29 марта 2024  03:39 Добро пожаловать к нам на сайт!
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 29 июнь 2012 г.
Проза
Зинаида Кирк
Скарабей

(Продолжение, начало в 28 номере)

Глава 4

После отъезда Диамантов семья Ашли переехала в их дом в Холборне. Этот дом всегда нравился Дели и ее мужу. Но больше всех радовался Питер. Он мог наконец быть рядом с предметом своих ночных грез, Розой. Новые хозяева оставили девушку в доме с радостью, и обязанности ее не изменились. Раньше Питер, чувствуя свою ущербность из-за короткой ноги, не решался навязывать Розе свое общество, тем более понимая, что в доме живут Исаак и Владимир, юноши красивые и талантливые, и рядом с ними он ощущал собственное несовершенство еще острее. Но теперь они уехали в далекую Россию, а ему выпало счастье жить с Розой в одном доме. Питер влюбился в девушку со всей юношеской страстью и знал, что это - навсегда. Роза, будучи старше его не только годами, но и опытом, понимала, что Питер к ней неравнодушен. Но не это ее теперь волновало. К ее страданиям по Владимиру, которого она, конечно, любила, и вполне осознавала это, прибавилось чувство страха. Она была беременна.
Поняла она это не сразу. Недели две после отъезда Диамантов, занимаясь хозяйством, Роза старалась как можно больше времени проводить в бывшей спальне братьев. Однажды вечером она снова зашла туда как будто для того, чтобы прибраться.
Усевшись у камина, она вспомнила прощальную ночь с Владимиром.
Он пришел к ней неожиданно. В последнее время юноша не баловал Розу частыми посещениями, и она удивилась и обрадовалась. Владимир принес красного вина и шоколадку - как раз такую, как она любила, с изюмом. Они разлили вино в бокалы и выпили. Потом Владимир обнял Розу за талию и, склонив голову на грудь девушки, рассказал ей о своих сомнениях и страхах. Он не хотел ехать в незнакомую и чужую для него страну. Он любил Англию, любил этот неласковый, вечно пасмурный, но величественный Лондон с его стариной. В конце концов, Владимир любил свое дело. И не хотел оставлять все это, чтобы ехать к маминым родителям, к которым он, увы, ничего не чувствовал и которых, как он уже знал от отца, больше нет в живых. Но привязанность к семье и вековые традиции его народа не позволяли ему остаться в Лондоне одному. Все это он и высказал Розе.
Она утешала его по-женски, ласково и нежно. Вино вскружило им головы, и они не заметили, как ласки теплого участия перешли в совсем другие. Это было уже совсем не по-детски. Теперь все, что они делали, доставляло им ясно осознаваемое наслаждение. И они с неутомимостью молодости бросались в пропасть любви снова и снова. До самого утра. Вспоминая это, Роза невольно погладила себе живот, как любил делать Владимир. И вдруг ее пронзила мысль, что в этом месяце у нее не было обычных женских недомоганий. Посчитав дни, она поняла, что задержка - уже больше недели.
Вбежав к себе в комнату, Роза стала метаться по ней, как раненое животное. После отъезда Сары она осталась одна в этом доме. Конечно же, если бы Сара оказалась сейчас здесь, она все устроила бы как положено. И, может быть, Роза вышла бы замуж за Владимира. Во всяком случае, ее не оставили бы одну. И вот теперь в особняке - новые хозяева. А одиночество - еще острее. Как посмотрит теперь на нее новая хозяйка, когда узнает ее тайну? Вдруг ее просто выгонят на улицу? Охваченная отчаянием, не в силах справиться с беспокойством, девушка сидела на кровати в своей комнате и, обхватив себя руками, тихонько раскачивалась из стороны в сторону. В это время в дверь постучали, и вошел Питер.
- Ты нездорова? - уловив состояние Розы, спросил он.
Не желая выдавать себя, Роза встала с кровати и с трудом улыбнулась:
- Нет-нет, заходи, Питер. Хочешь чаю?
Питер усмехнулся. Ну конечно же, она могла подумать только о том, что ему хочется чаю, или кофе, или горячего шоколада на ночь. Как маленькому. У нее и мысли не возникает о том, что собирается он сказать ей сейчас. А он твердо решил объясниться и поставить точки над i.
Как и многие люди с физическими недостатками, Питер рано повзрослел. Он много читал и теоретически знал об отношениях между мужчиной и женщиной все. Но он не хотел быть для Розы просто «близким другом», это казалось ему мерзким и пошлым. Он всерьез собирался сделать девушке предложение выйти за него замуж. Возможное несогласие собственных родителей Питера не волновало. С раннего детства он был кумиром отца и матери, его желания были в семье законом.
- Роза, сядь, пожалуйста, сюда... - Питер взял девушку за руку и подвел ее к удобному креслу.
Удивленная Роза подчинилась, ожидая, что будет дальше.
Усадив Розу в кресло, Питер встал перед ней на одно колено и объяснился ей в любви.
Он рассказал ей, как давно ее любит. Сказал, что раньше, когда рядом были Владимир и Исаак, он не смел ничего ей сказать, потому что всегда понимал свою ущербность. Понимает и сейчас. Но он просит ее выйти за него замуж. И обещает, что она никогда, ни на минуту не пожалеет об этом.
Роза глядела на Питера широко раскрытыми от удивления глазами и не могла поверить своим ушам. Она хотела сразу ему отказать, но ее рука невольно коснулась живота, и мысль о ребенке, уже живущем в ней, ребенке Владимира, разлилась по ней горячей волной.
- А как же твои родители? – спросила она. - Они вряд ли разрешат нам пожениться. Кроме того, что я ничего не имею, я - старше тебя на три года...
Питер, счастливый уже от того, что ему не отказали, облегченно рассмеялся:
- Роза, дорогая, не думай о моих родителях! Все будет как скажу я. Ты - согласна?
- Разреши мне подумать до завтра, - серьезно промолвила девушка. - А сейчас я хотела бы побыть одна...
- Да-да, конечно. - Питер поцеловал Розе руку и, окрыленный надеждой, вышел из ее комнаты.
Ни он, ни Роза в эту ночь не спали. Но - по разным причинам. Питер мечтал, как он заключит наконец любимую в свои объятия, и эта мысль пьянила и будоражила его, не давая заснуть. Роза металась по кровати, не зная, согласиться на предложение Питера или нет. О том, чтобы сказать ему правду, не могло быть и речи. Она понимала, что юноша боготворит ее, и правда, такая убийственная для него правда, навсегда оттолкнет его от нее. А ей надо, во что бы то ни стало надо, родить ребенка от Владимира. Роза верила, что Владимир в конце концов вернется, и тогда она сможет открыть свою тайну.
«Это - Провидение Божие», - решила Роза. И на следующий день дала согласие на брак.
Как и предполагал Питер, его родители не возражали. Мало того, они, казалось, были даже рады. Действительно, Розу они знали уже давно, знали, какое воспитание получила эта девушка, они понимали также, что, при своем недостатке, Питер вряд ли сможет рассчитывать на хорошую пару из своего круга. А то, что Роза старше его на три года, – даже лучше. В общем, она будет хорошей женой их сыну.
На том и согласились. Все расцеловались, поплакали, посокрушались, что нет рядом Диамантов, что Роза, бедняжка, - фактически сирота... Потом успокоились, объявили помолвку и стали готовиться к свадьбе.
* * *

Зойка потянулась в постели и открыла глаза. Она попробовала подняться, но остатки вчерашнего алкоголя еще веселились внутри, и ее сразу качнуло. Ухватившись за спинку кровати, Зойка все-таки встала. Потом подошла к столу и, налив бокал шампанского, разбавила вчерашнее сегодняшним. «Не пьянства ради, а лечения для», - подумала она. Окно комнаты было распахнуто в сад. Ярко светило солнце.
Из сада пахнуло костром, горьковатым дымком горящей листвы. Зойка любила этот запах, он почему-то напоминал ей ее детство, такое же короткое, как и пришедшее бабье лето. Она подошла к зеркалу, скинула ночную сорочку и с удовольствием стала себя рассматривать. Да и было на что посмотреть. Зеркало правдиво отразило ее невысокую, но ладно скроенную фигурку. Все в ней было выверено и подогнано - над ней как будто потрудился хороший скульптор. Руки, ноги, бедра - все пропорционально, обтекаемо, в меру округленно и утонченно в нужных местах. Кисти рук – небольшие, узкие, с длинными пальцами, стопы – маленькие и изящные. За ногтями Зойка всегда следила. Под ее шелковистой кожей как будто играл луч солнца. Волосы - на редкость густые, платинового оттенка, доходили ей до середины бедра, а из-под прядей на лбу блестели глаза цвета морской волны с прозеленью, обрамленные длинными, как опахала, ресницами. Сочные, яркие губы обнажали при улыбке великолепную белизну зубов. В общем, смотреть на Зойку было одно удовольствие. Да и сама она любила себя разглядывать и сознавать силу своей красоты.
Налюбовавшись собой, Зойка, как была обнаженной, подошла к окну и, нагнувшись, легла грудью на подоконник. Подперев голову руками, она стала смотреть в сад. Там Шалим сгребал и сжигал листья.
- Шалимчик! Не сжигай всё, старичок. Выбери для Зоеньки самые красивые. Я себе веночек сплету... – Сегодняшнее шампанское хорошо легло на вчерашнюю водочку, и девушка уже была навеселе.
- Прикройся, бесстыдница, – мельком глянув на девушку, сказал Шалим, и Зойке показалось, что сегодня он как-то не по своему обыкновению мрачен.
- Неужели не нравится? - Зоя провела руками по грудям и пьяно хохотнула. - Да ты присмотрись получше, старик! Может, больше и не увидишь такое.
- Дура ты дура, Зойка! - сказал в сердцах Шалим. - Пропьешь ты и красоту свою, и молодость. И сдохнешь где-нибудь под забором. Или застрелят...
- А ты не учи меня! Не учи, старый! – незло огрызнулась Зойка, шмыгая носом и уже натягивая халатик. - Сама грамотная. Меня маманя грамоте с детства обучала. В бардаке у мадам Шаду.
- Ладно, - примирительно сказал Шалим и поднес к окну охапку огромных, разноцветных осенних листьев. Зоя вытерла тыльной стороной ладони глаза и, взяв листья, погрузила в них лицо.
- Пахнут солнцем и дождем... Заходи, Шалим. Мой сегодня придет поздно. А мы позавтракаем. И я хочу тебя кое-что спросить...
- Да какой завтрак, девка! Совсем время потеряла. Обед уж.
- Ну, значит, пообедаем. Заходи.
Зоя оделась, убрала следы вчерашнего пиршества, наскоро привела комнату в порядок и вновь накрыла стол. Шалим, войдя, снял обувь и прошел в комнату. Он любил и жалел Зою и, глядя на нее, порою думал о своей внучке, которую потерял из-за собственной непримиримости.
А с Зойкой они познакомились в девятнадцатом году. На дворе стояла осень, как и теперь. Уже вечерело, он закрывал ворота особняка и вдруг увидел бегущую девушку и гонящегося за ней верзилу. Видно было, что девчонка обречена, силы ее оставляли. Еще немного, и здоровенная рука схватила бы ее. Она поравнялась с воротами, и тогда Шалим резко втащил ее внутрь и захлопнул тяжелую калитку перед самым носом преследователя.
Мужик схватился за створки ворот и начал трясти их, как дерево.
- Открой, фраер! - кричал он. - Не лезь не в свой базар. Девка – моя! Ей уплачено, и эта шалава должна отработать!
Зоя отбежала в глубину двора и, спрятавшись за угол дома, выглядывала оттуда как загнанная в угол собачонка.
- Отработать, говоришь? – переспросил спокойно Шалим. - Ладно. Я сейчас доложу товарищам чекистам. Они как раз сегодня здесь. Погодишь, что ли? Тогда я пошел. Жди.
И Шалим направился в сторону дома.
Громила яростно ткнул кулаком в ворота, выругался как последний биндюжник и быстро ушел от греха подальше.
Шалим подошел к девушке. Та, все еще не веря в свое спасение, дрожала как осиновый лист.
- Всё. Убёг твой кавалер, – сказал он. - Пошли в дом, ночь на дворе. Что тебя носит в такую пору, девка? Родители небось с ума сходят. И чего он заплатил тебе? За что?
Говоря все это, Шалим привел Зойку к себе во флигель, зажег лампу и накрыл на стол.
Только теперь он по-настоящему разглядел девушку.
- Да ты совсем еще дитё...
Зойка только сверкнула глазами и, ничего не ответив, стала жадно есть.
Старик не мешал ей, ждал, пока она насытится. Потом спросил:
- Ночевать где будешь? У меня? Или домой отвести?
- Нет у меня дома. У тебя буду. Помыться можно?
Шалим отвел девушку в еще действовавшую тогда душевую. Пока та мылась, он постелил ей в отдельной комнате, а сам лег в проходной, на топчане. Зойка возилась долго, а Шалим, намаявшись за день, быстро уснул.
Проснулся он от того, что кто-то гладил его по спине и рукам. Вскинувшись от неожиданности, он с изумлением увидел сидящую на его кровати обнаженную Зойку.
- Да ты что! Да... да... Ты же мне во внучки годишься! Пошла вон, дура! Утром - на улицу выгоню, пропадай где-нибудь на «малине»!
Зойка, вскочив, быстро завернулась в простыню с постели Шалима и заревела белугой:
- Ой, дядечка, ой, простите меня! Простите! Я ж думала, что вы - как все! Что вас - отблагодарить надо! Да если б я знала, я бы...
Шалим смотрел на нее и понимал, что в жизни этой девушки, совсем еще почти ребенка, было уже столько горя и грязи, что в другое время их хватило бы на десяток таких как она.
- Ладно, иди ложись спать. Утром разберемся...
А утром Зоя рассказала Шалиму историю своей короткой, но полной неожиданных виражей жизни.
Отца своего она не знала. Не знала его и ее мать. И родила она дочку случайно. И вовсе не в больнице и не в собственной постели. Вернее, постель была ее собственной. Но только находилась эта постель не дома, а в заведении у мадам Шаду. И не появилась бы Зойка на свет, да мать как-то пропустила все сроки, а когда опомнилась, делать что-либо было уже поздно. Мадам Шаду, когда-то сама жрица Эроса, жалостью и добротой не отличалась. Но Рива, мать Зои, была жемчужиной ее салона. Рива никогда не выходила в зал с другими женщинами, потому что тогда те могли просто остаться без клиентов; обычно мадам звала ее, когда все девушки были уже при деле. Риве всегда доставались самые богатые посетители. И она не выпускала их, пока в их карманах оставался хотя бы рубль. В нее часто влюблялись и предлагали взять на содержание, даже договаривались с мадам о выкупе. А однажды какой-то овдовевший купец по-настоящему попросил ее руки. Но Рива ненавидела мужчин так, как, наверное, ненавидели когда-то мужской пол амазонки. А может, и еще сильней. Она мечтала лишь об одном: накопить денег. А потом - выкупить у мадам Шаду ее салон. Но появление на свет Зойки отодвинуло осуществление этой мечты на неопределенный срок.
Когда девочка появилась на свет, все женщины в салоне радовались, как будто она - ребенок каждой из них. У маленькой Зойки было столько пеленок, платьиц, башмачков, пальтишек, игрушек и всяких прочих нужных ребенку вещей, что даже младенцы богатых родителей могли бы ей позавидовать. И все – наилучшего качества. Девочку должны были бы забрать в приют, поскольку нахождение в публичном доме ребенка запрещалось законом. Но околоточный надзиратель, судья, попечитель Дома малютки и некоторые городские чиновники были не просто частыми гостями у мадам, но и клиентами Ривы. И она, не зная, от кого понесла, как бы по секрету сообщила каждому из них, что Зоя - его ребенок. В конце концов девочку окрестили, выдали на нее метрику и сделали вид, что она не живет в этом доме совсем. О ней как бы забыли. Но каждый из вероятных отцов втайне стал помогать Риве. Львиная доля этой помощи, конечно же, шла в карман мадам Шаду.
Зойка росла умным, спокойным, красивым ребенком. Пока ее возили в коляске, с ней по очереди гуляли все женщины салона. Когда она подросла, и с ней нужно было идти в церковь, ее сопровождала кухарка мадам, которая жила отдельно и считалась женщиной порядочной. В школу Зоя не ходила, но к шести годам она уже свободно читала и могла объясниться на трех языках. Мадам, хорошо игравшая на фортепьяно, обучала девочку музыке. Позже ей наняли учителей словесности и математики. И все, может быть, сложилось бы не так уж плохо, но началась война.
Мадам Шаду заболела, салон ее разорился, девушки устроились кто куда. Рива уже потеряла прежний блеск, и в другом заведении, рангом гораздо ниже, чем был салон мадам Шаду, ей приходилось туго. Посещали его чаще солдаты - или уходившие на фронт, или приезжавшие на побывку и повидавшие уже грязь, жестокость и смерть. И сами они были жестоки и часто пьяны. Однажды такой вот пьяный солдат пырнул мать Зойки ножом. Ее отвезли в госпиталь, и наутро она скончалась. Защищать девушку больше было некому, и новая мадам предложила ей или выходить в зал, или убираться. В представлении Зои выход к клиентам не выглядел чем-то исключительным - она выросла в этом мире. Подумав, она согласилась. Мадам, зная, что Зоя невинна, дорого продала ее немолодому уже полковнику.
В семнадцатом году салон разогнали. К тому времени у Зои появился постоянный клиент - Вадим. Он был связан с ворами. К ним, на «малину», он и привел Зою. Она считалась его женщиной, и ее никто не трогал.
Воры жили по своим законами. Война, революция, гражданская война, банды, появлявшиеся в городе чуть ли не каждый день – все это практически не меняло жизнь воровской «коммуны». Менялись только способы добычи денег или золота. Промысел становился то легче, то трудней - в зависимости от того, какая в тот момент была в городе власть. В один из трудных периодов Вадим ушел в город и не вернулся. Через два дня к Зойке стали приставать, и она поняла, что с «малины» надо уходить. Пообещав себя одному из воров и взяв ден иры. Но обманутый вор заметил ее побег и погнался следом. И если бы не Шалим, ей пришлось бы несладко.
Шалим оставил Зою жить у себя. После смерти хозяев особняка новые владельцы его менялись часто. Но Шалим нужен был всем: садовник, дворник, истопник, мастер на все руки - починить, подкрутить, застеклить... В этом было свое преимущество: никто не тянул его в революцию, войну или банду. На флигелек, где он обитал, тоже никто не зарился. Так и жил он здесь, выполняя каждый день свою работу. ьги вперед, она, когда ей показалась, что клиент уже хорошо пьян, потихоньку выскользнула из ква
Зойка стала помогать ему убираться в особняке. А он говорил всем, что она - дочь его родичей из деревни. Теперь Зоя ходила в длинной юбке и платке, закрывавшем лицо и скрывавшем ее красоту.
В двадцатом году окончательно пришли большевики. Потом объявили НЭП, и город опять зажил веселой жизнью. Открылось много ресторанов, частных магазинов. На улицах снова появились красиво одетые дамы. Начался сезон и в оперном театре. А особняк заняли партийные работники. Они вселились в него со своими женами и не совсем женами, поделили между собой комнаты, наняли кухарку и прачку и объявили себя первой в Одессе коммуной. Кухню и столовую делить не стали, ванн и туалетов тоже на всех не хватало, и их сделали общими. И только две комнаты имели отдельные душ и туалет. В этих комнатах поселился приехавший с фронта комиссар. Один.
Правда, один он оставался лишь до того момента, когда увидел Зойку. Она уже не наряжалась в «маскарадное» платье и платок, а демонстрировала всем свою молодость и красоту. Вечером того же дня, когда комиссар увидел Зою впервые, она перебралась к нему жить.
Рассказав новому кавалеру леденящую душу историю о своих родителях, якобы погибших в огне революции от рук белогвардейцев, сыграв на пианино, оставшемся еще от хозяев дома, спев и станцевав полуобнаженной на столе, Зойка привязала к себе комиссара окончательно. Вскоре он сделал ей документы на фамилию, которую указала она сама, и начал уговаривать ее узаконить отношения. Но Зоя, девушка самостоятельная, к тому же читавшая статью Александры Коллонтай «Любовь как стакан воды», привела весомые доводы в пользу совместной жизни без официального оформления...

Накормив и напоив Шалима, сама несколько раз приложившись к рюмке, Зоя спросила:
- Шалимчик, а кто поселился в твоем флигельке? Только - давай для меня, а не для Комиссара. Я ведь всю твою родословную знаю, сам рассказывал. Родичей у тебя нет...
- Знаешь, да не всё. – После шкалика Шалима потянуло рассказать девушке правду. Да он и знал, что Зойка не продаст. А то и поможет. У старика голова шла кругом от свалившихся словно с неба гостей и от событий, встряхнувших его до сих пор довольно спокойную жизнь. - Ты, Зойка, смотри... - начал он. - При прежней власти дама, что живет сейчас в моем флигельке, выгнала бы вас всех взашей. И еще засудила бы. Может быть... Хозяйка это. Вернее, дочь убитых хозяев, да спасет Аллах их души!
Зойка вмиг протрезвела.
- Так это она приехала?! – поразилась она. - Ты ж говорил, что она замуж вышла, что живет в Англии? Неужели вернулась? С мужем и детьми? Сюда? В этот бардак? Зачем? Во дают!
- Это мы знаем, что в бардак. А они - к родителям ехали. И муж Сары хотел здесь обувное дело открывать... Открыл! Могилу себе...
И Шалим рассказал Зое обо всем, что случилось в последние дни.
Для Зойки это был целый приключенческий роман. Правда, с печальным концом. Но почти все романы, что она читала, тоже заканчивались печально.
После рассказа Шалима она долго молчала. Потом сказала:
- Им надо помочь вернуться домой. Они здесь погибнут. Особенно Володю жалко. Приглянулся мне этот лондонский денди. Я б его пожалела... Да не хмурься ты, Шалим. Шучу я. Шучу.
- Пожалела бы... Жалеть - не Володьку надо. Жалеть надо рыжего. Исаака. Он - как теленок. Всё к матери трется да прижимается. Да только после смерти Майкла она, боюсь, окаменела внутри. Горе у нее слезами не вышло. Камнем на сердце легло. Да и неудивительно: в одночасье, считай, потеряла и родителей, и мужа. Она ведь не знала, что родителей убили….
- Да лучше б знала! Тогда, может, и не приехали бы... - Зойка задумчиво посмотрела в окно, и, похоже, в ее умной головке зародилась какая-то мысль. – Ты вот что, Шалим... Ты поговори с ними. За отъезд. А я - поговорю со своим Комиссаром.
- А не поможет он им поехать в другую сторону? Где похолодней, а? Комиссар твой...
- Да нет, старик. Он - такой же честный большевик, как я - прима нашей оперы. И то, если я буду заниматься, я могу ею стать. А этот комиссар человеком настоящим - никогда. Но любит он в жизни две вещи больше самой жизни. Красивых баб и золото. Есть что-нибудь у твоих англичан, что блестит?
- Так из-за того и беда вышла. Там, на таможне. Из-за бриллиантов... Не думаю, чтобы еще что-то было. Но спрошу.
Шалим поблагодарил Зойку за угощение и пошел к себе.
Погода неожиданно испортилась, стало пасмурно, но в домике свет не зажигали, Сара и мальчики сидели на кухне у стола и молча смотрели на огонь в печи. Вспомнив, что они с утра не ели, Шалим поскорее зажег свет и стал собирать на стол. Поставив еду, он позвал своих гостей. Мальчики, проголодавшись, ели охотно. Сара же к пище не притронулась. Шалим не уговаривал ее, он знал, что она сейчас не слышит его. Он обратился к Владимиру:
- Володя, я думаю, вам надо попытаться вырваться отсюда. Я сегодня говорил с одной девушкой... Она может помочь. Но надо будет заплатить. Деньги сейчас не в ходу. Может, есть что-то из бриллиантов?
Безучастная ко всему до того момента Сара вдруг вскинулась:
- Я никуда не поеду! Здесь все, что было у меня дорогого в жизни. – Она вдруг сникла. - И я чувствую, что мне тоже недолго осталось... И хочу лежать рядом с ними. Шалим, мы должны будем перехоронить Майкла. К родителям. Там и меня похороните.
Исаак схватил ее за руки:
- Мамочка, что ты говоришь?! Опомнись! А мы? Что будет с нами? Со мной, с Володей? – И он заплакал.
Он тряс мать и плакал так же сильно, как бывало в детстве. Его самого трясло. И этот взрыв отчаяния словно пробудил Сару. Она прижала к себе своего любимца, и ее вдруг тоже начали сотрясать рыдания. Все горе, что обрушилось в последние дни на их семью, выплескивалось теперь в этих рыданиях. Растерявшийся Владимир попытался успокоить мать и брата, но Шалим отвел его в другую комнату:
- Пусть поплачут, сынок. Это лучше. Сердцу нужно выплакать свое горе. Иначе оно может не выдержать.
Владимир сидел в спальне и еще долго слышал рыдания матери и брата.
Наконец Сара позвала его и Шалима.
- Думаю, ты прав, Шалим, – сказала она. - Я должна попробовать вернуть своим сыновьям то, чего сама же их и лишила.
Она вынула из прически заколку, распустила свои роскошные волосы и извлекла из прядей алмазную брошь. Посмотрев внимательно в глубину камня и снова ничего в нем не увидев, Сара протянула его Шалиму:
- Возьми. Это старинная и очень дорогая вещь. Этот алмаз когда-то мог предсказывать будущее. Но, видно, я чем-то не понравилась ему. Или обидела его. И он больше не отвечает. Так пусть он хотя бы поможет спасти моих мальчиков.
Владимир, слушая речь матери, сразу подумал о настоящем Скарабее. Какую-то минуту он разрывался между желанием сейчас же рассказать правду и сомнением, стоит ли это делать. Что-то удерживало его от откровенности. И он решил, что расскажет все, когда они вернутся в свой благополучный мир.
Шалим брошь не взял.
- Пусть будет пока у тебя, Сара. Когда все устроится – отдашь сама. А сейчас спрячь от греха подальше.
Утром Зойка сказала Шалиму, что Комиссар обещал помочь, если ему хорошо заплатят.
- Ну, он-то за деньги делает, - заметил Шалим. - А ты за что? Ведь ты этих людей совсем не знаешь...
Зойка хитро рассмеялась:
- А может, я и сама смогу с ними убежать? А может, я замуж выйду за того синеглазого братца? А? Уж больно он мне в сердце запал. Тебе ведь мои университеты известны. Меня совсем девчонкой подложили под старого козла. И никто мне в душу до сих пор не западал. Я их всех использовала. Как средство, чтобы жить. Красиво жить. Кто хотел меня - тот платил. Но Владимир - он другой. В нем – какая-то чистота. И чувствуется мужская сила. Да нет, я не о той силе, - отмахнулась она от усмехнувшегося Шалима, - я о том, что он - сможет защитить. С ним не страшно... В общем, приходи через два дня.

Через два дня Зойка, как и обещала, сказала Шалиму, что в порту стоит турецкое судно. Комиссар знаком с его капитаном, до революции их семьи дружили. Отец капитана был турок и, когда началась революция, уехал вместе с семьей на родину. А на днях Комиссар встретился со старым знакомым на Дерибасовской. И капитан согласился вывезти в Турцию Сару с детьми. А там они смогут обратиться в посольство Великобритании, и их переправят домой. Но помочь Комиссар согласился только за соответствующую плату.
- Да пусть этот твой не сомневается, - сказал Шалим. - Вот... - И он показал Зойке брошь.
Зойка положила брошь на ладонь. Она неплохо разбиралась в драгоценностях: на «малине» могли отличить настоящий камень от подделки.
- Да за этот старый камешек можно всю Одессу вывезти вместе с Лонжероном!
- Отдадим, когда дело будет сделано. - Шалим снова забрал камень. - Своему скажи, что видела и что игра стоит свеч.
- Ага. Если свечи того стоят, - сострила Зойка. - Ладно. Считай, договорились.

Движение Зойкиной брови было для Комиссара законом, и на следующую ночь она вместе с Сарой и мальчиками села в машину своего сожителя. С Шалимом Сара простилась в его флигеле. Она пообещала старику, что позаботится в Англии о его внучке Розе и будет писать ему обо всем, что произойдет в ее жизни. На том и расстались. Старик всматривался в темноту, пока шум мотора не затих вдали. Потом пошел в дом и молился, прося Аллаха помочь Саре и ее детям. Да и этой взбалмошной Зойке, неизвестно как собравшейся убежать вместе с ними.
Комиссар повез беглецов не прямо в порт, а к фиордам за Одессой. Он сказал, что, по договоренности с капитаном корабля, катер придет туда, так будет безопаснее.
К месту они добрались, когда на небе уже вовсю полыхали звезды. Машину Комиссар оставил на дороге, и они спустились вниз, к воде.
- Покажи-ка мне еще раз тот камешек, - сказал Комиссар и протянул руку.
Сара достала брошь и положила на его раскрытую ладонь. Он поднял руку к небу, и луч луны, упав на алмаз, зажег его мерцающим огнем, не сравнимым даже с сиянием звезд. Все замерли, глядя на это чудо.
И тут ударил выстрел.
Раненная в грудь Сара вздрогнула.
- Мама!!! – закричал Исаак и бросился к ней.
Она еще смогла поднять руку и прикрыть сына своей шалью, как бы пытаясь этим вечным материнским жестом защитить его. Но тут же ударил второй выстрел, и они оба упали на морскую гальку - вместе, как и были вместе всю жизнь.
Зойка стояла позади Комиссара и увидела, как тот выхватил наган. Но сделать ничего не успела. Опомнилась она, когда мать и сын уже лежали на земле. И дальше действовала автоматически.
Схватив тяжелый булыжник, какие здесь валялись везде, она со всего размаха опустила его на голову мерзавца. Но тот успел выстрелить еще раз - в ничего не понимающего Владимира, и тот тоже упал. Свалился и Комиссар.
Зойка с остервенением била подонка булыжником до тех пор, пока голова его не превратилась в сплошную кровавую кашу. Потом вырвала из его руки наган и всадила в него все остававшиеся в барабане пули. Поняв, что тот больше не дышит, она пнула его носком туфли и, внезапно обессилевшая, медленно побрела к воде. Там опустилась на холодную гальку и беззвучно заплакала.
Неизвестно, сколько это продолжалось бы, но вдруг послышался стон. Она прислушалась. Стон раздался снова, он доносился оттуда, где лежал Владимир.
Вскочив, Зойка подбежала к юноше и приложила ухо к его груди. Сердце билось.
- Живой! Живой!! Миленький мой! Ты - живой!
Зойка не замечала, что почти кричит.
К ней вернулось ощущение реальности. Она понимала одно: Владимиру нужен врач. Приподняв его за плечи, она стала потихоньку тянуть его наверх, к машине. Несколько раз она останавливалась и сбегала к морю, чтобы намочить платок и вытереть Владимиру лицо и губы. Рану его она наскоро перевязала большим белым платком, найденным в саквояже Сары. Наконец она втащила раненого в машину и устроила на заднем сиденье. «А ведь взбрело же тому гаду в голову развлекаться, уча меня стрелять и водить автомобиль», - подумала она. И то и другое она делала теперь отменно.

Шалим крепко спал, когда почти под утро его разбудил стук в дверь. Стучали негромко, но настойчиво.
Открыв дверь, старик едва успел подхватить на руки буквально ввалившуюся Зою. Затащив ее в комнату и включив свет, он увидел, что она вся выпачкана в грязи и крови.
Жадно выпив воды и глянув на себя в зеркало, она попросила Шалима дать ей что-нибудь надеть и стала сбрасывать обрывки платья.
– Не хочу идти к себе, - коротко сказала она. - Пошли. По дороге все объясню.
Шалим дал ей платье, оставшееся еще от дочки. Зоя повязалась платком, и они пошли в сторону моря. Почти у самого пляжа стояла машина Комиссара. На заднем сиденье полулежал окровавленный Владимир. Больше не было никого.
- А где мать и брат? - спросил Шалим, уже понимая, что случилось самое страшное.
- Там же, где и та крыса.
И, продолжая поминать Комиссара последними словами, Зойка рассказала Шалиму, что произошло этой ночью в фиордах.
- Я положила пацана в машину и привезла сюда. Дальше - побоялась. Теперь слушай меня, старик. Здесь недалеко живет один доктор. Он лечит всех, раньше лечил и воров. Я его знаю, и он знает меня. Он точно возьмет Володю к себе и будет держать столько, сколько надо. У него в доме есть подвал, он там устроил тайный лазарет. Пошли, машина здесь недалеко. Главное, на патруль не нарваться. Потом ты останешься с парнем, а я поеду следы заметать. Бог не выдаст - свинья не съест. А вдруг прорвемся! Должно же когда-нибудь повезти и дочке проститутки. Так пусть это будет сегодня. Господи!..
И Зойка, давно забывшая все молитвы, искренне, всем сердцем попросила помощи у Бога - свергнутого и поруганного в ее стране, но остававшегося последней надеждой для многих живущих в ней людей.

Доктор Любарский принял раненого без разговоров и оставил с ним Шалима. Видно, Всевышний услышал мольбы Зойки. И решил, что ей надо помочь. Хотя бы потому, что она избавила людей от одного из выродков. А их теперь нашлось столько, что за каждого уничтоженного можно было бы отпустить и не сорок грехов...
Добравшись до места, где лежали тела матери, сына и труп комиссара, Зойка по очереди оттащила их вниз к воде. Потом разорвала шаль Сары, в которую та закуталась перед дорогой, нашла камни потяжелее и, оттащив тела по одному в воду подальше от берега, привязала камни к их рукам и ногам. Море стало им могилой. Но Зойка не хотела, чтобы труп Комиссара остался рядом с телами Сары и Исаака. Поэтому она оттащила его как можно дальше от места, где ушли под воду мать и брат Володи. С ненавистью привязав камни к ногам и к рукам своего «благодетеля», она наконец утопила и его. «Собаке - собачья смерть», - сказала она с презрением и, выбравшись на берег, пошла к дороге, где стояла машина. Зойка пригнала ее к дому доктора, завела во двор и сказала, чтобы он отдал ее каким-нибудь своим «знатным клиентам».
Доктор не возражал. Работа его всегда была опасной. Он рисковал, но пользовал воров уже давно. Еще при прежней власти. Благодаря преклонному уже возрасту ни белые, ни красные в армию его не призвали. Но услугами его пользовались все - жить хотелось белым и красным, чекистам и ворам. А он был хороший доктор. И свято исполнял данную когда-то клятву Гиппократа. И, если уж по правде, он не видел большой разницы между установившейся новой властью и ворами. А порядка у воров было даже больше.
- Юноша ваш, мадмуазель, будет жить, - сказал он Зойке. - Но поправится не скоро. Так что вам лучше поселиться здесь и помогать мне. А вы, уважаемый, можете теперь идти. - И он, взяв Шалима под руку, повел его к калитке. - Адресок мой советую забыть. Для всех полезней будет...
- Ты не переживай, профессор, - сказала Зоя, когда доктор вернулся. - Если бы он был говорливый, много бы жизней попортиться могло.
А Шалим вышел за ворота и пошел не домой, а к морю. Все произошедшее не укладывалось у него в голове.
Солнце уже поднималось из воды, умытое и сияющее. Старик сел на табуретку, забытую кем-то прямо у кромки прибоя, и долго смотрел вдаль. Где-то далеко за морем жила его внучка Роза. Она, родившаяся в Одессе от его непутевой дочери и отца-шулера, попала в благополучную страну Англию и осталась там. А те, кто родился и жил там, приехали сюда, где все было порушено и сожжено, где слово «интеллигент» произносили теперь как ругательство. Приехали, чтобы найти свою смерть. И что будет с этим мальчиком, так внезапно оставшимся сиротой? Он рассказывал Шалиму о Розе. Может, он любит ее?
Размышляя об этом, старик не заметил, как утро окончательно вступило в свои права. Он встал и медленно побрел домой. Последние события совсем подкосили его, и он впервые по-настоящему почувствовал свой возраст. «Видно, и мне пора собираться в дальний путь, - подумал он. - Хоть было бы кому похоронить». И его выцветшие глаза наполнились слезами.

Глава 5

Владимир болел долго и тяжело. Однажды доктор и Зоя даже подумали, что он уже не выберется. Но, видно, где-то глубоко в нем оставались юные силы, питавшие его жизнью. И, вместе с ней, ненавистью. К тем, кто всего в одночасье сделал его сиротой. Эти силы и вырвали его из лап смерти. И еще - Зойка. Она не отходила от него ни на минуту. Меняла пропитавшиеся кровью простыни, мокрые от пота рубашки. Обтирала его водой и уксусом. В такие минуты он был обнажен и лежал перед Зойкой прекрасный, как молодой бог. От высокой температуры глаза его пылали, как августовские звезды в небе над степью. Но ни разу за это время не возникло у нее желания обладать им. Сейчас он был для нее как брат. Но в глубине души Зойка знала, что этого молодого человека, гримасою судьбы вырванного из его устроенного мира и занесенного в ее разоренную страну, она уже полюбила. И еще она знала, что это - не такая любовь, какие случались у нее до сих пор. Это чувство было сильное и чистое, как выпавший за окном первый снег.
Володя часто бредил. Бывало, он вскакивал, хватал Зою за руки, притягивал к себе и называл Розой. Или звал мать и отца. А однажды взял за руку доктора и, назвав его Исааком, совсем спокойно попросил сыграть на скрипке. В такие минуты Зоя теряла всякую надежду на его выздоровление. Она забивалась в угол и рыдала так горько, как могут рыдать женщины там, где она выросла, - женщины, знающие, что такое настоящее горе и неожиданное счастье, и умеющие ценить последнее и горевать от первого.
Молодой организм все же победил болезнь. Владимир пошел на поправку. И тогда как-то вечером Зоя, сидя с доктором у топившейся печки, попросила его не говорить Володе о том, кто она и откуда.
Старый доктор взял Зойку за руку:
- Ну что ты, девочка! Ты еще так молода, что сможешь начать жизнь сначала. И пока можете жить у меня. Моя голова и мои руки нужны этой варварской власти, как были нужны и той, что они уничтожили. Так что можете спокойно жить у старого одинокого еврея. Ты будешь мне помогать, я научу тебя. А потом ты сможешь окончить курсы акушерок. Это прекрасно - помогать людям прийти в этот мир. Даже такой поганый, как теперь здесь. И кто знает, что будет дальше? Может, найдется еще какой-нибудь «Ульянов наоборот» - выстрелит опять из какой-нибудь пушки на корабле, и снова все переменится?
Зойка весело рассмеялась:
- Правду говорила мадам Шаду: если у всех людей на земле последней умирает надежда, у евреев последним умирает юмор.
- Причем, заметь, не просто у евреев! У одесских евреев! А в Одессе - все евреи. И те, кто не евреи, – тоже евреи. Ну а те, кто без юмора, - вообще не одесситы. Так что будем живы - не помрем, Зоенька. А твоему любимому, я думаю, при его образованности и знании языков - тоже не тяжело будет устроиться.
Зоя слушала все это и понимала, что Владимир так просто не смирится с тем, чтобы остаться здесь. Он захочет вырваться на родину. И Зойка всерьез была намерена ему в этом помочь.
Но мы предполагаем, а Бог располагает.
В заботах о выздоравливающем Володе и хлопотах по дому быстро пролетела зима. В двадцать третьем году еврейская Пасха пришла рано. И в один из погожих дней Зойка собралась на Привоз за рыбой. Какая Пасха у евреев без рыбы «фиш»?

Привоз гудел как улей. Рыбные ряды поразили бы воображение самого строгого ценителя. На прилавках было все, что давали море, лиман и река. И среди всего этого великолепия по-царски, свесив мощные хвосты, сверкая свежей чешуей, словно рыцари доспехами, лежали огромные судаки. Все это так и просилось на холст художника. Это было самое время свежей рыбы. После полудня ее отдавали почти даром. Но Зойка выросла среди женщин, понимающих толк в хорошей рыбе. И каждая из них скорее отказалась бы от оплаты своих услуг, чем купила бы на Привозе рыбу после двенадцати часов дня.
Между прилавками уже ходили ярко одетые дамочки, жены новой элиты. Все в шляпках и перчатках. Они трогали рыбу пальчиками, открывали ей жабры и, морща свои носики, принюхивались.
- Уродки, марамойки, - тихо прошептала Зойка. - Не знают, что в это время не может быть несвежей рыбы!
Она хотела уже подойти поторговаться за облюбованного ею судака, которого продавал огромный дядька, как вдруг кто-то нежно обхватил ее за талию, и она услышала над ухом:
- Правильно, Зоенька, они и есть марамойки!
Выскользнув из неожиданных объятий и быстро повернувшись к говорившему лицом, Зойка опешила. Пред нею стоял ее бывший любовник Вадим - тот самый, что привел ее когда-то на воровскую «малину», а затем внезапно исчез и с тех пор считался убитым. Но что еще больше поразило Зою, так это одежда Вадима. На нем была кожаная, как у чекистов, куртка и на боку - кобура с наганом. И такая же, как у тех, фуражка. Только Вадим, который знал своей внешности цену и всегда старался выделиться, носил ее чуть набок, чтобы видны были его великолепные светлые кудри.
- Привет, Вадим. Что ты делаешь в этом заведении? - Зойка кивнула на его куртку. - Учишь товарищей чекистов воровать и не попадаться?
Вадим засмеялся, обнажив белые зубы. Его добродушный смех не мог ввести ее в заблуждение - Зоя слишком хорошо знала своего бывшего ухажера. Он был человек резкий, да и теперь возник из небытия слишком внезапно и, главное, не ко времени.
- Разрешите пригласить вас в ресторацию, мадам...
- Мадмуазель! - шутливо-оскорбленно поправила Зоя.
- Как? Еще?! - поддержал шутку Вадим.
- Уже! Время такое. Не до любовных утех.
- Ну, время мы можем сделать таким, как нам надо. Одно ваше слово, мадмуазель Зоя...
И он повел ее к выходу с Привоза «Ну все, накрылась моя рыба», - подумала Зойка.
- А за рыбу не извольте волноваться, моя красавица, - словно прочитал ее мысли Вадим, - доставим к доктору наисвежайшую. Что за еврейская Пасха без рыбы «фиш»?
Зойка внутренне вся сжалась. Она поняла, что Вадим ее выследил. Что теперь?
У входа на Привоз ждала машина. Широким жестом Вадим пригласил Зойку сесть, и они поехали в любимый ресторан Вадима - в гостиницу «Лондонскую».
Войдя в зал, Зойка сразу же окунулась в знакомый с детства мир. Пурпур бархата, позолота. Ковры, в которых ноги утопают по щиколотку, мягкие кресла, так и зовущие присесть и расслабиться. Несмотря на утро, хрустальные люстры еще горели, но сквозь витражи окон уже пробивались лучи солнца. Все здесь было обновлено. Но, что бы ни меняли в облике «Лондонской», в ней все равно неуловимо витал дух салона мадам Шаду.
Зойка помнила, как до революции и войны она, еще девочкой, иногда приходила сюда вместе с Ривой. Мать Зойки любила поесть хорошо и в красивой обстановке. Когда попадался солидный клиент, Рива просила его заплатить мадам до того, как... И пригласить свою даму сперва на ужин в «Лондонскую». Пообещав щедрому клиенту после ужина незабываемую ночь. Ей никогда не отказывали. В последнюю же минуту дама вдруг «вспоминала», что у нее ребенок с утра не кормлен и что в горле матери кусок застрянет, если дочь останется голодной. Эта часть просьбы Ривы уже не вызывала у клиента восторга, но... Чтобы в старой Одессе запретить накормить ребенка... Этого не посмел бы даже Гобсек. И Зойка, одетая как принцесса, шла в «Лондонскую» на ужин. Насытившись, девочка оставляла мать и ее спутника в кабинете и выходила в холл, где все ее знали и любили. Она садилась на диван в уголке и, как в театре, рассматривала публику.
Мужчины, приходившие в ресторан, были все как на подбор высокие, стройные (или ей так казалось?) и прекрасно одетые - в основном во фраках, в белоснежных рубашках с бриллиантовыми заколками на галстуках-бабочках. И все они хорошо пахли.
Но по-настоящему поражали воображение Зойки их спутницы. Они легко скользили рядом с кавалерами, изящные, одетые всегда по последней парижской моде, и от них веяло заморскими цветами. Вуальки их шляпок плохо скрывали жадный блеск глаз, жажда веселья и праздника так из них и выплескивалась, но маленькой Зойке казалось, что они - удивительные принцессы, и жизнь их - сплошная сказка.
После всех пережитых Одессой потрясений публика в «Лондонской», конечно же, изменилась. Мужчины уже не казались добрыми великанами. Не такими белоснежными выглядели их рубашки, редко сверкали в галстуках бриллиантовые заколки. Женщины открыли ноги, сняли вуали и потеряли свою загадочность. Но желание наслаждений и веселья все равно сквозило в их взглядах. Только теперь к нему добавилось и понимание мимолетности счастья. Кто знает, что ожидает завтра? Так будем прожигать жизнь сегодня!
Все это Зоя, конечно, разглядела бы гораздо лучше, если бы пришла в «Лондонскую» в другое время и при других обстоятельствах. Сейчас ей было не до наблюдений. Но она держала себя в руках. «Ладно, посмотрим, что будет дальше...»
Они с Вадимом прошли в глубь ресторана. Здесь в это время было немноголюдно, свет приглушен. В углу тихо играл тапёр, и стоявшая рядом с ним девушка что-то напевала. Видно, они репетировали вечернюю программу.
К новым посетителям тут же подскочил услужливый официант и провел их в уютный уголок, к столику за пальмой, скрытому от докучливых взоров других посетителей. Вадим быстро сделал заказ, и уже через минуту на столе появились бутылка шампанского в ведерке, черная икра в креманке со льдом, тонко, как папиросная бумага, нарезанный балык из семги, сливочное масло и еще теплый душистый хлеб.
- Ну что, Зоенька... За встречу старинных друзей! За то, что мы выжили! - Вадим поднял бокал и выпил шампанское залпом.
- Ты не только форму их надел. Ты и пить стал, как они. Шампанское - залпом. - Зойка поморщилась и слегка пригубила напиток.
- Любовь моя, - усмехнулся Вадим, - не мне тебе рассказывать. С волками жить – по-волчьи выть!
- И как ты попал в эту волчью стаю? Ты, вор в десятом колене?
- Вот за что люблю тебя, Зойка, так за твой ум! - рассмеялся Вадим. - Ты помнишь, как в восемнадцатом оголтелый пролетариат и наши эмансипированные гимназисточки, на раз-два прыгавшие в постель любого большевичка, размахивая флагами, с гиканьем взяли тюрьму и выпустили заключенных? Ну, вообще-то они все это делали, чтобы выпустить политических... Но разве разбирались тогда, кто есть кто? Политических была горстка! А вместе с ними вышли тогда и мои «коллеги». Среди них был Яшка Шмидман. Неуловимый Яшка! Чтобы его поймать, полиция загубила троих тайных агентов. Но Яшка - везунчик. И революция его амнистировала. Я не знаю почему, но большевики приняли его как родного, и теперь он был уже не Яшка Шмидман, а товарищ Виктор Гарский. Сотрудник Чрезвычайной комиссии. Мы встретились с ним, когда меня взяли на последнем деле. В квартире ювелира Кошевича. На Пушкинской. Кошевича уже тогда взяли в ЧК, и его квартира стояла пустая. Я знал, что у старого еврея там остался тайник. И предполагал где. Но в ЧК умеют допрашивать. И я пришел на квартиру почти одновременно с товарищами чекистами. Яшу я знал давно. Однажды, в четырнадцатом, еще до начала войны, мне пришлось его прикрыть и помочь ему бежать из Одессы. На мое счастье, у товарища Гарского оказалась хорошая память. Он смог и меня «убежать». А когда его перевели в Петроград, он взял меня с собой и тоже сделал чекистом. Но вреден Север для меня. И вот, по состоянию здоровья, меня перевели в Одессу. Зоенька, грабить законно - гораздо безопасней! Всё - во имя и ради великого дела революции! Так выпьем за эту кровавую даму, которая позволяет и грабить, и убивать, лишь бы только это делалось во имя ее.
Вадим запрокинул голову и опять залпом выпил бокал шампанского.
- А ты, рыцарь ночи, не боишься, что тебя поймают?
- Я боюсь только, что если меня поймают, у меня в руках окажется мало наворованного, чтобы кинуть им в пасть. Так-то, Зойка. И хватит об этом. О тебе - все знаю. Когда ехали в авто, оно не показалось тебе знакомым?
Руки Зои сразу похолодели. И тело покрылось липким противным потом.
Вадим заметил ее бледность и усмехнулся:
- Ты, подружка дней моих веселых, ничего не поняла. Я – прежний Вадим. Вор в десятом поколении. Как вы сами, мадам, выразились. Ой, пардон! Забыл. Мадмуазель... А ту гниду - если бы не ты, так я прибил бы сам. Рассказывай, как дело было.
У Зойки отлегло от души. Она поняла, что бояться нечего. И рассказала Вадиму всю историю семьи Диамантов, да и свою заодно. Вадим никак не мог поверить, что кто-то добровольно мог оставить миллионы в благополучной стране, мечте любого жигана, и приехать в истерзанную Россию, в город, где от прежней жизни камня на камне не осталась. Даже если этот город - Одесса! Приехать, чтобы остаться здесь даже не похороненным как положено!
- А что будет с этим пацаном? - спросил он, когда Зойка окончила свой печальный рассказ.
Она долго молчала. И наконец решилась теперь же поставить все точки над i. Она хорошо знала своего бывшего любовника и понимала, что так просто он ее не отпустит.
- Вадим... – начала она. - Я люблю Владимира, как никогда и никого еще в жизни не любила. Да и кого я могла любить? Ты мою жизнь знаешь. Грязь, ложь и разврат с детства. Но сейчас - все иначе. Этот мальчик так чист и так беззащитен, что я готова быть у него просто служанкой. Или стать ему как мать… - Вадим хохотнул. - Да-да, – подчеркнула Зоя, - как мать. И не смейся. Мне просто достаточно быть рядом, чтобы ограждать его от этого мира. Он ведь - как котенок слепой. Образованный, воспитанный, тонкий... Он привык к уюту и комфорту. И был вырван из всего этого эгоизмом своей матери и слабохарактерностью отца. Но - Царство им Небесное!.. А я - нужна ему сейчас. И не оставлю его добровольно. Так и знай. И давай решим все теперь.
Вадим сидел молча и постукивал по столу пальцами. Зоя знала эту его привычку. Он думал и принимал решение. И она со страхом ждала, что скажет ей бывший любовник.
- Ну хорошо... - произнес наконец Вадим. – В конце концов, воды уже много утекло, и все мы изменились. Люби своего подопечного. Но, Зоя... Это не должно мешать делу. При твоей красоте - а я тебе справлю еще парочку шмоток - и при моей должности мы можем сделать серьезное состояние. А потом - исчезнем. Может быть, прорвемся в страну твоего пацана. Ведь у него уже сейчас есть там миллионы? А? Ладно-ладно, не писай кипятком, коленки ошпаришь... - Он притянул девушку к себе и крепко поцеловал в губы. - Всё. Последний поцелуй любви. Отныне, Зоя... Кстати, как тебя по батюшке?
- Ивановна.
- Ну да, - иронично прищурился Вадим. - Ты, конечно, типичная Ивановна, сразу видно... – Шампанское наконец подействовало на него. – Значит, Зоя Ивановна, отныне мы - друзья и тайные партнеры. Ты станешь моей леди Винтер. А я - твоим кардиналом Ришелье. - Он был начитан и романтичен, этот вор-чекист...
Они вышли из ресторана. У выхода их ждал молодой парень, одетый как на прием у графа Воронцова.
- Девушка! - обратился парень к Зое. - Будьте одесситкой! Хватайте счастье в обе жмени!
- Это ты «счастье»? - огрызнулась Зойка. - Клоун!
- Обижаете, мадам!
- Мадмуазель она, мадмуазель, - подключился к пикировке Вадим. И вдруг, взяв у остряка большой сверток, протянул его Зое: - Это судак, Зоенька. Куплен до двенадцати... – И Вадим вопросительно посмотрел на парня.
- Он только что плавал, клянусь мамой! - Молодой человек сорвал с головы шляпу и прижал ее к сердцу.
Смеясь, Зоя и Вадим сели в машину и отъехали. Парень посмотрел им вслед.
- Зачем были нужны эти революции и войны, если такие цыпочки до сих пор ходють в мадмуазелях? - удивленно и с сожалением пробормотал он вслед удаляющейся машине и пошел в ресторан.

- Господи! Зоенька, где ты была? - кинулся к вошедшей Зойке старый доктор. - Мы уж думали, с тобой что-то случилось! Разве можно в наше время пропадать так надолго?
Но она не обратила на него внимания. Ее взгляд был прикован к неожиданно появившемуся Владимиру. Он стоял в проеме дверей спальни в нижнем белье, бледный, худой, с осунувшимся лицом, и смотрел на нее беспокойным взглядом. И Зойка прочла в его глазах облегчение – от того, что он наконец увидел ее. «Значит, волновался, - промелькнуло у нее в голове, - значит, небезразлична». От этой мысли на душе у нее сделалось легко и весело.
- Ну я же сказала вам, что иду на Привоз за рыбой, - повернулась Зойка к доктору и отдала ему сверток.
- Какая рыба, какая рыба, Зоенька? Вы что, ходили за ней в море? За это время можно наловить шаланду рыбы! Пожалейте мое старое сердце!
Говоря все это, доктор взял рыбу и пошел на кухню ее чистить. Он умел делать это мастерски еще с благословенных дней «до революции», когда была жива его жена, - она не переносила запаха свежей рыбы и всегда просила мужа почистить ее.
Зойка подошла к Владимиру.
- Зачем ты встал, малыш? - ласково спросила она. - Ты еще очень слаб. Пойдем, я помогу тебе лечь в постель.
Ее макушка едва доставала до его плеча. Зоя обхватила его за талию, Владимир оперся о ее плечо и, слегка пошатываясь, пошел в комнату.
- Зоя, здесь можно помыться? - смущенно спросил он свою «сиделку». - От меня пахнет, как от вспотевшей лошади.
Зойка счастливо засмеялась. К Владимиру возвращалось желание жить. Значит, дело совсем шло к поправке.
- Ну конечно же можно! Ты полежи, я сейчас.
Она оставила молодого человека и пошла в ванную комнату, которая, к счастью, действовала в доме еще с прежних времен. А появилась она незадолго до революции. Доктор помог сохранить руку одному инженеру, которому грозила ампутация. Инженер занимался разными изобретениями. Больших денег у него не водилось, и, чтобы отблагодарить доктора, он предложил смонтировать в доме водяное отопление. Во всех комнатах установили радиаторы, провели трубы, бак для воды поставили на чердаке дома. А змеевик вмонтировали в плиту на кухне. Когда плиту топили, нагревалась и вода в системе отопления, и по всему дому разносилось тепло. В ванной же комнате инженер поставил особый большой котел с топкой для нагревания воды. Принимал и лечил доктор обычно у себя дома. И не отказывал никому. Поэтому дров у него было достаточно при любой власти.
Зойка быстро нагрела воду, наполнила ванну и повела Владимира мыться. Юноша был еще очень слаб и, несмотря на его сопротивление, Зойка помогла ему раздеться донага и сесть в воду. Она стала намыливать его душистым мылом, найденным в саквояже его матери. Владимир закрыл глаза и, положив голову на край ванны, полностью подчинился ее ласковым рукам. А она мыла его, как ребенка. Но в какой-то момент Зойка почувствовала, что он - далеко уже не ребенок. Быстро выпрямившись, она сбросила с себя платье и, окунувшись рядом с ним в воду, стала его ласкать и целовать. Она сама дрожала от возбуждения. Владимир не сопротивлялся. Ему были приятны эти ласки, и он принимал их с благодарностью и отвечал на них. Когда же его страсть достигла пика, он быстро перевернул Зойку на спину и взял ее резко, со всей энергией молодого самца. «Где только силы нашел...» - пронеслось в голове девушки.
Но болезнь еще не отпустила Владимира. Все закончилось очень быстро, и он в изнеможении склонился на край ванны. Зойка боялась двинуться и молча ждала, пока он придет в себя. На глаза ее навернулись слезы. Она вдруг поняла: все, что произошло сейчас, было не по любви, а просто от долгого воздержания. И сердце ее сжалось. Сможет ли она вселить в юношу любовь к себе? Будет ли он любить ее так же или хотя бы почти так же, как любит его она?
Спать молодые люди легли вместе. Но ослабевший Владимир отодвинулся на край и тут же заснул. А Зоя не могла уснуть долго. Перед ее внутренним взором одна за другой проходили картины ее короткой, но уже такой наполненной бурными событиями жизни. Она была старше Владимира всего на четыре года. Но это - по документам. Жизненный опыт сделал ее старше его лет на двадцать. Под утро она уже ясно понимала, что сможет удержать рядом с собой любимого, только если заменит ему мать. Не быть ей с Владимиром по-настоящему любимой и балованной женщиной. «Но я готова быть рядом с ним в любой роли, - подумала она, засыпая. - Я уже не могу без него...»
* * *

С того дня, а вернее, с той ночи Владимир быстро пошел на поправку. Только однажды он спросил Зою о своей матери и о брате. И она ему все рассказала. После этого Владимир вышел в сад. Яблони и вишни уже покрывались бело-розовым цветом. Он долго сидел на скамейке и думал. Потом вошел в дом и спросил Зойку, согласна ли она стать его женой. Ошеломленная неожиданным счастьем, Зойка проревела целый час. Владимир, не понимая, отчего она плачет, обнимал и утешал ее. Наконец успокоившись, Зоя дала согласие.
Позвали доктора и объявили ему о своем желании пожениться. Старый врач, никогда не имевший своих детей и привязавшийся к Зое и Владимиру всем сердцем, от души поздравил молодых и даже прослезился. Но, будучи человеком опытным, он охладил восторги Зойки, спросив, есть ли у Владимира документы. Действительно, молодому человеку нужно было устраиваться в новой жизни.
- Я думаю, что смогу помочь вам, - сказал доктор, узнав, что прежние документы пропали. - Наверное, так теперь - даже к лучшему. Мой брат вместе со своим сыном бежал в двадцатом году в Турцию. О них уже никто не помнит, и они – не вернутся. Вы - ровесники, и зовут его так же - Владимиром. У меня до сих пор хранится его метрика. Ты можешь взять этот документ, мальчик, - повернулся доктор к Володе. - Отчество тебе тоже менять не придется: твоего отца звали Майкл, а моего брата – Михаил. Только тебе отныне придется стать Любарским. Но это неплохая фамилия, поверь мне.
«Ну вот и закончился род Диамантов, - подумал Владимир. - Даже если у меня будут сыновья, они будут уже Любарские...» Сердце его сжалось. Но он уже давно запретил себе проявление всяких эмоций. Он понимал: чтобы выжить теперь в этой чужой стране, надо стать таким же, как те, кто захватил в ней власть. Стать твердым, как камни на мостовой Одессы - родного города его матери, который он теперь ненавидел так же, как и всю страну. Где он потерял отца, мать и брата. «Если я не смогу отсюда вырваться, я буду мстить им всю свою жизнь», - подумал Владимир. И теперь он верил, что Зойка тоже пойдет с ним до конца, куда бы ни забросила его судьба.

Оформлять браки официально в то время было не принято, и молодые люди, скромно отпраздновав свадьбу вместе с доктором, начали семейную жизнь. Владимир рассказал молодой жене всю свою жизнь в Англии. Но одно он от нее скрыл - тайну Скарабея. Однажды Зойка хотела выбросить его старые туфли, но Владимир коршуном кинулся к жене и выхватил их у нее. Никогда раньше Зоя не видела мужа таким резким и грубым. Опомнившись и сообразив, что обидел жену, Владимир объяснил ей, что эти туфли сделал он сам, что это - его собственная модель, одна из первых, и потому он хочет их сохранить. Зоя поняла и сама убрала туфли в чулан.
Как-то само собою решилось, что молодые люди останутся жить у доктора. Зоя за время болезни Владимира стала почти профессиональной медсестрой. У нее проявилось врожденное сострадание к больным и слабым. Рука у нее тоже оказалась легкой, и, когда она делала уколы, пациенты доктора почти этого не ощущали. К осени доктор хотел записать Зойку на курсы акушерок. А вот с устройством на работу Владимира все оказалось несколько сложнее. В его речи еще чувствовался легкий акцент, и при устройстве его на работу, где могло потребоваться знание иностранных языков, возникли бы вопросы... Решили, что Володя пойдет на недавно открывшуюся в городе обувную фабрику. До этого обувь в Одессе делали в основном в полукустарных мастерских. Главный инженер новой фабрики как раз оказался пациентом доктора.
На фабрике требовались специалисты, и Володю взяли работать в закроечный цех - делать лекала. Маленькие, немытые окна цеха почти не пропускали света, в плохо проветриваемом помещении постоянно стоял запах обувной кожи. Но больше всего убивали Владимира сами фасоны производимой обуви. Казалось, те, кто их придумывал, имели тайный сговор с частными врачами-ортопедами. Потому как ношение сих моделей не могло не искалечить ноги. При этом мужская обувь мало отличалась от женской. Ни о каком изяществе речи вообще не могло быть, копыта – и то красивее. Все это просто убивало Владимира. И однажды он нарисовал эскиз изящной женской туфельки с узеньким носком на невысоком каблучке, украшенной сбоку небольшой кисточкой из нарезанной тонкой кожи.
Главный инженер, которому он принес свою модель, посмотрел на него как на душевнобольного.
- Молодой человек, мы ведь изготавливаем обувь не для царского двора, а для простых пролетариев, - сказал он.
- Но почему же простые пролетарии, которые стали хозяевами страны, не могут ходить в хорошей обуви? - удивился Владимир.
- Ну да! Если мы нашим Нюшам и Машам дадим такую обувь, они перестанут быть пролетариатом. А те, кто может позволить себе носить такие туфельки, - знают, где их покупать, и имеют на это возможности. Или их мужчины имеют такие возможности. И вообще, вы представляете, сколько будет стоить переоборудовать цех, чтобы выпускать ваши изыски? Так что не морочьте мне голову, идите и кроите обувь для народа. Или вы против? – И инженер посмотрел на Владимира поверх очков рыбьими глазами, в которых ясно читалось желание избавиться от докучливого подчиненного.
Владимир молча вышел из кабинета.
- Ха, туфельки с бантиком! - уже закрыв дверь, услышал он восклицание начальника. - А план кто будет давать? Дядя Федя с Молдаванки?
Настроение его, и так постоянно подавленное, стало еще хуже. Еще сильнее подступила тоска. Домой идти не хотелось. Он пошел в сторону моря, к Лонжерону.
Лето уже вступило в свои права. В вечернем воздухе смешивались запахи нагретой за день земли, цветущих акаций и моря. Владимир сел на ствол склонившегося к воде дерева и стал смотреть туда, где море сходилось с небом.
Там была свобода, там был путь в его страну.
«Домой, как угодно, только домой, - думал он. - Все равно здесь нет даже могил родителей и брата...» При мысли о них к горлу подкатил комок. Но он не мог плакать. С губ сорвались стоны, но глаза остались сухими, как будто слезы кончились навсегда.
Когда солнце уже совсем опустилось в море, он пошел домой. К жене. Он часто теперь спрашивал себя, зачем он сделал предложение Зое. Заглядывая в свое сердце, он искал и не находил чувства, которое, как он считал, должен был бы испытывать к спасшей его девушке. «Но вряд ли я вообще когда-нибудь смогу любить женщину, - подумал Владимир. - А Зое я обязан жизнью. Значит, и должен быть с нею до конца».
Вернувшись, он застал Зойку и доктора за накрытым столом. Но они были не одни. В кресле у стола сидел красивый молодой мужчина в чекистской форме. Но по его расслабленной позе чувствовалось, что он здесь не по службе. На столе стоял запотевший графинчик с водкой, на тарелках из сервиза доктора лежала дорогая закуска.
Зойка, вскочив, чмокнула мужа в щеку и, прижавшись к его плечу, представила гостю:
- Вадим, это и есть мой муж. Любимый муж, - уточнила она кокетливо.
- Ему можно позавидовать, Зоенька, - сказал уже подвыпивший гость и крепко пожал протянутую Владимиром руку.
Владимир извинился перед женой за то, что пришел поздно, и пошел в ванную вымыть руки. Переодевшись в домашнюю куртку, он сел за стол.
Все это время Вадим внимательно за ним наблюдал.
- Да-а, Зоенька, - протянул он наконец. - Трудно вам будет. Ну какой из твоего мужа фабричный рабочий? Он или сопьется...
- Тьфу-тьфу-тьфу! - замахала руками Зойка.
- ...Или его, к лешему, выгонят, - закончил Вадим.
- Увы! Я должен признаться, что думаю так же, - присоединился к разговору доктор. - То, что твой муж, Зоя, всосал с молоком матери, – скрыть нельзя. Это светится из каждой его клетки.
Владимир выпил водки и, чуть расслабившись, достал лист с изображением своей туфельки. Он показал эскиз домашним и гостю и рассказал о разговоре с инженером.
- Я не понимаю, - обратился он к Вадиму, - если вы пролили столько крови, чтобы простому народу жилось хорошо, как пишут во всех газетах, так почему же этот народ должен одеваться в мешки и носить уродливую обувь? Ту, что выпускает фабрика, где я работаю, иначе не назовешь. Конечно, в частных магазинах есть хорошая обувь и другие красивые вещи. Но ведь это - только для избранных. Так что же тогда изменилось? Зачем была нужна революция?
Вадим смотрел на Владимира и понимал, почему Зойка любит этого человека, а не его. Владимир был наивен и чист, как ребенок. А для Зойки, выросшей среди проституток и воров, прикосновение к этой чистоте стало как бы обновлением ее самой. С Владимиром она словно очищалась. Но то, что здесь они - не выживут, Вадим понимал тоже.
Он долго думал, смотрел, как Зоя подкладывает на тарелку мужу лучшие куски, и наконец сказал:
- Вот что, юноша. Я знаю всю вашу одиссею, но вы можете ничего не бояться. А на фабрику - больше не ходите. Вы, конечно же, не читали Новый Завет. А жаль. Там сказано: «Не мечите бисер перед свиньями. Иначе оборотятся и вас же поедят». Никогда или еще очень долго здесь не нужны будут ваши таланты. И нет уже той России, где ценилась изящная обувь. Но, думаю, я устрою вас на хорошую работу. В ЧК. Или, как теперь называется наша контора, в ГПУ.
Владимир, пивший в это время чай, от неожиданности поперхнулся, и Зойка стала стучать его по спине своим маленьким кулачком, чтобы он откашлялся.
- Я? В ГПУ?! - Владимир даже не спросил, а прошептал это как ругательство. - После всего, что сделали с моими родителями?
- Ну, с родителями - это бандиты, - спокойно ответил Вадим. - Да-да. И Комиссар был бандит такой же, как и тот таможенник, что расстрелял вашего отца и остальных. Но если бы вами занялись у нас... Думаю, вы все были бы арестованы. И ваша участь оказалась бы не лучше. Не пытайтесь понять, что сейчас здесь происходит, вам это не под силу. Вы с семьей пришли сюда как существа из другого мира. Но теперь, если будете слушать меня и Зою, то, пожалуй, сможете вырваться отсюда и вернуться в Англию. К вашим миллионам. Ведь они вас ждут?..
Гость смотрел на Владимира холодно и внимательно. И тот понял, чего от него хотят. Последние события, так внезапно перевернувшие всю его жизнь, сразу заставили его повзрослеть. Владимир не отвел взгляда. И наблюдавшая за мужем Зойка вдруг поняла, что перед ней уже не тот нежный юноша, который совсем недавно приехал из благополучной Англии, а вполне взрослый мужчина, окрепший в горниле несчастий.
- Ждут, - кивнул Владимир. - И если вы поможете нам с Зоей выбраться, то получите свои деньги. И немалые.
- Ого! Слова не мальчика, но мужа! Я восхищен. Но о миллионах мы поговорим, когда доберемся хотя бы до Турции. А пока это - миф о Городе Солнца. Поэтому ты... Я думаю, мы можем уже перейти на «ты»? - Владимир кивнул. - Поэтому ты будешь работать со мной. Ты образованный, знаешь языки. Интеллигент. Такие им - сейчас нужны. Пока нужны. И мы этим воспользуемся. Ну что ж... - Вадим улыбнулся. - Вечер был приятный и прошел с пользой для обеих сторон.
Встав, он попрощался и, не оглядываясь, вышел из дома.
В очередной раз судьба Владимира Диаманта делала крутой вираж. Но он, уже привыкнув за последнее время к ее неожиданным поворотам, принял все как должное. И все же с надеждой. Надеждой вырваться на свободу. Зойка весь вечер придумывала, как бы объяснить мужу свое знакомство с Вадимом, но уставший от всех перемен Владимир сразу же заснул, не спросив жену ни о чем.

Глава 6

А Розе подходило время рожать. В качестве жены Питера.
Сразу после свадьбы молодые поехали в путешествие: Париж, Рим, Венеция; Елисейские поля, Колизей, Дворец дожей... Питер обожал свою молодую жену и относился к ней со всей трепетностью первого настоящего чувства. Еще перед свадьбой Роза, понимая нетерпение юноши и учитывая свое положение, хотела ему отдаться, но Питер, воспитанный в патриархальных традициях, мягко ее отстранил: «Любовь моя, мы так долго ждали этого часа, давай подождем еще чуть-чуть».
К счастью Розы, со свадьбой не затянули: бабушка Питера со стороны матери была плоха и хотела успеть увидеть своего любимца женатым. Поэтому уже через две недели молодые люди поженились и отправились в свадебный вояж. Когда до конца путешествия оставалось еще много времени, Розу стало тошнить по утрам. Испугавшегося было Питера она сразу обрадовала, объяснив свое недомогание беременностью. Они прервали путешествие и вернулись в Лондон.
И вот теперь пришло время произвести на свет ребенка Владимира Диаманта, пропавшего где-то в далекой России, но любимого Розой по-прежнему. Схватки начались еще накануне вечером и продолжались уже почти сутки. Роза страдала, но старалась не кричать и сохранять спокойствие. Во время одного из перерывов между схватками она задремала, и во сне к ней пришла ее бывшая хозяйка, Сара. Она была как всегда красива, но в глубоком взгляде ее стояла какая-то нездешняя печаль. За ее спиной Роза увидела Майкла и Исаака с венками из белых лилий на головах. Сара, в черной шали, подошла к кровати Розы.
- А где же Володя? - спросила Роза.
- Он остался там, - ответила Сара. - А ты родишь мальчика. И скоро пойдешь с нами. Но прежде, чем мы тебя заберем, ты должна рассказать всю правду. Это будет ребенок рода Диамантов. И он должен продлить свой род...
Роза вскинулась на кровати вся в поту, и схватки начались с удвоенной силой. Позвали доктора. Это был тот же пожилой доктор, который принимал сыновей Сары и ее умершую сразу после рождения дочь. Он осмотрел Розу.
- Рановато, барышня, собрались вы рожать, - сказал он. - Но если ваш ребеночек так спешит в этот неустойчивый и обманчивый мир, давайте мы ему поможем... Будем делать кесарево, - повернулся он к медсестре. - Готовьтесь. Плод большой, и ей не справиться.
Роза, пришедшая в это время в себя после очередного приступа схваток, вспомнила свой сон. И вдруг поняла, что не выживет. Неожиданно для себя она успокоилась. И попросила доктора позвать мужа и оставить их наедине. Когда все вышли, она притянула Питера к себе и прошептала:
- Питер, родной, ты - самый лучший муж на свете. Но я всю жизнь любила Владимира. Я не вынесу этих родов и потому должна сказать тебе: этот ребенок - не твой. Это будет мальчик. Он - сын Владимира, он - Диамант. Можешь меня проклинать. Там – я отвечу за свои грехи. Но поклянись мне, что ты воспитаешь сына. Назови его Мозес. Так захотел бы Владимир. В честь его деда. И когда придет время, объясни ему, что он - Диамант.
Сказав все это, Роза бессильно откинулась на подушки, и у нее опять начались страшные схватки, как будто судьба дала ей лишь минуту для признания мужу, чтобы потом снова погрузить в страдания. Ошарашенный ее словами Питер, ничего толком не понимая и глядя, как мучается жена, стоял на коленях рядом с кроватью и плакал.
Розе сделали кесарево сечение. Мальчик появился на свет большой, не менее четырех килограммов. И возвестил о своем приходе требовательным криком. Но его мать этого крика уже не услышала. Роза не успела увидеть своего сына на земле. Но она, конечно, посмотрела на него из мира иного. И благословила его.
Питер рыдал не переставая. Когда жену похоронили, он уехал на побережье, в Брайтон. Пил там несколько дней. Потом вернулся и объявил, что ребенка будут звать Мозес. Больше он никому ничего не сказал. И стал воспитывать мальчика как своего сына.
* * *

Вадим, как и обещал, устроил Владимира на работу в губернский отдел ГПУ. Образованный молодой человек, знающий несколько языков, быстро привлек внимание начальства и сотрудников. Начальство было довольно, что в их систему пришел такой ценный сотрудник, и уже планировало подключить Владимира к определенным операциям, при проведении которых требовались благородная внешность и умение располагать к себе людей. Рядовые же сотрудники приняли его по-разному. Одни обрадовались его приходу, понимая всю пользу от этого для их работы. Другие остались равнодушны: их захватила текучка - не до новичка. Ну пришел и пришел - люди нужны. Но несколько сотрудников невзлюбили Владимира с первого же дня. Даже ничего не зная о новичке, они сразу почувствовали, что он в их среде - чужой. Их неприязнь сквозила в каждом жесте, в каждом взгляде. Он, наверное, и впрямь выглядел среди них белой вороной. Ведь даже форму он надевал поначалу с чувством омерзения. И одним из не принявших его и, пожалуй, даже сильно невзлюбивших был заместитель начальника губотдела товарищ Циммерман.
Аркадий Циммерман происходил из еврейской семьи, полностью погибшей во время погрома в местечке Бирки, что находилось на границе Одесской губернии и Бессарабии. В местечко ворвались черносотенцы. Родители Аркадия спрятались в погребе, вырытом на огороде под сараем, но его двенадцатилетняя сестра, вспомнив, что в доме осталась кошка, ее любимица, выскочила из погреба и побежала в дом. Вернуться она не успела. Бандиты схватили девочку и стали насиловать. На крики дочери из погреба выскочили отец и мать. Отца убили сразу. Над матерью и сестрой долго измывались и, уже истерзанных, зарезали, как кур. Аркадий в это время находился в Одессе. Ему было семнадцать лет, и он работал на судоремонтном заводе учеником слесаря. О том, что случилось с родителями, ему рассказал их сосед, бежавший в Одессу и встретивший его случайно на улице. Молодой человек приехал в местечко, но не нашел даже могилы: боясь начала эпидемии - было лето, - местные власти распорядились собрать по дворам все тела и захоронить их подальше от городка. Аркадий не смог найти тех, кто занимался похоронами. Тогда он собрал вещи, которые остались после разграбления, закрыл хату и уехал в Одессу навсегда.
Он долго пытался дознаться, кто же зверски убил его близких. Несколько раз ему указывали на кого-нибудь, он выслеживал предполагаемых убийц, затем, улучив момент, избивал до полусмерти, выпытывая правду. Но избитые и покалеченные люди не признавались, что участвовали в погромах. Постепенно пыл ненависти начал угасать. Он вернулся на завод. И стал ходить в большевистский кружок. Идея революционного переустройства мира захватила его сразу.
Когда в четырнадцатом году началась война, партийная ячейка направила его пропагандистом в войска. И не было на всем фронте агитатора более яростного, чем Аркадий Циммерман. Он счастливо избежал арестов. Была ли тому причиной жертва, принесенная его семьей? Или Провидение уже предопределило некую роль, которую суждено было ему сыграть в будущем?
Уже осенью семнадцатого года он в одном из полков повстречался с сестрой милосердия, еврейской девушкой по имени Эсфирь. Сирота, она пошла на фронт с радостью: здесь ее кормили, давали одежду, и она втайне надеялась выйти замуж.
В тот день моросил унылый осенний дождь, было холодно и мерзко. Аркадий накануне простудился и чувствовал себя неважно. Оставив своих товарищей у костра среди солдат, он пошел в сторону лазарета. В окошке хаты светился огонь. Войдя внутрь, Аркадий увидел невысокого стройного солдатика. Сначала он подумал, что это мальчик-подросток, но, приглядевшись, понял, что это юная девушка, только очень худенькая.
- Не дадите чайку? - спросил Аркадий.
- Да-да, конечно, - ответила она. - А может, спиртику хотите? На дворе нынче холодно.
Аркадий от спирта не отказался, но предложил девушке выпить вместе с ним.
Эсфирь уже освободилась от дежурства. В лазаретной хате у нее была маленькая комнатка, которую она делила с другой сестрой милосердия. Та теперь сменила Эсфирь, и Аркадий остался с девушкой наедине. Она быстро накрыла на стол, выставила скромную закуску, и они выпили по стопочке спирта. Аркадий расслабился, сбросил промокшую шинель и налил еще по одной.
После второй разговорились. Аркадий, давно носивший свою боль молча, неожиданно для себя стал высказывать ее этой совсем незнакомой девушке. Он не просто рассказывал о том, что произошло. Он словно исповедовался ей, изливая всю свою горечь и обиду на жизнь, столь несправедливо с ним обошедшуюся, обнажая перед девушкой свое изболевшееся сердце. Ни один священник или раввин не мог бы стать теперь более внимательным и сочувствующим слушателем, чем Эсфирь. Этой сироте оказалась свойственна удивительная способность сочувствовать безмолвно, одним только взглядом. Ко времени, когда графинчик опустел, молодые люди уже чувствовали себя знакомыми тысячу лет. И само собою получилось, что спать они легли на одну узкую кровать вдвоем. Эсфирь до этого вечера не знала мужчины. Алкоголь замутил ее сознание, и все, что произошло потом, она помнила плохо. Когда она проснулась, Аркадия уже не было. Рано утром он вместе с товарищами уехал агитировать в другой полк.
Наверное, он скоро забыл эту мимолетную встречу и эту девушку. Но Эсфирь его не забыла. Да и не могла она его забыть, даже если бы захотела. Три недели спустя она поняла, что забеременела. Поначалу она испугалась, но потом решила, что отчитываться и объясняться ей не перед кем, - одна она в этом мире. А теперь у нее будет родной человечек. И девушка приняла свою беременность с радостью.
Ее напарница по лазарету, уже опытная женщина, вскоре заметила ее состояние.
- Что делать будешь, коза? – напустилась она на подругу. – Допрыгалась? Предупреждала же тебя, не верь ты им! Им што? Вставил, вынул и пошел! А нам - расхлебывать. Рожать в муках, кормить, не спать ночами... А у них таких как мы - в каждом лазарете по нескольку! Где искать его будешь?
- А я не хочу его разыскивать, - ответила Эсфирь. - Пусть себе... У него - своя дорога. Жисть у него тоже несладкая была. Он мне рассказывал...
- Ага! Рассказывал... Интересно, кого только он тебе в живот понарассказывал? – Напарница помолчала. - Хотя ты, девка, права. Столько люду полегло на этой войне, надо же и возместить потери. А кто будет то делать, как не мы, бабы? Так што рожай на здоровье. А у меня квартира в Одессе есть. На Молдаванке. Небольшая квартирка, но тебе и ребеночку хватит. А я приеду, если Бог сохранит, - мы и решим, как жить дальше.
Полковое начальство вникло в положение Эсфири и отпустило ее в тыл. В полку ее любили, поэтому снабдили в дорогу всем необходимым, да еще послали с ней солдата, который после ранения уже не годился в строй. С этим одноруким солдатом она и отправилась на Украину. Он помог ей добраться до Киева, и они распрощались. Поезда ходили уже совсем плохо, и теперь, чтобы доехать до Одессы, ей приходилось с трудом добираться от станции к станции.
Однажды, выйдя на каком-то полустанке за кипятком, Эсфирь нос к носу столкнулась с Аркадием. Как ни странно, он ее узнал. А взглянув на ее раздутый, как мячик, живот, почему-то сразу подумал, что в нем растет его ребенок. То, что девушка не стала за него цепляться, устраивать истерик и голосить на всю округу, неожиданно утвердило его в этой догадке.
- Как же ты решилась? - спросил Аркадий. - Ведь одна совсем, помочь некому. А если бы мы не встретились?
- Потому и решилась, что одна, - ответила Эсфирь. - Не встретились бы? Так Бог на ребеночка всегда дает. И нам помог, - сказала она, поглаживая живот. - Товарка моя по лазарету ключи дала от квартиры в Одессе. И для маленького, чего надо, мне дали люди добрые.
- А как назвать думаешь?
- Так если мальчик будет - Давидом. А девочка - Ривой.
Это были имена погибших родителей Аркадия.
- Значит, запомнила... - Он внимательно посмотрел в глаза девушки.
- Как же такой страх и горе такое не запомнить? И раз ребеночек ваш, так и имя должно быть ваших родителей.
С того дня Аркадий ее не оставлял. Он помог ей добраться до Одессы. Там выгнал из квартирки на Молдаванке непрошеных гостей и поселил Эсфирь.
Эсфирь родила девочку. И назвала ее Ривой.

А в Одессе в это время уже шла жестокая борьба. Боролись за власть, боролись все против всех. Большевики попытались подчинить себе город полностью, но им это не удалось. К концу семнадцатого года власть перешла к Центральной Раде и меньшевистским Советам. Попытка большевиков овладеть городом путем восстания, устроенного в середине января, не получила развития: уже в феврале на Украину, сметая все на своем пути, двинулись австрийцы и германцы. Центральная Рада провозгласила оккупантов защитниками от революционного хаоса, но Украина получила в их лице грабителей: они эшелонами начали вывозить хлеб, сахар, промышленное оборудование и сырье.
Австрийские войска вступили в Одессу летом восемнадцатого года, а уже в октябре произошла революция в Австрии, в ноябре – в Германии. Австрийцы начали отход с Украины. Уходили спешно, бросая уже нагруженные составы, обороняясь от налетавших отрядов самых разных «цветов».
Из Одессы австрийцы ушли в середине ноября, а через неделю в одесский порт вошли транспорты с английским и французским войсками общей численностью до тридцати тысяч штыков. К городу подходила и десятитысячная белая армия генерала Деникина.
Для большевиков, вообще-то, мало что изменилось - они по-прежнему стремились установить свою власть. Подпольный большевистский комитет посылал на заводы группы для организации забастовок, вывода из строя оборудования, саботирования работ, проводившихся для англичан и французов.
К концу восемнадцатого года «Жемчужина у моря» являла нелепую смесь лиц, племен, наречий, состояний. Бандиты, банкиры, уголовники всех мастей, дипломаты и мещане - все смешалось. Уже не было различий, кто есть кто - все пили, гуляли, просаживали последнее. И грабили. Кровь людская лилась как водица. Выйти в город было страшно даже днем.
Хозяином Одессы стал французский генерал д’Ансельм. Он откровенно презирал и одесситов, и Россию вообще. И мало заботился о дисциплине в своей армии. Французские солдаты - сенегальцы и зуавы - десятками бродили по улицам города, вламывались в дома и уносили все, что попадалось под руку. При сопротивлении обывателей они хладнокровно их убивали.
Но и в эти окаянные дни Одесса оставалась Одессой. Одесситы спасались шутками, песнями, танцами. Любимым для многих местом стал в это время кабачок «Дарданеллы», Здесь играл знаменитый скрипач Яшка, здесь пел Александр Вертинский. Сюда часто заходили французские солдаты. И здесь повела свою тайную работу большевистская «Иностранная коллегия». Собственно говоря, и «Дарданеллы» открыл член этой организации - Мартин Лоладзе.
В «Иностранной коллегии» работали болгары, поляки, венгры. В феврале девятнадцатого к ним присоединилась француженка Жанна Лябурб. Она не знала страха. Ее широкополая фетровая шляпа мелькала то в порту, то в ресторанах, где кутили французские моряки, то в многочисленных ателье, где работали французские портные, она ухитрялась попадать даже на французские военные корабли. Когда ее просили не рисковать, быть осторожнее, она только весело смеялась, запрокинув гордую голову, и отвечала: «Умирают - лишь раз!» За неполный месяц своей агитации в Одессе она, по сути, сумела «разоружить» французский экспедиционный корпус.
В начале марта девятнадцатого года Жанну вместе с несколькими другими подпольщиками схватила деникинская контрразведка. После жестких допросов с пристрастием их расстреляли. Когда их нашли, то лица их были так обезображены, что Жанну смогли опознать только по ее знаменитой шляпе.
Хоронили их на Втором христианском кладбище. Проститься со знаменитой француженкой пришло более семи тысяч человек. Даже контрразведка не решилась этому помешать. Среди пришедших стоял и Аркадий Циммерман.
...3 апреля генерал д’Ансельм отдал приказ о начале эвакуации из Одессы английских и французских войск. Узнавший об этом подпольный большевистский комитет сумел на следующий же день организовать в городе восстание. Подошли к этому большевики практично: ставку сделали не только на рабочих, но и на местную криминальную стихию во главе со знаменитым вором Мишкой Япончиком. План удался, и в Одессе началось такое, что англичане с французами рады были, наверное, что убираются наконец отсюда подальше.
А 6 апреля в город вошли красные части. Предводительствовал ими Николай Григорьев, успевший послужить и в царской армии, и Центральной Раде, и Петлюре, а теперь вот пришедшийся ко двору и у большевиков.
Все эти события происходили на глазах у Циммермана. И сердце его ожесточалось все больше. И ожесточалось, и мертвело. С этим сердцем он участвовал в отправке на фронт спешно сформированного из «социально родственных» одесских воров красного полка, командиром которого назначили того же Мишку Япончика, с этим сердцем он вместе с командой чекистов встречал бросивших позиции, бежавших с фронта воров и расстреливал их. С этим сердцем он отправился добивать отложившегося вдруг от большевиков атамана Григорьева. И с этим сердцем он вернулся домой...
Он начал работать в губернской Чрезвычайной комиссии. И жизнь воспринимал теперь только как борьбу. А борьба предполагает наличие врагов.
- Есть враги и есть свои, - сказал он как-то Эсфири. - Врагов я ненавижу и бью. И буду бить беспощадно. Своих... - Он на секунду задумался. - Своих я уважаю. Но кто они - свои? Сегодня он свой, а завтра...
Он предпочитал об этом не думать. Тем более что работы по «очистке города и губернии от контрреволюционного элемента» хватало.
В двадцать первом году Аркадий Циммерман был представлен самому Дзержинскому. Во взгляде этого ленинского сподвижника он увидел испепеляющее пламя. Ненависть горела и в сердце Аркадия, и он даже не подумал, что причиной огня в глазах Железного Феликса может быть что-то совсем иное...
Первый чекист сразу понял, как полезен будет этот молодой человек с окаменевшей душой. Трагедия собственной семьи давно уже отошла для самого Аркадия на второй план, и врагами для него стали теперь те, на кого указал ему перст великого экзекутора. Зная, что родом Циммерман с Украины и долго жил в Одессе, руководство ВЧК вновь послало его работать туда же. Уже через год стал заместителем начальника губернской ЧК.
* * *

Владимир был для Циммермана человеком «другим». Словно из иного мира. Сама речь нового сотрудника, его умение себя вести, даже то, как он носил форму, - все отличало его от людей привычного Циммерману круга. Чувство неприязни к Владимиру возникло у начальника с первого дня знакомства. Но после одного случая оно переросло в какую-то злобу и, наверное, неосознанную зависть.
Дело было в том, что совсем недавно в их отделе появилась новая машинистка. Девушку звали Роза. Когда, представляя ее Владимиру, Вадим назвал ее имя, тот вздрогнул и побледнел. Находившийся в канцелярии Аркадий заметил это. Женившись на Эсфири скорее из чувства долга, большой любви к жене он не испытывал и уже давно воспринимал ее только как мать своих детей и хозяйку в доме. Спали они тоже отдельно. Эсфирь ни в чем мужу не перечила. Аркадий же, при удобном случае, никогда не отказывался от других женщин. Обычно те не противились и охотно соглашались на ласки всемогущего чекиста. Да и внешне Аркадий Циммерман выглядел мужчиной приятным. И только Роза, эта пигалица, как называл он ее про себя, не только не принимала его ухаживаний, но как будто вообще его не замечала. А вот завидев Владимира, девушка каждый раз вся сияла, и ее глаза лучились ожиданием и надеждой так явно, что вокруг стали уже над ней подшучивать.
Владимир же, когда ему представили молодую машинистку, вздрогнул, вспомнив свою далекую Розу. Свою первую любовь и первую женщину. После смерти матери и брата он запретил себе вспоминать прошлою жизнь: мысли о ней входили в его сердце словно гвоздь, раздирающий незажившую рану. И тогда ему хотелось просто броситься в море и плыть в страну, в которой он родился и которой принадлежал.
Вернувшись домой в день знакомства с Розой, он вдруг подумал, что уже давно не видел Скарабея. Зои и доктора в доме не было. Владимир нашел в кладовой туфли, отвернул каблук и вынул брошь. Слабый свет проникал в кладовую только через маленькое оконце под потолком, но, как только алмаз лег на ладонь, каморка сразу озарилась таинственным сиянием. Владимир зажал Скарабея в кулаке и словно ощутил холод тысячелетий. Камень был равнодушен к людским бедам. Люди приходили, уходили, сменялись его хозяева, а древний кристалл оставался чист и холоден.
Владимир медленно раскрыл ладонь и посмотрел в глубь алмаза. Поначалу ничего не было видно. Затем в глубине камня начал медленно вырисовываться какой-то силуэт. И когда он стал виден ясно, Владимир вздрогнул. Как тогда, когда услышал имя «Роза». В чистой глубине камня он увидел спальню своих родителей в лондонском доме. На кровати лежала Роза. Она была неподвижна и бледна, и Владимир почему-то сразу, со страшной ясностью, понял, что ее – уже нет на этом свете. Но эта картинка вдруг сменилась другой. Теперь он видел в той же комнате играющего на ковре маленького мальчика. Лицом к ребенку и боком к Владимиру сидел мужчина. Это был Питер Ашли. Странно: он выглядел значительно старше, чем помнилось Владимиру, и старше, чем он мог бы выглядеть теперь. Но ребенок... Кто? Чей? И вдруг Владимира бросило в жар: «Сын?! Неужели это мой сын?!» Он уже не смотрел в глубь камня, воспоминания нахлынули на него подобно урагану, сметая действительность и унося в последний день, вернее, ночь в Лондоне. В их доме. В спальне Розы. Той, далекой Розы. Конечно же, у него есть сын! Диамант! Продолжатель их рода!
Владимир зажал алмаз в кулаке и пошел к морю.
В последнее время он ходил туда часто. Садился на какой-нибудь валун и, глядя в морскую даль, разговаривал с отцом, матерью и братом. Он рассказывал им обо всем, что с ним происходит. И как он тоскует по ним, как ему не хватает их всех. Очень не хватает. Он говорил им, что часто не знает, как поступать и как жить дальше. Говорил вслух. Его слова уносились вдаль, а когда на море поднимался ветер, ему порой казалось, что он слышит голос мамы. Иногда он представлял себе, что вот она приплывет с вечерней волной. И выйдет на берег, сядет рядом с ним. И, как в детстве, проведет рукой по его непокорным волосам, запустит в них свои ласковые пальцы.
Сегодня он рассказал маме, что у него родился сын. Сын!
- Как же Роза назвала его? - спросил он вслух.
И в третий раз за день его пробила дрожь.
- Мозес... - произнес кто-то рядом голосом тихим, как шелест листьев.
Владимир вскочил и стал оглядываться.
- Мама, мама, - звал он, - где ты, отзовись!
Он метался по пустому берегу, понимая, что матери здесь нет, и все равно звал ее. Как в детстве, когда мама могла погладить по голове брата, а он стоял рядом в отчаянии. Тогда мама улыбалась, брала его на руки и начинала целовать носик, лобик, губки... И Володя успокаивался: мама его любит. И как же он хотел, чтобы она утешила его и теперь! Но только волны накатывали на пустой берег, разбивались о валуны и откатывались обратно.
Незаметно стемнело. Владимир постепенно успокоился и, вспомнив, что Зоя не знает, где он, пошел домой.
* * *

Прошли осень, зима. Пролетела весна. В двадцать четвертом лето пришло в Одессу рано. Уже к началу мая погода стояла очень теплая, и пляжи быстро заполнились отдыхающими. В основном это были приезжие. Жители Одессы предпочитали купаться и загорать за пределами города, где-нибудь на станциях Большого Фонтана. Там многие имели дачи, оставшиеся еще от прежних времен. Была такая дачка и у доктора. Кто-то и предложил отмечать майские праздники там - всем отделом, в котором работал Владимир. Накануне туда доставили продукты и привезли жен сослуживцев во главе с Зойкой.
Назавтра к полудню в садике, выходящем прямо к морю, накрыли столы, и вскоре они уже ломились от разнообразных закусок. Посередине стола Зойка поставила вазу с яблоневыми ветками в бело-розовом цвету. Яблоня, с которой она срезала эти ветки, была не привитой, каждую весну она, как и другие, надевала наряд невесты, но плодов почти не давала.
«Как и я, – подумала Зойка. – Навряд ли я смогу родить Володе ребеночка. Уже сколько мы вместе, а я все не беременею. Неужели так и останусь пустоцветом?» Такие мысли приходили в ней все чаще. Она пыталась укрепить свою связь с Владимиром всеми доступными женщине средствами, но вот с тем, самым крепким и надежным средством, – с ним все никак не получалось. Доктор утешал ее и говорил, что все еще впереди, что они молоды и еще будут иметь детей, но в глубине души Зойка чувствовала, что не сможет испытать счастья материнства. Слишком рано пришлось ей познать мужчин и слишком их было много.
Ее печальные размышления прервали клаксоны машин. Это приехал Владимир со своими сослуживцами. Пора было идти к столу. Доктор на дачу не приехал. Он пожелал молодежи хорошо повеселиться и, сказавшись нездоровым, остался дома. Но Зойка знала, что это - отговорки. Просто доктор не признавал этих новых праздников. И не хотел кривить душой, отмечая их. Однажды он сказал Зойке: «Я не против рюмки хорошей водки, и даже не одной. А чтобы водка была на пользу, пить ее надо или по поводу радости, или по поводу горя. Но и то и другое должно быть искренним. Иначе это перевод продукта и здоровью вред». «Вот потому и не приехал», - подумала Зоя. И еще она подумала, что хозяйкой быть сегодня – ей. Глянув на себя в зеркало и подмигнув своему отражению, она пошла звать всех к столу.
Гости давно проголодались, и теперь, шумно рассевшись, наполнив рюмки и нагрузив снедью тарелки, с ожиданием смотрели на товарища Циммермана. Как и положено начальнику, он занял место во главе стола.
Циммерман встал и поднял рюмку.
- Товарищи! - начал он громко. - Мы победили наших внешних врагов и теперь можем с чистой совестью посидеть сегодня здесь, в этом прекрасном месте, на берегу нашего Черного моря, и выпить в кругу своих друзей и наших дорогих боевых подруг. - Он положил ладонь на плечо сидевшей рядом Эсфири, и та, давно уже не знавшая прикосновений его рук, покрылась румянцем удовольствия и смущения и посмотрела на подруг других сотрудников с гордой улыбкой. – Но, - продолжил Аркадий, - мы не должны забывать, что внутренний враг еще не сдался. Он просто затаился и ждет любого удобного момента, когда сможет выпустить свои когти. И поэтому мы должны быть начеку. Мы должны быть хитрее его и действовать быстрее. Мы должны знать замыслы врага и не давать ему опередить нас. Мы должны наносить ему упреждающие удары. – Он посмотрел на своих сотрудников пристальным взглядом. - Я верю, что за этим столом сидят люди, которые смогут это сделать... Так выпьем за то, чтобы мы победили врага не только в нашей стране, но и во всем мире. Ура!
Голодные гости, уставшие уже держать полные рюмки, дружно крикнули «ура». Выпив по первой, они облегченно вздохнули и дружно приступили к уничтожению еды. Вадим сидел рядом с Циммерманом. Понимая, что если тот долго останется трезвым, то день может быть испорчен, он, не дав начальнику как следует закусить, налил ему и себе по второй и предложил сделать то же и другим гостям. Встав с места, он поднял свою рюмку и сказал:
- Предлагаю выпить за товарища Циммермана! С таким начальником мы уничтожим всех врагов, еще затаившихся в нашем славном городе, любимой нами Одессе!
Все дружно поддержали Вадима и с удовольствием выпили по второй. Циммерман был неглуп. Он замечал, когда ему льстили, но смотрел на это снисходительно - понимая, что на своем месте действительно может сделать многое. В огромной работоспособности и ответственности ему действительно нельзя было отказать.
После третей рюмки все расслабились, за столом завязалась общая беседа. Кто-то рассказывал новую одесскую хохму, кто-то - анекдот. Раскрасневшаяся Зойка носилась между гостями, меняя тарелки и принося на стол новые закуски. И только Владимир во всем этом веселье не участвовал. Он не осуждал этих людей. Он понимал, что они родились и росли в другой стране, но шквал революции и гражданской войны ту страну смел, изменив в ней все понятия и ценности. И у этих людей нет другой родины, им надо теперь приспосабливаться и жить здесь, в жизни новой, и искать новые идеалы и служить им. Но он-то родился там, где все осталось прежним – во многом таким же, как и в прежней России. И он так и не смог до сих пор понять, что же такое это новое «классовое сознание», о котором пишут газеты, которое отменяет привычные человеческие ценности и заставляет одних людей ненавидеть других. И ему снова отчаянно захотелось вырваться из этого водоворота и вернуться в Англию. Домой. К своему сыну, который, он теперь знал, у него есть. Но ради этого приходилось терпеть весь тот бред, что несли подвыпившие сослуживцы. Хотя он догадывался, что в душе многие из них думают иначе. И его Зойка тоже думала иначе. И говорила ему это по ночам, когда они лежали, отдыхая после жарких ласк, на которые жена была неутомима и изобретательна. И он вновь начинал думать, когда же они с Зоей вырвутся и ступят на землю Англии. Он ни на минуту не допускал мысли, что будет жить без своего сына. Как не допускал и мысли, что оставит Зою...
Вместе с сотрудниками Владимира на дачу приехала и машинистка Роза. Она скромно села в конце стола, молча ела, пила и терпеливо слушала трескучие, пересыпанные лозунгами речи. Розе недавно исполнилось восемнадцать лет. И на эту работу она попала случайно. Девушка была единственной дочерью раввина. Она прекрасно училась в школе, ей легко давались все предметы. Особенно математика: по пути домой Роза успевала решить в уме все заданные в школе задачки. Но чуть больше года назад, неожиданно, прямо во время службы скончался ее отец. Мать Розы, всю жизнь прожив за спиной мужа и не умея делать ничего, кроме домашней работы, слегла с сильным нервным расстройством. И тогда кто-то из соседей посоветовал Розе оставить школу и пойти на курсы машинисток. Это теперь была одна из самых востребованных профессий: каждый день в городе десятками открывались все новые организации и конторы, и в них немедленно поступали инструкции с требованием сдавать десятки документов отчетности.
Роза поступила на курсы и закончила их с отличием. Будучи девушкой грамотной, да еще научившись печатать со скоростью диктовки и вслепую, она сразу же получила несколько предложений работы. В это же время и местному отделу ГПУ потребовалась машинистка, умеющая печатать грамотно и быстро. Искать такую девушку пришел на курсы сам товарищ Циммерман. Прочтя список окончивших курсы и поговорив с каждой из девушек, он сразу остановил выбор на Розе. Его устроило все – и ее грамотность, и аттестация руководства курсов, и, самое главное, ее внешность. Она была среднего роста, худенькая, но при этом с полным бюстом и стройными ногами. Ее лицо с чуть раскосыми большими глазами цвета спелых маслин обрамляли слегка вьющиеся каштановые волосы с небольшой рыжинкой, полные губы открывали в улыбке жемчуг зубов. Но самыми милыми черточками были нежные ямочки на щеках, на каждой по две - одна маленькая, другая поглубже: они появлялись каждый раз, когда она улыбалась. Роза выросла в религиозной семье, и в ее взгляде так и светились чистота и невинность.
На службе новая сотрудница повела себя ровно, вежливо и приветливо со всеми, не отдавая предпочтения никому. И все стали относиться к ней доброжелательно и с уважением. Только товарищ Циммерман бывал с ней порою строг. И неудивительно: он почувствовал непреодолимое влечение к девушке с первого же дня. Однако Роза оставалась к нему равнодушна и вела себя с ним так же, как и с другими. Но вот Владимир вызвал ее интерес сразу. И с каждым днем этот интерес становился все сильнее. Зная, что Владимир женат, Роза старалась скрыть от него свои чувства. И долго колебалась, ехать на дачу доктора или нет. Но любопытство и желание побыть рядом с любимым, причем в свободной обстановке, перевесили ее сомнения, и она поехала вместе со всеми.
Сослуживцы знали, что Роза, ко всему прочему, прекрасно поет и играет на гитаре. И, конечно, захватили с собой инструмент. Теперь, когда все уже насытились и отдыхали, кто-то попросил ее спеть.
Девушка ломаться не стала. Взяв гитару и легко касаясь тонкими пальчиками струн, она запела популярный романс «Осенний сад». Звуки ее голоса струились невесомо, подобно движению воздуха в кронах деревьев сада, и улетали к берегу моря, теряясь там в шелесте волн. Все сидевшие за столом замерли, боясь шелохнуться. У дам на глазах появились слезы, мужчины нервно курили. Владимир, стоявший в проеме дверей дома, застыл как соляной столб. Он словно увидел девушку впервые. И его душу сжало неведомое дотоле чувство. Забыв, что вокруг люди, он не сводил с Розы восхищенных глаз. Роза это почувствовала. Ее взгляд встретился со взглядом Владимира, и оба они вдруг поняли, что жить как прежде - уже не смогут. Что их жизни связаны теперь надолго, может быть, навсегда... Но все это тоже увидела и тоже разом поняла Зойка.
Никто не заметил, как она ушла в дом. Никто, кроме Вадима.
Когда он вошел, она лежала, уткнувшись в подушку, и рыдала. Вадим все понял без объяснений. Наклонившись над девушкой, он взял ее за плечи, приподнял и крепко поцеловал в губы. Зойка разом замолчала и с силой уперлась ему в грудь руками, пытаясь оттолкнуть:
- Ты спятил! А если Володя увидит? И вообще, мы договорились! Между нами ничего не было и быть не может!
Вадим отпустил ее:
- Ну вот и конец истерике! А если б я тебя начал успокаивать, это затянулось бы надолго. – Он усмехнулся. - Теперь садись и слушай меня очень внимательно... Да, твоего Володю подцепили сильно. И сама она уже давненько положила на него глаз. Но он же, Зоенька, честный, да? И порядочный. И он обязан тебе по гроб жизни. Потому он тебя не оставит. Мучиться будет, страдать, не спать по ночам. Истерзается весь, но - не уйдет. Пока ты не прогонишь. А ты, золотая наша, не прогонишь. Поэтому не плакать надо, а действовать. Времени не так много - грядут изменения в нашей конторе... Сматываться надо, Зойка. Тогда ты и мужа своего сохранишь, и сама миллионершей станешь. А? Что скажешь? - Он подвел ее к зеркалу и посмотрел в него вместе с ней. - Ну и пойдут же тебе, Зойка, миллионы! Посмотри на себя. Ты - прямо-таки отделение сейфа для больших денег!
Вадим продолжал шутить и смеяться, а Зойка смотрела на себя в зеркало и думала. Действительно, а почему бы нет? Чем она хуже тех женщин, которых Владимир мог встретить в Англии? Внешне, может, и гораздо лучше. Образование у нее, конечно, не шибко какое, но она все хватает на лету, уже свободно понимает, что говорит Володя по-английски. Правда, сама говорит пока, как баба с Привоза. Но это поправимо, Владимир сказал, что, попав в Англию, она быстро освоит язык и приобретет настоящий лондонский выговор. Он часто говорил, что Зойка вообще очень талантлива...
- Ну, успокоились, барышня? - прервал ее размышления Вадим. - Хорэ. Теперь слушай сюда. Будут английские миллионы или нет, - это еще вопрос. Поэтому сбежать с вошью в кармане мы не можем: это здесь пролетарии в почете, а на Западе в почете «хрусты». Лучше если в камешках.
- Где ж камни взять? Все уж отобрали твои славные «сослуживцы». Поначалу - когда в бандитах ходили, потом - когда в рэволюцьонэрах, теперь - когда в чекистах. На вас никаких алмазных копей не хватит!
Вадим весело хохотнул. Он любил Зойку за острый язычок и еще за то, что с нею не требовалось притворяться, можно было свободно и открыто говорить обо всем.
- Не бойтесь, сударыня. На наш век хватит и оставшихся. Так вот... На ловца и зверь бежит. В августе в Одессу приезжает американский ювелир. Господин Розенкрат. Его предки - родом из Одессы. Задолго до революции они рванули в Новый Свет и устроились... Нам бы так устроиться там, где мы будем жить. Ювелирное дело у них - в десятом поколении. Они и в Одессе этим промышляли. Но в Штатах развернулись по полной программе. Сейчас у последнего Розенкрата - магазины по всей Америке и Европе, свои ювелирные мастерские. Женился он, само собой, на одной из представительниц не менее солидной династии. Но, самое главное, этому поцу откуда-то надуло ностальгию по родине предков. А именно по Одессе. Он неплохо говорит по-русски. И просто в восторге от всей галиматьи, которую пишут в тамошних «левых» газетах о новой России и НЭПе. Он приедет со своими цацками, чтобы открыть новый бизнес и ювелирную мастерскую здесь. Остановятся они в итальянской миссии. Детей у них нет, и, как я понимаю, его брак - чистый расчет. Я видел их фотографии. Не знаю как кому, но, если бы у меня, даже при долгом воздержании, что-то зашевелилось на его мадам, я бы лучше сам отрубил себе детородный орган. Так что у тебя, Зойка, затруднений с ювелиром не возникнет. Жена его на нашем родном – ни бум-бум. Посему им нужен будет переводчик. Ну и, само собой, сопровождающий. Сопровождать буду я. А переводчиком будет Владимир. Его используем втемную, рисковать не будем - слишком честный фраер твой муж. Достать ненадолго ключи от сейфа – и все пройдет как по маслу. В миссии есть свой человек, среди обслуги. Я ему даже в ученики не гожусь. План прост до гениальности. Ты приходишь в миссию как жена переводчика и очаровываешь Розенкрата...
При этих словах Зойка дернулась.
– До какой степени? – быстро спросила она.
- До последней, Зоенька, до последней. Свои цацки он явно будет держать в сейфе в миссии. Ключи нам будут нужны не больше чем на полчаса. Сейф там простой, как швейная машинка «Зингер». Но мы должны сделать все чисто. Никаких взломов! Номер в «Лондонской» я обеспечу. И не дергайся. Миллионы так просто не даются, путь к ним выстлан грехом и раскаянием. Но раскаиваться будешь потом. За морями. Да тебе и надо-то всего - вспомнить уроки мадам Шаду!
Вадим хлопнул Зойку по круглому заду, но не успел и рта раскрыть, как та взвилась и, в ярости схватив его за галстук, притянула к себе.
- Запомни! – прошипела она. - Той Зойки - нет! Умерла! Я - помогу тебе один раз! Слышишь? Один! И только потому, что хочу вырвать отсюда Владимира и вырваться сама. Но если ты думаешь, что будешь подкладывать меня под каждого «штыря», у которого карманы набиты «хрустами», то тебе лучше передумать сейчас. Ты меня знаешь!
Вадим смотрел на пылавшую гневом девушку с восхищением. «Жаль, что она ушла от меня, - пронеслось в его голове. - Лучшей партнерши мне не найти».
Он отвел руку Зойки от своего горла.
– Если все пройдет тип-топ, больше и не надо ничего будет, – спокойно сказал он. - Берем камешки и тут же сваливаем. Насколько я знаю, Розенкрат прибудет в Одессу морем. На турецком судне. На нем же – и обратно. И мы так же уйдем.
«Снова турецкий корабль!» - молнией пронеслось в голове у Зойки, и она побледнела. Уже выходивший из комнаты Вадим глянул на нее и все понял. Вернувшись к Зое, он наклонился и, приподняв ее за плечи, сказал:
- Зойка... Я - вор. И иногда могу быть скотиной. Но никогда... Слышишь, никогда я не буду сукой и гнидой, как тот твой комиссар. Надеюсь, он в аду расплачивается за свои «добродетели». А сейчас пошли к гостям, а то тебя начнут искать.
* * *

После праздника на даче у доктора Владимир окончательно осознал, что влюбился в Розу. Раньше, в Англии, он легко сходился с женщинами, не мучаясь тем, что изменяет той Розе, своей первой возлюбленной. Здесь, в Одессе, все стало иначе: Зоя спасла ему жизнь, и он, хотя и понимал, что никогда не любил свою жену по-настоящему, не мог причинить ей боль. Но встреча с этой Розой открыла ему, что такое настоящие чувство. Он думал о ней постоянно. И чем бы он ни занимался, она словно наблюдала со стороны за его действиями и одобряла их или осуждала. Уходя по вечерам к морю, он мысленно разговаривал с нею, как раньше разговаривал с мамой. Но на службе, боясь выдать свои чувства, старался не оставаться с Розой наедине.
Однажды, недели через две после того памятного дня на даче, Владимир дежурил в отделе. Было уже девять вечера, все сотрудники ушли домой, и только в конце коридора раздавался стук печатной машинки. Владимир понял, что Роза еще работает. Работы всегда было много, и она часто оставалась печатать допоздна. Владимир решил приготовить чай и угостить Розу пирогом, который дала ему с собой Зойка, – она отлично пекла. Взяв заварной чайник и тарелку с пирогом, он пошел в комнату машинисток.
Тоненькие пальчики Розы быстро летали по клавиатуре печатной машинки. Владимир поздоровался и, поставив на стол чайник и тарелку, предложил девушке отложить на время работу и попить вместе чаю.
Роза замерла, пальцы ее остановились над клавиатурой. Она явно не знала, что сказать. В мечтах она часто представляла, как они с Володей встретятся где-нибудь неожиданно, и он обязательно обратит на нее внимание. И увидит, наконец, как она хороша собой, - не хуже его жены. И он возьмет ее за руку. И они будут долго ходить по городу. А к вечеру придут на берег моря, сядут рядом, и она расскажет ему, как она его любит. И пусть он женат, пусть не захочет разводиться с женой - она все равно будет его любить и ждать, и тогда он поймет, что лучше ее нет никого на свете... И вдруг он сам пришел к ней в комнату и предлагает вместе попить чаю.
Владимир заметил волнение девушки.
- Ты не хочешь пить со мной чай? - спросил он. - Я тебе помешал?
- Нет-нет! - спохватилась она.
Вскочив с места, Роза бросилась к чайнику. Она поставила его на примус, и вдруг погас свет.
- Замыкание, наверное, - сказал Владимир. - Где здесь пробки, не знаешь?
- Сразу за дверью. Я покажу. - И Роза стала на ощупь пробираться к двери.
Владимир тоже начал двигаться в темноте к двери, и их руки внезапно встретились. Обоих будто пробило током. Сперва они отскочили друг от друга, но в следующее же мгновение Владимир поймал руки Розы и притянул ее к себе. Внезапная темнота как бы освободила его чувства из оков, и он отдался своему желанию. Он начал ласкать Розу, как часто делал это в мечтах. Поначалу она сопротивлялась. Но ведь она уже так его любила! Ее давно подавляемые чувства, ее любовь и молодость прорвали плотину сдержанности, и она начала страстно отвечать на ласки любимого.
Он прижал ее к стене у двери и целовал губы, глаза, волосы, руки. Он вдыхал аромат ее тела. Роза пахла жасмином и свежестью, как после летнего дождя. Они забыли о времени, забыли, где находятся. Они нашли друг друга, и они были сейчас на земле одни.
К реальности их вернул телефонный звонок. Звонили с электростанции. Оказалось, у них произошла авария, и электричества нет нигде. Оставалось ждать. Но надо было еще проверить входную дверь.
Роза нашла в темноте огарок свечи - она держала его про запас в своем столе, потому что свет отключался довольно часто. Они зажгли свечку, Владимир поднял ее, а другой рукой взял за руку Розу, и они вместе вышли в коридор. На стене заколебались их тени, и это напомнило Розе истории о приведениях в замках. И вдруг она почувствовала себя принцессой, которую спас красавец принц, и сейчас он ведет ее в мир любви и света. Она сказала об этом Владимиру. Он засмеялся и назвал ее ребенком - его душу переполняла сейчас удивительная, неведомая прежде нежность.
...Свет дали только под утро, и всю ночь они провели в кабинете Владимира, целуясь и лаская друг друга. И каждый рассказывал другому о себе. Роза в своей короткой жизни, ясной, как весеннее утро, могла не скрывать ничего. А вот Владимиру было о чем подумать. Но он тоже решил рассказать все. Он чувствовал, что этой девушке можно довериться.
Роза была поражена его историей. «Как в романе,- подумала она. - И я тоже буду героиней этого романа. Только бы у него оказался счастливый конец...»
Целуя и лаская девушку, Владимир хотел ее страстно. Но он понимал, что Роза - из тех, на ком надо жениться, а у него уже есть жена. Роза же полностью отдавалась своему чувству - первому в ее жизни, и была готова на все. Она сказала об этом Владимиру, и это получилось у нее так естественно и просто, как может быть только у чистых натур, не умеющих лукавить и врать.
- Нет, моя девочка, - вздохнул Владимир. - Мы должны остановиться, чтобы я мог спокойно смотреть в твои глаза. Дай мне время подумать. Я не хочу терять тебя, но я не могу обидеть Зою. Ты ведь знаешь, она спасла мне жизнь...
Когда дали свет, Роза пошла домой. Она почти летела по улицам просыпающейся Одессы, и сердечко ее пело, как малиновка в саду. Придя домой и едва коснувшись щекой подушки, она погрузилась в глубокий сон. Сон, полный музыки, света и морского простора. И сама она ощущала себя чайкой над этим простором - легкой, веселой и беззаботной. Летящей куда захочется.
Владимир, сдав дежурство, домой сразу не пошел, а направился к морю.
Опустившись на ставший уже для него своим валун на берегу, он стал говорить с матерью. Он спрашивал у нее совета, что же ему теперь делать. И вновь откуда-то издалека, едва различимый в шелесте прибоя, ему послышался голос мамы:
- Все решится само собою...

Зойка встретила его как всегда ласково и весело. Понимая, что Владимир устал после дежурства, она не докучала ему расспросами. Пока он мылся, она быстренько подала завтрак и теперь тихонько сидела напротив, глядя на него своими русалочьими глазами. Обычно этот взгляд затягивал его, как в омут. Иногда он даже отодвигал тарелку и, подхватив жену на руки, нес ее в постель. Но сегодня он был странно равнодушен к Зойкиному очарованию. Сказав «спасибо» и поцеловав ее в лоб, он сослался на усталость и ушел в спальню. И тогда Зойка окончательно поняла, что пришла беда. Ее беда. До этого дня она еще гнала черные мысли прочь, хотя женская интуиция, которая никогда ее не обманывала, настойчиво говорила ей, что с Владимиром что-то не так. Но с недавних пор она уже знала, что именно. Это - их машинисточка. Это - чистая девочка Роза... Но другой у Володи и появиться-то не могло. На другую – он Зойку никогда бы не променял! Увлечь его могли только чистота и невинность. А они буквально лились из ее глаз.
Опустившись без сил на скамейку в садике за домом, Зойка только ломала руки. «Что делать? – терзала она себя неразрешимым вопросом. - Что же делать? Господи! Я умру без него. Я - уже не та. Я не смогу опять жить, как жила до встречи с ним!» Она вскакивала со скамейки и носилась по саду, как раненая птица. Потом снова замирала, что-то обдумывая и пытаясь принять хоть какое-то решение.
В сад вышел доктор. Увидев мечущуюся Зойку, он всерьез испугался. Подойдя к девушке, он усадил ее рядом с собой и, склонив ее голову к себе на грудь, начал тихонько поглаживать ей волосы, успокаивать и расспрашивать.
Обхватив его и уткнувшись лицом ему в плечо, Зойка прорыдала, что у Володи точно кто-то появился.
- Тише, деточка, тише, - мягко ответил доктор. - Володенька сам сказал тебе об этом?
- Доктор, вы забыли мою биографию, - всхлипывая, горько усмехнулась Зойка. - Мне не надо говорить о таких вещах. Я это вижу на расстоянии. Пришла беда, говорю я вам.
И она опять зарыдала.
- Послушай сюда, дочка. - Доктор так называл иногда Зойку. – Я прожил уже долгую жизнь. И скажу тебе одно: есть у Володи кто-то или нет, тебя он никогда не оставит. За это я могу ручаться своей седой бестолковой головой. Но дам тебе совет: не надо выяснять отношения. Оставь, девочка, всё как есть, и пусть оно идет своим чередом. Рассосется. Не беременность, чай.
Зойка чуть улыбнулась. Потом успокоилась, и еще долго они с доктором сидели на скамейке в садике и молчали. Доктор продолжал машинально гладить ее по голове, но мыслями унесся далеко.
Он унесся в то последнее предвоенное лето, когда, вырвавшись из больницы, он на крыльях любви летал к себе на дачу. Там его ждала Галочка.. Молодая цыганка. Совсем еще ребенок, но уже страстная женщина. Она появлялась всегда неожиданно. Но он был готов к встрече в любой день: на столе всегда стояли ее любимые фрукты, а в погребке - охлажденное шампанское. И сейчас он вспоминал шелк ее волос цвета воронова крыла, блеск в ночи ее огромных глаз, ласки ее маленьких и проворных пальчиков и ее стон и крик, которые он заглушал поцелуем, чтобы не услыхали соседи. Утром, когда он просыпался, ее уже не было. Ни разу не взяла она у него ни рубля. Однажды он сам предложил ей деньги, но она взбрыкнула, как молодая лошадка, и отвесила ему пощечину. К осени Галочка исчезла. Он еще долго приезжал на дачу - в надежде, что она появится снова. Но так больше ее и не увидел. И только алая лента из ее волос осталась у него как память о той последней страсти. Он тогда уже был в возрасте.
Потом началась война, разразилась революция. И стало не до любви. И его жена быстро начала сдавать. Сказавшись как-то нездоровой, она легла и уже не вставала. Однажды среди ночи она позвала его и тихо, почти шепотом, стала говорить:
- Я ухожу, мой родной. Ухожу к Нему. - Она показала рукой вверх. - Но прежде чем я покину тебя, я хочу, чтобы мы простили друг другу всё...
- Что же мне прощать тебе, солнышко? Ты была самой верной и лучшей женой. Я всегда помнил, что у меня есть тыл. И был спокоен в любых передрягах, я знал, что ты меня всегда выслушаешь. И поймешь, и пожалеешь... – Он гладил руку умирающей жены и чувствовал, как та дрожит.
- Но ты все-таки прости меня, – повторила женщина. - А я прощаю тебе всё. Все твои мужские шалости. И даже твою последнюю шалость - ту молоденькую цыганочку. - Она попыталась улыбнуться, но губы ее уже не слушались.
Она устало прикрыла глаза, а он упал на колени перед своей женой, которая знала в его жизни обо всем и ни разу не показала, что знает, упал, как перед святой. Он застыл у ее кровати, а она слабыми движениями пальцев ерошила его волосы, как будто без слов говоря, что все уже позади, что она - все простила. Потом рука замерла. Он поднялся с колен и посмотрел на нее. Она лежала с закрытыми глазами и словно тихо улыбалась. Но ее не было уже на земле. Она уже исповедовалась Тому, Кто Единственный знает, в чем мы поистине грешны. И, Единственный, может простить или наказать нас. Но все мы уповаем на Его милосердие...
Так думал теперь доктор, сидя рядом с Зойкой на скамье в своем садике. У него не осталось теперь в жизни никого, роднее ее и Владимира. И он искренне просил Бога сделать их счастливыми. «Но только как будет угодно Тебе», - добавлял он мысленно.

(Продолжение следует)
Rado Laukar OÜ Solutions