Путешестаия

Владимир Кабаков

Поездка в Париж

Вокзал для поездов «Евростар» находится совсем неподалёку от нашего дома, и потому ранний отъезд нас мало беспокоил...
Мы проснулись как обычно около шести часов утра, попили чаю и, прихватив собранные с вечера вещи, вышли на улицу. Было почти светло, и я подумал, что до Нового года ещё далеко...
Последнее время жизнь движется словно скачками – какое-то время тянется, «плетётся», а потом, вдруг, ускоряется и незаметно пролетают не только дни, но и недели, и месяцы... «Однако поживём ещё!» - невольно процитировал я знакомого балагура и хмыкнул. Сюзи, моя жена, подозрительно на меня глянула, но промолчала – «мол, что с него возьмёшь, он русский, да ещё и буддист «самодеятельный»?»
Мы, громыхая колёсиками чемоданов по асфальту, пошли в сторону метро, однако, не доходя до станции, увидели автобус, следующий до Кинг-с–Кросс, и, запрыгнув в него, с комфортом доехали до вокзала.
...На станции, на контроле, впервые за все наши совместные поездки, Сюзи обыскивали, потому что она «звенела», проходя через «досмотр», несмотря ни на что. Позже выяснилась причина - её новая заколка, о которой она забыла, была достаточно металлической, чтобы вызывать сигнал тревоги. Кроме того, мы с собой взяли пластмассовые вилки и ложки, но забыли, что с нами был острый столовый нож – металлический и видимо при просвечивании «внутренностей» чемодана, оператор заметил этот нож. Надо отдать должное тому человеку, который просматривал наши вещи. Он шутил, советовал не нервничать и вел себя непринуждённо. Может быть, поэтому и мы восприняли эту неприятную случайность вполне миролюбиво... А тут подошло время посадки и все с чемоданами и сумками по пологому эскалатору двинулись на перрон к пассажирскому составу.
... Вагоны «Евростар» немного напоминают салон самолёта. Скорость по временам сопоставима со скоростью малых самолётов и потому мы доехали до Парижа очень быстро. В дороге я читал книгу, «Афоризмы Лао-Дзы», и так погрузился в переживание глубины и остроты даосских парадоксов, что почти не заметил длины дороги.
... Высадившись в Париже, мы, привычно спустились в «камеру» хранения, пройдя через досмотр, оставили чемодан Сюзи и мой рюкзак на колёсиках в боксе, и пошли в город: наш номер освобождался в три часа дня и потому, мы пошли гулять по Парижу, в ожидании вечера... По пути в метро купили проездной, с кривой улыбкой вспоминая прошлый год, когда какой-то мошенник предложил нам купить билеты по своей карточке в автомате. Мы отдали ему около двадцати евро-наличными и он, сунув нам карточку, полученную из автомата, быстро ушел, помахав нам рукой на прощание. Я чуть ли не кланялся ему, благодаря за дружелюбие и помощь – очередь в кассу была приличной. Каково же было наше разочарование, когда выяснилось, что он купил нам билет на одну поездку вместо проездного и уже после второй поездки турникет не хотел нас выпускать из метро. Только с помощью полицейских мы смогли подняться на поверхность, воспользовавшись служебным выходом...
В этот раз мы приобрели билеты как все и ездили спокойно, куда нам надо....
По выходе из вокзала, я начал канючить, что хочу есть и мы зашли в парижское кафе, где я выпил горячего чаю со сладкими «плюшками», а Сюзи – кофе.
После мы направили свои стопы в сторону парижской Опера – Гарнье, куда, наконец, решились сходить на экскурсию. Сюзи, готовя культурную программу для поездки, через интернет узнала многие подробности будущего посещения знаменитого театра, и поэтому мы, без промедления, двинулись в сторону Оперы.
Все предыдущие поездки в Париж мы заходили в Оперу, так как она была по дороге в знакомый отель, но, не имея времени, не могли устроить экскурсию по этому замечательному памятнику искусства, сочетающего в себе архитектурный шедевр и национальный культурный феномен, наполненный музыкой, пением и танцами...
Уже на ступеньках «Опера» мы заметили большое оживление и вскоре узнали, что сегодня состоится открытие экспозиции, «Русские сезоны в Париже» - выставки приуроченной к сотой годовщине начала гастролей русского балета Дягилева во Франции, которые произвели тогда настоящий фурор и познакомили парижан с результатами «русской революции» в искусстве и, прежде всего, в сфере балета...
Стравинский, Дягилев, русские художники Бенуа, Бакст, Рерих и другие, - все мастера русского балета, по настоящему потрясли воображение, как простых зрителей – любителей, так и эстетов - профессионалов. Такой музыки, такого мастерства, таких замечательных декораций ещё никогда не было на сцене этого знаменитого театра.
Я помню своё впечатление от балета «Весна священная», который мы смотрели в Лондоне, в Ройял-Опера, в исполнении труппы Королевского балета. У меня мурашки забегали по спине, когда я услышал этот рваный, угрожающе агрессивный, наступательный, дикий ритм и когда увидел кружащихся в «полуночном экстазе» полуголых раскрашенных «индейцев» - танцоров. Представляю насколько было ошеломляющим впечатление у тех, кто сто лет назад, после привычной «сладости» и благообразия балетной классики, натолкнулся на это яростное проявление «славянской» жизни...
Ведь до Дягилевской антрепризы, Запад и понятия не имел о самобытности русского искусства и тем паче балета... Именно, тогда русский балет вышел на мировые подмостки и остаётся признанным лидером по сию пору...
Мы поднялись по широкой лестнице «Опера – Гарнье» и вошли внутрь грандиозного здания, которое построено было около двухсот лет назад, в эпоху империи и которое воплотило в себе всё имперское величие и великолепие тогдашней Франции... Замечательный мягкие линии дугами и полукружьями каменно – мраморного наполнения, украшенные классическими скульптурами и барельефами, поражали своим богатством и разнообразием форм. Из большого мраморного холла, по симметричным полукружьям мраморной, лестницы, мы поднялись на этаж и сверху некоторое время рассматривали мозаику полов вестибюля, охая и ахая от эстетического восторга, охватившего нас, поражаясь гениальности задуманного и мастерству исполнения... Здание было великолепно!
Однако главное потрясение, конечно, ожидает зрителей и слушателей спектаклей внутри, на сцене, где выступали и выступают лучшие артисты и коллективы мира...
Представить тот давний праздник нам, помогало воображение и статьи, написанные по этому поводу, и прочитанные нами, вместе с нашей дочерью Аней. Она, будучи студенткой Кембриджа, год, по обмену, училась в одном из университетов Парижа, и курсовую работу, писала как раз о «русских сезонах» Дягилева.
... Я, невольно, представил себе чувства и эмоции толпы разодетых парижан и парижанок, пришедших сюда столетие назад и потрясённых увиденным и услышанным на этом празднике русского революционного искусства... Нечто подобное, словно сохранившееся в этих пространствах эхо, испытывали и мы, вглядываясь в детали интерьера, где тогда, происходили ошеломившие всех, события...
Поднявшись ещё на этаж, мы вошли в распахнутые двери одной из просторных лож, и увидели полукружье гигантского живописного помещения, золото отделки его стен и потолка, и всё невесомое пространство зрительного зала, вмещающего в себя, как зрителей, так и актёров, объединенных стремлением воплотить красоту и многообразие искусства, призванного хотя бы на время, представить разнообразие и величие жизни человека и природы...
Весь этот объём, заканчивался просторной сценой, на которой рабочие монтировали декорации на одно из очередных представлений.
Роспись потолка, исполненного современными «знаменитыми» художниками модернистами, диссонировала с классическим строгим богатством отделки интерьера, и по аналогии, я сразу вспомнил Шартрский собор и безобразный сине – темный витраж, принадлежавший Малевичу, который непонятно по каким причинам грубо «впихнули» в цельный средневековый интерьер, и который своей убогой простотой современности, только подчёркивал значение классического рисунка и цвета старинных витражей, задуманных и исполненных, за много столетий, до появления, «современного» искусства, искусства убогой самонадеянности и параноидальной самоуверенности, отражающего драму нарушения душевого равновесия, наших недавних современников...
Осмотрев театр, мы прошли на юбилейную выставку, откуда уже успели схлынуть многочисленные гости, пришедшие на открытие сотой годовщины Дягилеской антрепризы. Народ, конечно, ещё толпился, но не было ни телевизионщиков, ни газетчиков – официальная часть «праздника», к счастью, закончилась...
Здесь, в экспозиции юбилейной выставки, полотна декораций Рериха, Бакста, Бенуа, соседствовали с простенькими рисунками Гончаровой и Ларионова, и темы балетов, от «Весны священной» до «Петрушки» соседствовали, отражённые в макетах декораций, эскизах костюмов и манекенах, одетых в эти костюмы. В затемнённой комнате показывали кино-отрывки балетных сцен, и зрители, сменяя друг друга, пытались оживить своё воображение, рассматривая современные версии тогдашних спектаклей. Мне запомнился фрагмент из «Петрушки», который в лубочной манере показывал дореволюционную Россию, её церковные купола, и разухабистый праздник, разливающийся на улицах, не то Москвы, не то Санкт- Петербурга.
... Для многих французов, как и сто лет назад, сегодняшняя Россия представляется некоей страной чудес, наполненной медведями и колоритными «пейзанами» в шубах и треухах, танцующих на заснеженных улицах её городов. Коне6чно, сегодня в России есть и балет, только уже представленный знаменитым Большим театром и Мариинкой.
В восприятии России французами, мало, что изменилось с той поры, хотя, наверное, в современной России чудес и экзотики стало намного меньше... Во многом этому способствуют рассказы о своей Раше русских туристов, наконец-то осуществивших свою эстетическую мечту – посмотреть Париж... «и умереть». Вспоминается старый анекдот из недавней советской жизни: «Я опять хочу в Париж! - А что, вы уже были!? - Нет, но я уже много раз хотел...»
... После «Гранд Опера», мы, пройдя чуть по улицам центра города, вошли в «Галери ля Фает», может быть самый известный «дворец» торговли в мире. Он был, как всегда в соответствии с сезоном украшен внешней разноцветной мозаикой иллюминации, а внутри громадного здания, стояла громадная Ёлка, украшенная переливчатой мишурой ало – фиолетового цвета. В коридорах и торговых залах этого «дворца» двигались, глазея на неисчислимое количество разнообразных товаров, тысячи и тысячи покупателей и просто любопытных. От этого праздника торжествующего изобилия, невольно начинала кружиться голова, и хотелось выйти на свежий воздух.
... Мы поднялись по эскалаторам на плоскую крышу, где стараемся побывать при каждом посещении этого супер-магазина, и долго, под тихим дождичком, рассматривали панораму Парижа окружающего «Галлери...». Со всех сторон, на нас смотрели, привлекая внимание, знакомыми силуэтами парижские «достопримечательности». Там, далеко слева, стояла великая Эйфелева башня, а немного правее высились и светились белыми куполами «арабские» силуэты церкви Сакра-Кёр...
Дождь не позволил нам долго любоваться панорамой и загнал внутрь. Немного уставшие, оглушенные суетой и разнообразием увиденного в магазине, мы, устроившись на лестнице ведущей на крышу, съели свои бутерброды и отдохнули, обмениваясь впечатлениями обо всём увиденном и услышанном, не обращая внимания на проходивших мимо любителей панорамных видов. В конце концов, бывая в толпе, невольно и быстро привыкаешь не обращать внимания на безымянных и безликих прохожих ...
После «Галери ля Фает» мы возвратились на вокзал, забрали свои чемоданы и отправились в гостиницу, в которой уже останавливались прежде. На метро мы проехали несколько остановок, пересели и вышли уже на Монмартре, невдалеке от нужной нам улицы.
... В маленькой гостинице, нас, уже привычно, встретил любезный портье, выдал ключ, и мы, поднявшись на третий этаж в тесном лифте, вошли в номер и стали устраиваться на ночлег...
Перед тем как лечь спать, мы, уже в темноте, сходили погулять, и как обычно, дошли до величественной Сакра – Кёр. Несмотря на дождь и позднее время, в церкви было много людей и тихо звучала органная музыка. Мы сели и стали всматриваться и вслушиваться в величественно-торжественную тишину громадного, намоленного за столетия пространства. На нас снизошёл покой и внутренняя тишина и мы, задумались, каждый о своём сокровенном, но грустно возвышенном.
... Рассматривая громадные фрески на стенах и потолках, я думал о временах рождения и жизни Христа, о тех днях, которые через тысячелетия человеческой истории дошли до нас в торжествующих словах евангелистов, песнопениях и гимнах литургии, в музыкальных тонах классической музыки, в рисунках красках картин художников Средневековья и Возрождения... Однако, сегодня, скорбь и вселенская драма бытия Христа представлена и представляется нам как нечто монументальное и величественное, лишённое животворного ощущения и понимания человеческого страдания, как чего-то жизнеутверждающего. В определённом смысле и мы впали в заблуждение израильских фарисеев и книжников, мечтающих о Мессии, на боевом коне и с золоченым мечом возмездия в руках... Увы, корни человеческих заблуждений по-прежнему коренятся в помпезных мифах о человеческом счастье, как о Победе величественного и грозного над обыденным и страдающим... Вот такие мысли текли в моей голове, пока мы сидели и слушали тишину и шепоты Сакра – Кёр...
Потом мы обошли громадную высокую церковь по периметру, заглядывая во все закоулки и рассматривая сотни скульптур, картин и резных барельефов, рассказывающих о жизни и смерти Иисуса Христа и победе христианства в лице апостолов и святых угодников, часто отдававших жизни за свою веру в победу добра и справедливости на этой не очень приспособленной для счастья земле...
Выйдя на паперть перед собором, мы долго всматривались в огни Парижа, расстилавшегося перед нами внизу у подножия холма на многие, многие километры вокруг... Дождь кончился, но порывами налетал холодный ветер, напоминая нам об осени и приближающейся зиме...
... Возвращались в гостиницу через оживлённые ярко освещённые улицы с множеством магазинчиков, ресторанчиков, и кафе, часто открытых одной стороной к прохожим. В одной такой лавочке мы купили горячих сосисок для меня и салат для вегетарианки Сюзи и, возвратившись в номер, удобно расположились, вкусно поели, запивая еду молодым французским белым вином.
Утомлённые длинным, наполненным переездами, переходами, сменой впечатлений и обстоятельств днем, мы, приняв душ, легли в постель и быстро заснули, не слыша в открытое окно звуки не затихающей даже на ночь парижской жизни...
Проснувшись, по привычке, около шести утра, мы ещё долго лежали, согреваясь под толстым одеялом, и только около восьми часов быстро встали и, одевшись, пошли есть свой «брекфаст», в столовую, расположенную в подвальном этаже гостиницы. Как обычно, я забыл, что и как приготовляется во время завтрака, и потому в первый раз заварил мятный чай холодной водой из бойлера, а потом, поняв свою ошибку, долго не знал, куда эту бурду девать. Тем не менее, сытно позавтракали сыром, ветчиной и медами-джемами, не забыв, украдкой, прихватить с собой пару сыров и масло, для короткого полуденного ланча. Мы с Сюзи не видели в этом ничего плохого, а воспринимали как спорт, и потому остались собой вполне довольны.
После завтрака, одевшись потеплее, вышли на воздух, спустились по мощёной улице к станции метро, напротив знаменитой «Мулен-руж» - «Красной мельницы» и отправились в сторону далёкого пригорода, где и расположилось знаменитое русское кладбище.
Городок Сен-Жермен де Буа, оказался богатым поселением состоятельных парижан и в окна автобуса я рассматривал приличные современные дома с садиками и архитектурными «завитушками», сравнивая с лондонскими пригородами и убеждаясь, что богатство, или состоятельность, во всех больших городах мира похожи...
Сойдя на нужной остановке, мы, по указателю, перешли шоссе и вскоре вошли в ворота небольшого кладбища, на окраине посёлка. Справа, сквозь вершины невысоких деревьев, покрытых уже редеющими жёлтыми листьями, виднелись золотые купола с крестами местной кладбищенской православной церквушки...
На первых же надгробных камнях – памятниках, мы встретил фамилии знаменитых в России, (извините, поправлюсь) в царской России, князей и графов из старинных дворянских фамилий: Нарышкиных, Белосельских-Белозерских, и ещё многих прочих. Будучи сыном домохозяйки и рабочего, я без пиетета отношусь к аристократии, и больше для Сюзи, восхищался набором известных имён из недавней, дореволюционной истории...
В левой части кладбища, куда мы попали через ворота, часто встречались и французские фамилии, потому что кладбище это, местное городское, а не только послужило русским эмигрантам... Мы, не торопясь, шли между рядами могил, рассматривая надгробные памятники и встретив знакомую фамилию писателя, поэта или даже великих князей, обменивались короткими репликами...
Пройдя в центр кладбища, мы поняли, что нужен путеводитель по этому городку мёртвых и чуть вернувшись, пошли к церкви, рядом с которой, оказалось «турбюро» - маленькая комнатка в пристрое, где женщина не говорящая по-русски, продавала книги о русской эмиграции и раздавала бесплатные схемы кладбища с указанием «знаменитых» могил. Книги, как обычно в русских «казённых присутствиях» стоили очень дорого, а церковь, тоже, вполне по русской традиции, была закрыта на замок. Мне вспомнились открытые с утра до вечера, старинные английские городские и поселковые церкви, и я повздыхал, поворчал на обычную русскую недоверчивость, подозревающую даже в церковных посетителях, если не прямо воров, то вандалов и разухабистых хулиганов. «Откуда им тут взяться? – ворчал я про себя, вспоминая, что видел вдалеке, мельком, среди надгробий, двух благообразных старушек...
Вскоре мы с ними столкнулись на одной из кладбищенских дорожек и, познакомившись, узнали, что они из Финляндии, русские, уехавшие туда из Питера, уже давным-давно. Они разыскивали братскую могилу курсантов, какого – то царского военного училища, и мы, попрощавшись, разошлись. Вскоре мы нашли этот мемориал, состоящий из нескольких могил, объединенных в один ансамбль, с похожими, но разной величины, надгробными каменными стеллочками... Вскоре, нашли мы здесь и могилы известных эмигрантских писателей и поэтов, в том числе и Зайцева, и Бердяева и Бунина. В этой же части кладбища, упокоились и известные белые генералы, ушедшие с белой гвардией, во Францию, после поражения в Гражданской войне.
Здесь же похоронен и известный балетный танцор Нуриев, чей надгробный памятник напоминает причудливый монумент в ярко окрашенном камне, изображающем цветной ковёр над могилой. Невдалеке, похоронен и Александр Галич, с которым Сюзи в своё время была знакома и который умер нелепой, и потому особо трагической смертью. Его убило током, когда он пытался починить телевизор...
... Вглядываясь в надписи на надгробных камнях, я невольно вздыхал, размышляя о судьбе русского народа, расколотого Революцией на две неравнозначных половинки. Большая часть из тех знаменитостей, офицеров гвардии и придворных, которые навечно упокоились здесь, принадлежали к той малой части русского народа, которая после революции вынуждена была бежать за границу, и которая так, и не примирилась с безжалостным вердиктом истории, изгнавшей их из милого отечества. Почти все они с тоской доживали свои жизни здесь, потеряв свои богатства и дворцы, но с жадностью ожидая новостей из Советской России... Многие, подобно Бердяеву, которого здесь, во Франции, величали «красным профессором» уже после победоносной войны и победы СССР, над Гитлером, почти примирились и «простили» свой народ, который, как им казалось, «не помнил и не уважал их святынь». Кстати, тут, мы встретили и могилы Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, известной и талантливой поэтессы, обладавшей вполне мужским сердитым и мстительным характером. Именно она, со злобой писала уже после победы Революции в России: «... И снова в хлев, он будет загнан палкой, народ, не уважающий святынь...»
В определённом смысле её предсказания сбылись после победы Контрреволюции и развала Советского Союза, но думаю, что вряд ли она бы радовалась этому сбывшему пророчеству. Любая Контрреволюция, на время, делает вполне бессмысленными все подвиги, жертвы и достижения Революций...
В конце концов, мы изрядно устали, общаясь несколько часов с мёртвыми, и, найдя деревянную скамейку, чуть стесняясь молчаливого, невидимого окружения, достали свои съестные припасы и стали, подрагивая от холода, есть, запивая бутерброды холодной водой из пластиковых бутылок...
... На станцию мы возвратились на том же автобусе и, сев в электричку, уже в сумерках, доехали до Мулен-Руж, развесёлого театрика, над которым и сегодня вращаются крылья красной мельницы... Часам к шести, вновь прикупив горячих ароматных французских кушаний, в уличном «бистро», мы, поднявшись к себе в номер, поели, посмотрели новости по телевизору, на английском языке, и потом, отдохнув, вышли погулять по улицам Монмартра. Сюзи, объяснила мне, что Пляс - Пигаль, это район вокруг Мулен-Руж, место ночной разгульной жизни в Париже, наподобие Сохо в Лондоне. Здесь много разного рода маленьких театриков и кино с пьесами и фильмами фривольного содержания, а так же секс - шопов, где продаются вещи «интимного обихода». Я, слушая эти объяснения, охал и ахал и таращил глаза во все стороны, пытаясь рассмотреть в гуляющих по бульвару, «дамочек с камелиями». Увы, было холодно и потому, как мне кажется, мы так и не встретили ни одной, а если и встретили, то я просто не узнал её или их...
Утром, уже вполне отоспавшись за три дня. Поднялись на «брекфаст» около девяти, и завтракали уже без моих «фокусов», вполне привычно различая, где в бойлере кнопка для кипятка, а где для холодной воды. Но и французских сыров и джемов, мы уже наелись, и потому, взяли с собой только маленькие пакетики масла и коробочку французского мёда, на пробу.
Мы сегодня съезжали из гостиницы и потому, не торопясь, собрались, изредка поглядывая в окошко на разноцветье крыш и балконов под нами. Мне вспомнился стих Кручёных: «Над морем крыш и стадом труб, висит луны сгоревший труп» и я процитировал его. Сюзи была не в восторге от этого легкомысленно-пугающего повторения шипящих звонких редуцированных до угрожающего шипения, а я, как носитель русского языка, был от этого в восторге, как впрочем, и вообще от поэзии русской революционной поры...
Атмосфера ухода навсегда в считанные часы превратила гостиничный номер в холодное пространство, память о котором сотрётся буквально на глазах. Это ощущение, наверное, связано с логикой человеческих встреч и расставаний. Когда три дня назад, мы вошли в номер, то чувства были иными – насторожённость, постепенно сменялась ощущением защищённости и потому тёплой благодарности. Но вот мы уезжаем и наши чувства уже устремились в будущее, и вновь ожидание наполнилось тревогой, незаметной, но дисциплинирующей...
На метро мы приехали на Северный вокзал, оставили в камере хранения чемоданы, и пешком направились в сторону музея К-д, Орсе. Прошлый раз, в новогодние праздники, мы не захотели туда идти из-за длинных очередей желающих туда попасть. Сегодня всё было иначе и мы, купив билеты, не задерживаясь, прошли в громадный холл – бывший зал ожидания железнодорожного вокзала... Надо отметить эту архитектурную тенденцию, которая может быть началась здесь в Париже, но сегодня распространилась по всей Европе – бывшие промышленные здания приспосабливают под прибежища разного рода искусств. Вспомните хотя бы новый лондонский музей «Тэйт-галери», «внедрённый» в огромную коробку бывшей теплоэлектростанции...
Более того, специально построенный парижский музей современного искусства с самого начала был спроектирован, как нарочито промышленного вида здание с выносом на фасад промкоммуникаций и разнообразных функциональных труб.
К-д, Орсе, музей замечательный и своим собрание картин и скульптур. Прямо перед входом чёрный угрожающе динамического вида носорог и слон настраивает нас на встречу с легкомысленным и чудесным. И мы это видим в громадных открытых перспективах этого «музея-вокзала». Именно скульптуры зверей, при входе, уже внутри музейного пространства привлекают ваше внимание. Меня это особенно волнует, можно сказать на уровне инстинкта, потому что я русский, а у нас не потеряна ещё связь с окружающей дикой природой... И ещё потому, что я лесовик – одиночка, и мои воспоминания полны случаев неожиданных встреч с оленями, лосями, волками и медведями.
...Мы с женой решили осматривать всё по порядку, хотя, конечно уже были здесь и не один раз. Но всё забывается, а любимые картины ил скульптуры, как и книги, когда их перечитываешь, после большого перерыва, и знакомые мелодии, когда их слушаешь после большого перерыва, вызывают новые, особенные чувства...
Несколько часов мы бродили по этой сокровищнице изобразительных искусств, пытаясь внутренним взором уследить за развитием тенденций в мире живописи и скульптуры.
Но особенно подробно, хочется рассказать о французских художниках импрессионистах, которые ещё не утратили чувства формы и мастеровитости, но уже попробовали пробиться к чувствам, вызываемым содержанием бытовой обстановки, окружающей нас в рутине жизни, подчас вызывающей восторги и умиление.
Пейзажи Сислея, Дега, Дёрена, напоминают мне что-то из далёкого детства с пылью на не асфальтированных дорогах, тележными повозками и зарослями цветущей, снежно-ароматной черёмухи вдоль линии железной дороги, по которой, гремя на стыках, проносились пышущие паром паровозы, мелькающие длинными стальными рычагами движущих несколько высоких симметричных колёс, безостановочно бегущих по серебряным блестящим лезвиям рельс.
Портреты Ренуара стилизованы и сладковаты проявлением буржуазного довольства напоказ. Жанровые картинки зарисовок жизни богемного дна у Тулуз-Лотрека вызывают невольную симпатию к искренности и трагическому разочарованию непринятого и не понятого обывательской публикой, художника. Безумная патология психологической неадекватности и связанного с этим взрывам гнева и упадка душевных и физических сил поражают в Ван-Гоге, точно так же, как самодовольство автора, отчасти напоказ, заставляют задуматься над таитянскими полотнами Гогена, который, как мне кажется, был полной противоположностью Ван-Гога. В той давней жизни богемы эти противоречия иногда искрили, вызывая взрывы зависти и даже ненависти между художниками. Следствием чего, как мне кажется, было и отрезанное Ван–Гогом, собственное ухо. Согласитесь, у благообразных буржуа таких чувств просто не может быть, по определению...
... Выйдя из музея, уставшими, с едва двигающимися ногами, мы устроились неподалёку на пешеходном мосту через Сену, под прохладным ветерком, зато почти в одиночестве, и, поеживаясь от прохлады осенне–зимней реки, не торопясь и обсуждая увиденное и панораму Парижа, поели, провожая отсутствующими взглядами проплывающие под нами прогулочные теплоходы с весёлыми звонкоголосыми ватагами школьников, приветливо машущих руками, проходящим по мосту одиноким прохожим.
После еды, мы, согреваясь, пошли в сторону вокзала, по пути миновали знаменитый театр Одеон, с именем которого тоже связана целая эпоха в литературе и искусстве столетней давности... Потом, отыскав почту, отправили несколько открыток с видами Парижа нашим детям и соседям. Почта уже закрывалась, но служащие любезно позволили нам неспешна, заполнить адреса и сбросить в нужный почтовый ящик. Их любезность и благодушные улыбки вдохновили нас и мы, весело комментируя очередные парижские достопримечательности, подошли к вокзалу. Здесь, найдя подходящий магазин, уже торопясь, купили французские сыры, печенья, со штампованными шоколадными барельефами, изображающими средневекового школьника, ещё кое-что по мелочи, и уже почти бегом возвратились на вокзал, - наш поезд уходил через час, и надо было ещё пройти контроль документов и багажа на посадке... Бывая в Париже, мы к этому уже привыкли.
... Через три часа, мы уже были в Лондоне, а, добравшись до нашей квартиры неподалёку и от Сити и от Пикадилли – Сёркус, мы с удовольствием попили чаю и, не задерживаясь, легли спать в свою такую тёплую, а главное удобную и родную постель...Сюзи завтра рано утром надо было вставать а работу...