29 марта 2024  13:04 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 28 март 2012 г

Поэты Петербурга

Нонна Слепакова


Слепакова Нонна Менделевна [31.10.1936, Ленинград — 12.8.1998, Петербург] — поэт, прозаик, переводчик. Слепакова считала себя интеллигентом в первом поколении. Отец был военным, потом служил в каких-то учреждениях; мать — бухгалтер, позднее — киоскер. Детство и ранняя юность, описанные в романе «Лиловые люпины, или Дым без огня», прошли под семейным прессом, в котором воплотился тяжелый дух послевоенного времени, с его скудным бытом и торжеством запретов. В памяти осели родительские принципы воспитания «системой лишений» всего, что могло понравиться,— лишением радости. Запомнилась школа, которая в духе времени гнула и обламывала не вмещавшихся в стандартные рамки дозволенного. Натура сильная, непокорная, искренняя, Слепакова взращивала в душе протест — стремление мыслить и жить иначе, по-своему. Но в поэзию она входила с чувством приятия мира, с поражающей остротою зрения, «удивляя обжигающими подробностями». В поэзии начала шестидесятых точность и острота деталей — как и любой другой отзвук нелегкой реальной жизни — поощрялись не очень. Это часто воспринималось как фронда — некий вызов покореженной скрытым недовольством души. Не одобрялось и пробивающее себе дорогу в литературе тех лет личностное начало — живой нерв беспокойного времени, первый признак не до конца еще понятой исторической драмы. В идейных стычках тех лет Слепакова держалась особняком — «двух станов не боец» — и такую позицию сохранила после переворота в стране. Язвительно и зло отвергая минувшее, она не принимала и перемен, оставаясь в «полосе отчуждения».
Стихи Слепакова писала с детства, впервые опубликовала стихотворный цикл в 1961. Первая книга — стихи для детей — «Кабула» вышла в 1962. На протяжении 1960-70-х у Слепакова вышло несколько «взрослых» книг, и тем не менее первым обратившим на себя серьезное внимание сб. была «Петроградская сторона» (1985), куда вошли стихи, разных лет — острые, жесткие, с характерной для Слепакова точностью зримых деталей, с печатью времени. Стихи о себе и о городе с живыми портретами реальных улиц и конкретных домов, откровенные в лирическом восприятии прожитого. Перемены 1990-х для Слепаковой были вдвойне трагичны: неприятие происходившего со страной накладывалась на личную катастрофу — обрушилось и здоровье. Драматично переживался ею раскол в стане интеллигенции: ни к кому не могла и не хотела примкнуть. Слепакова болезненно переживала свою невостребованность. Ее лучшие книги выходили ничтожными тиражами («Очередь», 1996; «Полоса отчуждения», 1998). Последняя книга вышла посмертно.
Слепакова была многогранно одаренным человеком. На сценах российских театров поставлено несколько ее пьес для детей. Самая известная — «Кошка, которая гуляла сама по себе», по сказке Р.Киплинга. Выходили книжки для детей: «Тридцатое апреля: рассказы» (1986); «Как образуется улица: стихи» (1969); «Весеннее воскресенье: стихи» (1982). Слепакова много переводила: Китса, Киплинга, Милна, современных английских и американских поэтов. В 1996 совместно с переводчиком И.Фоняковым она издала книгу переводов известного американского поэта А.Крамера «Пограничный инцидент». Перевела несколько прозаических английских книг для детей, в т.ч. «Приключения мышонка по имени Четверг (Четвергоша)» Майкла Бонда, «Солнышко и снежные человечки» — по мотивам румынских сказок.
Нельзя не сказать и о книжке-миниатюре «Мой портрет» — это юношеские стихи А.С.Пушкина, написанные по-французски с русским переводом Слепаковой.
Слепакова из тех поэтов, которым при жизни не хватало адекватного ее одаренности отклика: не было ни привычкой для многих в те годы, пусть даже скандальной, славы, ни заслуженного успеха. Ее поэзия, классически чистая, мастеровитая, точная и живописная, долго оставалась в стороне от социальной стихии, в девяностых годах эти страсти ее тоже достали, но поэзия к этому времени уже рассталась с трибуной. Трагический реквием был услышан немногими. И тем не менее этот лирический, личностный, беспощадный к себе и к эпохе душевный порыв отражает, как пишет Л.Мочалов, «драматургию большой истории».

Соч.:
Кабутта. М., 1962;
Первый день: стихи. Л., 1967;
Зверюга. Л., 1973;
Освобождение снегиря, стихи. Л., 1978;
Петроградская сторона, стихи. Л., 1985;
Лампа: стихи. СПб., 1992;
Евгений Булкин. Лука Мудищев XX века [в соавт. с Л.Мочаловым]. СПб., 1992;
Очередь: стихи. СПб., 1996;
Полоса отчуждения: стихи. Смоленск, 1998;
Лиловые люпины, или Дым без огня. М., 1999.

Лит.:
Быков Д. Пружина. О поэзии Нонны Слепаковой // Нева. 1998 №6;
Быков Д. Перелет. Памяти Нонны Слепаковой // Русская мысль. 1998. №4235. 3-9 сент.;
Зорин А. К начальнику жизни нет очереди // Дружба народов. 1998. №11;
Фоняков И. О нас, о времени, о себе // Культура и искусство Санкт-Петербурга. 1998. №11;
Куклин Л. Стоящая отдельно // Нева. 1999. №2;
Быков Д. Последняя // Новый мир. 1999. №2;
Ковалев Н. Стихи из письменного стола // День и ночь. 1999. №4;
Елагина Е. В полосе отчуждения // Знамя. 1999. №7;
Мочалов Л. [Предисл.] // Полоса отчуждения. Смоленск, 1998;
Кавторин В. Человек и его время // Нева. 2000 №8

ПОЭЗИЯ НОННЫ СЛЕПАКОВОЙ

В ДВЕРЯХ

Стучали? Открываю...
Молоденький моряк.
Он хочет видеть Валю,
Он топчется в дверях,
Краснеет, словно вишня.
А я ему – сплеча:
«А Валя замуж вышла
За Сашку-москвича!

Варила, убирала,
Рогалики пекла,
Бусы примеряла
Из белого стекла.
Так долго, долго-долго
Разглядывала их...
И на машине «Волга»
Увез ее жених...»

КЛЯТВА

Я клялась тогда не писать,
Я клялась не писать никогда,
Чтоб лесами считать леса,
Поездами считать поезда,
Я клялась не писать никогда.

Я клялась простым и зеленым,
Неподкупностью молока,
И рожденною под вагоном
Песней стали и ветерка,

И высоким запахом сосен,
И сырым от ступней песком,
И в две краски пустившим осень
Необузданным чудаком,

Всей своей теплотой непрочной,
Полноводным моим окном,
Тем, что щеки я не нарочно
Натираю твоим сукном,

Поведеньем нелегким женщин,
Загорелым стеклом машин,
Всем, что больше меня и меньше,
Всем, что просит меня: «Пиши!»

Той водою, что строит сушу,
Той землей, что идет на дно,
И сознаньем, что всё равно
Эту клятву опять нарушу, –

Я опять поклянусь не писать,
Поклянусь не писать никогда,
Но услышу я голоса,
О, восходные голоса!
Но увижу я города, –
Превосходные города!

Это день, это день начался,
Что тогда я скажу, что тогда?..

СТАРИКИ

Стариков кладут на стол -
В пиджаке, в мундире.
Кто нечаянно ушел,
Кого –
уходили
Горки крутые,
Лестницы крутые,
Женщины святые,
Крупно завитые.

Плачет музыка вдали
Тоненько и строго.
Старики от нас ушли,
Зная много, много.

Позабыли старики
Все на этом свете:
На столах – черновики,
Новости – в газете,
Удочки и васильки –
Все забыли старики.

Ну а мы – сидим-грустим,
Наливаем стопку.
Огуречиком хрустим,
Закрываем скобку,
Принимаем горячо
Гордое наследье –
Недожитое еще
Громкое столетье.

По листку, по кирпичу,
Чтоб не встала стройка,
По плечу не по плечу –
Принимаем бойко.

И как будто в первый раз
Наступает утро.
Мы как будто лишь сейчас
Родились, как будто.

Где-то музыка вдали
Плачет, замирая.
Старики от нас ушли,
Ничего не зная.
1963

ОСЕННИЙ ПАРК

С тобой на пустынном просторе аллей
Болтать не боюсь и молчанья не трушу.
Мы оба, таща на горбу свою душу,
Гордимся тайком: а моя тяжелей!

По осени каждый себе на уме.
Но коли мы вместе, нам вдвое заметней
Природы достоинство сорокалетней,
Уже отвердевшей навстречу зиме.

Взгляни, обнаженного дуба каркас
Чернеет чугунною силой строенья,
А пышная ржавчина – память горенья –
Тихонько шуршит под ногами у нас.

Нам тоже известно, что нам предстоит.
Мы зябнем, но все-таки не прозябаем,
И ржавчину золотом мы называем,
И холод нам юностью щеки палит.
1976

ОКНО НА ГАТЧИНСКОЙ УЛИЦЕ

В банках майонезных
Лук торчит буграми,
Зелень стрел полезных
Прижимая к раме.

За облезлым, чадным
Двориком и домом,
За Двором Печатным
В кирпиче знакомом,
За привычной Гатчинской –
Чую дух тревожный,
Едкий и заманчивый,
Железнодорожный.

Жди меня, Московский!
Жди меня, Финляндский!
Белым паром порскай!
Поездами лязгай!

Там березы статные
Скачут по России,
Все черноиспятнаны,
Словно псы борзые!

Подойду поближе –
Ветки в грудь уставят
И лицо оближут
Клейкими листами!..
1960

МАЛЬЧИК С ВЕЛОСИПЕДОМ

У окон мальчик ходит,
А я почти стара.
Моя пора проходит,
Идет его пора.

Притихнешь по старинке,
Как будто в двадцать лет,
Покуда по тропинке
Хрустит велосипед.

Сирень и все, что хочешь,
А в общем – ничего.
И нехотя хохочешь,
Равняясь на него,
И ходит он, не зная,
Что я совсем не та,
И кто же я такая,
И чем я занята.

Бегу девчонкой бойкой
С нехитрою душой
За клетчатой ковбойкой,
За юностью чужой, –-
Я все еще – дуреха,
Хотя почти стара...
Идет моя эпоха,
Прошла моя пора.
1965

ДЕДЫ И ВНУКИ

Внук дерзкий был и смелый,
А деды – отставали.
С наукой устарелой
Настырно приставали…
И внук бивал с размаху
По их по предрассудкам,
По страху и по краху,
По мудрым прибауткам,
По их последней вере
В улиточный домочек,
По замыканью двери
На ключик, на замочек…
Внук с дедами простился,
Свою он правду копит.
Но как в неё вместился
Поруганный их опыт?
Зачем свою науку
Он по примеру дедов
Очередному внуку
Долдонит, всё изведав?
…И слышит голос зычный,
Нетерпеливо бьющий
По жизни непрактичной,
Докучной, отстающей…

ЧЕРДАК

Мне кажется, что старость – как чердак:
Далеко видно и немного затхло.
Так наконец-то замедляют шаг,
Не торопя обманчивого Завтра.

Еще на балках сушится белье,
И нужды Дома светят отраженно,
И все-таки – уже небытие
Посвистывает пусто, отрешенно.

Гудят в бойницах выжатые дни
Белесоватым войлочным туманом...
Хватайся за перила! Растяни
Ту лестницу! Продли ее обманом!

Вот бойкий переборчивый прискок
С мячом, скакалкой, с ничегонезнаньем.
Бегут, бегут, не ощущая ног,
Довольные несокрушимым зданьем.

Вот поцелуйный медленный подъем,
И бесконечно ширятся ступени.
"Пойдем домой, о милый мой, пойдем
Побыть вдвоем!"... Сгибаются колени,

И вся пружина тайная ноги
Срабатывает медленно к подъему,
И этажей полночные круги
Расходятся по дремлющему дому.

И вот уж ты – на тусклой высоте,
Где загудит чердак через минуту,
Где напряженно виснет в пустоте
Призы к теплу, союзу и уюту.

Ну что ж, войди – и прислонись к трубе,
Передохни покойно и отрадно...
Отсель взглянуть позволено тебе
И мысленно отправиться обратно.
1964

УЛЫБКА

Мне улыбнулась годовалая,
Грызя пластмассовую рыбку.
Куда же это подевала я
Свою – такую же – улыбку,
Да и другие: ведь наверное,
Я улыбалась в десять лет,
И в девятнадцать?.. Дело скверное -
Улыбок прежних больше нет.

Как безрассудно, опрометчиво -
Их не запомнить, потерять!
Свою улыбку – делать нечего –
Встречаю в зеркале опять,
И медлю с новою улыбкою,
И посылаю в пустоту
Её – искусственную, зыбкую,
Опять не ту, совсем не ту...

И хорошо еще, что дома я,
Что мать к столу меня зовет,
Что у нее лицо знакомое,
Что за окошком дождь идет.
1963

ОХОТА

Не в зоопарке в клетке,
Не в букваре моем -
Сидел косач на ветке,
А папа был с ружьем.

Сидел недвижно, прочно
Матерый – пожилой,
И мне казалось, точно
Косач-то – неживой.

Да это просто чучело!
Обманка из тряпья!
И так мне ждать наскучило...
"Стреляй!" – сказала я.

Ведь он не в самом деле,
Ведь это так, – игра...
И – грохот! И слетели
Три загнутых пера,

И закружились грустно...
Но вот, как черный мяч,
Их обогнал - и грузно
Пал на землю косач.

И, смертно распростертый,
Он лег передо мной, -
Такой бесспорно мертвый,
Что ясно – был живой!..
1962

ПОД МОСКВОЙ

Далеко собака воет,
Высоко кружит снежок.
Снег меня в дому неволит,
Обо мне скулит Дружок.

Гордой пленницей опальной
Я сижу себе одна.
За окошком бредит пальмой,
Как положено, сосна.

В черном небе белых линий
Хаотично, вперекос
Поначеркал хвойный иней
Новорожденный мороз.

Свист доносится истошный:
Запаленный самолет
Нервной вспышкой, красной стежкой
Прошивает небосвод.

Я живу в средине мира,
Мир ладонью отстраня.
Вещий ворон корку сыра
Получает у меня.

На какой бы новый базис
Ни взошел родимый край,
Тут – суровый мой оазис,
Трудно выслуженный рай.

Так привольно и убого
В клетке скудного жилья,
Что как будто нету Бога,
Если ж есть, то это – я .

В снеговее, в снеговое
Пляшет белая крупа,
И меня как будто двое
Или целая толпа.

Вот и звук шагов знакомых,
И вошедший человек
Говорит, что цвет черемух
Нынче падал, а не снег.
1997

КОРМЛЕНИЕ ЧАЕК

Думаю: "Есть у меня, слава Богу,
В пище достаток и даже избыток –
Можно и чаек питать понемногу,
Стужей прихваченных, ветром избитых".

Жестом зову поджидающих чаек, –
И пред балконом шумливая стая
Славу трубит мне, на крыльях качает,
С хлебом на небо возносит, блистая,

И, растопырив хвосты веерами,
Трепетно медлит в зависе упругом,
И отлетает потом по спирали,
Чтоб возвратиться маневренным кругом...

Жду их – и думаю: "Ну, всё в порядке, –
Чайки так голодны, клювы так метки!
Не загниют в моем доме остатки,
Есть кому сплавить огрызки-объедки".

Вновь приближает завис вертикальный
Лапки, поджатые около брюха,
Что, как набитый снарядик овальный,
Вложено в капсулу грязного пуха.

В жадном шнырянии, в крике сварливом
Хищно ершатся охвостные снасти.
Круглые зенки с кровавым отливом
Щурятся при разевании пасти...

Просто читается, всем на потребу,
Крыл указатель на стержне едином:
Правое вскинуто к светлому небу,
Левое брошено к темным глубинам.

Чья тут бесстрастная, чья роковая
Проба – на мерзкое и на святое?..
Всех нас одно холодит, согревая,
Утро туманное, утро седое.
1988

ОСЕННЯЯ СВОБОДА

То ли стала горда, то ли стала умна,
То ли просто состарилась я,
С наслажденьем хожу совершенно одна –
Всё ходила сама не своя.
Перед кассою в булочной тысячу раз
Я с тупым забывалась лицом.
Но внимательно хлеба куплю я сейчас
И кулёк с обсыпным леденцом.
Против «Молнии», в сквере, как было темно!
Как ждала я, промёрзнув насквозь!
Захожу я в кино, чтобы видеть кино.
Удалось, наконец, довелось.
Возле этого дома звонила, дрожа,
И молчала я, в трубку дыша.
Оказалось, что дом этот – в три этажа
И лепнина вверху хороша.
Для чего-то всю жизнь прожила я в плену,
А свобода была в двух шагах…
Просто так, на чаёк, я к друзьям заверну
На уверенных лёгких ногах.
Просто так на скамейку присяду в саду,
Просто так жёлтый лист подниму.
По минувшей любви я умом поведу –
Усмехнусь и плечами пожму.
ОДУВАНЧИК
Бесшумный одуванчиковый взрыв –
И вьюга всполошённая сухая,
Перед моим лицом помельтешив,
Снижается, редеет, затихая,
И тает. Начинают проступать
Изба, крыльцо. И вот выходит мать:
Фигурка в глянцевитом крепдешине
И сапоги мужские на ногах.
Тогда шикарить женщины спешили,
Однако оставались в сапогах.
Ширококостность, дюжая ухватка
Мешали им для полного порядка
Закончить каблучками туалет –
Вдруг землю рыть да прятаться в кювет?
И полуэлегантны, полугрубы
Движенья мамы. Полыхают губы
Багряной птицей впереди лица.
Вот-вот они в беспомощном восторге
Опустятся на моего отца,
Стоящего поодаль от крыльца
В зелёной беспогонной гимнастёрке.
Вернулся он весной, но по утрам
Всё лето возвращается он к нам,
И мы за умываньем и за чаем
В нём новое с опаской замечаем
И прежнее со счастьем узнаём
В неловком отчуждении своём, –
Что было так, а сделалось иначе…
Почти как до войны, живём на даче,
И одуванчик во дворе у нас
Растёт, и можно дунуть, как сейчас.
Памяти матери
Ты была мне просто мамою,
Несущественно — какой.
Но прости: хоть малость самую
Я нарушу твой покой.

Ты была мне весом, мерою,
Постоянством бытия
И заносчивою верою,
Что безсмертна жизнь моя.

При тебе со всей безпечностью
Я резвилась, пыль клубя.
Неприкрыта перед вечностью
Я осталась без тебя.

РАВНИНА

Сядем тесно и сутуло,
Поглядим своим умом,
Как равнину затянуло
Телевизорным бельмом,
Как она не просит хлеба
И не тянется к огню,
Запеленутая слепо
В эту рябь и мельтешню;
Как вольготно ей, уютно, –
Вон как нежится, смотри!
И пускает поминутно
Голубые пузыри...
От огромного младенца
Непостижно рождены,
Мы – два взрослых отщепенца,
Щепки мы, – лететь должны!
Потому что наше зренье
Прорывает пелену,
Вызывает подозренье
И вменяется в вину.
1975

ЛАХТИНСКАЯ

Голубями сытыми испачканная,
Сизыми воскрыльями охлопанная,
Ты живешь спокойно и нехлопотно,
Лучше улиц Шамшевой и Гатчинской,
Лахтинская улица взлохмаченная,
Улица, застроенная начерно,
Встрепанная, ласковая Лахтинская,
Почему-то очень бесхарактерная.
А трава по-деревенски бурная,
Меж камней топорщится, упругая,
А по ней у института Турнера
Ходят дети, костылями стукая.
Лахтинская выпрямила плечи их,
Бледных, искалеченных, залеченных,
Но беспечных – солнцем обеспеченных.
Ах ты,
приведешь ли в Лахту,
Лахтинская,
Там у Лахты
яхты,
в море яхты стоят.
Кем тебе уюта столько выдано,
Лахтинская, дождичком омытая,
Встрепанная, ласковая Лахтинская,
Иногда совсем не бесхарактерная.

ЖЕНЩИНАМ

Расцветала на подоконнике
Зря осмеянная герань,
На войну уходили конники, –
–Ну куда ты в такую рань?
Становились легкими яблони,
Нарождался сын или дочь,
Но опять, провожая, зябли мы:
– Ну куда ты в такую ночь?
Мир настал, и его свидетелем
Каждый плод ложится у ног,
Но мы снова бельишко метили:
– Ну куда ты в такой денек?
Чтобы глаз мы робких не прятали,
Чтоб не знали счета кускам,
Чтобы пахло травами мятыми,
А не порохом по лескам,
Чтоб на рыженьком подоконнике
Спали голуби по ночам,
И младенцы-солнцепоклонники
Улыбались первым лучам, –
На войну уходили конники,
Эшелоны шли, грохоча.
Вот поэтому летом, зимами,
В самый поздний и ранний час
Уходили от нас любимые,
Уходили они для нас.

Rado Laukar OÜ Solutions