ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 14 сентябрь 2008
Публицистика
Сергей Середенко.
Практическая глобализация
Информационные войны на примере Грузино-Южно-Осетинского конфликта в свете эстонской политики.
Информационные войны на примере Грузино-Южно-Осетинского конфликта в свете эстонской политики.
Процесс демонизации глобализации проходит более чем успешно. Глобализация — это технологическая пирамида, "цветные революции", непонятные возможности новых устройств, из-за которых молодежь готова родину продать, международный терроризм и разбитые носы антиглобалистов. При этом часто оказывается, что под тем или иным аспектом глобализации прячется нечто "хорошо забытое старое". Ниже — рассуждения из разряда "не так страшен черт, как его малюют".
Теорема "человека играющего"
М. Делягин обозначил тип человека начала XXI века как тип "человека играющего". Предполагается, что тип "человека играющего" пришел на смену другому типу, скорее всего, типу "человека практического". Оппозиция человек "индустриальный" — "постиндустриальный" мало что разъясняет: человек со станком — человек без станка?
Однако во что играет "человек играющий" и, главное, за кого он играет?
Практичность "человека практического" позволяла определять его как эгоиста, играющего за самого себя. Противоположность эгоиста, альтруист, играл, соответственно, за всех "людей доброй воли".
Однако, по Ф. Фукуяме, альтруизм отличается от эгоизма только одним параметром — сроком оплаты. Эгоист хочет за свои товары или услуги получить оплату сразу, лучше — вперед. Альтруист готов какое-то время подождать в расчете на то, что общество или конкретные люди в итоге все-таки оценят его усилия и сами найдут адекватный способ и размер возмещения.
Так, во всяком случае, было. Однако вхождение в XXI век ознаменовалось объективной гибелью альтруизма. И причину этого долго искать не надо — глобализация.
Альтруизм предполагает наличие некой конечной по объему общественной памяти, ведущей летопись "добрых дел" индивидуумов. Чем меньше общество, тем меньше памятных событий в нем происходит, тем протяженнее во времени память. Глобализация включила все малые информационные сообщества в одно большое, кроме тех, которые приняли решение об информационной самоизоляции (монастыри, например). Согласно практическим наблюдениям, "большая" общественная память сократилась до двух месяцев и "добрые дела" сверх этого срока уже просто не удерживает.
По сформулированному Г. Саймоном закону, быстрый рост количества информации вызывает нехватку внимания. В результате альтруист теряет свою связь с обществом, основанную на контракте признания "доброго дела", а, следовательно, должен потерять и интерес к "добрым делам".
В этом смысле "человек играющий" — эволюция именно альтруиста, потому что для "человека практического" мало что изменилось. "Человек играющий" играет за онтологию, а контракты заключает напрямую с эгрегором. В общественной жизни человек играющий проявляется прежде всего своим "публичным одиночеством" — это несменяемые президенты гуманитарных фондов, директоры институтов без персонала и т.п.
Рабочее определение: глобализация — растворение информационных оболочек. Глобализация — это широко и мелко.
Изменение биологического летосчисления
Летосчисление через конфликт и смену поколений перестало быть.
Само "поколение", по практическим наблюдениям, перестало быть понятием исключительно биологическим еще лет тридцать тому назад. Новые поколения компьютеров, самолетов, кофеварок и мобильных телефонов сменяют предыдущие куда быстрее, чем дети "сменяют" отцов. Уже в начале восьмидесятых в IBM говорили: "Те, кто родились после 1974 года, опоздали".
В США уже давно разработали "прибор", нивелирующий смену технологических поколений: потребительскую корзину. Вернее, ее набор. Видеомагнитофоны "плавно" сменяются лазерными проигрывателями и т.п. Набор потребительской корзины специальная правительственная комиссия обновляет ежегодно. Однако даже такое сглаживание не снимает проблемы: на срок одного человеческого поколения приходится два-три технологических, и это количество неизбежно увеличивается. "Век пара" сокращается до декады mp3-плейера. Причем речь идет уже даже не столько об инженерных, сколько об информационных технологиях.
Однако нынешние когнитивные способности человека конечны. Знакомая говорит, что когда у них в фирме "что-то с компьютером", то зовут "кого-нибудь посопливее". У нас на глазах формула "старый = мудрый" заменяется на "молодой = знающий", и эта замена необратима.
Видел на почте семидесятилетнего старца, который минут десять водил языком по конверту, пока кто-то сердобольный не подошел и не оторвал клейкую ленточку. Летосчисление поколениями перестает быть.
Об общественном времени
М. Ферро исследовал, как преподают историю детям в разных странах. Выяснил, что одни и те же исторические события и факты различные национальные учебники истории подают совершенно по-разному. Цель такого подхода совершенно прозрачна — возвеличивание собственной нации, укрепление национального единства и духа. Так было.
Критическое сокращение общественной памяти и пропорциональное сокращение общественного предвиденья фактически урезали общественный формат времени до общественного настоящего. Соответственно, общественное прошлое практически перестало быть и общественное будущее перестает быть.
Показателем первого являются многочисленные литературные произведения в жанре "альтернативной истории". Поддержанный государственными ресурсами, как это произошло, например, в Эстонии, этот феномен обнаружил в себе все черты закона сохранения энергии: индуктивная "память об оккупации" обошлась эстонцам в забвение полувека советской власти.
О втором говорит следующая связка с первым: как можно планировать на пять лет вперед, если мы уже через месяц не помним, что запланировали? В результате у общества пропадает чувство историзма. О. Шпенглер описывал историзм древних греков так: заключая международные договоры, они ставили следующий срок: "договор действителен сто лет, начиная с сегодняшнего дня". Через месяц уже никто не помнил, когда был этот "сегодняшний день".
О закате карьеры
Карьеры перестали быть. При едином работодателе — государстве, последнее пристально за своими работниками приглядывало и, по мере надобности, продвигало. В принципе, каждый понимал, как стать генеральным секретарем КПСС…
Спустившийся с небес либерализм вкупе с глобализацией разобщили работодателей, сделав их коммерсантами. Из отношений работника и работодателя исчезла моральная составляющая. Быстрая смена коммерсантами не только форм, но и видов деятельности привела к тому, что срочный трудовой договор стал нормой. Если работодателю требуется работник, то он в последнюю очередь думает о продвижении уже имеющегося: к его услугам весь рынок труда. Исключениями остаются такие традиционно карьерно-структурированные системы, как церковь и армия.
Карьера уступила место проекту. Работник теперь прикладывает усилия не для того, чтобы продвинуться, а для того, чтобы сохранить свое место и одновременно найти новое, лучшее. Так как результат усилий по сохранению места в лучшем случае нулевой, то характерный для карьеризма трудовой альтруизм также перестал быть. Для продвижения вверх посредством "социального лифта" он также совершенно не принципиален.
Парадокс информационных войн
Каждый, планирующий традиционную войну, полагает, за редким исключением, ее последствия обратимыми. Город разбомбили? Отстроим… Людей поубивали? "Бабы новых нарожают", — как сказал один из персонажей "Операции "Трест"".
Особенность современных информационных войн в том, что их последствия необратимы. Если "традиционная" информационная война была частью общей войны и ставила целью введение противника в заблуждение ("Война — это путь обмана"), то современная информационная война ставит целью изменение идентичности человека, в идеале — создание установочного социума.
Однако такая цель имеет две неприятные особенности.
Первая — изменение сознания "противника" носит не временный, а постоянный, т.е. необратимый характер.
Вторая — "противником" прежде всего оказываются "свои". Они же "жертвы". Поэтому современные информационные войны плохо делимы на традиционные и гражданские. (К последним, несомненно, относятся выборы).
В результате информационные войны крайне непродуктивны. В мире, где нет ничего неизменного, неизменяемое (больше) человеческое сознание — это отходы. Так как "у меня нет для вас других писателей", то "вся надежда на молодежь". Количество шлаковых "поколений", социальных групп и целых народов становится угрожающим.
Информационно-технологический прогресс требует все больше человеческого материала для обработки, а его нет. Человек с жесткими социально-политическими или иными установками когнитивно и креативно неконкурентоспособен, поэтому формат современных информационных войн бесперспективен. Однако (см. выше) само понятие перспективы уже свернулось до общественного настоящего.
Дополнительной проблемой здесь становится всеобщий рост продолжительности жизни. В США количество людей, возраст которых перевалил за сто лет, исчисляется уже десятыми долями процента. Человек с брендом "За Сталина!" может вменяемо жить только в темпоральной резервации — в Белоруссии, например. При этом определение "точки современности", от которой идет отсчет, представляется философски неразрешимой задачей.
О кризисе аналитической стратегии политтехнологий
Потенциал современных гражданских войн в цивилизованном виде утилизируется выборами.
Кризис аналитической стратегии становится все более отчетливым при рассмотрении итогов демократических выборов, взявших за правило заканчиваться с результатом 50:50. В ситуации, когда политтехнологи обеих сторон владеют одинаковым инструментарием и равными ресурсами, такие результаты скорее правило, чем исключение.
В результате совершенно исключительную роль приобретают высшие суды: на их плечи ложится церковная функция миропомазания, или легитимизации власти. Просто "избранный народом" уже не катит: нужен "избранный со справкой", т.е. с решением суда.
С учетом вышеизложенного, политтехнологи вынуждены отступать от аналитической стратегии и переходить к стратегии риска: "как бы революции" при отсутствии "верховенства закона" становятся нормой, а не исключением.
О безнадежности законодательства и гибели юриспруденции
М. Делягин начинает свою общую теорию глобализации со справедливого утверждения о смерти логики. Смерть логики объективно влечет за собой гибель построенной на формальной логике юриспруденции.
Показательным в этом смысле является проект российских политтехнологов с говорящим названием "PRаво". Ребята, оставшись без рынка губернаторских выборов, ищут себе новую нишу и полагают, что таковой может стать юриспруденция XXI века, когда давление на суд из-за стен зала суда перевешивает все, сказанное в самом зале. Цель — управляемость судов. Отсюда — изначальная ошибочность в наше время общественных концепций, построенных на "верховенстве закона".
О параллельной безнадежности законодательства говорит тот факт, что сами темпы законодательства неизменны уже на протяжении веков, а темп инноваций критически увеличился. Инновации возникают и исчезают быстрее, чем проходит законодательный цикл, что делает законодательную реакцию на них бессмысленной.
Еще одним существенным фактором безнадежности законодательства стало стремительное развитие наднационального законодательства. Последнее накладывает на национального законодателя изрядный груз ответственности по выработке соответствующих национальных актов, с которыми национальный законодатель может, однако, тянуть десятилетиями. Возникает фактор "национальной вины" тем больший, чем дальше национальная элита от центра принятия наднациональных решений.
Все более драматичным становится конфликт между суверенитетом и наднациональным правом. Национальная задача законодательного планирования подменяется задачей "приведения национального законодательства в соответствие…"
Малые страны объективно подпадают под влияние законодательства больших стран в силу того, что элементарно не хватает интеллектуальных ресурсов для выработки соответствующих законопроектов, а минимальная судебная практика вынуждает при рассмотрении прецедентных дел обращаться к опыту зарубежных и наднациональных судов.
Продолжение — честь и репутация. Вместо практикума
Именно продолжение, а не заключение, так как продемонстрированный способ мышления транспонируется на многие сферы общественной жизни. Такие глубоко частные категории, как честь и репутация, например, вошли в совершенно новую конфликтную фазу. Если воспользоваться упрощенным определением Л.М. Буджолд, то "Честь — это то, что ты знаешь про себя сам, а репутация — это то, что знают про тебя другие".
Например, оскорбленный на страницах газеты политик. Типичное явление, и схема общения с ним неизбежно одна и та же. Сначала он хочет просто убить журналиста, редакцию, хозяина газеты и "эту сволочь, которая все заказала". Потом он согласен на "порвать". Потом его фантазии переходят в более мирное русло, и он хочет извинений, опровержений, компенсации морального ущерба и вылизывания ботинок. В судебном порядке.
Однако, поразмыслив вместе с юристом (иногда — автором этих заметок), он и от этих планов отказывается. Действительно, судебное разбирательство со всеми инстанциями займет года два-три, а то и больше. Даже если удастся добиться решения в его пользу, то публикация извинения / опровержения вызовет у общественности только изумление: о чем это? Общественность уже ничего не помнит. В результате политик добьется того, что своими собственными усилиями снова расскажет публике компромат про себя, в конце которого будут стоять только два слова судебного решения: это неправда. Повторенное через годы опровержение негатива не даст позитива, а наоборот, переведет негатив в негативный бренд. Оно политику надо?
И опять поражаешься народной мудрости. Воистину: "Береги честь смолоду". О репутации позаботятся профессионалы.
Силовой подход к проблеме двойных стандартов
Согласно любимому мной определению, "международное право — это то, что нарушают другие". Тягомотина обвинений в применении "двойных стандартов" стала общим местом новостийных блоков, ничего, кроме раздражения, не вызывает, и, главное, непонятно, когда все это закончится.
Недовольство международным правом возникает вследствие неверного переноса национального дискурса прав и обязанностей в плоскость международных отношений. Сила редко используется как правовой термин, однако в национальном контексте дискурс прав и обязанностей существует именно благодаря равновесному давлению силы государственного принуждения как на кредитора, так и на должника. При этом в национальном контексте сила государственного принуждения неощутима, как и атмосферное давление.
В международном праве равновесное принуждение отсутствует; принуждение обеспечивается результирующим силовым вектором концертов держав. Концерты могут быть как условно-постоянными (НАТО, ЕС), так и разовыми. Показательно в этом смысле уложение Совета Европы о Европейском суде по правам человека: его решения не исполняются, но признаются. Поэтому в международном праве следует оперировать не логикой прав и обязанностей, а логикой сил, интересов и ценностей.
Интересы (даю определение) — средство актуализации ценностей. Интерес может быть выражен в виде вектора, в котором отправная точка — субъект, а направление — в сторону ценности. В зависимости от ценностей, можем различать государственные, общественные, личные интересы и т.д.
При этом, когда вы слышите, что нечто обосновано "государственными (например) интересами", вы можете быть сразу уверены в том, что вам врут. Потому что обозначается только субъект интереса — государство Х, но не обозначается объект, ценность — в чем именно заинтересовано государство Х. Обоснование чего-либо государственными интересами всегда дает фору во времени: найдем химическое оружие — скажем, что предотвращали теракт. Не найдем — скажем, что устанавливали демократию. А нефть здесь вообще не при чем…
Права могут обретать собственную ценность и становиться самоценными. Классический пример — избирательное право: право избирать и быть избранным (в депутаты, например) не делает вас депутатом, однако очевидно чего-то стоит. При этом вся конструкция как бы спускается на порядок ниже: право, ставшее ценностью, тут же обрастает своими правами и обязанностями.
С "общеевропейскими ценностями" и европейским же правом требования, например, к России, дело обстоит гораздо хуже. Право (как юриспруденция) в целом призвано обеспечить защиту ценностей, удержание их в руках собственника и возвращение в случае противоправного их отчуждения. Право (как юриспруденция) тушуется, когда возникает идея навязать кому-то ценности — ведь даже от наследства можно отказаться.
Лабораторная работа по практической глобализации
У нас на глазах произошла Первая мировая информационная война. Глобальный информационный конфликт исчерпан, очередь за неизбежными локальными. Итоги подводить еще рано, к тому же заголовок обязывает говорить об очевидном. Однако можно начинать пробовать.
О личном
В главе "Парадокс информационных войн" я не смог исследовать феномен мировых информационных войн — материала не было. Теперь — есть. Ощущение сильного отравления, физической слабости. Интенсивность информационного потока с обеих сторон узенькой-преузенькой нейтральной полоски, на которой я (мы) русский (русские) из Эстонии, была просто ужасающей. "Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша"… Это притом, что имею (имеем) большой опыт выживания в агрессивной информационной среде. Совершенно очевидно, что я (мы) — жертва. Где-нибудь в Костромской области войну, я думаю, переносить было гораздо легче. Стоишь рядом с информационной "Катюшей" и смотришь вслед улетающим вдаль телесюжетам РТР. Сопереживаешь. Русские из Эстонии — как раз то место, где все это взрывалось. Информационные войны стали материальными.
Участники конфликта
Утверждение о Мировой информационной войне подразумевает, что в нее оказались вовлеченными все. Так и есть — CNN и BBC транслируются на весь мир. Однако понятно, что роли Бразилии и Эстонии в этой войне различаются. Как и роль Китая, у которого украли Олимпиаду. Конфликт выявил производителей, потребителей и жертв. Среди производителей тоже четко отметилась градация: государственные органы, СМИ, информационные партизаны и диверсанты. Последние разделились на хард-диверсантов (хакеры) и софт-диверсантов (блогеры, комментаторы, корреспонденты).
К очевидным жертвам совершенно определенно можно причислить также кавказских и российских олимпийцев в Пекине, потому что информационная война не могла не сказаться на их психологическом состоянии, а значит, и результатах.
Преступление и наказание
Для меня очевидно, что многие обветшавшие форматы после этого конфликта будут сломлены. Материализация информационных войн нуждается в оформлении, а также в международной криминализации и подсудности. Применительно к новому формату должны быть дефинированы государства — организаторы, исполнители, подстрекатели, пособники информационных войн. Цель — тотальный запрет на информационные войны и обеспечение права на информационную безопасность, которое немедленно необходимо включить в каталог прав человека.
Безнаказанность виновников информационных войн аморальна. Эстонский МИД, например, заявил, что "В ситуации, когда Россия стала стороной конфликта, о миротворческой миссии в ее обычном понимании уже не приходится говорить". И предложил решение — формирование миротворческого контингента из числа военнослужащих стран, "не бывших непосредственными участниками конфликта". И предложил услуги Эстонии. Да, в старом формате Эстония действительно не была "непосредственным участником (вооруженного) конфликта", но в новом формате является активнейшим участником информационной войны. Не замечать очевидного — преступно.
Без суда и следствия?
Про международный трибунал в Гааге слышали все. А про предшествующее ему международное следствие? Я — не слышал. Вплотную столкнулся с этим после "бронзовой ночи", когда в составе "Комитета 9 мая" мы стали требовать создания международной следственной комиссии. Выяснилось, что мало кто понимает, от кого и как требовать. Косвенный ответ на свои вопросы я получил в апреле этого года, когда в ответ на просьбу генерального прокурора Азербайджана прислать международную следственную комиссию по расследованию инцидентов в Баку ООН и ОБСЕ ответили, что не имеют ни специалистов, ни практики организации подобного рода комиссий.
Немедленную реакцию высшего российского руководства о командировании в Южную Осетию 500 сотрудников военной прокуратуры я считаю исключительно верной — следствие надо проводить немедленно. Возникает вопрос с международным признанием результатов этого следствия, так как оно проводится исключительно силами одной и, безусловно, заинтересованной стороны. Как было сказано выше, соответствующего формата нет. Однако он может появиться по факту, если у наблюдателей, которых решил командировать в конфликтный регион Совет министров иностранных дел ЕС, появится мандат сотрудничества с российскими прокурорами.
Следует отдавать себе отчет в том, что при любом отношении к статусу Южной Осетии российские прокуроры все равно проводят следствие за пределами России. И вопрос этот рано или поздно будет поднят, хотя уже сейчас заявляется, что следствие проводится на основании норм международного права. Не знаю — не специалист.
Другой подход: заявление Грузии о том, что направила иск против России в Международный суд ООН в Гааге (не путать с трибуналом!). Чушь несусветная! Подготовить иск в международный суд за три дня?! Эстония с 1993 года ковыряет тему компенсаций за "оккупацию" и дошла только до поручения минюсту, где в 2005 году его и похерила. А тут — за три дня! И это притом, что Россия не декларировала в соответствии со статутом суда своего обязательного участия в нем, то есть для того, чтобы вызвать Россию в суд, Грузии понадобилось бы согласие на это России. А если не чушь, то Грузия подставилась по полной: получается, что ее иск был готов до "российской агрессии".
И что можно было написать в иске за три дня? Это у Грязина все просто: "Юридически все ясно: Россия — агрессор, Грузия — жертва". У нормальных людей так не бывает.
Однако все вышесказанное относится к следствию и суду о "настоящей" войне. Информационные войны очевидно нуждаются в своих критериях.
Критерии
Информационные войны до сих пор не рассматриваются как самостоятельное явление — напрасно. До сих пор они рассматриваются как элемент "настоящей" войны, а выражение "информационная война" считается образным. Участие в информационной войне считается ненаказуемым. В "Парадоксе информационных войн" я, как умел, описал их пагубные последствия. Такие последствия отчего-то считаются в мире терпимыми. Я их терпимыми не считаю.
Ситуация в Эстонии во время конфликта — богатейший материал для исследования. С точки зрения эстонцев, произошло то, что должно было произойти: их давно объявленный локальный информационный конфликт с Россией и местными русскими через региональную информационную войну — "бронзовую ночь" — перерос в глобальную войну. С их точки зрения, наконец-то их услышал весь мир. При этом эволюция их информационной войны в изложении Kanal 2 очень ярко проявилась в "тезисах", которые какой-то экзальтированный эстонец излагал Лебедеву во время митинга в поддержку Грузии на Тоомпеа: начал с того, что Россия — агрессор, и уже через пару фраз — "Выучи сначала эстонский!".
Причем каждый из оппонентов (эстонские ученые называют это "диалогом") высказывался в парадигме своей конституции: конституция российского гражданина Лебедева высшей ценностью государства определяет человека, эстонская — эстонскую нацию, культуру и язык.
Произошедший глобальный информационный конфликт пока никаких качественных отличий, кроме интенсивности и масштаба, не проявил. "Пока" — потому что нас ждет масса сюрпризов. Однако на материале "бронзовой информационной войны" и нынешней "глобальной осетинской" можно сделать некоторые очевидные выводы:
- сверхмобилизация СМИ. "Информационно воюющее" государство постоянно держит СМИ мобилизованными. Расцвет свободы слова в России пришелся как раз на времена соглашателя Козырева, когда Россия, в терминах Бжезинского, была "черной дырой". Связь СМИ с государством сама по себе аморальна, но срастание — уже преступно. Один знакомый журналист рассказал, что устроил в пятницу после начала вооруженного конфликта в Южной Осетии скандал пресс-службе МИД. Он несколько раз звонил им, пытаясь узнать, будет ли заявление МИД. Ему отвечали, что будет. И вот, наконец, он получает по мидовской рассылке… сообщение BNS о заявлении МИД. То есть МИД даже по своей рассылке уже дает не свое заявление, а пересказ его BNS. Вспомните, как Ансип готовил "без галстуков" журналистов к "бронзовой ночи"… В контексте информационной войны Эстония уже давно на военном положении. Что примечательно: без официального объявления оного, так как информационных войн "не существует".
- появление экстренных выпусков и экстренных изданий. Этим отметился даже электронный Postimees.
- редакция и даже изъятие особо одиозных сюжетов с информационных лент. "Пошел по ссылке — а они уже убрали!", — типичная реакция на данное явление.
- официальные сайты, "зависшие" на пропагандистских объявлениях. И т.д.
Наверняка читатели дополнят этот список.
За что карать?
Карают, как известно, не за войну как таковую, а за военные преступления и преступления против мира и человечности. Нюрнберг не дал нам соответствующего прецедента кары за преступления на информационном фронте, так как Геббельс покончил с собой.
Что считать преступлением на информационной войне? Если исходить из того, что жертва информационной войны — человеческое сознание, то преступлением должно считаться умышленное причинение ему необоснованного ущерба. Большего пока не скажу — не знаю. Но приведу пример. Вот сообщение Postimees — "Беженцы: казаки разоряют грузинские села". "Российские казаки начали разорять грузинские села к югу от Цхинвали, утверждают беженцы. "Они вошли в села и убивают всех. Мы спасаемся бегством", — сказал корреспонденту Postimees местный житель по имени Николай в пригороде города Гори".
Заголовок — аршинными буквами. Приведенный фрагмент — все, относящееся к казакам (в эстонской версии, конечно, "русские казаки разоряют грузинские села"). В остальных восьми абзацах о казаках ни слова. Если принять историю на веру, то журналист опирается на показания одного свидетеля, про которого вообще непонятно, свидетель ли он. Какие села? Какие казаки? Как выглядели хотя бы? Ничего! За версту видно, что это очевидная пропагандистская фальшивка. Как должен реагировать на это русский человек в Эстонии, не отягощенный критическим мышлением? У него от этого мозг закипает… Как реагирует эстонец? Закрепляет установку. И то, и другое — преступление над сознанием.
Обратный вариант: это правда. Не вся правда, конечно, но были какие-то казаки и какой-то инцидент произошел. И Николай не захотел называть своей фамилии, и журналист дальше не пошел, потому что были слышны выстрелы, и идти дальше было опасно. В данном формате все равно давать нельзя, потому что заявлено: "утверждают беженцы". Где показания других беженцев? Какие села? Какие казаки? Как выглядели хотя бы? Все это можно было выяснить и не рискуя жизнью. Но это уже — преступление редактора. Но все равно — преступление. Базар надо фильтровать.
Что будет дальше?
Из стенограммы последнего парламентского заседания. Имре Соояэр: "Как Эстония могла бы содействовать тому, чтобы русскоязычное население, не только у нас, но и везде, получало объективную информацию на русском языке о том, что на самом деле происходит в Грузии?"
Херкель: надо "упорядочить русскоязычное информационное поле". Задачка не из легких: как продать русским русофобию? Значит, следует ждать очередной карательной экспедиции на информационном поле. Для тех, у кого на языке вертится "информационный геноцид", скажу, что скорее склонен определять наше положение как "информационное рабство".
Позитив
Выбрав себя, любимых, своей (и нашей) высшей ценностью, эстонцы добровольно отказались от гуманизма. Политически — да, могли поддержать Грузию. Но гуманитарно обязаны были помочь всем пострадавшим.
Однако: эстонский посол в Китае сдал кровь после землетрясения. А чиновник МИД призвал не взваливать вину за "российскую агрессию" на русских из Эстонии. Внешне это проявления гуманизма. Я не знаю, что этими двоими двигало. И, наверно, не хочу знать. Пусть будет гуманизм.
Интернет портал Delfi, июль-август 2008 г.