут, летят из века в век,
И, брошенный в юдоль разлуки,
Повит страданьем человек.

С тех пор как часто небо ночи
Стремит в таинственной дали
Свои мерцающие очи
На лоно сумрачной земли
И, к ней объятья простирая,
В свой светлый край ее манит!
Напрасно,- узница родная
В оковах тяжести скорбит.
Заря с востока кинет розы -
Росой увлажатся поля;
О, это слезы, скорби слезы,-
В слезах купается земля.
Давно в века уходят годы
И в вечность катятся века,
Все так же льется слез природы
Неистощимая река!

Прости! Прости! - Сей звук унылый
Дано нам вторить каждый час
И, наконец - в дверях могилы,-
Его издать в последний раз;
И здесь, впервые полон света,
Исходит он, как новый луч,
Как над челом разбитых туч
Младая радуга завета,
И смерть спешит его умчать,
И этот звук с одра кончины,
Здесь излетев до половины,
Уходит в небо дозвучать,-
И, повторен эдемским клиром
И принят в небе с торжеством,
Святой глагол разлуки с миром -
Глагол свиданья с божеством!

КОКЕТКА

Какой сноровкою искусной
Она, вздыхая тяжело,
Как бы в задумчивости грустной
Склонила томное чело
И, прислонясь к руке уныло
Головкой хитрою своей,
Прозрачны персты пропустила
Сквозь волны дремлющих кудрей,
Храня средь бального сиянья
Вид соблазнительный страданья!
Но, вихрем вдруг увлечена,
Стреляя молниями взгляда,
С немым отчаяньем она
Летит в Харибду галопада,
Змеею гнется в полкольца,
Блестит, скользит, мелькает, вьется
И звонко, бешено смеется,
Глотая взорами сердца;
И вьются в ловком беспорядке,
И шепчут шорохом надежд
Глубокомысленные складки
Ее взволнованных одежд.

За что ж прелестницу злословью
Ты предаешь, о злобный свет?
Добыт трудом и куплен кровью
Венок нелегких ей побед.
В сей жизни горестной и скудной
Она свершает подвиг трудный,-
Здесь бледность ей нужна была,
И вот - она себя терзала,
Лишалась пищи, сна не знала
И оцет с жадностью пила.
Там - в силу нового условья
Цвет яркой жизни и здоровья
Ей был потребен,- между тем
Она поблекла уж совсем.
Тогда, с заботой бескорыстной
За труд хватаясь живописный,
Она все розы прошлых лет
На бледный образ свой бросала
И на самой себе писала
Возобновленный свой портрет,-
И херувима новой вербы
Потом являлась вдруг свежей,
С уменьем дивным скрыв ущербы
Убогой пластики своей.
Ей нет наград в святыне чувства.
Ей предназначено в удел
Жить не для счастья - для искусства
И для художественных дел;
Влюбленных душ восторг и муку
Прилежно разлагать в науку,
Как книгу - зеркало читать,
В нем терпеливо изучать
Природы каждую ошибку,
К устам примеривать улыбку -
К ясно видеть над собой
Грабеж годов, времен разбой.
Что ж? Погруженный в созерцанье
Своих безжизненных сует,
Ты понял ли, холодный свет,
Кокетки тяжкое призванье
И оценил ли ты его,
Когда - страдалица - порою
Играла мерзлою корою
Пустого сердца твоего,
И этот лед насквозь пронзала,
Его дробила, как гроза,
И эти дребезги бросала
Тебе ж в нечистые глаза?
И ты ль дашь место укоризне,
Что колдовством коварных сил
Она хоть тень, хоть призрак жизни
Старалась вызвать из могил -
Хоть чем-нибудь - соблазном, ложью,
Поддельной в этих персях дрожью,
Притворным пламенем в крови,
Притравой жгучей сладострастья,
Личиной муки, маской счастья,
Карикатурою любви?

РЕВНОСТЬ

Есть чувство адское: оно вскипит в крови
И, вызвав демонов, вселит их в рай любви,
Лобзанья отравит, оледенит обьятья,
Вздох неги превратит в хрипящий вопль проклятья,
Отнимет все - и свет, и слезы у очей,
В прельстительных власах укажет свитых змей,
В улыбке алых уст - геенны осклабленье
И в легком шепоте - ехиднино шипенье.

Смотрите - вот она! - Усмешка по устам
Ползет, как светлый червь по розовым листам.
Она - с другим - нежна! Увлажены ресницы;
И взоры чуждые сверкают, как зарницы,
По шее мраморной! Как молнии, скользят
По персям трепетным, впиваются, язвят,
По складкам бархата медлительно струятся
И в искры адские у ног ее дробятся,
То брызжут ей в лицо, то лижут милый след.
Вот - руку подала!.. Изменницы браслет
Не стиснул ей руки... Уж вот ее мизинца
Коснулся этот лев из модного зверинца
С косматой гривою! - Зачем на ней надет
Сей ненавистный мне лазурный неба цвет?
Условья нет ли здесь? В вас тайных знаков нет ли,
Извинченных кудрей предательные петли?
Вы, пряди черных кос, задернутые мглой!
Вы, верви адские, облитые смолой,
Щипцами демонов закрученные свитки!
Снаряды колдовства, орудья вечной пытки!

КУДРИ

Кудри девы-чародейки,
Кудри - блеск и аромат,
Кудри - кольца, струйки, змейки,
Кудри - шелковый каскад!
Вейтесь, лейтесь, сыпьтесь дружно,
Пышно, искристо, жемчужно!
Вам не надобен алмаз:
Ваш извив неуловимый
Блещет краше без прикрас,
Без перловой диадемы;
Только роза - цвет любви,
Роза - нежности эмблема -
Красит роскошью эдема
Ваши мягкие струи.
Помню прелесть пирной ночи, -
Живо помню я, как вы,
Задремав, чрез ясны очи
Ниспадали с головы;
В ароматной сфере бала,
При пылающих свечах,
Пышно тень от вас дрожала
На груди и на плечах;
Ручка нежная бросала
Вас небрежно за ушко,
Грудь у юношей пылала
И металась высоко.
Мы, смущенные, смотрели, -
Сердце взорами неслось,
Ум тускнел, уста немели,
А в очах сверкал вопрос:
"Кто ж владелец будет полный
Этой россыпи златой?
Кто-то будет эти волны
Черпать жадною рукой?
Кто из нас, друзья-страдальцы,
Будет амвру их впивать,
Навивать их шелк на пальцы,
Поцелуем припекать,
Мять и спутывать любовью
И во тьме по изголовью
Беззаветно рассыпать?"

Кудри, кудри золотые,
Кудри пышные, густые -
Юной прелести венец!
Вами юноши пленялись,
И мольбы их выражались
Стуком пламенных сердец;
Но, снедаемые взглядом
И доступны лишь ему,
Вы ручным бесценным кладом
Не далися никому:
Появились, порезвились -
И, как в море вод хрусталь,
Ваши волны укатились
В неизведанную даль!

СТИХ

Из слова железного он образован,
Серебряной рифмы насечкой скреплен,
В груди, как в горниле, проплавлен, прокован
И в кладезе дум, как булат, закален,
И мерный, и звучный, из сердца он вынут
И с громом в мир божий, как молния, кинут.

Трепещет и блещет, гремит и звенит,
И тешит ребенка гремушкой созвучий,
И юноши душу надеждой кипучей
И жаром мятежных страстей пламенит,
И, лавой струясь по сердечным изгибам,
Грудь ставит горою и волосы дыбом.

То крепкою мыслью, как грудью, вперед
Он к гордому мужу навстречу идет
И смелою думой на думы ответит,
То, грустно звуча о прошедшем - "увы!" -
И к старцу влетев, на мгновенье осветит
Предсмертные грезы седой головы.

О тайнах ли сердца волшебно звучит он?
Проникнув любовью и негой напитан,
К воспетой красе он отважно летит
Полетом незримого мощного духа
И крадется змеем к святилищу слуха,
Где локон ее, извиваясь, дрожит;
Он тут, он ей в грудь залегает глубоко
И нежные перси тайком шевелит,
А бедный поэт, отчужденный, далеко,
В толпе незаметный, печальный стоит.
И вот - на уста светлоокой царицы
Стих пламенный принят с бездушной страницы,
Он ею прочитан, и вновь, и опять,
И сердце в ней ходит с утроенным стуком,
И снова живым, гармоническим звукам
Дозволено эти уста целовать.

Потом эти звуки, с участьем, с любовью,
Красавица шепчет, склонясь к изголовью...
Уснула... уста не сомкнулись... на них
Под тайной завесой, в роскошном затишье
Перерванный сном на крутом полустишье,
Уснул в упоенье восторженный стих.
А труженик песен? Он чужд усыпленья,
Не в силах глубокой тоски превозмочь,
Он демоном страсти терзаем всю ночь,
Измученный, бледный, в слезах вдохновенья!

Стих, вырванный с кровью из груди певца!
Ты весело рыщешь на поприще света.
Блаженное чудо страдальца-поэта!
Творенье!.. За что ты счастливей творца?

Страшись! Пожираемый ревностью к деве,
Поэт взнегодует и в творческом гневе
Тебя разразит беспощадной рукой,
Тебя он осудит на казнь и на муки,
Он гром твой рассыплет на мелкие звуки
И звуки развеет в пустыне глухой.
Нет, детище сердца! не бойся угрозы,-
Руки на тебя не поднимет певец,
Пускай на тебя только сыплются розы -
Он бодро износит терновый венец,
Пред роком не склонит главы злополучной:
Ты только будь счастлив, о стих громозвучный!
Готов он погибнуть: ты только живи,
Души его вестник, глашатай любви!

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

"Люблю тебя" произнести не смея,
"Люблю тебя!" - я взорами сказал;
Но страстный взор вдруг опустился, млея,
Когда твой взор суровый повстречал.
"Люблю тебя!" - я вымолвил, робея,
Но твой ответ язык мой оковал;
Язык мой смолк, и взор огня не мечет,
А сердце все "люблю тебя" лепечет.

И звонкое сердечное биенье
Ты слышишь - так, оно к тебе дошло;
Но уж твое сердитое веленье
Остановить его не возмогло...
Люблю тебя! И в месть за отверженье,
Когда-нибудь, безжалостной назло,
Когда и грудь любовию отдышит,
Мое перо "люблю тебя" напишет.

ЧЕРНЫЕ ОЧИ

Как могущественна сила
Черных глаз твоих, Адель!
В них бесстрастия могила
И блаженства колыбель.
Очи, очи - оболщенье!
Как чудесно вы могли
Дать небесное значенье
Цвету скорбному земли!

Прочь, с лазурными глазами
Дева-ангел. Ярче дня
Ты блестишь, но у меня
Ангел с черными очами.
Вы, кому любовь дано
Пить очей в лазурной чаше,-
Будь лазурно небо ваше!
У меня - оно черно.
Вам - кудрей руно златое,
Други милые! Для вас
Блещет пламя голубое
В паре нежных, томных глаз.
Пир мой блещет в черном цвете,
И во сне и наяву
Я витаю в черном свете,
Черным пламенем живу.
Пусть вас тешит жизни сладость
В ярких красках и цветах,-
Мне мила, понятна радость
Только в траурных очах.
Полдень катит волны света -
Для других все тени прочь,
Предо мною ж все простерта
Глаз Адели черна ночь.

Вот - смотрю ей долго в очи,
Взором в мраке их тону,
Глубже, глубже - там одну
Вижу искру в бездне ночи.
Как блестящая чудна!
То трепещет, то затихнет,
То замрет, то пуще вспыхнет,
Мило резвится она.
Искра неба в женском теле -
Я узнал тебя, узнал,
Дивный блеск твой разгадал:
Ты - душа моей Адели!
Вот, блестящая, взвилась,
Прихотливо поднялась,
Прихотливо подлетела
К паре черненьких очей
И умильно посмотрела
В окна храмины своей;
Тихо влагой в них плеснула.
Тихо вглубь опять порхнула,
А на черные глаза
Накатилась и блеснула,
Как жемчужина, слеза.

Вот и ночь. Средь этой ночи
Черноты ее черней
Дивно блещут черны очи
Тайным пламенем страстей.
Небо мраком обложило,
Дунул ветер, из-за туч
Лунный вырезался луч
И, упав на очи милой,
На окате их живом
Брызнул мелким серебром.
Девы грудь волнообразна,
Ночь тиха, полна соблазна...

Прочь, коварная мечта!
Нет, Адель, живи чиста!
Не довольно ль любоваться
На тебя, краса любви,
И очами погружаться
В очи черные твои,
Проницать в их мглу густую
И высматривать в тиши
Неба искру золотую,
Блестку ангельской души?

МОЛИТВА

Творец! Ниспошли мне беды и лишенья,
Пусть будет мне горе и спутник и друг!
Но в сердце оставь мне недуг вдохновенья,
Глубокий, прекрасный, священный недуг!

Я чувствую, Боже: мне тяжко здоровье;
С ним жизни моей мне невидима цель.
Да будет же в мире мне грусть - изголовье,
Страдание - пища, терпенье - постель!

Земная надежда, как призрак исчезни!
Пусть мрачно иду я тропой бытия!
Но в сладких припадках небесной болезни
Да снидет мне в душу отрада моя!

Когда же, отозван небес произволом,
Меня он покинет - желанный недуг,
И дар мой исчезнет, и стройным глаголом
Не будет увенчан мой тщетный досуг,-

Дозволь мне, о небо, упадшему духом,
Лишенному силы, струнами владеть,-
На звуки склоняясь внимательным слухом,
Волшебные песни душой разуметь!

С земли воздымаясь до горнего мира,
Пророческий голос отрадой мне будь!
До сердца коснется знакомая лира -
Увлажатся очи и двигнется грудь!

МОСКВА

(Дума)

День гас, как в волны погружались
В туман окрестные поля,
Лишь храмы гордо возвышались
Из стен зубчатого Кремля.
Одета ризой вековою,
Воспоминания полна,
Явилась там передо мною
Страны родимой старина.
Когда над Русью тяготело
Иноплеменное ярмо
И рабство резко впечатлело
Свое постыдное клеймо,
Когда в ней распри возникали,
Князья, забыв и род и сан,
Престолы данью покупали,
В Москве явился Иоанн.
Потомок мудрый Ярослава
Крамол порывы обуздал,
И под единою державой
Колосс распадшийся восстал,
Соединенная Россия,
Изведав бедствия оков
Неотразимого Батыя,
Восстала грозно на врагов.
Почуя близкое паденье,
К востоку хлынули орды,
И их кровавые следы
Нещадно смыло истребленье.
Потом и Грозный, страшный в брани,
Надменный Новгород смирил
И за твердынями Казани
Татар враждебных покорил.
Но, жребий царства устрояя,
Владыка грозный перешел
От мира в вечность, оставляя
Младенцу-сыну свой престол;
А с ним, в чаду злоумышлений
Бояр, умолк закона глас -
И, жертва тайных ухищрений,
Младенец царственный угас.
Тогда, под маскою смиренья
Прикрыв обдуманный свой ков,
Взошел стезею преступленья
На трон московский Годунов.
Но власть, добытая коварством,
Шатка, непрочен чуждый трон,
Когда, поставленный над царством,
Попран наследия закон;
Борис под сению державной
Недолго бурю отклонял:
Венец, похищенный бесславно,
С главы развенчанной упал...
Тень убиенного явилась
В нетленном саване молвы -
И кровь ручьями заструилась
По стогнам страждущей Москвы,
И снова ужас безналичий
Витал над русскою землей,-
И снова царству угрожали
Крамолы бранною бедой.
Как божий гнев, без укоризны
Народ все бедствия сносил
И о спасении отчизны
Творца безропотно молил,
И не напрасно,- провиденье,
Источник вечного добра,
Из праха падших возрожденье
Явило в образе Петра.
Посланник боговдохновенный,
Всевышней благости завет,
Могучей волей облеченный,
Великий рек: да будет свет
В стране моей,- и Русь прозрела;
В ряду его великих дел
Звезда счастливая блестела -
И мрак невежества редел.
По мановенью исполина,
Кругом - на суше и морях -
Обстала стройная дружина,
Неотразимая в боях,
И, оперенные громами,
Орлы полночные взвились,-
И звуки грома меж строями
В подлунной славой раздались.
Так царство русское восстало!
Так провиденье, средь борьбы
Со мглою света, совершало
Законы тайные судьбы!
Так, славу Руси охраняя,
Творец миров, зиждитель сил
Бразды державные вручил
Деснице мощной Николая!
Престольный град! так я читал
Твои заветные преданья
И незабвенные деянья
Благоговейно созерцал!

***
Что шумишь? Чего ты хочешь,
Беспокойный рифмотвор?
Нас ты виршами морочишь
И несешь гремучий вздор,
Воешь, тратишься на вздохи
Да на жалобы, чудак,
Что дела на свете плохи,
Что весь мир идет не так.
Ты все - как бы тишь нарушить!
Как бы сердце растрепать!
Мы тебя не станем слушать,-
Мы хотим спокойно кушать,
А потом спокойно спать.
Не тревожь покой наш сонный!
Не рычи, неугомонный!
Будь, как надо,- человек!
Мы о призраках не тужим,
Мы действительности служим,
Положителен наш век.
Блеск твоих высоких истин
Нам несносен, ненавистен,-
Мы их знаем, верим им,
Только знать их не хотим,-
Нам бы жить они мешали,
А ведь все хотим мы жить,
Так зачем бы вдруг мы стали
Этим истинам служить?
Что нам в них, когда и с ложью,
Благ земных имея часть,
Можно славить милость божью?
И, чтоб духом не упасть
Да и плоти не ослабить,
Иногда немножко грабить,
Иногда немножко красть?
Не смущая нашу совесть,
Не ворочая души,
Дай нам песню, сказку, повесть,
Позабавь нас, посмеши -
Так, чтоб было все пустенько,
Не придирчиво, легко
И попрыгало б маленько
В смехе круглое брюшко,
Посреди отдохновенья,
В важный час пищеваренья!
Не ломись в число судей!
Не вноси к нам ни уроков,
Ни обидных нам намеков,
Ни мучительных идей
И не будь бичом пороков,
Чтоб не быть бичом людей!
Если ж дико и сурово
Заревешь ты свысока -
Эко диво! Нам не ново,-
Мы как раз уймем дружка.

Я ЗНАЮ

Я знаю, - томлюсь я напрасно,
Я знаю, - люблю я бесплодно,
Ее равнодушье мне ясно,
Ей сердце мое - неугодно.

Я нежные песни слагаю,
А ей и внимать недосужно,
Ей, всеми любимой, я знаю,
Мое поклоненье не нужно.

Решенье судьбы неизбежно.
Не так же ль средь жизненной битвы
Мы молимся небу смиренно, -
А нужны ли небу молитвы?

Над нашею бренностью гибкой,
Клонящейся долу послушно,
Стоит оно с вечной улыбкой
И смотрит на нас равнодушно, -

И, видя, как смертный склоняет
Главу свою, трепетный, бледный,
Оно неподвижно сияет,
И смотрит, и думает: "Бедный!"

И мыслю я, пронят глубоко
Сознаньем, что небо бесстрастно:
Не тем ли оно и высоко?
Не тем ли оно и прекрасно?
Rado Laukar OÜ Solutions